Читать книгу: «Когда Жребий падёт на тебя», страница 11
– Не ходи, сама справится, – слышу вослед.
– Я подстрахую.
Не могу я её бросить. Под мостом оказывается овраг и неширокая, заштрихованная косыми росчерками, речушка. Не хватает гусаров-камышей. Припоминая доклад сто первого, предполагаю, что место, описанное в самом конце, метрах в четырехстах-пятистах отсюда. Место предположительного рождения Алисы. Бр-р-р! Иду сквозь холодный липкий кисель. Приходится жмуриться, чтобы не ослепили бьющие в лицо капли. Я-то в ветровке, оснащённой капюшоном, а каково там ей? Иду по высокому краю оврага, чтобы не пропустить Алису. Вдруг слышу:
– Стой! Не ходи сюда! Подожди там! Не смотри!
Если бы я не ожидал встретить там Алису, я бы предположил внизу старуху, говорящую голосом-унисекс. Как и у детей, у стариков нет ярко выраженного полового тембра голоса. Оторопело выполняю команды и, отвернувшись от реки, стою какое-то время, топчась в насыщенном растворе травы. В ботинки стала проникать влага. На часах – начало третьего. В голове звучит «Right Where It Belongs» мастера меланхоличной мелодики и текста Трента Резнора44. Мне кажется, что Трент писал песню с меня. Почему-то становится сладко-тоскливо. Со мной такое бывает, когда день катится к закату, а я простужаюсь. Впадаю в какое-то оцепенение, наверное, так чувствует себя ящерица, когда холодно. Но мне грех жаловаться, потому что там внизу – существо более хрупкое и неприспособленное к таким условиям, чем я. Она сейчас в крайне невыгодном положении. И что с ней сейчас творится? Стараюсь почувствовать её, припасть, согреть, но ощущаю лишь, как немеют кончики пальцев ног. Прижимаю к телу одеяло, стараясь сохранить больше тепла. Вспоминается дикое желание помочь и воображаемая изжога от бессилия, когда я на протяжении полутора часов слушал её вой на поляне. Вдруг меня пронзает, как молния, у меня даже загораются уши: я её люблю! Вспышка ещё мерцает в глазах, а окружающая среда уже не приносит неудобства! На лице остаётся улыбка.
Из света появляется Алиса. Её силуэт возникает в паре шагов от меня. Она без шапки, капли весело отскакивают от кожи головы. Бросаюсь ей навстречу, выхватывая из охапки одеяло, набрасываю ей на голову, обнимаю, и вспоминаю, что в кармашке за моим креслом лежит зонтик. Умная мысля приходит опосля. Алису не узнать: глаза впали, вокруг них залегли тени, губы сжались в нитку, а в уголках рта обозначились две перпендикулярные бороздки, и две морщинки у переносицы перпендикулярно бровям. Из-под одеяла, от её бессильно опущенных плеч пышет жаром. Уж не температура ли у неё? Опять возвращается давешнее тоскливое состояние. Не хватало ещё нам двоим заболеть! В дороге! Хрен знает где! Надежда только на то, что солдат на войне не болеет. И ещё на лекарственные способности босса.
Он встречает нас. В его руках зонтик. Босс подхватывает Алису, и помогает довести её до Птички. Пока мы идём к машине, заканчивается дождь. Салон жарко протоплен печкой, окна покрыты испариной. О! Босс – ты гений! Открываю термос и наливаю янтарную, сладко пахнущую травами парящую жидкость и передаю Алисе. Она берёт питьё и заслоняет импровизированной чашкой-крышкой термоса своё лицо, лицо старухи. Она делает глоток, с шумом выдыхает в чашку, делает ещё глоток и отдаёт чашку мне.
– Спасибо.
Её лицо снова – её лицо! И я очень рад этому возвращению. Я боюсь спрашивать, вернее, не боюсь, а считаю неуместным спрашивать её о чём-либо. Я ничего не вижу кроме этого лица, на нём заострился весь мой мир. И снова это головокружительное желание отдать жизнь за неё.
– Ваня, – говорит она, – далеко Синявки?
– Пять километров.
– Ватман, поехали туда, в самый конец деревни.
Оказалось, что река и мост пересекали луг, окружённый стоящими повыше деревенскими домами. Село Булгаково. Говорящее название. Учитывая обстоятельства. Дорога здесь уже не та, что на трассе. Продукт полураспада асфальта изъеден кратерами, наполненными жёлтой водой, края полотна нависли над промоинами обочин и являются берегами бурных потоков. Как известно, на русском бездорожье немецкая техника бессильна, поэтому боссу уже была не нужна гоночная удаль. Эти километры мы с горем пополам преодолели за полчаса. Выходит, мы ехали со скоростью всего вдвое превышавшую скорость пешехода! Всё-таки бездорожье у нас – понятие сугубо стратегическое.
Синявки, согласно карте, оказались Второй и Первой. Первая Синявка – в конце, в тупике, и, судя по рапорту, «на самом отшибе». Вторая Синявка – это дорога, она же единственная улица, являющаяся градообразующим элементом обеих деревень. Она перед нами. Обставлена с двух сторон домами и заборами. Некоторые из жилищ заколочены. Кое-где улепётывает из-под колёс приусадебная пернатая живность. Вскоре мы останавливаемся: перед нами мини-море, налитое недавними осадками. Оно поглотило всё пространство между идущими параллельно друг другу заборами, только узкие травяные тропки пролегают между водой и потемневшими от времени досками. В воде отражается пасмурное небо, где пробиваются голубые островки.
– Пойду в разведку, – говорю, увидев чуть позади нас фигуру, стоящую у калитки. Судя по трапециевидной одежде, это женщина. Как былинный герой, она приложила ладонь ко лбу и смотрит в нашу сторону.
– Я пойду, – говорит Алиса и решительно выходит из машины.
– Иди с ней, – слышу, уже открывая дверь. Иду чуть поодаль, отпустив Алису вперёд на пару метров. Мокрая одежда согревается внезапно ударившим лучом солнца.
Фигура приближается. Это пожилая женщина, одетая типично пасторально: глубокие галоши, то ли халат, то ли пёстрая юбка, торчащая из-под синей поношенной телогрейки и бежевый палехский платок, завязанный под подбородком. Такое же универсальное и лицо под платком. Те же борозды морщин, резкие прорези рта и глазных впадин, где в глубине прячутся неопределённого цвета глаза.
Алиса здоровается и спрашивает аборигенку, как найти дом Исаевых. Аборигенка, как ни старается не показать реакцию на услышанное, но непроизвольно её рука прикрывает рот, а в глазах мелькает нечто. Нельзя назвать это узнаванием: она не знает Алису, но, в то же время, она явно знает, о чём идёт речь.
Она что-то говорит Алисе из-под руки, я не слышу, так как стою немного в стороне, как и положено телохранителю. По крайней мере, я ощущаю себя таковым.
Наконец, аборигенка убрала руку от лица, чтобы показать направление, и я слышу лишённый тембра голос:
– Там не проедете, дочечка. Там трактор застрянет. А тут-то и пройти можно, вот вдоль моей усадьбы, и задами прямо идите вдоль дворов, а как они кончатся, тамотко и будет место. Пожар был там давно. Да, почитай годков двадцать тому. Всё сгорело, а хозяев на место не нашлось. А вы-то, каким боком интересуетесь?
– Риэлтерская корпорация, – отвечает Алиса официальным тоном, – скупаем земли.
– Во, как! – рука аборигенки снова закрывает её рот.
– Мне надо туда сходить, – говорит мне Алиса, – Я могу справиться одна.
– Нет, – говорю, – я с тобой.
– Как хочешь.
Я оборачиваюсь к машине и вижу, как босс, стоя у раскрытой двери и, закинув руки за голову, подставляет лицо пробивающемуся сквозь тучи солнцу. Ему сейчас не до нас. Он опять спокоен, как тысяча японцев.
Аборигенка, наиграно суетясь, показывает нам тропинку между двух заборов. Она узкая и на вид жирная и скользкая. Мы идём по ней, тщательно держа равновесие, затем, миновав деревянное ущелье, поворачиваем налево и идём вдоль дворов по краю выбитой, полной водой колеи. Если не смотреть на однообразные огороды слева и под ноги, то пейзаж красивый и величественный. Цепляясь за высокие деревья, торчащие из уходящего к горизонту леса, плывут поредевшие тучки, догоняя основной свинцово-синий клокочущий фронт. «Ледяной водой напои меня, время уходить», – поёт изнутри мне на ухо Митя Ревякин45, гармонично вплетая свою лирику в общую картину, а бас витиевато вьёт свой затейливый узор. Лучи освободившегося солнца делают лес ярко-изумрудным и контрастным. Множество радужных искорок вспыхивает в траве.
– Алиса, смотри, какая красота!
Она смотрит, но взгляд её равнодушен, вероятно, мысленно она совсем не здесь. Вскоре мы достигаем края Синявок, точнее, Первой из них. Последний двор заканчивается, а дальше простирается луг, заросший яркой после дождя травой. Он упирается в лес. Если бы аборигенка не сказала, что здесь когда-то был дом, я никогда не подумал бы, что здесь когда-то жили. Всё было по-эдемски девственно, только огромная куртина крапивы указывала на вероятное место бывшей постройки.
– Ваня, – говорит Алиса каким-то бесцветным голосом, после речки она меня пугает, – постой здесь, я схожу одна.
Алиса удаляется по доходящей ей до груди траве к зарослям крапивы, а я остаюсь один. После дождя от луга поднимается марево, и дикий коктейль ароматов щекочет ноздри. Согреваемые солнцем насекомые начинают свою звонкую возню. Я вижу, как бриллиантовые бусины дождя, вися на паутине, создают неповторимой красоты ожерелье. Будь я ювелиром, обязательно посещал бы такие места. Нет художника лучше природы.
Я вспоминаю, то время, когда встретил Алису. «То время». Я так говорю, будто это было несколько лет назад. Так и есть, хотя мы знакомы меньше недели. События сплелись в такой тугой клубок, что его хватило бы на пару жизней. Я не хочу ничего анализировать, собрать всё в кучу – всё равно, что пытаться постичь размеры Вселенной! Только мозг треснет. Поэтому я просто жду эту чудесную девушку и наслаждаюсь видом. От испарений становится сыро. Как она там? Ведь трава мокрая, а там тень…
Наконец, она выходит. Мокрее чем была, лицо – тоже мокрое. Плакала! Сердце сжимается. Я снимаю «олимпийку» и набрасываю ей на плечи, обнимаю, пытаясь согреть, но она опять горячая. Моей руке горячо на её плече.
– Алиса, с тобой всё в порядке? – У тебя, случайно не жар?
– Нет, всё в порядке.
– Ты плакала. Что случилось?
– Всё в порядке.
Так и идём: я спрашиваю, а все мои вопросы разбиваются об её «всё в порядке». Думаю, она всё равно не расскажет, зачем два раза повторять. Соберёмся вместе, там и узнаю. Это логично. «Соберёмся вместе». Я понимаю, что это не только слова. Теперь мы вместе, связанные нашей тайной, и я даже не хочу думать о нашем гипотетическом расставании. Оно немыслимо.
– Вы неожиданно быстро, – встречает нас босс. – Как ты, Алиса? Я вижу, у тебя есть что рассказать.
Ага, боссу тоже любопытно.
Мы едем. Алиса молчит на заднем сиденье. Когда мы проезжаем мост через реку Средняя Ира, Алиса говорит:
– Там я родилась. Остановись.
Значит весь этот рапорт про неё! Я чувствую, как волосы на загривке встают дыбом.
– Мы, в принципе, догадались, – говорит босс, останавливая Птичку на том же месте, где мы стояли по дороге сюда, – в тексте упоминалась соломенная кукла. Это она?
– Да. Моя сила.
– И где её искать? – спрашиваю, – найти куклу, не иголку в стогу!
– Кукла у дяди Вити, скорее всего, – говорит босс, – а он в Москве.
– Кукла, скорее всего, у Виолетты, – говорит Алиса, – и ей совсем не обязательно быть в Москве.
Ого!
– Ты это видела там, возле… крапивы?
– Я там много чего видела, только не всё расскажешь.
Последнее слово у неё вышло сдавленно. Я посмотрел назад, отвернулась, вытирает щёку рукой.
– Может, расскажешь? – прямо сердце за неё болит, – говорят, легче становится, как после исповеди.
– Эх, Ваня, такое разве расскажешь на исповеди! Надо разобраться во всём. Вы посидите тут, я ещё схожу туда, там два покойника бродят, надо их упокоить. Я должна пойти одна.
Она берёт рюкзак и выходит из машины. Полминуты её видно, пока она переходит мост, затем она исчезает с лица земли. Мне не по себе от этой аналогии. Оговорочка по Фрейду.
– Два покойника. Это, наверное, те из бригады «Скорой помощи». А её мать? Аннушка?
– Она не мёртвая была. В коме. Потому её там и нет.
Минуту сидим в тишине. Вообще, босс из неразговорчивых. Очень редко его удаётся вытянуть на более-менее объёмный монолог.
– Босс, что скажешь обо всём этом?
– Говори, не говори… здесь думать надо. Как в шахматах, на несколько ходов вперёд. Вот, держи, чтоб не скучно было, – он даёт мне Кузеньку, – пока вас не было, пришло сообщение.
– От Гоши? – у меня захватывает дыхание, и руки становятся ватными.
– От Гоши.
Ох, этот Гоша!
Беру планшет осторожно, будто полную тарелку горячайшего супа.
– А это удобно, в отсутствие Алисы читать сообщения? – спрашиваю.
– Я уже посмотрел, пока вас не было. От нечего делать.
«Привет, Алиса! Твой ноут выдаёт такие факты! Я просто тащусь! Ещё две писульки. Одна старая из архива, а одна новая – кинул червячка им в систему, прога не определила дату, но точно, свежак.
Итак, лови две, по дате:
«Код 0104
005-му от 105-го
Дело «Сверчок»
12.04.1991.
Шеф, появилась новая версия относительно «Сверчка». Так, как американцы предъявили доказательство неприменения устройства Хорвата (документ КС № 0870/Г), будет логичным идти по версии «Небо». Исследования на месте «Сверчка» практически ничего не показали. Однако, прошу разрешения на возобновление, а точнее, повторный анализ существующих образцов по всем возможным параметрам. Всё же, полвека прошло, авось сейчас что-нибудь увидим.
Относительно новой версии. Я вам докладывал о геометрических пропорциях Земли, прослеживающихся в «местах силы». Следуя разработанной моей группой формуле, мы установили теоретические точки, откуда могли и, главное, могут быть нанесены энергоудары (якуты часто упоминают «волшебные лучи», бьющие из точки «Р»). В такие точки должны быть направлены исследовательские экспедиции. Есть опасение, что вокруг этих мест существует защита от посягательств мыслящих существ в виде генератора низких частот, испускающих сигналы, вызывающие депрессию и суицидальные склонности. Я не стал рисковать, и эвакуировал экспедицию. Шеф, что происходит? Я мог раньше заменить группу дублёрами, и они пошли бы дальше, а там ещё дублёры.… Но сейчас творится какой-то беспредел, мне говорят, не выделено средств. Это немыслимо, шеф!
Экспедиция к точке «Р» ничего не дала, кроме усиленного психического лечения для всех участников экспедиции после их эвакуации. Основная версия: исходя из поверий якутов, можно предполагать сеть энергетических установок большой мощности, расположенных по принципу, разрабатываемому моей группой. Задача этой сети – устранять угрозы извне. Метеориты, кометы… Похоже, «Сверчок» был «Слоном»! Прошу предоставить ресурсы для разведки точек гипотетических энергоустановок. Согласно нашей гипотезе, такие установки должны стоять по всему миру. У американцев они тоже есть, даже в Швейцарии! Этот факт многое объясняет по поводу Швейцарии. Что, если американцы всё знают? И всякие СОИ – только для отвода глаз? На фиг им СОИ, когда они халявные стоят? Просто деньги отмывают. Есть подозрения, что они уже сговорились со строителями этих установок.
Где гарантии того, что при ядерном ударе из космоса эти установки не сработают автоматически? Шеф, сумасшедшая мысль – садануть по Египту термоядерку! В самый последний момент всегда можно самоликвидировать заряд. Зато точно будем знать, что такая сеть существует. В Египте есть гипотетическая точка. Я не удивлюсь, если это пирамиды. Но это так, в порядке бреда, согласно директиве «семь-восемь». Шеф, дело серьёзное, стратегическое!
105-й.
Резолюция:
/Эх, подполковник! Это ты не в бровь, а в глаз, сука! Действительно, беспредел! Когда имя партии стало ниже имени персон – жди беды! Предсказатели сулят нехорошее. Боюсь, что хода делу не дадут из-за шкурных интересов./
105-му: предоставьте все ваши разработки лично мне.
Архив: предоставить материалы по делу «Сверчок» в течение четырёх часов!
/Посмотрим, может, получится что-то сделать. Но боюсь, здесь имеет место измена. Нас сливают. Надо говорить с генералами. /
005-й.»
Синее облако
Червовый Валет – Туз Пик
ХХХХХХ
Шеф, докладываю о возобновлении активности по делу «Мантия». На этот раз это произошло в центре Треугольника-Пирамиды (53.256505; 34.3561). Фигурант дела проявил себя. В этот раз он перешёл все границы – десять пострадавших с переломами и черепно-мозговыми травмами. Жаль, что прямыми свидетелями являются сами пострадавшие, зато описание преступника единогласно-идентичные. Они совпадают со всеми эпизодами дела «Мантия». Во всех случаях фигурирует твёрдый предмет. Предположительно кастет или бита. Местная полиция проводит мероприятия, но я считаю, что фигурант уже не там.
Шеф, пора действовать. Не исключено, что это Малыш. Если у нас будет Малыш, можно будет переключить внимание на другие участки фронта.
ЧВ».
Да уж, пожалуй, тут соскучишься! Гоше только триллеры снимать!
– Что скажешь? – спрашивает босс.
– Знаешь, босс, по поводу всех этих загадок вы с Алисой отлично справляетесь. А я как-то туповат для всего этого. Ты же уже сам всё подумал, лучше скажи свои соображения. У меня мозг кипит.
– Эх, Ваня, не позволяй уму лениться.
– «Не позволяй душе лениться».
– Не важно. В первом тексте мне ясно, что речь, вероятно, идёт о тунгусском феномене. Там есть ссылка на Хорвата, это – Тесла, которому вменяли взрыв в тайге над Российской империей.
– Постой, Тесла же серб.
– Зато место, откуда он родом в Хорватии. Может это шифр.
– Извини, давай дальше. Ага. Насколько я помню, вторая экспедиция Академии Наук к Подкаменной Тунгуске была перед самой Великой Отечественной, а тут написано про образцы, что им полвека. Ну да, по времени сходится.
– Вот. И ты заговорил, а то «тупой».
– Ладно тебе, дальше.
– Этот подполковник сто пятый упоминает про якутские чудеса, значит там что-то интересное.
– «Сверчок»! Ни фига себе, сверчок! Бабахнуло, что ударная волна обогнула Землю несколько раз!
– Он и пишет «Сверчок» был «Слоном».
– А они там юмористы, да, босс?
– В смысле?
– Не заметил, что они там запанибрата с этим Ноль-ноль-пятым? Подполковники сто-какие-то. А он, дядя Витя этот, судя по всему, шишка не из последних.
– Да. Чин высокий. А то, что у них такой стиль общения, значит, что и стиль руководства тот же.
– Какой?
– Эффективный. Демократический. Равный с равным. Хрен тебя знает, какой ты маг.
Тут у меня в голове вспыхивает лампочка:
– Босс! Это же НИИ ЧАВО!
Босс смотрит на меня, как на сумасшедшего:
– Чаво? – переспрашивает он, нехотя коверкая вопрос.
– Не «Чаво?», А НИИ ЧАВО! У Стругацких есть книга «Понедельник начинается в субботу».
– Слышал. По ней ещё фильм сняли.
– Да. «Чародеи»! НИИ ЧАВО Научно-Исследовательский Институт ЧАродейства и ВОлшебства. Они там тоже решали какие-то невероятные задачи, так же как это подразделение «Ы». Ой, блин, выходит, Стругацкие знали про эту «Ы»! Ох, блин! Аж дух захватывает! Босс, это правда?
– Ты у меня спрашиваешь? Сам пять минут назад говорил, что тупой, а теперь спрашивает меня, правда ли это! Сам как считаешь?
Молчу и дико скалюсь в глупой улыбке.
– Блаженны нищие духом, – улыбается босс без участия губ, – сподобился.
– Так получается, что писатели, поэты и всякие творческие люди догадываются обо всём? Помнишь про гиперболоид инженера Гарина? Откуда Толстой знал про лазер?
– Ну, Толстой-то, как раз и мог знать, он же был придворным писателем у коммунистов, знал кое-что и под фантастику завернул, для маскировки. А вот Стругацкие… их придворными конъюнктурщиками не назовёшь.
– Ну, не Толстой, Жюль Верн.
– Жюль Верн был членом тайного общества.
– И поделился тайнами со всеми? Да? Верн описал подводную лодку, полёт на луну и кучу всего, а только потом люди этого достигли. Явно неспроста. У таких людей есть связь с миром идей.
– Миром идей?
– Да, наверняка, у древних философов было такое… то ли Платон… не помню. Есть мир идей, где они живут, летают вокруг нас, а мы их вылавливаем головой, как сачком или антенной. А так как идей этих очень много, то нет никакой гарантии, что эту идею родил именно ты. А те люди буквально рождают идеи, вносят во весь этот океан каплю своего. Тем они и ценны. Даже чей-то неопубликованный рассказ уже внёс в общее хранилище идей свою лепту. Плевать, что он остался без внимания: рождённая идея уже летает, живёт в этом Универсуме. Когда-нибудь её обязательно подхватит тот, кто сможет донести её дальше. И будет думать, что это сделал именно он. Это как дождевой червь, пропуская через себя почву, делает её плодородной.
– Или тайные общества владеют тайными знаниями.
Некоторое время молчим.
– Что там ещё по первому тексту?
– Уже не важно, ты вынес отличную гипотезу, и вероятнее всего, она правдива, исходя из твоей концепции о мире идей.
– Там ещё про какие-то энергоустановки написано.
– Успокойся. Не засоряй мозг. Чем меньше ты думаешь, тем лучше у тебя получается подключаться к миру идей.
– Ты хочешь сказать, что я у вас такой юродивый, да?
– А чем плохо? – глаза босса лучатся весельем. – Там ещё второй текст был.
–Сам сказал, отдыхай, не засоряй мозг. Только во втором тексте другие позывные.
– И там дядя Витя уже Туз. Наверное, поменялся собственник Конторы. Они знают про меня и мост.
– Всё? – мне не по себе.
– Да, они знают. Мы опережаем их больше чем на сутки. Будем молиться, чтобы всё прошло успешно.
Ой, Боженька, сделай так, чтобы всё прошло успешно, ибо не ведаю, куда попал. И как попал! Одно успокаивает – со мной босс и Алиса.
– Босс, почему ты снял магнитолу? Ведь невозможно же!
– Чтобы она не мешала нам.
– Не мешала что? Скучать?
– Видишь, как несвободен твой мозг. От телевизора ты отучился, а помнишь, как тебя ломало без него? Тоже и с музыкой. Ведь нет радиостанций, которые крутили бы только Рахманинова, Моцарта и Шнитке. Классика построена так, что мозг входит с ней в резонанс, и мышление становится гармоничным и глубоким, как музыка. Если были бы такие радиостанции, тогда бы я слушал магнитолу. И я верну её на место, если мы будем слушать классику. Согласен?
– Ну, на фиг! Вообще от скуки выйдешь на ходу!
– Глупый! Это те же писатели, только писали музыку, что заметь, сложнее – букв не видно. Вот у них-то самые офигенные романы и повести в звуках. А попса – пошлые анекдоты.
– Я сам ненавижу попсу!
– А что ты любишь?
– Что-нибудь альтернативное. «Гвозди», например, Трент – отличный композитор, концептуальный. Его творчество заставляет думать. Можно сказать, мыслить. И он играет, замечу, до сих пор, а не двести лет назад.
– И где будет твой Трент через двести лет? Кто-нибудь вспомнит о нём? А Бах, Моцарт и Стравинский уже покидают Солнечную систему вместе с «Вояджерами» с информацией о нашей цивилизации на золотых пластинках46. Их услышат иные миры. Сейчас все, так называемые, звёзды сочиняют и поют музыку, прославляющую себя. А классические композиторы славили Бога, как птицы, поэтому их произведения так гармоничны – они совпадают со звуками природы. Вот когда ты слезешь с музыки, как с телевизора, как с героина, тогда ты научишься слушать тишину, и она тебе сможет многое поведать.
– Это уже шизофрения какая-то.
– Эх, Ваня, Ваня… Дурачок ты.
Вот и мама мне всегда так говорила. Сидим, слушаем тишину. Я настукиваю пальцами какой-то ритм.
– Что-то долго нет Алисы, – говорю, в первую очередь, чтобы заглушить тишину, впервые возникшую в голове, когда я попробовал вспомнить что-нибудь классическое.
– Долго? Не знаю. Ты когда-нибудь отправлял на покой две неупокоенные души? Вот. Так что, расслабься, и получай удовольствие.
– Скоро темнеть начнёт.
Босс смотрит на опускающееся в совсем чистом небе солнце из-под ладони и говорит:
– Через полтора часа начнёт смеркаться, а через час сорок пять солнце сядет.
– Откуда такая точность?
– Всё просто: ставишь ладонь параллельно горизонту и смотришь. Ладонь – это час. Четыре пальца – четыре четверти часа. До горизонта семь пальцев – час сорок пять. Метод финикийских мореплавателей.
Действительно, семь пальцев. Вискарь тоже меряют пальцами. Смотрю на часы в телефоне. Восемнадцать ноль пять. Ставлю будильник на девятнадцать пятьдесят. Посмотрим.
– Босс. Мы не можем заночевать на природе после такого ливня. Может, останемся в деревне?
– Думаю, нам не стоит терять преимущество во времени. Поедем ночью.
– Ночью? По мокрой трассе?
– Ничего, мокрая трасса подсохнет, я выспался, буду ехать ночью, а вы спите. Утром сменимся и посмотрим, где мы будем.
Я сижу, и меня уже не так пугает перспектива. Всё-таки, они могучие люди. Алиса вон, какая-то малолетка, а ведь… а ведь не предвидела тех уродцев на дороге, и босс не предвидел.
– Босс, а как ты не разглядел ту блондинку? Как там её?
– Вику?
– Точно, Вику. Запомнил.
– Мне её пришлось крапивой огуливать, до сих пор ладони саднят. Она меня тоже запомнила. А по поводу «не разглядел», я смотрел на неё и ничего не видел, кроме страха. Она же впервые с ним поехала, он её на понт брал, она согласилась, а когда дошло до дела, уже реально испугалась.
– Испугалась! Я тоже подумал, что ей Оскара надо давать. Пушкой угрожала, не боялась.
– До потому и угрожала, что боялась. Вон как кобра капюшон раздувает, боится.
– Ага, и стреляла в тебя.
– Если бы она была реально опасна, я бы на того урода так не попёр. Я же видел, что она – профан. Змея только в крайнем случае бросается и применяет свой яд, она знает, что на восполнение запаса понадобится время, в течение которого она будет беззащитна.
– Тьфу, блин! Ты её правильно со змеёй сравниваешь! Змея и есть. Мелкая ещё, но уже опасная.
– Что ты имеешь против змей? Совершенные животные для своей экосистемы. У них можно многому научиться. А Вика, получив такой урок, уверяю, надолго забудет про разгульную жизнь.
– Ещё бы! Бедная!
– Вот и я о том же. А ты – змея, змея…
– Ты прав. Босс, ты всегда прав. Это просто утомляет.
– Ты думаешь, меня не утомляет?
Смотрю на его лысую башку в шапочке, и мне становится стыдно.
– Извини, босс.
– Всё в порядке. Не за что извиняться.
Сидим какое-то время молча, я смотрю, как над землёй начинает медленно собираться дымка. Я думаю об Алисе, ей там сыро и холодно. А чая почти нет.
– Босс, может, заедем, чаю накипятим у людей в дорогу, Алиса придёт замёрзшая.
– Не думаю, что ей сейчас холодно, но поужинать в дорогу было бы неплохо.
Мне приятно, что я внёс дельное предложение.
Не проходит и пятнадцати минут, как из-под моста появляется Алиса. Наконец-то! Вид у неё совсем не уставший, как я ожидал. Она невозмутима, как босс. И это настораживает, как настораживает дошкольник, сидящий с равнодушной миной в толпе сверстников, носящихся в броуновском движении по игровой площадке.
Дверца хлопнула, и томительные секунды, складываясь, начали давить. Я смотрю на её отражение в зеркале. Лицо под банданой спокойно. Босс смотрит вперёд. Я совсем не узнаю Алису. С утра она сама не своя. Хотя, с другой стороны, как я могу её знать? С момента нашего знакомства прошла неделя, из этого времени она пробыла без чувств более трёх суток.
– Как вы тут? – её голос расколол мучительную тишину.
Я испытываю огромное чувство облегчения, как после длительного воздержания от туалета.
– У нас письмо от Гоши.
Я читаю Алисе послание Гоши. Оборачиваюсь и жду какой-то реакции, но Алиса даже не ведет бровью.
– В данной ситуации, – говорит она, – нужно гнать всю ночь, – вижу, как в уголке глаза босса образуются весёлые морщинки, – но нам нужно вернуться. Мне нужно ещё раз сходить на место дома. Одной.
Её взгляд впивается через зеркало заднего вида прямо мне в зрачки.
– Вот и я говорю, поедем к той бабушке, хотя бы чаю вскипятим, – ловлю её взгляд в зеркале, но босс стартует, и я смотрю вперёд.
Аборигенка оставалась на том же месте и так же смотрела на нас из-под ладони. Похоже, она не сомневалась, что мы вернёмся.
Когда мы приблизились к ней, Алиса сказала:
– Извините, пожалуйста, как вас зовут?
– Митрофановной люди кличут.
Люди, думаю, могут и утюгом звать. В смысле, люди могут звать не по настоящему имени.
– Митрофановна, мне нужно ещё раз сходить к месту пожара, – тон у Алисы ровный и официальный, гипнотизирующий своей казёнщиной, – кое-какие расчёты для кадастровых служб, метраж участка, земельный кодекс…
Старушка согласительно кивает, улыбается блаженно:
– Да иди, касатушка, кто ж тебя держит?
– А можно, мои сотрудники у вас тут подождут?
– Пусть подождут, – кивает Митрофановна, улыбаясь узкими бороздками морщин.
Алиса уходит в узкий проход между огородами, а Митрофановна несокрушимо стоит у своей калитки, продолжая блаженно улыбаться. Наше положение двусмысленно: мы либо чужаки, которых не стоит впускать в дом, либо свежий глоток жизни – в такой глуши у людей невероятный голод по живой, не телевизионной новости. Я избираю второй вариант, и стараюсь вызвать доверие.
– Митрофановна, хозяюшка, – улыбаюсь я как можно шире, – мы устали с дороги, а нам ещё ночь ехать, может, пригласите нас к себе? Будем благодарны.
Вижу, как босс, в отсутствие улыбки изящно кланяется.
– Да конечно, родимые, заходите, – продолжает улыбаться аборигенка.
Двор за забором представляет собой поросший мелкой луговой травой прямоугольник, площадью с гараж. Слева бревенчатая некрашеная стена избы с крыльцом под навесом, впереди штакетник забора, сквозь который угадываются параллельные прочёсы грядок, а справа – обмазанный глиной сарай с двустворчатыми воротами.
После тёмных, заставленных каким-то пыльным скарбом сеней, мы вслед за Митрофановной оказываемся в избе. Если городские жители жалуются на тесноту своих жилищ – они большие привереды. Прихожая, она же – столовая после нашего вторжения превратилась в толпу, где негде яблоку упасть, к тому же между ног сразу же начала курсировать кошка, прижимаясь холкой к щиколоткам, и, похоже, она была не одна. Мне пришлось сесть на покрытую домотканым ковриком лавку, стоящую у стола. Вот, думаю, даже вставать не буду, тут и обоснуюсь. Напротив входа дверной проём с открытой дверью, завешенный тюлем. Сквозь него угадываются очертания комнаты, и чёткие квадраты окон с крестами деревянных перегородок для экономии стекла.
Митрофановна усаживает босса напротив меня. Оглядываюсь внимательнее. Стол под клетчатой бело-синей клеёнкой, покрытой разного размера и времени порезами стоит вплотную к окну с перекрестьем рамы. Он занимает основную часть комнаты. Две параллельные лавки стоят по бокам стола, за ними стены, покрашенные белой водоэмульсионкой. И потолок, пересечённый замаскированным краской витым проводом с допотопными гирьками изоляторов на сгибах, что ведёт к свободно висящему патрону с лампочкой. Минимализм – никаких обоев, лишь ковёр, размерами скорее похожий на большую картину. Со всадником, скачущим по подлунному горному ландшафту, причём из всей его конной фигуры выделяются усы, газыри, кинжал на поясе и белоснежная женская фигура, с довольной улыбкой, очень похожей на усы, обнимающая счастливого абрека. Остальное место занимают горы, неясные фигурки конных преследователей с облачками, как в комиксах. Так, как в них нет текста, следует, что это дым от пороха из их ружей. Аргументы, не требующие слов. Очень мило выглядит босс, усевшийся напротив меня. Именно к нему и спешат жители этого ковра-картины. За моей спиной тоже какой-то элемент декора в виде коврика, не понимаю, что за узор за мной, не вижу целиком. Напротив окна, занимая всю стену, находится белоснежная печь. По моим детским воспоминаниям, именно на такой ездил Емеля из сказок. У печи, действительно, есть что-то вроде мультяшного лица с разверстым в пении ртом. От неё исходит приятное тепло. Я вдруг понимаю, что на улице свежо и снова представляю Алису в тумане и зарослях мокрой крапивы. В углу возле входа в жилище стоит коричневый основательный, очень тяжёлый на вид табурет, окрашенный в цвет пола. Если осилить вес этого представителя народного зодчества и обрушить его на голову противника, то долгое лечение ему гарантировано, а табурету – хоть бы что! В другом углу печи – самодельная стойка из полок, целомудренно завешанная таким же тюлем, что и на входе в жильё. Но самое главное, что мне сейчас нужно – это полуведёрный древний умывальник с торчащим вниз стержнем над жестяной раковиной, между полочками и входной дверью, что ясно свидетельствует об отсутствии централизованного водоснабжения. Двадцать первый век!
