Читать книгу: «Когда Жребий падёт на тебя», страница 12
Старушка уходит за тюлевую занавеску, я встаю и с наслаждением пользуюсь простым и вечным приспособлением, вижу, как вода утекает в сливное отверстие и обрушивается в подставленное ведро. После меня босс умывается с довольным кряхтением. Когда Хозяйка возвращается, и, сняв заслонку, ухватом достаёт из печи чугунок (откуда я знаю эти слова?) Я ловлю ощущение провала во времени, будто оказался здесь на сотню лет раньше. А когда чугунки открылись, я понял, что уже порядком проголодался.
– Вот и хорошо, – говорит хозяйка, – картохи готовы, вашу барышню сейчас подождём и поужинаем. А то и оставайтесь на ночь, место вам найду. У меня сеновал хороший, душистый. Лёнька-сосед за бутылку нагрёб. – Смотрит на нас, я отрицательно верчу головой, – Извиняюсь, – понижает она голос, – я вам не предлагаю, а то мой сын очень любит её, прямо, беда, – она оглядывается на занавеску.
– Нет-нет, – отмахиваюсь я, – мы не пьём. За рулём!
– Вот и хорошо, – говорит хозяйка и продолжает возиться по хозяйству. Неимоверный аромат наполняет рот слюной. Кошек оказалось две, одна трётся мне об ноги, а другая прыгнула на руки боссу.
Вдруг из глубины избы послышались звуки. Старушка срывается за занавеску, раздаются возгласы женский и мужской. Сын? Звуки приблизились.
– Андрей! – слышится придавленная мольба сквозь зубы.
– Ну, дай, поздороваюсь! – недовольный мужской голос с характерными для основательного алкогольного опьянения растянутыми гласными в словах.
В моей голове заиграла «Человек и кошка» группы «Ноль». Вместе с переливом гармошки занавеска вздыбилась, и из-за неё показалась невысокая пухлая, лысоватая фигура неопределённого возраста и пола. Занавеска зажата в кулаке, видно, что существо использует её для точки опоры. Хозяйка со стыдом в глазах придерживает его за локоть другой руки.
– Здравствуйте, гости дорогие! – говорит существо, дурашливо улыбаясь, при этом его глаза пусты и безумны, – Милости прошу к нашему шалашу, – он пробует поклониться в пояс, но теряет равновесие и летит прямо в меня. Пришлось вскочить и принять его на грудь. От него ужасно пахнет. Что они пьют здесь?
– Ой, братиш, прости, извини, братан, – бормочет он, подхватываемый Митрофановной.
– Андрей, не позорь маму!
– Мама, милая мама, я тебя не позорю, – уже поёт Андрюша на блатной манер, – я просто вижу свежих людей, мама, мне тоже интересно.
– Иди, поспи ещё, – говорит хозяйка, – иди, а то, как дам ухватом!
– Ты? Дашь? Ухватом? – его рот расходится в редкозубой ухмылке, – да, я тебе сейчас, – делает «козу» и тычет в лицо матери, – Давай выжрать!
– Эй, богатырь! – говорит босс, – Ты повежливее с женщиной разговаривай! – он встаёт, и оказывается под потолок. Андрюша ему по грудь. – Чего руками тычешь, свинья? Кто перед тобой? – Андрюша в изумлении хлопает ресницами, – Это твоя мать! Ты её на руках должен носить, а ты ей в лицо пальцами тычешь! Вон, у человека, вообще матери нет! – босс показывает на меня. Старуха закрыла рукой рот, но глаза круглые. Горе-сынок тянет подбородок к лицу босса и, как бы, не выдерживая напора его слов, опрокидывается навзничь.
– Ой, – кричит Митрофановна в попытке удержать ускользающее тело. Андрюша же молча, тараща глаза в недоумении, падает назад, прямо на полки. Тюль обрывается, и Андрюша опускается на пятую точку, получая по голове каким-то туеском с сыпучим содержанием. Всё сыплется, скача по доскам, Андрюша со стыдом на лице вскакивает и исчезает, откуда пришёл.
– Господи, – причитает хозяйка, – за что же наказание такое! И зимой, и ночью постоянно под мухой. Я забыла, когда его трезвого видела. Ох, горе. Все, кто поумней в город подались, а тут работы нет. Этот мой, да ещё трое остались молодых. Да пьют без просыпу! Уже всю меня выпил. А что им делать? Что им делать? Ни покосов, ни посевных, клуб, и тот закрыли. Вот и пьют! В церкву-то не загонишь, а загонишь, неделю походит трезвый и опять вусмерть! Беда! Раньше так не было. Вот сегодня караулила его весь день, да телёнок отвязался, пришлось бечь за ним. Я это круть-верть, возвращаюсь, а он уже лыка не вяжет! Беда, да и только!
Она берёт веник, я бросаюсь помочь, она сопротивляется:
– Лучше, милок, принеси воды с колодца, коли хочешь помочь, мне тяжело, а моего не допросишься.
– Где вёдра?
– В сенцах коромысло с вёдрами стоит, возьми.
– А где колодец?
– Ты что, не видел? Колодец там, где ваша машина.
Я нашёл вёдра, коромысло показалось мне ненужным тяжёлым девайсом, и я его не взял. К тому же я не знаю, как им пользоваться. Действительно, колодец оказался рядом с машиной, но это был не привычный колодец с воротом и навесом, а настоящий «журавль». Пока я управлялся с этим неизвестным мне доселе механизмом, наступили сумерки. На часах – девятнадцать тридцать пять. Солнца уже не видно за домами, но чувствуется, что ещё десять-пятнадцать минут, и его не станет видно совсем. Заметно похолодало. Беру наполненные вёдра и иду к калитке, как раз в это время из прохода появляется Алиса. Фух, мне спокойнее, когда она рядом.
– Помочь? – говорит она.
– Чем ты поможешь? Возьмёшь у меня ведро?
– Мы можем одно ведро вдвоём нести.
– Тебе будет тяжело, мне будет неудобно. Не в смысле, стыдно, а гораздо удобнее нести два ведра на балансе, чем одно с креном.
Алиса улыбается:
– Эх, Ваня, можно было просто сказать: сам справлюсь, а ты нагородил.
– Но ты же улыбнулась.
Она опять улыбается, но глаза грустные. Снова плакала, что ли?
Во дворе босс уже наколол изрядную горку дров. Взаимопомощь налицо. Я ставлю вёдра на крыльцо, и мы помогаем боссу сложить всё в поленницу. Когда дела закончено, у меня срабатывает будильник. Закат. Небо уже почти фиолетового цвета, лишь светлое пятно на западе. А на тёмном бархате уже засияла Венера. Я обращаю внимание, что ещё секунду назад при укладке дров мне вполне хватало света, а когда я выпрямился, было уже темно, видимо, из-за крови, прилившей к голове, или из-за аврального состояния организма во время работы. Старушка стоит на крыльце, занесла воду и пригласила нас к столу.
Пока мы уплетали вкуснющую тушёную картошку из печи, со всякой зеленью и овощами с огорода, Митрофановна сидела на табурете как на троне и с улыбкой наблюдала за нашим пиром. Шаламов утверждает, что кроме созерцания огня, воды и чужой работы, также невозможно отвести взгляд от людей, поглощающих пищу. Правда, Шаламов писал это про голодных людей, зеков Колымы. Кто знает, может этот взгляд у Митрофановны оттуда.
После первой волны, когда челюсти устали жевать, мы, понимая, что должны отплатить за стол каким-нибудь рассказом, начинаем с Алисой говорить с Митрофановной. Она интересуется, как житьё в столице? Какие цены и так далее. В конце концов, разговор съезжает к дому Анны Исаевой, что сгорел. Алиса рассказывает что-то про недвижимость и маркетинг, не знаю, правду говорит, или придумывает. Митрофановна говорит, что не помнит про пожар, её, наверное, в деревне не было. Да и то странно, говорит она, что никто в деревне не помнит, что случилось с этим домом. Анна-то сильная была, ведала чего-то, а потом хоп. Только горелый дом. Это в деревне никто не понимает, а мы-то знаем, что это – протокол «Фиксаж».
– Вы оставайтесь-то на ночь, – говорит хозяйка, – Чего в ночь ехать?
– Спасибо, мать, – отвечает босс, – нам спешить надо. Вот, чаю, попьём, и поедем.
Тут снова в жилой части послышалась возня. И снова в голове «К человеку с кошкой едет неотложка». Отодвигается занавеска и появляется лицо Андрюши с заискивающей улыбкой.
– Я извиняюсь, конечно, – говорит он заплетающимся языком, – услышал про Исаеву, – теперь его улыбка торжествующая, что настораживает, – Ого, какие красавицы у нас в гостях. – Его глаза сально заблестели, – А чего? – отмахивается от матери, – Я тоже знаю. Знавал я как-то Сашку, хахаля еёного, Анны-то Исаевой. Фамилиё не помню, точней, не могу припомнить. Не знаю, откуда парень был, приехал откуда-то, при башлях, гордый такой. Гордый! Ага, а как я ему в ляжку-то заряд с двустволки всадил, так сразу раз! И не гордый. – Всё время, пока он говорит, он не сводит глаз с Алисы, иногда щуря их попеременно.
– И что? – севшим голосом спрашивает Алиса.
– Я думал, он загнётся, а тут раз! Анька-то Исаева, глумная эта прибежала, остановила кровь ему. Он-то её потом и обрюхатил. Ты часом, не его дочка? Уж больно похожа! – хохочет, стуча себя по коленям, – Ладно, дамочка, шучу я, хотя глаз у меня верный. Меня через этого Сашку в тюрьму забрали. Пока сидел, куковал, всё и случилось. Откинулся, а от дома еёного одни горелушки. Вот какую важную информацию по вопросу текущего момента я поведал вам, граждане судьи, – снова глумливо ржёт, – а за информацию платить надо, за стол платить надо, вы налейте Андрею Сергеичу и он спокойненько уйдёт. Да, красивая? А что это ты в платке? – Он тянет к Алисе руки, но её взгляд останавливает его.
– Андрей! Ты как себя ведёшь?! – кричит Митрофановна.
– Они в моём доме, мама, они должны меня уважать.
– За что тебя уважать? – говорит Алиса, – За то, что ты сидишь на мамкиной шее? Сколько тебе лет? Сорок? Пятьдесят? Наверное, меньше, но выглядишь на пятьдесят. За что тебя уважать? За то, что ты бухаешь, как лошадь? За то, что какие-то посторонние люди заехали и накололи тебе дров?
Андрюша Сергеич хлопает глазами в недоумении, с опаской смотрит на босса и снова покидает поле событий, только уже через дверь в сени.
– Ой, – говорит хозяйка, – может, вы его пристыдите. А то же он меня совсем не слушает. Жена у него была, с дочкой теперь уехали. Ему всего-то тридцать пять. Поздненький он у меня. Тяжело достался.
– Боюсь, стыдом тут дело не обойдётся, – говорит Алиса.
– И вот куда этот оглоед побежал? Господи, прости грехи мои тяжкие.
Оглоед не заставил себя долго ждать: дверь распахнулась и в проёме показалась его фигура.
– Сейчас я нарублю вам дров, – дико смеётся, глаза горят как у кота, а в руке – топор, которым босс совсем недавно колол дрова, – Дррровишек нарррублё!
Ну, думаю, это он зря. Бедняга.
Андрюша, неся перед собой топор, как олимпийский огонь, бежит на босса. Босс неуловимым движением ринулся навстречу. Всё! Сейчас пойдёт членовредительство.
Но босс в невероятном гибриде танго и спортивного рок-н-ролла произвёл какие-то страстные танцевальные движения, во время которых топор из руки Андрюши выпал со слабым лязгом, а его конечности беспорядочно мелькали, как у тряпичной куклы, которою треплет щенок. Топор сразу же прибрала старуха, а босс продолжил свой головокружительный для оглоеда танец невероятным па, после чего Андрюша впал в бессознательное состояние. Сходство с танцем было ещё в том, как элегантно Андрюша откинулся на руке и бедре босса. Что-то похожее есть в латинских танцах. Босс его укачал?! Как младенца? Он же его ни разу не ударил! Что это? Айкидо?
Лицо Андрюши Сергеича приобрело спокойный вид, одутловатые черты его разгладились.
– Что ты с ним сделал? – кричит Митрофановна.
– Всё в порядке, мамаша, укачало его. Вестибулярка слабая. Странно, что его не стошнило.
– Вот же оглоед! Хорошо, что он сюда пришёл, а не порубил вашу машину!
Это мысль! Смотрю в окно, но там ничего не видно, лампочка отсвечивает. Как там Птичка? Успокаиваю себя мыслью, что Андрюша вернулся с топором очень быстро. Если бы он пошёл рубить машину, то это увлекательное дело заняло бы не менее десяти искромётных минут. И мы бы услышали.
Босс подхватывает Андрюшу на руки.
– Куда его?
Хозяйка и босс уходят за занавеску.
– Ты видела?
– Да уж, не слепая.
– У тебя уставший вид.
– Устала.
– Ты опять плакала.
Она смотрит мне в глаза и молчит.
– Что ты видела там? Что узнала?
Она отрицательно вертит головой:
– Я не могу сказать.
– Ладно, босс будет вести машину, а ты можешь поспать.
– Так и сделаю. Ой, киса, ой, ещё одна! Мои хорошие.
Приятно смотреть, как три красивых грациозных существа общаются. Спустя какое-то время вернулись босс со старушкой.
– Вы потом выйдете нас проводить, я вам передам кое-что, – босс похож на доктора Айболита, прооперировавшего собаку и дающего рекомендации хозяйке.
– Ой, спасибо, добрый человек, – видно, что босс за это короткое время произвёл на неё впечатление, у неё в глазах загорелась надежда, сделав их моложе.
Чай с сушками допили в тишине. Наполнили термос. Потом вышли к Птичке. Над домами висит жёлтая убывающая луна, что даёт достаточно света за счёт отражения в луже. Пока мы устраивались по местам, босс передал Митрофановне маленький свёрток. Потом они обнялись. Босс сел в тачку, и мы поехали, посигналив на прощание.
– Йо, – пронзает меня, – надо было ей денег оставить!
– Хватает ей денег, – говорит босс, – ей внимания не хватает, сына не хватает.
– И теперь будет хватать?
– Чем мог – помог.
Рытвины в контрастном свете фар преобразились в таинственный лунный пейзаж. И мы со скоростью лунохода преодолеваем его. Когда началось Булгаково, стало возможным прибавить скорость.
Когда мы пересекли мост, босс сказал:
– Алиса, пока тебя не было, мы с Иваном поспорили по поводу музыки, я отстаивал классику, а Иван – альтернативу. Я понимаю, что спорить о вкусах глупо, но проблема стояла в изъятии магнитолы. Я тогда аргументировал свои действия тем, что мне нужна тишина.
– Вполне весомый аргумент, – говорит Алиса, – я тоже выберу тишину. Вся эта глупая чушь по радио, поданная с тоном первейшей истины. Нет ничего безнадёжнее радио в дороге: за час песни повторяются по несколько раз, хорошо хоть не подряд.
– Именно это я имел в виду, когда требовал тишины, – продолжает босс, и я понимаю, куда он клонит: переманивает её на свою сторону. Она не поддастся, вряд ли она любит классику, к тому же босс говорил – нет специализированных радиостанций.
– Я и сказал Ивану, что верну магнитолу, если мы будем слушать классику.
– Я тоже выберу классику. Хотя мне не мешает тишина.
Блин! Предательница!
– Вы не понимаете! У меня в голове, если я не говорю, постоянно играет музыка. Я как-то ди-джеил под герычем, много музла переслушал, вот оно и всплывает. Ладно, если бы полностью песни шли, нет, сэмплы зацикленные, в основном, мозолят мозг. Я только для этого и прошу магнитолу. Радио, согласен, не нужно, можно диск какой-нибудь на заправке купить.
– Ваня, – говорит босс, – ты не представляешь, как изменится твоя жизнь, когда у тебя в голове зазвучит Моцарт.
– Тогда давайте так! Нам всё равно заправляться, если будут какие-нибудь диски, посмотрим.
– Идёт, – быстро соглашается босс, – тем более у меня есть флешка с моей музыкой. Магнитола с USB-портом.
Босс!!! Как? Я даже не подумал про USB! Просто из-за того, что моя флешка с музыкой погибла в огне, я не успел её взять.
– Соблюдём правила игры, и поставим магнитолу на заправке, – подвела итог Алиса.
На заправке перед нами предстал мини-маркет. Удивительно, как может такое количество никчёмных вещей умещаться на относительно мизерной площади. Там были даже детские раскраски! Были и диски. Их было пять. «Дорожные хиты. mp3», «Убойный Шансон. mp3» на двух дисках, «Ласковый май. Все альбомы. mp3». И… этого не может быть! Откуда?
– Какое хорошее издание! – босс хлопает меня по плечу, Алиса смеётся, – Сергей Васильевич Рахманинов. Золотая коллекция. На двух CD. Что тут у нас? Всенощное бдение и фортепианные концерты. Отлично! Ваня, пришло время познакомиться с настоящей музыкой. Помнишь, у «Наутилуса»? «Эта музыка будет вечной…».
Алиса сзади обнимает меня за талию и говорит:
– Ванечка, не расстраивайся, но Рахманинов – один из моих любимых композиторов. Ты, если попсу и шансон не слушал, поймёшь и оценишь. А Всенощное – вообще улёт! Прозреешь.
Ладно, если это так же приятно, как её объятие, я согласен.
– Может, чего другого выберешь? – подкалывает босс.
– Ну, уж нет! Эти мне чисто визуально больше нравятся, – говорю.
– Вот и отлично! Держи! Классный выбор! Иди, оплачивай, а я поставлю магнитолу на место.
Покупаю сидишный двойник Рахманинова. Запечатан в фирменную целлофановую упаковку. Откуда? Откуда в чистом поле за Тамбовом сидишный двойник Рахманинова? Я ожидал и шансон, и попсу, как же без них, но надеялся хотя бы на западные рок-баллады или, на крайний случай, «Антологию русского рока». Но Рахманинов! Почему не Вертинский или Шаляпин?! Нет, ну сами поймите, какова вероятность? Опять босс меня сделал! Я его пока ещё не превзошёл. Ведь каждый ученик стремится превзойти Учителя. Мне ещё далеко.
Что ж, доверюсь двум своим любимым людям. Они мне плохого не посоветуют. Иду и думаю, что бы я сам хотел послушать и совершенно теряюсь. Потому что моя дискотека стоит на автовыборе. Я неволен выбирать треки, звучащие в моей голове.
Когда я сажусь в машину, босс уже устанавливает подключённую магнитолу, слышу продолжение диалога:
– … конечно, не всё, – говорит Алиса, – всё Бдение нужно слушать в церкви, на Пасху, когда все ритуалы разбавляют хор. Опять же весь церковный антураж, дополняя, смешивает впечатление от музыки. Просто так слушать Всенощное тяжело – слишком сильный концентрат прекрасного. Нервная система не справляется с таким обилием.
– В принципе, согласен, – говорит босс, – меня тоже не хватает на концовку – все эмоции выплёскиваются в первых десяти номерах. Последние уже не воспринимаются, как в начале, на свежую голову, а «Взбранной воеводе» как будто и не он писал.
Они развели целую дискуссию на этом Рахманинове. Мне уже самому интересно. Я показываю им диски.
– Поехали! – босс, по своему обыкновению, давит в пол и машина, визжа покрышками, стартует с лёгким захватывающим дух заносом.
Мы быстро покидаем освещённую зону заправки и летим в полной темноте, исключая свет наших фар и огоньки на приборной панели.
– Ну, что, готов? – спрашивает босс, – доставай первый диск.
Меня начинает несколько раздражать их стремление заострить моё внимание. Я чувствую себя девственницей, которую заволок в свой гараж опытный стареющий ловелас. Или как неофит на сборе секты.
Я достаю диск и скармливаю его проголодавшейся магнитоле, если честно, я сам изголодался по выстроенным в красивый ряд звукам, но эта восторженность босса и Алисы настораживает.
Диск начинает играть. Там звучит какой-то хор, поющий на старославянском языке, половину слов не понять. Пока я не чувствую ничего необычного. Хор как хор, поющий что-то божественное. Я прислушиваюсь к музыке, прислушиваюсь к себе, но ничего не ощущаю, как со света входишь в тёмную комнату. В голове мелькают эпизоды прошедшего дня, но постепенно биение сердца упорядочивается, ритм дыхания замедляется, подстраиваясь под ритмику песнопения.
Тут первый номер заканчивается, табло переключает номер трека на «02», звучит очень стройное, нежное, чарующее «Аминь», и я в восторге замираю – этот аккорд напомнил мне далёкое детство, когда в цирке перед началом представления гаснет свет, оркестр даёт тон, настаёт тишина, после которой наступает волшебство. «Аминь» утихло, наступила пауза, сделавшая меня маленьким восторженным мальчиком, а потом… потом я перестал видеть, мощно, глубоко, обширно вступают басы: «Благослови», дух захватывает, и меня добивает солистка своим бархатным: «Благослови душе моя, Господи»: брови стремительно летят вверх, челюсть отвисает, откуда-то с затылка разбегаются по хребту и всему телу возбуждающие толпы мурашек, а из глаз, распахнутых в крайнем градусе восхищения и удивления, брызгают крупные капли слёз! Господи, боже мой! Я никогда до этого не слышал такой красоты!
– Ага! – слышу голос Алисы у самого левого уха, – Пациент созрел!
А я не могу понять, что со мной: по всему телу, покрытому гусиной кожей, бегают волны сладостного озноба, из глаз хлещут слёзы, а губы растянуты в глупой улыбке счастья. Неужели такое с человеком может сделать музыка?
– Охти, – слышу босса, – сподобился еси.
– Поздравляю, Ваня, – говорит Алиса, – тебя тоже торкнуло.
Да, ощущения неожиданные: мне холодно до озноба, но в то же время сладко.
Мне неловко за свою реакцию, и я спрашиваю Алису с излишней агрессивностью:
– Тебе почём знать?
– Я в своё время на скрипке играла, так что всё это мне не чуждо. Да и Илья любил Рахманинова, часто слушал в своём кабинете. Он любил «Вокализ». Красота неземная.
Тут не могу не согласиться, то, что я слышу, действует на меня непредсказуемо.
– Ты не сдерживай себя, – говорит Алиса, – хочется плакать – плачь, хочешь смеяться – смейся. Это катарсис.
Я и сам чувствую, как мне становится легче, что нет сейчас ничего более важного, чем музыка, я и моя реакция.
– Поставь «Богородице Дево, радуйся», – требует Алиса.
–Пусть слушает по порядку, там же ещё «Ныне отпущаеши»– отбивается босс, а я не обращаю на них внимания – всё оно отдано музыке. Удивительно, что могут делать люди своими голосами, и каково это – самому быть инструментом? Какая красота!
– А я считаю, что центральной вещью всего бдения является «Благословен еси, Господи», – говорит босс и я, ещё не слыша этого номера, верю, что оно – божественно.
Когда дело дошло до этого номера, и хор спел: «Благословен еси, Господи» я слушал музыку, рождаемую человеческими голосами, а воображение рисовало какие-то прекрасные, и в то же время строгие в своём величии картины. Целый клип. Что-то с горами, облаками и морем. Не помню, сколько прошло времени, сколько минуло песен, какой вид темноты проплывал за окном.
Когда повисла тишина, я воскликнул в замешательстве, удивившем меня самого:
– Что, всё?!
Алиса засмеялась:
– Браво! Отличная реакция!
– Только один диск с хоровым пением, – говорит босс, – второй – фортепьянные концерты. Не так сильно, но тоже очень красиво.
Второй диск не уступил по гармоничности, музыкальности и мурашкам первому, только инструментов было гораздо больше, нежели четыре голоса хора. Но первый диск мне понравился больше. Что меня поразило: я вслушиваюсь в музыку, в своё «Я», отзывающееся на эту музыку и, только начинаю замечать, что мне становится скучно, как в школе, на уроке музыки, когда тебя заставляют сидеть на месте и слушать скучное треньканье, а в это время тебе требуется забивать голы, покорять гаражи и рвать штаны на стройках. Только становится скучно, как пассаж меняется, ритм убыстряется, и мелодия делает головокружительный поворот, и уже интересно: что же там придумал этот человечище. Чувство гордости, что я такой же как он переполняет и воодушевляет. Я уже не замечаю слёз. Сердце трепещется, как блик от волнующейся воды. Здорово!
– Спасибо! – произношу я первый звук за последний час.
– Не за что, – говорит босс.
– Всегда пожалуйста, – говорит Алиса.
– Я побывал в детстве, – говорю.
– Да, ты плакал как ребёнок, я тебе завидовала.
Я благодарен ей за эти слова. Она видела мои слёзы… я сам уже забыл, когда щёки увлажнялись извне без воды. Это чего-то стоит. Стоит? Думаю, стоит. А Сергей Васильевич прекрасен. Его клавишные завораживают.
– Рахманинов был двухметровый дядька, – говорит Алиса, словно слыша меня, а так и есть – она же слушает одну со мной музыку, – он ладонью мог спокойно октаву на фоно брать, ничто не звучит так сильно, как октава. Дай посмотреть оглавление. О, Ваня, поставь последний трек. Это «Вокализ». Я буду плакать. Не смотри на меня в это время.
– Почему? Ты же на меня смотрела.
– Это другое.
Бессмысленно спорить с женщиной, она смыслит шире, и на любой твой довод найдёт десятки взаимно исключающих друг друга, не совсем логичных, но весьма убедительных аргументов, на которые ты не сможешь ответить. Некоторые бьют женщин просто от бессилия.
Я включаю последний трек, и с первой же нотой грудь сжимает, в носу чешется, волосы по всему телу встают дыбом, и я снова теку глазами. Ай да Рахманинов! Ай да сукин сын!
Босс с довольным видом ведёт Птичку, и я по мелькающим в свете фар столбикам на обочине определяю, что наша скорость довольно высока. На спидометре сто девяносто! Под «Вокализ» стойкое ощущение полёта и никакого страха, только слёзы по щекам. Алиса отвернулась к окну, её плечи подрагивают. В порыве чувств откидываю спинку кресла и перелезаю на заднее сиденье к ней. Она же сегодня уже не в первый раз плачет!
А Ростропович терзает виолончель и наши нервы. Алиса оборачивается ко мне рывком и всем телом. Как и ожидалось, её лицо мокро.
– Не смотри на меня, – говорит она еле слышно, – я не красивая.
– Чёрта с два! Ты прекрасна, как никогда!
– Прекрати!
Я обнимаю её.
– Сама прекрати! Мы же теперь – одно целое, нам нужно научиться доверять друг другу.
Она смотрит на меня и грустно улыбается.
– Я вам доверился и прозрел, когда услышал эту музыку.
– Я же говорила.
– Вот и расскажи, что ты видела. Я чувствую, как это тебя гнетёт.
Она, уже расслабившаяся и устраивавшаяся головой на моей груди, снова напряглась.
– Не спрашивай! Мне надо обдумать всё. Поспать, наконец! Сны всё покажут. Зююд л харуулах! Не мучь меня.
– Хорошо, – говорю и чувствую, что где-то в районе грудной клетки расплывается по телу теплая медовая истома, целую её в висок, – спи, королева, я постерегу твой сон.
– Я поставлю свою флешку, – слышу голос босса, – хочу послушать «Реквием» Моцарта. Помогает думать.
Я не против. Я признал музыкальный вкус босса. Всё как всегда, всё как всегда…
Знаете, Моцарт оказался тоже фирмач! Несмотря на латынь, я понимал эмоции, вложенные композитором. А короткая историческая вводная босса об этом произведении заставила внимательнее прислушаться в божественную гармонию звуков. Ещё бы, посмертное творение великого мастера! А когда начала звучать Lacrimosa – номер, который Моцарт не успел дописать, я снова прослезился. Lacrimosa47 же! Алиса уже спала у меня на груди. Мне было невероятно приятно. Я чувствовал необыкновенный душевный подъём. Может, от музыки. Я подумал, что боссу нужно лечить такой музыкой. А может, от того, что самое прекрасное существо в мире доверчиво посапывает, положив голову мне на грудь.
Лёжа головой на удобной ручке дверцы, я посмотрел в узкий просвет окна. В нём горела звезда, весело подмигивая мне. От этого дружественного знака на душе стало легко и сладко. Я закрыл глаза и отдался саундтреку босса, уводящему в радужное царство грёз.
Наутро.
Что-то разбудило меня. То ли изменение скорости до нуля, то ли грозовая атмосфера нависшей опасности. Босс сидит прямо и смотрит в боковое зеркало. Алиса сосредоточенно роется в своём рюкзаке, перебирает свои финтифлюшки. У меня ощущение, что она снаряжает магазин патронами.
– Ваня, не выглядывай, – говорит босс одними губами. – Нас тормознули дэпэсы. За превышение, скорее всего.
– Нам светиться нельзя, что делать? – спрашивает Алиса.
– Спокойно, не дёргайтесь, положитесь на меня, – говорит босс.
И я вижу с того самого ракурса, в котором уснул, как в просвете заднего окна появляется фигура, исчезает и появляется в боковом окне, где сидит Алиса.
– Старший сержант Омельченко, – слышу я, и вижу светлые глаза дэпээсника, гуляющие по салону и нашим лицам, – предъявите водительское удостоверение и документы на транспортное средство.
– А в чём причина остановки? – спрашивает босс.
– Вы нарушили скоростной режим, – говорит полиционер, – я понимаю, трасса, можно разогнаться, но двести двадцать два километра в час, это слишком, – показывает боссу экран радара, – видите?
– Может, замнём, начальник, очень спешу?
– С таким рекордом? – усмехается сержант, – извини, но такой результат надо зафиксировать. Для истории. Квитанция придёт, штраф заплатишь и всё. Предъявите водительское удостоверение и документы на транспортное средство.
– Ну, хорошо, – босс лезет в бардачок, а я-то знаю, что у него нет водительского удостоверения, нет прав! Что будет?! Желудок делается каменным. Алиса тоже сидит ни жива, ни мертва.
Босс достаёт из бардачка какой-то журнал. Атлас автодорог. У меня захватывает дух, а босс передаёт эту «липу» в протянутую руку сержанта, и дотрагивается до него. Сержант берёт предложенный атлас, удивлённо вскидывает брови и переводит взгляд на босса, но смотрит не на него, а в какую-то точку. Глаза остаются уставленными в эту точку, а лицо исполняет бешеную пляску. Особенно пугает контраст между немигающим вцепившимся в точку взглядом и непрестанно двигающейся нижней частью его лица. Иногда он даже показывает язык. Мне становится по-настоящему жутко. Озноб охватывает затылок. Алиса сидит, уставившись на сержанта с крайней степенью удивления. А старший сержант Омельченко стоит, пуская слюни, и корча рожи. Его жезл недвусмысленно уставился в центр Земли. Полная недееспособность.
– Эй, сержант, – говорит босс, – какое нарушение?
Задавать этот вопрос было так же бессмысленно, как просить совета у статуи. Босс переключил скорость и, плавно тронувшись, поехал, ежесекундно повышая обороты и передачи.
– Что это было? – задаёт Алиса свой вопрос, а я смотрю назад.
Фигура, наконец-то стала шевелиться, а именно, трясти головой. Она быстро удалилась.
– Я сделал отвод глаз, – говорит босс обыденным голосом, будто сказал: я положил рюкзак в багажник.
– Здорово получилось! – говорит Алиса, и я с ней солидарен, – Ни разу не видела, как это происходит.
– Это было жутко! – говорю, – До сих пор мороз по коже!
– Они по-разному реагируют, зависит от интеллекта, стереотипов и так далее.
– Постой, а как же второй? – меня передёрнуло, – Они же не имеют права быть без напарника.
– Не волнуйся, будь с ними третий, и третьего так же проняло.
– Но как – спрашиваю, – этого, понятно, через прикосновение, а второго как?
– За компанию.
– Ты расскажешь, как это делать? – спрашивает Алиса, – Возможно, нам есть чему друг у друга поучиться.
– Не сейчас.
Офигеть! Какой-то долбаный Хогвартс! Смотрю в окно. Там мелькает мост и название реки. «Балашейка», успеваю прочитать. Мы проскакиваем мост, босс жмёт на сигнал.
– Мы почти на месте.
А перед глазами успевает мелькнуть большой стенд с надписью: «Добро Пожаловать! Самарская область». Я с удовлетворением понимаю, что в моей голове ничего не играет.
