Читать книгу: «Древо прошлой жизни. Том I. Часть 1. Потомок Духа», страница 4
* * *
– Могут ли Духи знать наши самые сокровенные мысли?
«Они знают часто то, что вы желали бы скрыть даже от самих себя; ни поступки, ни мысли не могут быть скрыты от них».
– Поэтому легче скрыть что-нибудь от человека, когда он жив, нежели после его смерти?
«Без сомнения, и в то время, когда вы уверены, что вы одни, вас окружает толпа Духов, которые видят вас».
– Что думают о нас Духи, нас окружающие и наблюдающие за нами?
«Лёгкие Духи смеются над причинёнными вам неприятностями и над вашим нетерпением. Серьёзные Духи жалеют вас и стараются помогать вам».
– Имеют ли Духи влияние на наши мысли и на наши поступки?
«В этом отношении их влияние гораздо больше, чем вы думаете, так как они часто руководят вами».
– Значит, одни из наших мыслей – наши собственные, а другие – внушённые нам?
«В числе этих мыслей есть и ваши собственные, и внушённые нами; вот почему, чувствуя в себе борьбу мыслей, вы находитесь часто в нерешимости. Внушённая мысль есть как бы голос, говорящий вам. Собственные ваши мысли большею частью те, которые являются первыми».
– Люди с большим умом и люди гениальные всегда ли почерпают свои мысли в самих себе?
«Когда они не находят их в себе, то призывают на помощь вдохновение; этим они, нисколько того не подозревая, вызывают Духов».
– Духи, желающие склонить нас к злу, пользуются ли теми обстоятельствами, которые окружают нас, или же сами могут создать эти обстоятельства?
«Они пользуются обстоятельствами, но часто вызывают их сами, увлекая вас без вашего ведома к предмету ваших стремлений. Так, например, человек находит на дороге деньги. Не думай, чтоб Духи положили их в этом месте, но они могут внушить человеку мысль пойти по этому направлению, и тогда уже внушают ему желание завладеть этими деньгами, между тем, как другие советуют ему отдать их тому, кому они принадлежат. То же самое бывает при всех других искушениях».
– Какого рода страдания наши более огорчают Духов, физические или нравственные?
«Ваш эгоизм и ваше жестокосердие. От них происходит всё: Духи смеются над всеми мнимыми бедствиями, порождаемыми гордостью и честолюбием; они наслаждаются теми, которые могут сократить время вашего искупления».
– Наши родители и друзья, прежде нас перешедшие в мир Духов, больше ли симпатизируют нам, чем посторонние?
«Без сомнения, и часто они покровительствуют вам, как Духи, смотря по степени своего развития».
– Сочувствуют ли они привязанности нашей к ним?
«Очень; но они забывают тех, кто их забывает».
– Могут ли Духи отклонить бедствия от некоторых лиц и доставить им благоденствие?
«Не всегда, потому что есть бедствия, которые входят в состав целей Провидения, но они всегда уменьшают ваши страдания, придавая вам больше терпения и покорности».
Книга Духов
* * *
Выйдя от брата, я решил пройтись пешком. В последнее время бывать на воздухе не удавалось. Ветер поутих, стало теплее. Мне нравилась эта длинная прямая улица, которая тянулась в сторону центра города от Серебряного Бора. Как-то незаметно я перешёл от генеалогических размышлений к рассуждениям историческим.
Тот «пенсионер в штатском» считал, что выбор, угодный Богу, невозможен в силу отсутствия в Природе разницы между добром и злом. Станьте выше всего сущего, и вы сам Бог. Тогда посмотрим, какой выбор делают власть предержащие чаще всего. Может быть, окажется, что какому-то из них, они следуют преимущественно, как правило, или всегда? И ещё посмотрим, как сам народ оценивает выбор своих вождей. А заодно выясним, в чью пользу они совершают этот выбор чаще, – народа или свою собственную?
Один известный учёный на какой-то межвузовской научно-методической конференции, извинившись за употребление мелкоуголовной лексики, в узкокулуарном дыму перерыва заметил, что слово «крысятничать» можно применить к власть имущим в том случае, если депутат, партия, чиновник или министр, не взирая на ограничения и ответственность, берут с кресла больше, чем дают государству и обществу. Конференция, кажется, была посвящена проблемам развития научно-технического прогресса в условиях одичавшей от долгожданного капитализма страны.
Не крысятник ли депутат, имеющий массу льгот, не являющийся на заседания из-за занятости своим бизнесом или явившийся на него, чтобы протолкнуть выгодный кому-то законопроект? – пояснял свою мысль тот учёный. – Не крысятничают ли депутаты и министры, которым органы государственного управления предлагают купить участки на морском берегу по смешной цене? А как назвать иначе главу семьи, разросшейся до полигамного неприличия и разбогатевшей на ваучеризации, инфляции, дефолтах и распродаже с молотка мощи страны? А фуфлогонов, швырнувших сверху идеи обновления, чтобы от их левых и правых соратников не успели снизу отодвинуть корыто, наполняемое из спецраспределителя? А некоторые партии, выражающие интересы давших им кормушку олигархов, ненавистных народу? И всех тех, кто из алчности, тщеславия, гордости, мести, ревности и даже любви, в угоду личным амбициям и интересам, обворовывают государство с людьми, живущими в нём? В угоду этим амбициям были начаты война в Афганистане, перестройка, вхождение в дикий рынок, траты астрономических сумм на организацию бесконечных выборов в беднеющей стране и замещение чиновниками подавляющего числа казённых кресел.
Всемирная история могла дать ответ на многие вопросы. Надо было всего лишь заглянуть в её не смытые временем и не стёртые заинтересованными лицами скрижали. Как ни прячь, как ни выворачивай её, ответ про исторические грабли, на которые уже наступали, всегда найдётся. По версии историков, Наполеону, недовольному бесплодием Жозефины, было дважды отказано в получении руки великих княгинь – сестёр императора Александра I, – в 1808 году – Екатерины, а в 1809 – Анны Павловны. Идя на поводу своей амбициозной закомплексованной натуры, плотоядный деспот, любивший унижать даже своих генералов на поле брани, потерял всё – и жену, и армию, и власть. Неудачное сватовство задело гордого корсиканца так, что он кипел от гнева, и личного оскорбления простить не мог. Оно должно было быть смыто кровью и, разумеется, чужой. В итоге, 12 июня 1812 года французская армия вторглась в Россию. Ведь его, перед которым трепетала вся Европа, унизили дважды. Уже в изгнании свергнутый император жалел не о том, что начал войну, а о том, что потерял престол, не женившись ни на одной из государевых сестёр. А это похуже, чем последний чемоданчик с баксами в метро оставить. Вот пример простого политического цинизма любовника-страдальца в романтическом ореоле. Если бы мы сами почитали, сколько преданных и брошенных им на произвол судьбы отступающих солдат осталось на обочинах смоленской и литовской дорог, а не внимали с умилением, как барышни, историям о французской любви с фиалками в голове, мы бы поняли, что политику и любовь следует держать отдельно, как пиво от мух. Но со школьной скамьи у меня остались только смутные воспоминания о народе, поднявшемся горой за своего государя-императора, и Москве, которая не пошла к супостату с повинной головою.
Обычно о крысятничестве нам сообщают несколько отстранённо и в изолированном контексте (мол, я – не я, и лошадь не моя), хотя где начинаются и где кончаются культ личности и коррупция, никто не знает. Это чтобы точное синтетическое представление обо всех царствующих особах сразу не трансформировалось в нелюбовь к истории родной отчизны. В школе было как-то не с руки на каждом уроке рассказывать детишкам об очередном запятнавшем себя негодяе, с которым связана героическая история победно шагающей страны. Вдруг они спросят у родителей: как так, о каком таком неприглядном житье-бытье в нашем славном пятом измерении нам заговорили? И пожалуются на ругливую тётеньку в синих чулках, со строгим, а потому смешным пучком на затылке, размахивающую лазерной указкой над портретом бывшей сиятельной особы как топором над лобным местом. А очередная особа опять умудрилась впасть в одновременную крамолу и сверху, и снизу, хоть тресни, повторив судьбу своих предшественников. От родной истории, изложенной «училкой» по такой методе, можно запросто перейти к родине, а от неё к государству, а последнее, никуда не деться, – это «я». А «я» диктовало учебные программы для школ, лицеев, колледжей и училищ, потому что только оно знало, кого, сколько, как и когда надо ругать. А кого хвалить, и так ясно в любую погоду. Теперь, может, никто ничего не диктует, и тогда – пиши учебники, какие попало, кому не лень (выяснилось, что не лень многим). Традиция есть традиция – сначала нельзя ничего, потом можно всё и даже то, что нельзя никому и никогда. Думаете, что историки оценивают прошлое иначе, чем народ? Разница в том, что первые догадываются о будущем второго. Задним умом у нас знаете ли… но вот соломки под зад вечно не хватает – ни историкам, ни электорату. Теперь понятно, почему даже бывших вождей на уроках не рекомендовалось ругать, на чём свет стоит? Если на экзамене все такие уроки враз без шпаргалки вспомнятся, что с экзаменаторами станет? То-то.
Все руководители министерства внутренних дел, возглавлявшие его с 1917 по 1991 год, закончили жизнь как изменники и шпионы у стенки либо за стенкой или в психушке, либо самоубийством, или уйдя в бесславное небытие. И следов не сыскать. Это вам не деревенский погост за околицей, где все закончившие земной путь, пахали, сеяли и теперь лежат вместе. И что бы изменилось, если бы меня поправили и сказали об одном-двух исключениях, что какой-нибудь Щедрин или Пугаев не умер собственной смертью… с двумя пулями в голове, а якобы дожил до разведения клубники на своих шести сотках? Читая биографии этих людей и документы об их деяниях, задаёшься вопросом, – жили ли мы в то же самое время или в параллельное? Трудненько же было отыскать доблестные традиции российского ведомства организаторам празднования двухсотлетнего существования министерства внутренних дел. Или легко? Ведь традиции представляют собой правила, а не исключения. Или празднуются уже не традиции? Тогда что мы постоянно празднуем?
Давным-давно в одной европейской стране тоже налево и направо рубили головы, правда, не кому попало, а королям, чтобы вставшие в очередь на трон, выглядывая из окна на пустующий эшафот, помнили, что подданные не слуги для битья, казна не карман, закон не дышло, а страна не приватизированный дворец. Ну, конечно, они всё равно продолжали крысятничать как рецидивисты-карманники на площадях средневековой Англии прямо во время казней. Натура, она всё равно своё возьмёт, – в этом она одинакова, что у так и не пойманного Джека-потрошителя, что у Петра, хранившего дома отрезанные головы своих врагов, или Наполеона, прозванного Нострадамусом Губителем. Но в том королевстве постепенно смикитили, что когда рубят головы королям, нищий люд тоже страдает, а надо бы, чтобы и те, и другие пребывали в здравии и, главное, – не докучали друг другу революциями. И перешли на эволюции, правильно решив, что вверенное королевство не должно походить на американские горки, русские карусели или национальное шапито. Коли уж королям вместе с народом тесно, а врозь скучно, выход у очередного Людовика или там какого-нибудь Франциска (или Луи) был один. Он должен был заменить постройку своего лобного места на обустройство парламента. Но не пальцем деланного, потому что такой от эшафота не спасёт, крысятничать не запретит и народ не успокоит. Вон наш первый царь Иван Грозный тоже дозволял созывать Земский собор и правил с участием Избранной рады, а когда его опричники вместо демонстрации «мандата» шепотком произносили: «слово и дело государево», народ пуще, чем от сотрудников НКВД в стороны шарахался, и обязан был оказывать им всяческое содействие безмерно и всесторонне. А что было бы, если б сам царь перед вашим носом палкой с набалдашником о пол долбанул? Когда Иосиф Виссарионович, простите, Иван Васильевич появлялся в таком парламенте, бояре со свиноподобными рожами скрипуче-эйфорическими голосами из довоенных хроник приветствовали и рукоплескали. Поэтому, вероятно, традиция сажать в острог тех, кто первым раньше времени прекращал аплодисменты, пришла к нам ещё из того завоевания демократии. В общем, Иван Васильевич, самодержец всея Руси, как и Иосиф Виссарионович, вождь всех времён и народов, своей профессии не поменял и до самой кончины занимался исключительно укреплением государства, личной власти и органов государственной и личной безопасности, а больше ничем. Когда Михаилу Горбачёву напомнили про общую длину колючей проволоки, вычеркнутой цензорами из всех советских словарей, разгорячённый «генеральный президент» резко одёрнул тех, для кого затеял перестройку, чтобы впредь над партией глумиться было не повадно. Понятное дело – таким макаром из разбитого корыта с мутной водой недолго и ублюдочное демократическое дитя выплеснуть.
Ну, а в том королевстве теперь такой разгул демократии, что об этом помнит каждый чужестранец, приобретающий билет туда и обратно, – из-за регулярных забастовок можно просидеть на вокзалах и в аэропортах не одни сутки, похрустывая сникерсами, пока очередные требования не будут выполнены. А чего можно добиться символическим битьём асфальта шахтёрскими касками перед зашторенными окнами или голодовкой инвалидов-чернобыльцев, встречаемых властью неустаревающим лозунгом первого наркомздрава: «Здоровье трудящихся – дело рук самих трудящихся»?
В одном архиве кинофотодокументов до сих пор пылится плёнка, которую не крутили почти за всё существование Советской Власти, – это шокирующие документальные кадры дня смерти и похорон Владимира Ульянова. В них перемешано всё: горькие слёзы, пар протяжных заводских и паровозных гудков, нескончаемые шествия, вереницы убитых горем людей, траурные митинги, бесконечность движущихся по снегу к Москве процессий, – так велика была неподдельная скорбь народа, размер которой лучше было от него же скрывать. А вдруг начнут сопоставлять, сравнивать, вспоминать аналогии? А с чем? Похоронами Сталина? Не дотягивает. Или сошедших один за другим немощных агонизирующих старцев из сказки о потерянном времени, годившихся разве что для рекламы биостимуляторов, отдыха в закрытых здравницах и качества продуктов из кремлёвского пайка? А ведь было, зачем страдающим недержанием мочи дегенератам и «верным продолжателям» ленинских идей прятать плёнку. Затем, что они хорошо знали, – даже к тиранам народ относится по-разному: к одним хорошо, а к другим, мягко говоря, не очень. А как можно относиться одинаково, когда, например, одни в XVIII веке с потом и кровью присоединяли Крымское ханство, а другие в XX по пьяной лавочке его, наоборот, – отсоединяли? У политиков, как и у писателей – выпил с утра – и весь день свободен от проблем. Зато теперь проблемы начались у трёх народов, живущих на территории бывшего ханства, не считая народов стран североатлантического альянса и длинного списка озадаченных президентов, министров иностранных дел и обороны. И, может быть, включая ООН, стены которой ещё помнят грохот о трибуну башмака того, выпившего с утра.
Вожди, в отличие от рядового народа (ну и слово), научились извлекать уроки истории. Сталин, например, учился закручивать гайки, читая с красно-синим карандашом самого Макиавелли, да так преуспел, что резьба у него, то есть у нас, «винтиков», никогда не срывалась: сначала крепко – почти до срыва, потом ослаблял. И винтику казалось, что торчать в резьбе стало «лучше» и «веселее». А если вождь каплей маслица сверху капал, винтик пуще безмасляного скрежетал от восторга: «Да будет Вам, товарищ Сталин нас, простых винтиков, баловать! По многочисленным просьбам винтиков просим Вас всё масло передать на великое дело борьбы с внутренней и мировой коррозией. Ура». Главное, чтобы не было войны, а о том, что ни будь Сталиных, могло бы не быть не только войны, но и куда более худшего, – никому и в голову не приходило. Да, так было.
Любовь к мумиям вождей неизбывна, но вот вопрос: почему не иссякает когорта Губителей и Поклонителей? Они что, и там – после земной жизни нужны друг другу? Сомневаюсь. Однако, по всему по тому наиболее жестокие кумиры по ещё никем не открытому до конца закону садомазохизма попадали кто куда, – кто в пирамиду, кто в мавзолей, кто в стену с зубцами. Ну и, конечно, в учебники для средних школ. И всё в результате написания кандидатских и докторских диссертаций, призванных освещать тёмные закоулки прошлого.
В длинной истории государства Российского не существовало ни одного более или менее оскандалившегося деятеля, с которым бы не было связано повторение историй коротких из более раннего прошлого. И неважно, кто выступал примером, – маленький кривоногий моральный урод Наполеон I, прозванный Нострадамусом, между прочим, ещё до его рождения Губителем, или огромного роста Пётр I, чья жестокость выходила далеко за грань патологии буйного сумасшедшего той же категории, или ещё кто с нормальным телосложением и остальными органами. Но эти оба прославились. Их именами называли рестораны и города, коньяки и сигареты и державно гордились. Они остались Великими, хотя истории не стоит забывать и о тех, кто поменьше. История, как и солнце, принадлежит всем, а не только мягким и улыбчивым цензорам, доводившим историков до инфаркта.
Секретарь саксонского посланника писал однажды своему королю о Екатерине I: «Она вечно пьяна, вечно пошатывается, вечно в бессознательном состоянии». Перед приездом Екатерины II (1785 год) в Москву, губернатор издал постановление – выгнать всех нищих из города, «дабы видение там такого числа нищих её не обеспокоило». Через 195 лет история повторилась там же. Царский министр путей сообщения Кривошеин строил южную железную дорогу с таким расчётом, чтобы она проходила через его имение. Последний царский министр Протопопов, желая удержать власть и влияние при дворе, сделал распоряжение по полиции посылать императрице с разных концов России телеграммы с изъявлением верноподданнических чувств. Людовик XIV для возвеличивания блеска своего царствования стал осыпать золотом и подарками художников, писателей и поэтов, которые прославляли его в произведениях, описывая благосостояние страны и высокий разум правителя. Приблизительно так, как пелось народом у нас позднее:
Прошла весна, настало лето,
И я от радости кричу:
Спасибо Партии за это
И лично Леониду Ильичу!
Путь к высокому креслу никогда не был заказан ни вору, ни развратнику, ни даже убийце. Тогда зачем эти рассуждения «для себя»? А вот зачем. В своё время в моём институте был проведён опрос об исторических фигурах прошлого. «Хитрые» вопросы анкет вывели исследовательский коллектив на субъективные представления людей о роли и оценках личности в истории. Удивительное дело – почти все опрошенные признавали тиранов и деспотов Великими и негодяями одновременно. Респонденты использовали двойные стандарты в своих оценках, очевидно, полагая, что к Великим нужно применять шкалу с такими же крупными делениями. Ан нет. Ко всем прикладывается одна и та же линейка – и к нефтеналивному и горюче-смазочному олигарху Кузькину, ежегодно грозившему устроить перед уборочной или посевной крах экономики поднятием цен на природные ископаемые из народных недр, и к плотнику Иисусу Христу, и к начальнику кочегарки, даже если она там, куда ни за какие коврижки не захотят попасть ни выжившие безбожники, ни твердолобые атеисты. У Всевышнего нет двойных стандартов и одно мерило на всех, – например, на всех взятых сидящих по струнке вдоль стола министров, от которых предотвращение экономического кризиса зависит меньше, чем от одного Кузькина, повелевшего, что в этом году свою мать показывать ещё рано, а в следующем – посмотрим. И наплевать было этому сукиному сыну, что в других нефтедобывающих странах своим гражданам бензин продавался в несколько раз дешевле, чем чужим, – пусть платят как все, – здесь он хозяин всего! И чихать ему на законодательную, исполнительную и судебную власть с высокой колокольни. Рост цен на энергоносители приводил к росту на всё остальное, зато за рубежом кем-то приобреталась недвижимость, включая бегающих по зелёному полю игроков. «Нищета закончится, когда начнётся здоровая конкуренция», – вещали с экрана дяди, принимающие серьёзное выражение лица. А кто влиял на создание здоровой конкуренции? Полуголодный народ? Дескать, наследство нам плохое оставили – нерыночное. Вот с таким наследством который век и живём.
А вот и причина двойных стандартов в оценках личности и деяний своих правителей. Исконными корнями русского народа были защита Отечества и семья, стоявшие на первом месте, а не благосостояние, не говоря уже о сегодняшнем лихорадочном обогащении.
Именно народ и никто другой создаёт славу своим вождям, – как историк, я хорошо убедился в этом. Гордость за своего тирана, а не презрение к нему, – вот высшее достижение правителя. Крысятничать и не получать при этом одобрения широких масс было «западло». Вам не приходилось слушать ностальгические откровения о своей молодости еле шаркающих гитлеристов-сталинистов? Они до сих пор уверены, что их вождей незаслуженно оболгали, и справедливее тех вождей в природе нет, и уже никогда не будет. За сим и отходят в прошлое, оставляя после себя зелёную поросль с чёрно-красной символикой.
Народ не любит карьеристов и воров, и он скорее возлюбит деспота, чем тех правителей, которые жили и правили для себя, разваливая страну и её уклад. Но здесь вряд ли можно разобраться, если не понять, что власть слаще любых денег, деньги важнее благосостояния народа, а благополучие последнего по сравнению с личной властью, вообще ничего не стоит.
Народ привык жаловаться не на жестокость, а на несправедливость. И поэтому он стерпит любую жестокость, лишь бы она казалась справедливой. «Мы ж не Франция какая, чтобы смуту подымать», – как писал Леонид Филатов. Правитель-тиран, сумевший поднять государство, несмотря на жестокость к подданным, народом не забудется спустя многие поколения, а тираны, ослабившие державу – воры или маразматики, уйдут в забвение. Но у таких правителей народ ещё никогда не жил в благополучии, ибо даже мощное государство ещё не синоним сытых подданных. Цивилизованное общество всегда отличает правильное обращение с большинством, а не мощь.
Идея государственности – укрепления державы, делала деспотов для народа ближе своей рубашки к телу, которую он всегда был готов отдать на общее благо. Жаль только, что люди иногда принимают их за мучеников, тоже готовых снять с себя последнюю рубаху. Не копайтесь зря в истории – ни одного такого случая даже в качестве исключения не найдёте. И не пытайтесь отыскать этих мучеников в подпольях, шалашах и на каторгах, – там их тоже не было. А если что и было, то только ради своей власти. Когда в одной бывшей республике, где под бренькающие мелодии пьют зелёный чай, не снимая расшитых бескозырок, однажды подсчитали голоса избирателей, счастливый избранный подпрыгнул и расцеловал милиционера, которого раньше не согласился бы облобызать ни за что на свете. А другой лидер, почувствовавший при голосовании на одном из довоенных съездов ВКП (б) тень недоверия к себе, как к генсеку, уничтожил подавляющую часть его делегатов. Физически.
Надо ли любить вождей, укрепивших державу, но проявлявших жестокость к своим подданным? Ведь историческая альтернатива ничего другого народу не предлагала. Что же предлагала та же альтернатива самим вождям?
Своему народу весьма импонировал Гитлер, ещё не до конца разогнавший машину террора и выполнивший своё обещание поднять экономику, дать работу, пиво и сосиски. И народ счёл это главной справедливостью наряду с реализацией идей «бесноватого» фюрера, накормившими этот народ.
Народ уважал Петра Великого – за евроокно, евроремонт образования, армии, флота и вертикали власти. Он тоже терпел жестокость государя, усматривая в укреплении державы высшую справедливость. Ещё раньше народ уважал Ивана IV, внутренняя политика которого тоже сопровождалась массовыми репрессиями и усилением закрепощения крестьян. Он лично сажал на кол и казнил людей как Александр Македонский и Пётр I, которых потом назвали Великими. Но уважение вызывала политика внешняя – Иван Грозный покорил Казанское и Астраханское ханства, полностью сделал Волгу русской рекой, начал освоение Сибири, и память о князе и царе осталась в веках. Сталин умел возвышать и награждать не только людей из своего окружения, но и отдельных представителей народа, и это тоже казалось великой справедливостью отца и учителя. И был построен Советский Союз. А приказы о планомерном и целенаправленном уничтожении десятков миллионов сограждан принародно не отдавались. Большинство населения в то время об этом и не догадывалось. Точно так же народу казался справедливым диктатор Бонапарт, победоносными войнами существенно расширивший границы империи, пока не поняли, что нечего ждать добра от уродов, и не сослали его на остров Святой Елены под присмотр англичан. Боялись, что он захватит власть в третий раз. Кстати, жил он там совсем неплохо: при вскрытии выяснилось, что Бонапарт имел на животе пятисантиметровый слой жира.
Мы гордимся именем Петра и его городом, построенном на костях, и незаметно замолкаем, услышав про сталинский Беломорканал, хотя это одно и то же. Неужели, надо специально доказывать, что Чингисхан, Македонский, Гитлер и Ленин со своей идеей о мировой революции, – то же самое. Одна шайка-лейка ненасытных гурманов, мечтавших покорить весь мир. Может быть, не случайно в сумасшедших домах так любят называться их именами? Мы не понимаем, что недопонятое нами прошлое, не способно увести в желаемое будущее.
Правитель – всегда продукт той же эпохи, что и народ. Его сознание зависит от самосознания народа. Осознал бы последний, что такое «ваучер» раньше того, кто его изобрёл, и мы бы никогда больше об этом новаторе не слышали. Сидел бы сейчас в какой-нибудь колхозной бухгалтерии в протёртых нарукавниках, начисляя костяшками за трудодни. А то, может быть, вы думаете, что такие изобретатели любят утруждать себя поисками исторической альтернативы? Да у них она всегда одна: пан или пропал. Однако опытные международные (и свои тоже) консультанты со слегка рыкающим английским, мягкими манерами и твёрдым характером пропасть не дали. Потому что имели два высших образования, лишь одно из которых было экономическим. В результате, народ заранее был записан в издержки захвата власти и остался «с носом».
Я понимал, что известные всем факты никому не смогут доказать новую теорему, но верил: не до конца раскрытая правда о невезении на вождей таится где-то рядом. Нам нужна не «формула власти», как называется одна из телепередач, а формула властолюбца, которого нельзя допускать во власть. И нам нужна другая теорема, о которой мало кто знает, говорит и думает. Но какая?
Если цель правителя – исключительно укрепление государства, его безопасности и незыблемость основ державы, в которой живут бедные и подавленные люди, а средством её достижения являются лишь грабёж и жестокость к своему народу, – зачем людям такое государство? Чтобы страдать не от набегов варваров, а от собственных извергов, побираясь в своей стране? Или мы ждём, что наступит очередь «доброго царя»? Или мы по-прежнему предпочитаем извергов варварам, потому что в нас сидят исконные корни о защите Отечества и семьи?
Найдя в пустом платяном шкафу одинокую вешалку с кителем генералиссимуса после его смерти, идолопоклонники десятилетиями передавали поколениям легенду о неслыханной скромности вождя всех времён и народов. О том, что когда надо, он открывал сберкнижку, никакой суммой не ограниченную, эти люди не говорили. Но крысятничество генсека совсем не в этом: во время войны всё его ближайшее окружение питалось персиками и шоколадом. Он украл жизнь нескольких поколений, продал их и купил для себя власть, сопоставимую лишь с числом умерщвлённых. А вы бы поверили схваченному на месте домушнику, что в отсутствие здравствующего министра финансов, он нашёл в его доме только тридцать тысяч деревянных? Я бы поверил, но легенду из этого складывать не стал, потому что, хотя время и другое, страна всё та же.
На самом деле жестокость никогда не может быть ни справедливой, ни оправданной. И ей всегда может быть найдена альтернатива, поскольку другой должна быть не история, а люди. И, значит, дело в чём-то ином. В чём? Пока будешь искать эту альтернативу, – потеряешь власть? Очень близко к истине.
От жестокого правителя можно ожидать тирании, от алчного – нищеты обобранных до нитки подданных, но от тщеславного властолюбца можно ожидать всего, ибо власть для него дороже денег и, тем более, человеческой жизни поколений его современников.
Главный дьявол сидит не в ощущении тяжести кейса с туго набитыми купюрами, а в том, что называют ощущением власти. Поди, поймай за хвост это рогатое ощущение, если народ слаще морковки ничего не пробовал. Народ даже поверить в то, что власть, особенно, единоличная, слаще любых денег, не может. Он думает, что целью любой партии является борьба за его благополучие, а не приход к власти. То есть, конечно, сначала чей-то приход, а потом уже борьба за своих обездоленных граждан. Например, есть партии, финансируемые олигархами и пенсионерами, которые тоже борются за своих обездоленных избирателей. Глупости всё это, так не было и не может быть. Простейшим доказательством является то, что олигарх может стать членом партии пенсионеров. Сначала бывает борьба за власть, а потом «приход» наслаждения властью. И снова борьба за постоянное укрепление мощи, неприкосновенности и концентрации власти для усиления наслаждений. Это наркотик, требующий увеличения дозы. А то вдруг наслаждения ослабнут или вовсе пропадут? Народу, вечно на что-то надеющемуся, всегда достанутся одни рожки да ножки, так как электорат нужен исключительно в день борьбы за власть и её укрепление для усиления наслаждений. Биологический закон о собственной рубахе на своём теле, получившем эту рубаху. А труды классиков, лозунги, призывы – всё это теория и практика получения личной власти чужими руками. Вы дадите незнакомцу деньги без расписки? Тогда почему без расписки вы вручаете кандидату на выборах свою судьбу и судьбы других заложников? Это ведь не ломбард, и выкупите ли вы заложенное, от вас не зависит. Или вы можете отозвать из власти избранного мошенника? Но известно, власть «за так» не отдают. Классики не любили отрицать очевидное. Можно, конечно, устроить так, чтобы не кандидат нам давал свои предвыборные обещания, а мы бы вручали ему свои требования, на которые он с радостью, как наш слуга, соглашался. И брал их под большие проценты – согласно тому биологическому закону, то есть под свою собственную рубаху вместе со шкурой, которые с него снимут, если он вздумает чего-нибудь недовыполнить. И тогда, как бы, получится, что он сам заложил свою судьбу с последующим правом выкупа. Это справедливо, и поэтому сделать ещё сложнее, чем придумать закон об отзыве мошенника или уговорить мошенников принять готовый закон.
