Читать книгу: «Внутри ауры», страница 3

Размышляя над этим советом сейчас, я думаю, что отец представлял обидчиком не только человека, но и всю жизнь в целом.

Они меня растили в нежности и бескорыстной любви. Я таскалась за ними повсюду. Будучи ребёнком, глубоко привязанным к родителям, я стеснялась чужих людей, но спустя уже мгновение впускала их в свое сердце, стоило им мне улыбнуться. Излишняя чуткость постоянно побуждала меня таскать дворовых котят в квартиру. Я вела настоящую охоту за маленькими детёнышами, чтобы непременно позаботиться о них. Первое время приходилось их прятать под кроватью, но вскоре сорванцы выдавали себя протяжным мяуканьем. Взрослые находили компромисс. Они возвращали котят несчастной кошке и мастерили ей домашний уголок в клумбе рядом с подъездом, заманивая легкодоступной едой. По несколько раз за день я выходила навещать своих бывших питомцев и угощать их лакомствами.

Мы очень часто с семьёй выбирались на природу. С рюкзаками и палаткой мы удалялись от цивилизации как можно дальше. Ставили вместе палатку, собирали дрова, разжигали костёр. Папа с удочкой отправлялся на ловлю рыбы, а мы с мамой уходили в лес или поле собирать цветы. Мне так нравились наши походы, что именно они стали толчком для моего нового фетиша. Вместо котят я начала таскать в квартиру цветы. Я использовала все пустые банки вместо горшков. Вскоре мне пришлось собирать и уличный пластик, вырезая из него самодельные вазы. Когда в квартире не осталось свободного места, родители снова обратились за помощью к клумбе. Пожилой соседке пришлось подвинуться со своей грядкой, так как до самого наступления зимы я занималась цветами.

– Человек каждый день берёт многое от жизни, – говорил папа. – Ему необходимо что-то кому-то отдавать. Это закон природы.

Меня так воспитали и сформировали моё сознание. Родители вкладывали в меня столько любви, что хотелось ею делиться с другими. Мне трудно было понять злых или плачущих детей, у которых было не всё идеально в семье. Я всегда в тайне желала, чтобы они ко мне обратились за помощью, ибо сама я ее предложить стеснялась. Кто-то все же переступал эту черту: тогда мы играли и смеялись. А кто-то оставался жить своей действительностью, уходя в неё всё глубже.

Я начинала понимать, что у окружающих людей всё по-другому. Развитие личности зависит от многочисленных факторов, преследующих человека с самого его появления на свет. Воздействуют новые влияния, которые не оставляют тебя прежним. Мой ласковый и добрый мир был сотворён двумя такими же мечтателями. Но реальность в скором времени обличает свою жестокую сущность: оказывается, она обожает отыгрываться именно на таких наивных дурачках. Что станет с тем миром, который потеряет своих создателей? Да, мои родители скоро умрут. Писать о мертвых – весьма парадоксальное занятие. Ведь имеет значение лишь то время, когда человек находится среди таких же живых. После смерти – это всего лишь субъективный одинокий странный мир скорбящего.

Я вспоминаю детство, как лучшее время. Умопомрачительная игра в жизнь меня сопровождала с самого утра до наступления ночи. Я никогда ничего не принимала всерьез, мне будто бы это было не нужно.

– Жизнь – детская игра, – как-то заявил папа. – как и в любой игре, нужно получать удовольствие от участия, а не от победы.

Я ничего тогда не понимала, но слова родного человека всё равно откладывались в подсознании.

У меня имелась целая коллекция собственных тонких книг. Мама рассказывала, что каждый день по пути домой я умоляла заскочить в книжный и купить новую книжку. Порой мне нравилось их пересматривать. Энциклопедии, раскраски с приключенческими сюжетами и сказки. Я очень любила сказки. Мама знала все литературные произведения наизусть, что совсем не удивительно, ведь я не могла без них заснуть. Час перед сном становился ритуальным: я быстро принимала ванную, чистила зубы и мигом ныряла под одеяло, с нетерпением ожидая маминого выхода. Мою душу окутывали покой и блаженство. Красивая женщина появлялась в дверях. Из её кудрявых волос ещё не успевал выветриться дневной парфюм. Домашний халат источал запах вечерней выпечки. А от рук исходил аромат крема. Она рассказывала дочке с проникновенным выражением сказку и до последнего ждала, когда та сладко уснёт. Сколько себя помню, мама никогда не уходила раньше положенного и всегда дожидалась того самого момента. Она любила искажать или дополнять сюжеты историй. Благодаря ее воображению ей это давалось с потрясающей легкостью. К 10 моим годам она начала придумывать собственные легенды. Она часто рассказывала о бескрайнем океане, зелёных островах, белом песке с мохнатыми кокосами и древних племенах. Во время похода, в зависимости от ландшафта окружающей природы, она сочиняла сказания о ведьмах, устраивающих шабаш в глубине чащи; о каменных великанах, притворяющихся спокойными горными массивами; о морских чудовищах, обитающих уже многие тысячелетия в неведении от человека под водой; о небесных ангелах, поющих серенады в утреннем тумане над рекой. Как бы я ни старалась вспомнить подробности, все сказания будто вылетели из головы. Мама хранила целую вселенную в своей голове, где словно всё происходило по-настоящему.

Папа мог изобразить её вселенную на бумаге. Он гениально рисовал. У него был свой оригинальный стиль. Сочетание палитры красок получалось настолько живым, что все остальные детали теряли значимость. Обычно ему хватало пары фраз, чтобы воплотить их в художественный образ. Сам он относился к своим картинам равнодушно.

– Нарисовал и нарисовал. Это всего лишь моё видение. Тем более каждая следующая будет лучше прежней.

– Зря скромничаешь, мой мальчик, – лукаво окидывала его взглядом мама.

Как только я заговорила, папа для меня стал главным источником информации. С мамой мы и без повода вдоволь беседовали, мужчина же в нашей семье не разбрасывался словами без надобности. Поэтому именно его я выбрала на роль ходячей энциклопедии. Определения неизвестных или непонятных слов я спрашивала у него. Иногда я забывала и повторяла один и тот же вопрос. Иногда я это делала специально. Мне нравился папин голос: с особенной интонацией, выдержанными паузами и нужными словами. Когда я разузнала о его творческом таланте, моя назойливость увеличилась в разы. Мне хотелось, чтобы папа рисовал для меня героев сказок, мультфильмов и моих выдуманных персонажей, которые рождались от смешения предыдущих образов. Вскоре я его утомила, и он решил облегчить себе жизнь. Он заключил со мной договор, по условию которого я могла узнать значение нового слова только через рисунок. Также он ввёл временные рамки – раз в неделю. Так мое неугомонное любопытство и жадное пристрастие к папиным картинам ограничили хитрой манипуляцией. Теперь, прежде чем обратиться к отцу, мне лишний раз стоило подумать – действительно ли я хочу увидеть значение данного слова у себя в коллекции рисунков. Но, конечно же, меня не долго смущали введённые им санкции, и я эксплуатировала художника, как только могла.

– Папуль, а что такое ностальгия?

Отец держал своё слово и в свободное время молча брался за кисть и краски. Через 2-3 дня он приносил мне дописанную картину в комнату с мелким названием «ностальгия» в углу. Я видела перед собой изображение густой зелёной листвы на первом плане. Задний фон занимал участок панельного белого здания. Асфальтированная дорога вела к подъездам, по бордюру были разбросаны лепестки алого шиповника. Небо отливало оттенками наступающего летнего рассвета. Я не знала, что это было за панельное здание советской постройки, откуда лепестки шиповника на бордюре, и время происходящего на часах, но я почувствовала то, что он хотел передать. Нечто светлое, сентиментальное, невозвратимое, но преисполненное вечной надеждой. Я с искрящимися глазами поняла одну вещь: прежде чем произносить слова, нужно сначала досконально изучить информацию чувственно.

– Когда всё понимаешь, говорить уже незачем, – говорил папа.

– Только не начинай философствовать, – пресекала его мама.

Я радостно целовала его в щеку и с вожделением ждала следующей недели, подыскивая то особенное слово, которое я для себя хотела открыть.

С точностью до минуты я оказывалась перед папой через семь дней и с уверенностью громко и чётко делала полагающийся мне заказ:

– Эволюция.

Папа смотрит на меня исподлобья:

– А где "пожалуйста"?

Я быстро исправляюсь и с невинной улыбкой добавляю:

– Пожалуйста, папуль.

Через пару дней передо мной была картина, где в жилом провинциальном дворе под дождём играют в песочнице дети и старики. Мимо домов спешат по своим делам серые прохожие, прикрывшись зонтами, а на лицах трёх ребятишек и двух бабушек царит беззаботное веселье. Они лепят что-то похожее на замок, но из-за дождя старания идут насмарку. По всей видимости, что детей, что старушек этот факт не волнует – они продолжают смеяться. Я долго изучала эту картину. Мне хотелось обратиться к автору за дополнительными разъяснениями.

– Я тебе не смогу передать то, что чувствую. Ты для себя самостоятельно сейчас сделаешь вывод, а потом так же самостоятельно когда-нибудь его изменишь. Никто другой это за тебя не сделает.

– А что мне поможет его изменить?

– Пробы и ошибки.

Затем была картина под названием «реинкарнация». Отец крупным планом изобразил лицевую сторону жилого дома с чередой окон, идущих друг за другом в ряд. Где-то свет был включён, где-то выключен. Где-то людей было много, где-то – никого. Где-то они были детьми, где-то – пожилыми. Где-то спали, где-то танцевали, где-то лежали на полу, где-то обнимались, где-то бились головой о стену. Художник приоткрыл дверь в чужие жизни. Они незаметно, зарождаются, и так же незаметно заканчиваются. Но тогда это разнообразие, запечатленное в пределах одной бетонной коробки, осталось навсегда моей ассоциацией с тем новым словом.

Однажды я сжульничала и выбрала знакомое мне слово, которое, казалось бы, невозможно выразить на холсте бумаги.

– Папуль, а я вот никак не могу понять, – загадочно хлопала я ресницами, – что означает слово «атмосфера»?

Отец ни на секунду не растерялся и в скором времени принялся за работу. Уже к вечеру того воскресного дня он мне вручил свой новый шедевр. В лунном сиянии на балконе стояла молодая парочка и курила сигареты. Парень свесил голову вниз, держа в руках папиросу, а девушка мечтательно выпускала дым изо рта и разглядывала ночные звезды. Я себя почувствовала пойманной в задуманной мной ловушке. Несколько дней подряд по возвращении из школы домой я только и делала, что с неутолимой внимательностью разглядывала каждую мельчайшую деталь картины. Несомненно, именно она стала моей любимой. Лучше её абстрактную атмосферу передать никто не сумеет. Папиному творчеству стала свойственна городская романтика спальных районов, но под ней он подразумевал человеческие чувства. За холодным бетоном прятались души.

2.

Не подыскать мне ни из известных, ни из существующих за границами моего разума слов, как я любила свою вечно болтавшую маму и вечно изрекающего умную мысль или шутку папу. Всего один раз я почувствовала к ним ненависть. Это произошло, когда мне было 15 лет. В тот день я случайно наткнулась на бумажное заключение врача о наличии злокачественного образования в голове моего отца, датированное тремя месяцами ранее. Конечно, я и сама подозревала, что что-то не так. Папа сильно исхудал, появились мешки под глазами, выступили морщины, будто бы он постарел лет на десять. Они с мамой пытались это от меня скрывать, но я слышала по ночам его стоны и жалобы на нестерпимую головную боль. Он просыпался и закрывался в ванне с включённой водой. Я спрашивала его о самочувствии, но он во всем винил больной желудок. В один момент мне пришлось залезть в ящик и самостоятельно прочитать его диагноз, который я запомнила дословно: «множественные глиомы головного мозга со злокачественным прогредиентным течением». Слезы хлынули у меня из глаз. Я была зла, но, с другой стороны, отчётливо понимала, что не смогла бы поверить, если бы меня известили сами родители. Мы были из другого мира, а вот медицинский клочок бумаги как раз из жестокой реальности. Набравшись сил, я максимально пыталась сдерживать свою внутреннюю катастрофу. Я подошла в тот вечер к отцу и с агрессией в голосе заявила:

– У меня новое слово. Смерть.

Папа на секунду замер и посмотрел на меня печальными глазами. Смотрел долго и упорно. В них я увидела ту картину, которую и хотела. Тишина и необратимость. Вскоре он мне принёс рисунок. Одинокий заброшенный дом стоял возле моря. Северный ветер гнал волны. Солнце жадно пожиралось холодной водой. Густые тучи окутывали пустые этажи дома, и лишь в одном окне горел свет. Только один жилец не покинул дом и остался в нём до последнего. Но как я ни старалась разглядеть хотя бы тень того человека, мне это не удалось. Ураган продолжал бушевать, ветер продолжал разваливать дом, но свет оставшегося в одиночестве человека горел. Я отложила картину в сторону и, уткнувшись в подушку лицом, плакала. Мне не хотелось ни с кем делиться новостью, никому жаловаться, потому что я всё понимала.

Я замкнулась в себе. Старалась лишний раз ни с кем не вступать в разговор, потому что собеседник из меня выходил никудышный. Несколько минут я могла удерживать своё внимание, но вскоре болезненное чувство всплывало наверх, и я думала только о папе.

– Мария, твои оценки стали намного хуже, – заключала учительница.

– Так вы же их ставите, – огрызаюсь я в ответ, – ставьте лучше.

Мне не хотелось больше церемониться и со многими после своего язвительного хамства я вступала в перепалку. Внутри меня, там, где раньше была любовь, разрасталась ненависть. Одно обязательно приходит на место другого. Мои родители были любовью, и она постепенно умирала.

Папа сбрасывал вес на глазах. Мы с мамой заставляли его питаться, но большую часть он возвращал вместе со рвотой. Снимки МРТ демонстрировали прогрессирующий рост опухоли, который затрагивал соседние области головного мозга. Папа никогда не делился своими переживаниями и продолжал оставаться таким же улыбчивым и мужественным. Но храбрость он свою проявлял именно в смирении, боролся он только ради нас. Химиотерапия и лучевые процедуры в скором времени превратили его в беспомощное лысое существо. Онколог утверждал, что опухоль лишь немного замедлила свой темп, но с такой дозировкой пациента быстрее убьёт терапия. Мы каждый день заново мирились с положением.

Я лежала без движения в кровати, смотрела в потолок, а в наушниках играли мамины и папины любимые Pink Floyd и Depeche Mode. Тогда я открыла для себя и свою любимую группу, сопровождающую мои эмоции пошагово. Это группа Crystal Castles. Я взлетала вместе с ними и падала вместе с ними.

В комнату тогда зашла мама. Её красивое лицо тоже претерпело изменения, любовь наносила удар сразу по двум половинкам. Она прикрыла аккуратно дверь и присела на край постели.

– Почему не спишь?

– Не могу.

Единственным человеком, которого я воспринимала, была мама. Только она знала глубину моей трагедии, ведь она была и её собственной.

– Тебе всегда помогали уснуть мои сказки, – погладила она меня по волосам, – хочешь расскажу?

Я кивнула. Мама оставалась сильной несмотря на то, что её родной муж за стеной проходил круги ада.

– Однажды, – начала она своим загадочным голосом, – собрались вместе верховные правители нашего мира вокруг костра. Солнце, Земля, Ветер, Вода и Лес. Они сидели на брёвнах, пили пиво и ели чипсы. Тут у них завязался разговор.

"– Знаете, ребят, – сказала Земля, – я не понимаю, зачем в нашем мире нужен человек. Он разрушает, оскверняет, совершает непростительные глупости из поколения в поколение. Вот для чего он нам? Я, например, даю опору и жизнь растениям".

"– Я согреваю мир, – вступило Солнце, – без меня всё бы погрузилось в вечную мерзлоту и вымерло".

"– Я разношу воздух, – промычал Ветер".

"– Я то, из чего состоит всё живое на планете, – уверенно выдала Вода".

"– А я кормлю всех обитателей мира, – утвердил Лес".

"– А я могу уничтожить человека, – внёс свою лепту Огонь из костра".

"– Если все согласны, – подытожила Земля, – давайте позовём человека и сообщим о конце его существования".

Компания разом дала добро, даже не думая оспаривать решение. Они пригласили человека, который незамедлительно явился, прихватив с собой на встречу гитару.

"– Человек, – взяла инициативу на себя Земля, – мы с коллегами олицетворяем жизнь в целом. Наш коллективный разум пришёл к заключению, что ты бесполезен в нашем мире, а порой ещё и вреден. Солнце греет. Лес кормит. Вода поит. Ветер насыщает. Я рождаю. Ты нам не нужен. Единогласным мнением мы решили твой род прекратить. Есть ли тебе что сказать?"

Человек был не мастером изрекать мудрые мысли, а тем более находить причины своей пользы. Он метался беспомощным взглядом на окружающие его лица, но видел в них лишь принятое твёрдое решение. Тогда он опустил голову и понял, что ему осталось только спеть для компании напоследок песню, ведь не зря же он тащил гитару. Человек старался всю свою любовь вложить в мелодию. Он пел о том, как любит с семьёй загорать на солнце, купаться в море, гулять по лесу, болтать у костра, танцевать на песке и дышать воздухом на вершине холма. Он не искал оправдания, а просто поведал о самом сокровенном перед своей смертью. Когда исполнитель закончил, собравшаяся компания пребывала в изумлении. Каждый был тронут искренностью человека до глубины души. Все понимали, что никто и никогда подобных красивых слов им не посвящал.

"– Что скажете, господа?"

"– Ничего лучше не слышал".

"– Я хотел бы сам это испытать".

"– Никто доселе таким подхалимством не занимался, но это было прекрасно!"

"– Знаете, – постигло Солнце просвещение, – если бы не было человека, о нас бы никто не узнал. Мы существуем по отдельности только для себя, но в человеческом мире мы единой красотой живём для кого-то. В этом ведь и есть суть всего…"

Все приняли эту истину и шокировано кивнули головами.

"– О нас никто не расскажет, если не будет человека. Нас некому будет любить. Только он по своей природе способен на это. Мы же просто делаем то, что должны. Человек никому ничего не должен, в этом он бесполезен, но и чист в своих намерениях и сделанном выборе".

Настало продолжительное молчание. Каждый внутри себя переосмысливал услышанное. Вскоре Земля, как зачинщик данного суда, выступила с окончательной речью.

"– Мы приняли решение, Человек. Ты любишь жизнь, то есть нас. Мы будем отныне относиться к тебе так, как ты относишься к нам. Пока ты любишь жизнь, жизнь будет любить тебя. Когда ты утратишь любовь, ты исчезнешь. Согласны, коллеги?"

Компания разом поддержала слова товарища. Человек засиял от счастья и решил по возвращении домой рассказать об этом своим сородичам.

"– Теперь можешь идти домой, Человек. Но напоследок… Есть ли у тебя ещё подобные музыкальные произведения?"

Мама закончила свою легенду, как и всегда поцеловала меня в макушку, а затем удалилась. Я не выполнила условие нашего старого ритуала и не уснула. Долгое время я обдумывала и разбирала в голове суть и мораль услышанной легенды. Сколько надо человеку времени, чтобы прийти к бескорыстной и абсолютной любви? Как можно постоянно любить жизнь за все её выходки, подставы и погрешности? Почему тот, кто благодарен и любит без какой-либо причины, страдает от боли и совсем скоро должен умереть? Разногласия и противоречия сражались в моей голове за правду, не в силах заключить перемирие. Но вскоре я успокоилась. Это наступило в тот миг, когда я покинула поле битвы ценностей и благодетели, вспомнив, что легенда была лишь плодом фантазии моей мамы. И сюжет, и финал – это всего лишь части её сугубо личной реальности. Нашего отдельного мира.

3.

В тот вечер была последняя история мамы. По крайней мере, доступная моему здоровому пониманию. Последующие события казались спланированными злым роком. Папа стал менее контактным, его поведение день от дня начало меняться. Он то лежал скрюченным от боли в позе эмбриона, то благодушно скитался по квартире, искрящимися глазами созерцая по углам транслируемые его сознанием кадры. Обезболивающие препараты не помогали в периоды приступов, а странные трансоподобные состояния учащались. И я, и мама пребывали то в ужасе, то обливались слезами, не зная, чем мы можем помочь отцу. Вскоре с новыми снимками МРТ мы снова обратились к онкологу. Он сказал, что опухоль начала оказывать сильное давление на участки головного мозга, отвечающие за эмоции, зрение и слух. Что разрастание глиомы с невероятной скоростью поражает нейронные сети, тем самым искажает мировосприятие и поведение папы.

– Как мы можем помочь? Чего нам ожидать?

– Никто уже не сможет помочь. Операции и продолжение химиотерапии его организм может не выдержать. – с печалью в голосе вынес приговор врач. – Будьте готовы ко всему. Сейчас его мозг находится во власти опухоли и неизвестно, как та себя поведёт.

Мама не выдержала и зарыдала прямо в кабинете. Мне еле удалось вывести из больницы ее обмякшее тело и довезти ее до дома. Несколько дней она продолжала проливать слезы над своим горем. Отец изредка поднимался с постели и бродил точно в сомнамбулическом сне по комнатам. Остальное время он проводил в лежачей застывшей позе, выкрикивая невнятные бредовые высказывания. Если раньше галлюцинации приносили ему благодушие, то в последнее время они пробуждали в нём лишь животный страх, заставляющий звать в холодном поту на помощь и метаться из стороны в сторону.

Мама больше не отходила от папы ни на шаг. Она сопровождала его в умалишённых скитаниях по квартире, успокаивала его двигательные порывы, пыталась отыскать смысл в его словесном потоке. Она не ощущала усталости и готова была не спать сутки напролет. Женщина продолжала сопровождать любимого смертельно больного человека в его реальности, пока сама не начала сходить с ума.

Я не обращала внимания на её затворничество. Денег хватало, а в таком состоянии было бы недопустимо общаться с людьми. Но потом грянули более существенные изменения. Мама, пока отец спал, без какой-либо причины начала переставлять вещи местами. Утварь, годами стоявшую на одной и той же полке, она брала и перемещала на другую позицию. На вопросы она отвечала одной и той же фразой: «навожу порядок». Теперь коллекция книг лежала на месте зимних вещей в шкафу, нижнее бельё – в серванте, а посуда – на полке с обувью. Я тайно пыталась вернуть основную часть на место, но хаос с каждым днём разрастался.

Мама практически ничего не ела и большую часть времени находилась у постели папы. Она прислушивалась к его лихорадочным изречениям, которые перескакивали от радостных к негативным. Вскоре я заметила, что у мамы в руках появился блокнот. Она что-то самозабвенно записывала. Документация велась и рядом с папой, и наедине с собой. Когда мне всё-таки удалось заглянуть в записи, то я увидела числа. Беспорядочный набор цифр разного размера заполонил пространство трети блокнота. Как я ни старалась, смысл мне понять не удалось. Моё недоумение мама игнорировала и молча уходила в комнату к папе. Лишь однажды у меня получилось у неё выудить информацию.

– Это координаты.

Я остолбенела, ведь в тот момент впервые за неё по-настоящему испугалась.

– Мам, какие координаты?! Что ещё за координаты?!

– Того места, где находится наш папа.

Страх поселился у меня в голове. Я не могла думать ни о чем, кроме того факта, что я с концами теряю поддержку. По ночам я слышала посторонний топот. С ужасом мне удавалось через дверную щель наблюдать, как мама неестественной походкой бродит по коридору, а затем делает заметки. Я не хотела её тревожить, боясь усугубить состояние. Мне приходилось всё держать в себе и постепенно смиряться с необратимостью ситуации.

Какие-то попытки борьбы у меня все-таки появлялись. Одним утром я не выдержала и спрятала блокнот, обвиняя его во всех бедах. Через час ко мне в панике подбежала мама и с безумными глазами начала нести околесицу.

– Где он… Ты не понимаешь… Он ушёл… Вокруг найти кого-то невозможно… Севернее можно поискать… Если это так, то зря… Очень зря… Меня можно понять… Хватит… Нельзя так говорить… Надо пытаться… Зачем всё тогда это было… У меня записи… Нет, их там нет, не ищи… Пожалуйста… Я сама схожу за ним… Получится…

Она крепко держала мою руку и продолжала свой абсолютно бессвязный монолог. В её глазах разгорался огонь сумасшествия, а тело наливалось жаром.

– Мамуль… Мам… Прекрати! Прекрати, пожалуйста! – я хотела освободить руку, но она мне не позволила.

– Никто не сможет, кроме меня… Ты заблудишься… Скажи мне, где ты…

Тогда я вырвала свою руку и поспешила скорее вернуть блокнот. После этого я заперлась в своей комнате и долго плакала. Я не верила в происходящее.

У мамы бывали периоды ремиссии, когда речь вновь обретала смысл, но стоило с ней поговорить дольше нескольких минут, как вновь начиналась путаница.

– Да, хорошо, я всё понимаю… Мы обязательно это сделаем… Просто важно, во-первых, узнать, а уже потом как бы да… Во-вторых, я не оставлю его… Он слишком далеко, но это… Сложно понять… Я хочу просто сказать, что, конечно, я согласна…

Её мышление выглядело разорванным на части. Её рассуждения и ассоциации не могли найти взаимосвязь и прийти к логическому заключению. Она постоянно соскальзывала с главной мысли и терялась в потоке сознания, не в силах вернуться к исходной точке.

– Ранее у нее наблюдались похожие приступы? – расспрашивал меня психиатр, когда мне удалось все-таки вызвать его на дом.

– Нет.

– Может быть в детстве или подростковом возрасте?

– Не знаю.

Доктор задумчиво нахмурился.

– Что это может быть? – допытывала я его.

– Реактивно дебютирующая шизофрения. На начальных этапах трудно говорить о форме и прогнозе, но обычно в подобном возрасте заболевание протекает злокачественно.

Специалист предложил экстренную госпитализацию, но я сказала, что разлука с отцом только навредит её здоровью, да и его тоже. Мужчина пошел навстречу и выписал рецепт на необходимые лекарства. Принеся соболезнования, он покинул нашу обитель, а я осталась наедине с кошмаром наяву.

Мама изредка соглашалась принять лекарство, но оно не помогало её возбужденному расстройству. Она продолжала копаться в числах, а я протирала мокрой тряпкой исхудавшее бледное тело отца и плакала. Навязчивые мысли о самоубийстве и совершенном грехе лезли в голову. Пару раз меня охватывали страшные панические атаки. Мне казалось, что я тоже схожу с ума. Меня спасала лишь музыка. «Precious» и «Plague» постоянно звучали в ушах, разделяя мою участь и не позволяя провалиться в пропасть.

4.

Переломный период наступил в октябре 22-го. За полгода до того, как я сама угодила в психушку уже будучи абсолютной сиротой. В тот день я зашла в родительскую комнату и увидела, что мама и папа лежат рядом друг с другом и держатся за руки. Меня удивил тот факт, что их тела больше не содрогались от боли и неконтролируемых внутренних процессов. Наоборот, их лица выражали покой и тихую радость. Я медленно села рядом и стала наблюдать за перевоплощением пары. Иногда они о чём-то шептались, но понять о чём ведётся речь мне так и не удалось. Успокаивало лишь то, что говорили они это с удивительным умиротворением. Я потерялась во времени. Больше десяти часов я не отходила от родителей ни на шаг, продолжая наблюдать. Отсутствие сна резко перешло в нарастающую головную боль, которая меня вынудила оставить эту идиллию. Я выпила две таблетки аспирина и четыре валерьянки и прилегла отдохнуть.

Не знаю, сколько я пробыла в беспечных снах, но, когда я открыла глаза, то увидела перед собой лицо мамы. На мгновение меня охватил ужас, но окончательно проснувшись, я вдруг осознала, что она сейчас находится в здравом уме. Румянец впервые за долгое время покрыл её утомленное лицо, губы стали вновь розовыми, а глаза загорелись жизнью.

– Я его нашла, – совершенно чётко и обдуманно заявила она.

– Что? – засуетилась я, вскакивая с постели.

– Я нашла нашего папу.

Я продолжала на неё смотреть с непониманием, и тогда она решила доступно всё объяснить.

– Я наконец подобрала координаты того места, где он находится. Он застрял на планете, на которой всё живое вымерло. Города и дома превратились в руины. А люди и животные – в пепел.

Кровь пульсировала в висках. Ноги словно наполнились свинцом. Инстинктивно мне хотелось бежать и не оглядываться. Но я продолжала стоять на месте и разделять с родной матерью её сумасшествие.

– Он скитался по этой забытой Богом земле около полутора лет. В полном одиночестве он продолжал идти вперёд в поисках хоть кого-нибудь. Кроме могил и вечной ночи он так ничего и не отыскал. Он остался, действительно, единственным живым существом. Он кричал о помощи, но никто его не слышал. Он молил, чтобы его вытащили оттуда, но все его молитвы терялись в холодной пустоте.

Тут по её щекам побежали слезы, а губы растянулись в счастливой улыбке.

– Я очень долго не могла найти эту мёртвую планету, но все же мне это удалось. Я прилетела у нему на своём космическом корабле. Мы наконец с ним встретились. Он был бесконечно рад, что отныне он не один. Я увидела своими глазами весь тот ужас, в который превратилась планета. Там больше нельзя оставаться. Ни за что.

Мама вдруг замолчала, продолжая смотреть мне прямо в глаза. Я тяжело сглотнула слюну и хриплым голосом спросила:

– И… И что вы будете делать дальше?

– Мы улетим, – закивала она головой, потирая интенсивно ладони. – На моём космическом корабле.

– Куда?

– В Аркадию.

Я напоминала себе о дыхании. Слезы продолжали давить на глаза.

– Что это?

– Это страна счастья. Там синий тёплый океан, белоснежный песок и ночное небо с миллиардами звёзд, – она мечтала и удалялась от реальности всё дальше. – Мы выберемся с мёртвой планеты и улетим в Аркадию на моём космическом корабле, пересекая всю галактику.

Больше мне не удавалось сдерживать слезы. Я просто опустила веки, понимая, что осталась одна. Аркадии для меня не существовало.

Я не отвечала ни на звонки, ни на сообщения. Жизнь проносилась мимо, оставив меня на обочине. Я стояла на балконе и курила сигареты. В наушниках на повторе были «Char» и «Femen». Бордовые оттенки заката растворяли мою тревогу в своём спокойствии. Они посылали еле уловимый сигнал о том, что всё пройдёт и всё это не важно. Значимость мира угасала с каждой минутой моего пребывания в нём.

Мама продолжала разделять с папой его сны. Они выглядели словно две неживые восковые фигуры, обретшие невидимую никому нирвану. Я хотела бы тогда оказаться с ними. Наматывая круги в гостиной, я возвращалась к ним и калачиком сворачивалась рядом. От папы оставались лишь кожа да кости. Порой он открывал глаза, и я видела в них потерянность и отчуждение. Его мозг перестал ориентироваться и воспринимать действительность. Мама не отпускала его ни на секунду, продолжая держать за руку. Прежние невыносимые боли ушли, сознание погрузилось в опьяняющее беспамятство.