Читать книгу: «Тихие омуты», страница 2

Артем не зря стремился в Свято-Троицкий монастырь. Две его старинные церкви, летняя и зимняя, действительно представляли большой искусствоведческий интерес. Эти каменные храмы были построены не в традиционном, тяжелом и приземистом, северном стиле, а скорее напоминали шатровые деревянные церквушки, которых было полно в окрестных деревнях, но только вдруг неожиданно окаменевшие. Как удалось древним мастерам создать из камня эти легкие и устремленные ввысь постройки, резко контрастирующие с массивными стенами монастыря и приземистым келейным корпусом, – на этот вопрос не мог ответить никто, тем более, что серьезного научного изучения удивительного переплетения в них черт традиционной деревянной и каменной архитектуры, до сих пор не было предпринято. Этот пробел и собирался заполнить Артем.

Глава II

Оставалось всего три рассвета, и от близости заветного дня каждый из них казался еще более прекрасным. Семен с детства любил рассветы, его часто мучила бессонница – среди таких как он это считалось нормой – поэтому восход солнца обычно встречал за околицей, на самом берегу озера. Особенно волшебными восходы были ранней осенью, в светлые солнечные дни бабьего лета. В колючем, слегка морозном воздухе, подернутом легкой дымкой, сначала разливалось нежно-розовое сияние. Оно поднималось над лесом, превращавшимся в желто-красную палитру великого Художника, затем его блики ползли по спокойной, прозрачной и застывшей в немом благоговении воде Ярозера, а когда все вокруг наполнялось этим необычным розовым сиянием, над темной кромкой леса, как всегда неожиданно, показывался краешек солнечного диска. И сразу же мир вокруг оживал, все краски, до того робкие и приглушенные, начинали играть в лучах поднимающегося светила: и зелень пока ещё сочной травы, и синяя гладь озера, и великолепное разноцветье леса и даже обычно уныло-серый ряд деревенских изб, – все это сливалось в восторженном единстве, своей красотой славя Творца, подарившего миру еще один новый день.

Сегодня Семен не пошел на берег. Он не спеша брел по деревне, стараясь насладиться каждой минутой этого волшебного летнего утра. Ему хотелось бодрствовать следующие двое суток, чтобы не пропустить ни одного мгновения, наполненного жизнью, чтобы успеть почувствовать все, что он еще не изведал за свои неполные восемнадцать лет, чтобы вместить в себя всю красоту и величие сотворенного мира.

Было еще очень тихо, хотя уже прокричали свое приветствие новому дню неугомонные петухи, а на некоторых дворах угадывалась сует – это самые заботливые хозяйки с раннего утра спешили проведать свою домашнюю скотину. В то же время в новых, недавно построенных перебравшимися с большой земли общинниками домах, мимо которых проходил Семен, еще крепко спали. Это было неудивительно: непривычные к деревенской жизни приезжие обычно не держали скотину, а те, кто заводил у себя теленка или козу, все равно по городской привычке старались подольше понежиться в постелях. Но Семен не винил их в этом, поскольку не было особой разницы между теми, кто родился на острове и теми, кто по своему желанию выбрал жизнь на нем и воспринял частичку разлитой здесь благодати. Иногда Семену даже казалось, что именно они, те кто переехал на остров с большой земли, совершили настоящий духовный подвиг – ведь совсем разные вещи: родиться на благодатной земле, или бросить все: привычную жизнь, друзей, работу, может быть даже семью, те соблазны, которые в изобилии предлагают большие и малые города, и встать на путь духовного просветления, отрешившись от всего, что было важно раньше. Впрочем, наставники учили, и Семен не мог им не верить, что все те, кто живет на острове, в равной мере праведны, если они не нарушают заповедей Творца.

Тем временем солнце уже поднялось и мелькало среди кленов, высаженных на берегу озера Иваном Карповым. Семен помнил его уже очень дряхлым, почти столетним стариком, к которому все относились с большим уважением и старались почаще навещать, хотя Иван последние годы жизни не вставал с постели. Говорили, что эти деревья он посадил в те далекие времена, когда еще совсем молодым парнем приплыл на остров. В его родном селе, где-то на другом берегу Ярозера, большевики закрывали церковь. Несмотря на молодость, Иван не только сам встал на защиту святыни, но и поднял многих деревенских мужиков, за что был нещадно бит горячими сторонниками новой власти, а затем и изгнан из родного села.

Тогда, в смутную годину первых послереволюционных лет, по берегам Ярозера и распространился слух о том, что в деревне на Большом острове нашли приют все истинно верующие, что известные своим благочестием обитатели острова дают приют не согласным с безбожным правлением большевиков. Говорили даже, что остров обладает чудесной силой, предаваемой ему покоящимися здесь мощами святого старца Аристофана, и что сила эта не дает гонителям православной веры добраться на остров с большой земли. Конечно не все из того, о чем говорили в те годы, было правдой, но смутные слухи, передаваемые шепотом бродящими между деревнями богомолками, сделали свое дело. Иван Карпов был лишь одним из многих, кто в ту пору присоединился к общине на Большом острове. И пусть некоторые из пришедших оказались не столь крепки в истинной вере, чтобы посвятить свою жизнь постоянному служению Творцу, однако постепенно вымиравшая община приобрела после революции вторую жизнь. А сам Иван, человек большого ума, пытливый и любознательный в вопросах веры, а главное, ведущий праведную жизнь по заповедям Творца и старца Аристофана, вскоре стал старшим наставником, равно почитаемым и другими наставниками и простыми общинниками.

Для Семена, отлично знавшего всю историю общины с того самого момента, как святой и праведный старец Аристофан ступил на Большой остров, никогда не возникало вопроса, почему же за годы советской власти деревню ни разу не потревожили безбожники. Он твердо верил в то, что над островом распростерта особая благодать, не дающая общине погибнуть в самые трудные для верующих людей времена. И еще Семен гордился тем, что на его веку вновь начался приток на остров людей с большой земли. Новые дома, составлявшие теперь добрую половину деревни, ясно свидетельствовали о том, что все больше людей там, в городах, по всей необъятной стране, начинают задумываться о спасении своей души и стремятся в единственное тихое пристанище, на Большой остров Ярозера.

На высоком двустороннем, выходящем на деревенскую улицу крыльце своего дома, одного из самых красивых и больших на старой половине деревни, сидел друг Семена Алешка, если полностью, то Алексей Петров. Он был всего на год младше Семена, но из-за небольшого роста и непослушных русых кудрей, постоянно спадавших на высокий открытый лоб, казался еще совсем мальчишкой. Алешка тоже наслаждался покоем августовского утра – в руках он крутил точильный камень, а рядом на крыльце лежала коса, однако точить ее Алешка не спешил, ему то ли не хотелось будить еще спавших соседей, то ли просто не было желания в такую рань начинать какую-либо работу.

Алешку вообще трудно было назвать работящим, среди своих сверстников он отличался озорством, в детстве его одинаково трудно было заставить помочь отцу по хозяйству или вместе со всей деревней отправиться в церковь на ежедневную молитву. И это казалось тем более странным, что Алешка, как и Семен, был Избранным, а среди них такое поведение считалось редкостью и всегда вызывало косые взгляды и пересуды соседей о том, что не в меру расшалившийся мальчик Избранным не является, а у его матери есть за душой великий грех. Однако родители Алешки пользовались в деревне большим уважением как за то, что вели строгую и благочестивую жизнь, так и за скромное и богобоязненное поведение пятерых своих младших детей – Алешкиных братьев и сестер. Во многом именно поэтому на непутевого Алешку вся община и даже строгий наставник Еремей смотрели с легким снисхождением. Кроме того, в деревне знали, что у парня доброе и чуткое к чужим бедам сердце. Если кому-то по-настоящему требовалась помощь, все Алешкино непослушание снимало как рукой – он мог целыми днями пропадать на огороде или в хлеву одинокой старухи Никифоровны, жившей на другом краю деревни, и частенько так тяжело хворавшей, что соседям приходилось по очереди следить за ее хлопотным хозяйством.

– Эй! – негромко крикнул Алешка вместо обычного приветствия, завидев проходившего мимо Семена, и призывно махнул рукой, приглашая его присесть рядом. Семен задумался, даже приостановился на секунду, глядя на друга поверх невысокого забора. В деревне вообще старались не ставить заборы, а если и ставили, то только для того, чтобы скотина случайно не забрела в огород.

Семен очень хорошо относился к Алешке, можно сказать, любил его как брата и знал, что может во всем ему доверять, но именно сейчас ему вовсе не хотелось с ним разговаривать. Алешка, в отличие от многих других общинников, никогда не скрывал того, что было у него на душе, но его прямота ценилась бы еще больше, если бы не переходила порой в откровенную бестактность. Семен знал, что их беседа сведется к восторгам друга по поводу предстоящего Семену радостного события и расспросам о том, как он себя чувствует и что ощущает в его преддверии. И без того где-то месяц назад Семен начал ловить на себе завистливые взгляды односельчан, хотя внешне все они стремились сделать вид, что ничего необычного не происходит. Что ж, это также было немаловажной частью традиции. Семен хорошо знал всю ее последовательность, ведь сам с раннего детства каждый год принимал участие в торжественном таинстве Посвящения, а кроме того, внимательно изучил его по священным книгам. Только в самый последний день окружающие вдруг как будто неожиданно изменят свое отношение к Семену, и тогда он разделит с ними свою радость и благодарность Творцу.

Семен только приветливо помахал Алешке рукой и прошел мимо. Алешка посмотрел ему вслед и понимающе улыбнулся: его широкая душа искреннее радовалась за друга. Он огляделся вокруг, заметил, что в соседнем доме уже проснулись, и решительно принялся затачивать косу.

Тем временем Семен спустился вниз по деревенской улице, глядя то себе под ноги, на пыльную из-за установившейся сухой и жаркой погоды дорогу, то оглядываясь по сторонам на до боли знакомые деревенские избы из потемневших от времени бревен и свежие, еще сверкающие недавно отесанной древесиной, срубы нарядных домов новых общинников. На острове не было ни одного кирпичного или каменного здания – традиция предписывала строить только из леса, которого всегда хватало и на самом Большом и который, в случае необходимости, можно было легко перегнать на остров, связав в огромный плот. Тяжелые серые и коричневые валуны, которых на острове было так же много, как и по всему Русскому Северу, традиция трогать запрещала – они оставлены на своих местах Творцом и должны покоиться там вплоть до скончания времен.

Семен прошел мимо избы, в которой, согласно полустертой табличке, находилась Начальная общеобразовательная школа деревни Большая. Сам Семен когда-то проучился здесь три года. В школе был всего один учитель – наставник Фрол, он собирал своих немногочисленных учеников 3-4 раза в неделю и вместе с началами светской науки преподавал им азы праведной веры, старался укрепить в них ростки благочестия. Жители деревни всячески защищали своих детей от грозящего соблазнами и часто разрушительно влиявшего на неокрепшие детские умы продолжения обучения в школе села Вознесенское на большой земле. Серьезных трудностей, впрочем, это не представляло, ведь на острове рождалось значительно больше детей, чем показывали регистрационные записи в далеком райцентре, поэтому немногих зарегистрированных старались как можно лучше подготовить к сопротивлению тем соблазнам, которые ждали их вследствие необходимости учиться в средней школе, а затем, для некоторых, и служить в армии.

Навстречу Семену из ворот своего нового, построенного силами всей общины двора, неуклюже переваливаясь, показалась толстая тетка Надя. Одета она была в праздничный сарафан, на голове повязан чистый белоснежный платок, из-под которого виднелись жирные седеющие волосы. Не смотря на то, что тетка Надя только что вышла из дома, а поднимавшееся над лесом солнце еще не успело прогреть прохладный утренний воздух, на раскрасневшемся лице и толстой бычьей шее женщины обильно выступили капли пота. Тетка Надя медленно заковыляла вверх по деревне, и Семен легко догадался, куда она направляется – чтобы дойти до церкви, ей было нужно столько же времени, сколько Семену, чтобы обойти по кругу весь остров. Она всегда выходила из дома раньше всех и, кряхтя, переваливалась по деревне, обычно поспевая к самому началу утренней службы.

– Господь в помощь! – привычно поздоровался Семен, поравнявшись с ней.

– И тебе в подмогу! – хотя тетка Надя не так давно жила на острове, перебравшись сюда год назад после смерти двух сыновей, она все же старалась во всем, в том числе и в речи, подражать местным, а особенно пожилым и уважаемым членам общины.

Судя по появлению на улице тетки Нади, до службы оставалось не так много времени, а потому Семен ускорил шаг, дошел до конца деревни, по дороге встретив прогуливающуюся перед своей избой и также празднично одетую молодую рано овдовевшую Марину, выполнявшую в деревне функции лекаря и повивальной бабки.

Деревня потихоньку оживала, готовясь к утренней службе, чтобы начать новый день с вознесения своей скромной и недостойной хвалы Творцу. Тут и там уже слышались голоса, скрипели растворяемые двери, ворота и калитки, люди на улице собирались кучками, приветствуя друг друга пожеланиями Божьей помощи и вопросами о том, как кому спалось прошедшей ночью. Затем беседа плавно переходили на насущные деревенские нужды, на теплую погоду, на вчерашний обильный улов рыбы, и так за мирскими разговорами общинники потихоньку двигались вверх по деревне, туда, где чуть в стороне от главной улицы, с трех сторон окруженная лесом, стояла деревянная, необычной архитектуры, церковь Исхода праведных, которая в документах районного кадастра недвижимости значилась как освященная в честь пророка Моисея.

Семен уже не испытывал прежнего удовольствия от своей неторопливой утренней прогулки, зато в нем просыпалось радостное возбуждение, охватывавшее его всякий раз в преддверии богослужения. В нем соединялось благоговение перед Творцом, уважение к мудрости и праведности наставников, чувство единения со всей общиной, и немного детская и, как знал Семен, греховная, гордость от того, что он является Избранным.

Развернувшись, Семен тоже пошел в сторону церкви, здороваясь с выходящими из своих домов односельчанами. Ему нужно было успеть переодеться и помолиться дома перед тем, как идти на службу, но парень был уверен, что успеет все сделать, и даже, как это и подобает Избранным, одним из первых подойдет под благословение старшего наставника Ильи.

Глава III

Погода начинала портиться. По глади Ярозера, подгоняемые крепчающим ветром, побежали барашки волн – предвестники ненастья. Солнце еще просвечивало сквозь пелену облаков, но на северо-западе, у горизонта, показались свинцовые дождевые тучи. Устроившись на вросшем в землю валуне под защитой монастырской стены, Маша делала беглую зарисовку летней церкви. Девушка любила и умела рисовать, хотя обычно пейзажам предпочитала портреты и классические натюрморты. Артем бродил неподалеку с фотоаппаратом, выискивая удачные ракурсы. Он уже сфотографировал по отдельности интересовавшие его архитектурные и декоративные элементы обеих церквей и теперь пытался подыскать место, откуда оба строения можно было бы поймать в один кадр.

Молодые люди поселились в недавно отстроенном стараниями игумена Анисима гостевом доме. Он был деревянным и казался насквозь пропитанным запахом свежесрубленной древесины. Купить новую мебель еще не успели, поэтому в комнатах для гостей стояли узкие железные кровати, которые игумен несколько лет назад удачно приобрел в Златоустьинске после закрытия местного интерната.

– Видимо ночью будет дождь, – Артем подошел к своей невесте и слегка приобнял ее за плечи, вглядываясь в обозначившиеся на белом листе бумаги контуры церкви.

– Ты же знаешь, что я его люблю, – сказала Маша, не поворачивая головы.

– А что ты еще любишь? – игриво спросил Артем.

– Конечно тебя, – невозмутимо ответила девушка, продолжая наносить на рисунок тонкие штрихи.

Артем улыбнулся уголками губ и поцеловал Машу в лоб.

– Как ты считаешь, меня пустят к игумену? Я хотел бы поговорить с ним о монастыре и его истории.

– Ты же все о ней знаешь! Думаешь, он сможет рассказать тебе что-то, чего ты не прочитал в своих книжках?

– Меня интересуют местные легенды, в этом монастыре чувствуется что-то необычное, как будто святое что ли… – Артем смущенно замолчал. Он все еще находился под впечатлением мистического происшествия, случившегося в заброшенной часовне, и надеялся, что с отцом Анисимом удастся поговорить и об известных ему случаях чудесного обретения икон. – А еще я хочу посмотреть монастырскую библиотеку. Отец Михаил, который распоряжается в гостевом доме, сказал, что в ней есть местные издания по истории архитектуры и старые путеводители. В Москве таких раритетов не достанешь.

Солнце окончательно скрылось за облаками, на холме за монастырской стеной тревожно зашумел лес. Маша сложила мольберт и вместе с Артемом направилась в гостевой дом. Там их ждал Олег, заваривая кипятком из электрического чайника привезенную с собой сухую лапшу и чай в пакетиках. Помимо них в соседних комнатах расположились ещё две группы паломников. Как удалось выяснить общительному Олегу, одна из них была из Вологды, а другая из Питера.

Желание Артема поговорить с игуменом исполнилось ближе к вечеру. Отец Анисим оказался маленьким суетливым человеком, и весь разговор между ними состоялся на бегу: игумен спешил на монастырские огороды, проверить, закрыты ли перед приближающейся грозой расположенные там теплицы. По всем вопросам, касающимся истории монастыря, он посоветовал обращаться к отцу Всеволоду, который, кстати, заведует и монастырской библиотекой. На вопрос, не слышал ли он о необычных случаях нахождения икон в этой местности, отец Анисим неопределенно ответил, что земля здесь намоленная, прославленная многими христианскими подвижниками, а потому и чудеса случались в прошлом и случаются по сей день. После этого игумен окончательно перешел на бег, а немного раздосадованный Артем отправился искать рекомендованного отца Всеволода.

Он ожидал увидеть почтенного седобородого монаха, наследника традиций древних летописцев, однако перед ним предстал молодой мужчина с аккуратной темной бородкой и в круглых очках. Вскоре выяснилось, что в миру отец Всеволод преподавал в Новосибирском университете, имел кандидатскую степень по философии, и почти сразу по прибытии в Свято-Троицкий монастырь был определен игуменом Анисимом в руководители создающегося монастырского экскурсионного бюро. Артема очень заинтересовало, почему человек от науки, тем более живший на другом конце страны, вдруг постригся в монахи и отправился на берега Ярозера. Спрашивать об этом было как-то неудобно, но отец Всеволод, по-видимому, уже привык к подобным немым вопросам.

– Личная трагедия, – сказал он, глядя в глаза Артему. – На вторую годовщину нашей свадьбы моя жена утонула в море. После похорон я пять дней не мог спать – как только закрывал глаза, сразу же видел ее лицо. В конце концов организм сдался, я проспал двое суток, а когда проснулся, то помнил только один сон, очень яркий и красочный: древний монастырь на берегу озера с лесистыми берегами. В интернете я нашел фотографии нашего монастыря и понял, что это то самое место, что я видел во сне.

Отец Всеволод ненадолго замолчал, а затем разговор перешел на историю Свято-Троицкой обители. Артем и Всеволод быстро нашли общий язык, общаться им было интересно и легко.

– Наши церкви, конечно, необычные, – объяснял отец Всеволод, – но ничего удивительного для местных крестьян в них нет. Они вообще не слишком разделяют каменное и деревянное зодчество. Здесь издавна с одинаковым умением обрабатывали оба этих материала. К тому же считается, что эти каменные церкви были построены по образцам уже существовавших здесь церквей деревянных. Их, якобы, срубили еще при первом игумене, они простояли больше двухсот лет и очень обветшали. Тогда буквально в десятке метров сложили новые каменные церкви, а старые, деревянные, разобрали.

– А в монастырской библиотеке есть какие-нибудь документы, относящиеся ко времени их строительства?

– Конечно нет, – улыбнулся отец Всеволод. – У нас там, в основном, советские книги. Все, что было накоплено до революции, или растащили после закрытия монастыря или вывезли в районные библиотеки и сельские избы-читальни. Богослужебную литературу просто сожгли… Хотя после того, как монастырь возродился, местные старушки вернули несколько старинных книг, спасенных в свое время их матерями и бабушками и упрятанных на чердаках. Есть даже Библия, изданная в год восшествия на престол императора Николая II. Мы стараемся бережно хранить такие книги, но, естественно, не хватает необходимого оборудования…

– Видимо тут действительно живет верующий народ.

– Как и по всей матушке-Руси, – снова улыбнулся отец Всеволод. – Что у нас в Новосибирске, в Академгородке, что здесь, в деревне Вепрева Пустынь, везде люди одинаковые. Сначала грешат, а потом у Бога прощения просят. Вот посмотришь на одного – работящий мужик, семья крепкая, в церковь каждое воскресенье ходит, да еще и помочь может батюшке, если в чем нужда. С соседями в ладу, даже в тюрьме не сидел – ну просто идеальный христианин. А на следующий день придешь – зарплату получил, в грязи у дома пьяный лежит, жена с подбитым глазом рыдает. Захочешь поговорить – таким матом обложит, что вовек не сунешься. И какой он настоящий? В Бога верит, а грешить не перестает.

– Пьянство – это, наверное, наша национальная болезнь, – заметил Артем.

– Болезнь сначала подхватить надо, а без доброй воли такую болезнь не подхватишь. Все от головы идет, от развращенного сознания.

– Неужели, тут все мужики пьющие?

– Практически да, кто-то меньше, кто-то больше. Только на Большом острове, говорят, не пьют. Там вообще интересное место, старая деревня вроде бы, но много и новых домов. Там как-то так сложилось, что народ очень праведный, всегда так было. Вот те, может быть, и не пьют, у них многое осталось еще с дореволюционных пор, весь уклад жизненный. Как будто и не было семидесяти лет безбожной власти.

– Удивительное явление, – сказал Артем. – А других каких-нибудь… ну чудес что ли… Не было ничего такого странного за последнее время?

Отец Всеволод вновь улыбнулся замешательству собеседника. Он часто наблюдал подобное смущение, когда светский человек, воспитанный нашей атеистической школой, пытался говорить о вещах духовных.

– Всякое бывает. Вот отец Анисим все время повторяет, что здесь святая земля, что чудеса вокруг, их только надо уметь видеть. И восход солнца – тоже чудо, и вон та сосна на берегу, и сам наш монастырь – все Господа славит. И исцеления у нас были у иконы святого Макария. В прошлом году одна женщина от рака вылечилась. Только тут не в конкретном месте дело, и даже не в конкретной иконе, а в вере и в раскаянии. Если человек всем сердцем в Бога верит, о грехах своих сожалеет, то он и дома на кровати вылечиться сможет, икона здесь только как помощник, духовный ориентир, выступает.

Артем решил показать отцу Всеволоду обретенную им икону, хотя его несколько смущали слишком уж реалистичные воззрения молодого монаха, в которых чувствовалось влияние того самого новосибирского Академгородка. Поэтому историю чудесного обретения иконы в заброшенной часовне Артем оставил для более благоприятного случая, достал из кармана темную дощечку и протянул ее отцу Всеволоду.

– Подскажите, пожалуйста, что это за икона? Вернее что за святой на ней изображен? Мне кажется, что это новгородская школа, возможно даже XVII век.

Монах принял икону, снял очки и принялся близоруко ее рассматривать. Молча оглядев со всех сторон, он бережно вернул икону Артему.

– Насчет возраста и иконописной школы Вы, скорее всего, правы, хотя сам я в искусствоведении не большой специалист. Вот философия Гегеля – другое дело, – монах-философ улыбнулся. – А что касается святого, изображенного на этой иконе, тут я могу дать однозначный ответ – это отрок Артемий Веркольский, достаточно почитаемый в наших краях, да и по всей Северной Руси.

Хотя Артем, изучая православные храмы, был поверхностно знаком с пантеоном русских святых, это имя он слышал в первый раз.

– А Вы не могли бы рассказать что-нибудь о нем? – попросил он отца Всеволода.

– Лучше всего, конечно, Вам было бы почитать его житие, но если говорить вкратце, то Артемий был благочестивым отроком, который жил в XVI веке в селе Веркола, это на реке Пинеге, относительно недалеко отсюда. Предание говорит, что он с детства проявлял кротость, трудолюбие и богобоязненность. Когда ему было 13 лет, он вместе с отцом пахал поле. Неожиданно началась гроза, и отрока убило молнией. В те времена бытовало убеждение, что любая внезапная смерть, а особенно смерть от удара молнии, является Божьей карой за некие тайные грехи. Поэтому отрока, как какого-то самоубийцу или большого грешника, не стали хоронить на деревенском кладбище, а отвезли в лес, положили на поляне и накрыли сверху хворостом и берестой. История эта вскоре забылась, но через двадцать восемь лет дьяк сельской церкви, собирая в этом лесу грибы, случайно нашел тело Артемия. Оно не только не разложилось и не было съедено дикими зверями, но и источало благоухание и таинственный свет. Крестьяне привезли нетленные мощи в деревню и положили их в церкви. Сначала мало кто верил в святость отрока, но вскоре в этих землях началась эпидемия лихорадки. Оказалось, что молитва перед мощами Артемия позволяла излечиться от страшной болезни, началось прославление святого, а затем прекратилась и эпидемия. У мощей стали происходить различные чудеса, достаточно быстро Артемий Веркольский был канонизирован, в XVII веке уже существовал Свято-Артемьев Веркольский монастырь. Обитель процветала вплоть до революции. После нее особый отряд ВЧК прибыл в монастырь, чтобы вскрыть мощи, однако незадолго до этого они были вынесены монахами и спрятаны в неизвестном месте. Хотя сейчас монастырь и восстановлен, местонахождение мощей святого Артемия по-прежнему неизвестно.

– Интересная история, – заметил Артем. – Честно говоря, в ней много странного. Насколько я понимаю, православные подвижники обычно причислялись к лику святых за подвиги веры – мученическую смерть, проповедь веры язычникам, строгое постничество, другие аскетические деяния. Артемий ничего этого не совершал. Он просто был подростком, пусть трудолюбивым и послушным, но это же не редкость. А потом его тело вдруг оказалось нетленным и начали происходить чудеса.

– Пути Господни неисповедимы, – задумчиво ответил отец Всеволод. – Я не размышлял специально об этом случае канонизации, возможно в богословской литературе можно найти объяснение всему происшедшему. Но мой грешный ум подсказывает, например, такой ответ: жители этого села были суеверны и после несчастного случая в поле решили, что невинный подросток, почти ребенок, имеет на душе тяжкие грехи. Хотя откуда им было взяться у бедного крестьянского отрока? Чтобы вразумить их и отвратить от пагубного суеверия, Господь и прославил своего подвижника. Люди по своему невежеству посмертно обвинили его в тайных грехах, а оказалось, что он скрывал не грехи, а праведность. Кажущееся греховным и нечистым, может на поверку оказаться святым и праведным. Как и наоборот.

– Интересная гипотеза, – согласился Артем.

– Но лучше всего, повторюсь, почитайте его житие, – оно может что-то прояснить. – Кстати, интересное совпадение, что зовут его также как и Вас. Артемий Веркольский вполне мог бы быть Вашим небесным покровителем.

– Спасибо за подробный рассказ, – проговорил Артем, убирая икону в нагрудный карман ветровки. Затем он вернулся к основной теме разговора – Можно мне все-таки немного поработать в Вашей библиотеке? Отец Михаил сказал, что там много интересных книг, в том числе старые путеводители по этим краям.

– Конечно можно. Вот-вот дождь начнется. Приходи после вечерней трапезы, я тебе открою, заодно наши раритеты покажу. Как-никак ты аспирант, мы, в некотором роде, коллеги, – отец Всеволод незаметно перешел на «ты». Он не стал расспрашивать, откуда взялась эта явно старинная икона, а Артем так и не решился рассказать монаху о странных обстоятельствах ее обретения.

Артем вернулся в гостевой дом, где застал Машу и Олега за оживленной беседой.

– Мне здесь как-то не по себе, – жаловался Олег. – И все эти монахи, и паломники – тихие какие-то, как будто забитые. Глядя на них, я себя тоже подавленным чувствую, не в своей тарелке.

– Иногда мне кажется, что эти люди живут в каком-то своем особом мире, – заметила Маша. – Они по-другому смотрят на все, даже на самые обычные вещи. Но вот хорошо это или плохо, я не могу решить. Я думаю, что вера сама по себе учит только хорошему, доброму. Но в любой вере, в том числе и в нашей, православной, есть фанатики, которые ставят на первое место обрядовую сторону религии и стремятся уничтожить все, что не соответствует их воззрениям на мир.

– Я просто не хочу забивать себе голову такими рассуждениями. Если я вижу человека, которому нужна помощь, я обязательно ему помогу, и не буду ждать за это какой-то награды с неба или после смерти. Но я и сам хочу жить в свое удовольствие, не ограничивая себя какими-то дополнительными рамками. – Олег немного помолчал. – Я конечно не хочу сказать, что ради своего удовольствия могу ограбить или убить человека, нет, просто для меня не понятны такие вещи, как пост или там ежедневная молитва.

– Но ты веришь в Бога? – спросила Маша.

– Даже не знаю. Я просто никогда не думал об этом серьезно. Скорее всего, у меня просто нет времени верить.

– Время есть всегда, – заметил вошедший Артем. – Русский крестьянин тоже работал от рассвета до заката, но всегда находил время и на молитву, и на посещение церкви. Но крестьянина и воспитывали по-другому. Без Бога он не чувствовал полноты жизни. А мы сейчас создали искусственную полноту, забили свою жизнь множеством ненужных вещей, действий и мыслей и теперь считаем, что у нас нет времени на вечные ценности.