Читать книгу: «Общая теория капитала. Самовоспроизводство людей посредством возрастающих смыслов. Часть вторая», страница 16
Возрастающая отдача и неравномерное развитие
По мнению Альфреда Маршалла, природные эффекты имеют тенденцию к убывающей отдаче, а социально-культурные эффекты – к возрастающей. Поэтому при прочих равных условиях убывающая отдача характерна для сельского хозяйства и добывающей промышленности, а возрастающая отдача – для обрабатывающей промышленности и транспорта. В отраслях, которые производят сырой продукт, увеличение затрат труда и капитала дает пропорционально меньшую отдачу, тогда как в отраслях, в которых доля сырья невелика, дополнительные затраты труда и капитала ведут к возрастанию отдачи. Возрастающую отдачу от человеческой деятельности Маршалл объяснял улучшением организации: «Закон возрастающей отдачи можно сформулировать следующим образом: увеличение объема затрат труда и капитала обычно ведет к усовершенствованию организации производства, что повышает эффективность использования труда и капитала» (Маршалл 2007, с. 328-329). При этом улучшение организации может противодействовать тенденции к убывающей отдаче и в тех отраслях, которые основаны непосредственно на природных эффектах:
«Усовершенствование организации производства ведет к ослаблению или даже к преодолению всякого возрастающего сопротивления, которое природа может оказать увеличению количества добываемого сырья» (Маршалл 2007, с. 329). «… Даже в сельском хозяйстве наряду с законом убывающей отдачи постоянно действует и закон ее возрастания, и многие, вначале исключенные из обработки, земли дают щедрую отдачу на заботливый уход, а тем временем развитие шоссейных и железных дорог, а также рост различных рынков и отраслей обеспечивают экономию в производстве, возможно, безграничную. Другими словами, тенденции возрастания и снижения отдачи, по-видимому, хорошо уравновешивают друг друга, хотя временами то одна, то другая оказывается сильнее» (Маршалл 2007, с. 624).
Маршалл сводил источники возрастающей производительности к эффектам организации. Однако те социально-культурные эффекты (а применительно к капиталистическому (бес)порядку – общественные блага и контрнормы), которые создают прибавочную стоимость, не сводятся к эффектам организации, они включают в себя также эффекты технологии и психологии.
Возрастающая отдача является оборотной стороной эффекта масштаба – экономии на издержках, которая имеет место при росте масштабов производства. Маршалл ввел понятия внутренней и внешней экономии. Первая из них зависит от масштаба отдельного предприятия, от его организации и от эффективности управления им, а вторая – от совокупного масштаба производства, например, от концентрации предприятий в одной и той же местности (см. Маршалл 2007, с. 286).
«… Расширение совокупного масштаба производства бесспорно увеличивает те виды экономии, которые непосредственно не зависят от размера отдельных фирм. Наиболее важные из таких видов экономии проистекают из роста смежных отраслей производства, которые взаимно содействуют друг другу, быть может, сосредоточены в одной местности, но в любом случае пользуются современными средствами сообщения, созданными паровым транспортом, телеграфом и печатным станком» (Маршалл 2007, с. 327).
Маршалл говорит о совокупном масштабе производства, но точнее было бы говорить о масштабах самовоспроизводства. Если масштабы производства на отдельном предприятии связаны с производительностью и величиной издержек, то масштабы самовоспроизводства, взятого в целом, связаны как с характеристиками производства, так и с характеристиками потребления и обращения. Размеры корпораций определяются не только сложностью производства на отдельных предприятиях, но и сложностью общества-системы в целом, масштабами его потребления, производства и обращения.
Сложность общества-системы определяется разделением, умножением и сложением смыслов – труда, знаний и порядка. Согласно Адаму Смиту, разделение труда на стороне производства ограничено размерами рынка на стороне потребления, то есть числом и покупательной способностью потребителей: «Когда рынок незначителен, ни у кого не может быть побуждения посвятить себя целиком какому-либо одному занятию ввиду невозможности обменять весь излишек продукта своего труда на необходимые продукты труда других людей» (Смит 1962, с. 30). Чандлер имел это в виду, когда вводил понятие «минимального эффективного масштаба» предприятия:
«Количество заводов в отрасли, которые могли бы работать с минимальным эффективным масштабом в данный момент времени, ограничено размерами рынка для продукта этой отрасли. Завод, построенный в минимальном эффективном масштабе для существующей технологии, который мог бы производить больше, чем рынок мог бы поглотить, имел бы более высокие удельные издержки, чем меньший завод, производительность которого более точно соответствовала рыночному спросу» (Chandler 1990, p. 27).
Согласно Джорджу Стиглеру («Разделение труда ограничено размерами рынка», 1951), в утверждении Смита имеется дилемма, которая требует решения: при возрастающей отдаче отрасли должны тяготеть к централизации и монополизации, но при этом на практике существуют и конкурентные отрасли (см. Stigler 1951, p. 185). По мнению Стиглера, эту дилемму решил Маршалл:
«… Когда Маршалл переформулировал классическую экономическую теорию во всеобъемлющую и внутренне непротиворечивую систему, эту дилемму уже нельзя было игнорировать. Он не отказался ни от возрастающей отдачи, ни от конкуренции и создал три теории (разумеется, не только для этого), обеспечившие их совместимость. Во-первых, и, возможно, это наиболее важно, он разработал концепцию внешней экономии – экономии, зависящей не от отдельной фирмы, а от размера отрасли, региона, страны или даже всего экономического мира. Во-вторых, он подчеркивал смертность способных предпринимателей и маловероятность того, что бизнес будет управляться превосходно в течение длительного периода времени. В-третьих, он утверждал, что каждая фирма может иметь частичную монополию – отдельную эластичную кривую спроса на ее продукцию, – так что с увеличением выпуска цена обычно падает быстрее, чем средние издержки» (Stigler 1951, p. 186).
Стиглер показал, что как правило для фирмы характерен набор разных производственных процессов или функций: для одних процессов, обозначаемых Y1, может быть характерна возрастающая отдача (относительное снижение средних издержек), для других процессов – убывающая или переменная отдача. Функции с возрастающей отдачей остаются внутри фирмы и не обособляются в новую фирму или отрасль до тех пор, пока размеры этих функций не позволяют обеспечить работу новой фирмы:
«В определенный момент времени эти функции могут быть слишком малы, чтобы поддерживать специализированную фирму или фирмы. Продажи продукта могут быть слишком малы, чтобы поддерживать специализированного продавца; выпуск побочного продукта может быть слишком мал, чтобы поддерживать специализированного производителя; спрос на рыночную информацию может быть слишком мал, чтобы поддерживать коммерческий журнал. В этом случае фирма должна выполнять эти функции сама для себя. Но с расширением отрасли величина функции, подверженной возрастающей отдаче, может стать достаточной, чтобы позволить какой-либо фирме специализироваться на ее выполнении. После этого фирмы откажутся от процесса Y1, и его возьмет на себя новая фирма. Эта новая фирма будет монополистом, но она будет сталкиваться с эластичным спросом: она не может устанавливать цену за процесс выше средней стоимости процесса для фирм, отказывающихся от него. При продолжающемся расширении отрасли количество фирм, обеспечивающих процесс Y1, будет увеличиваться, так что новая отрасль становится конкурентной, и эта новая отрасль может, в свою очередь, отказаться от части процесса Y1 в пользу нового набора специалистов» (Stigler 1951, p. 187-188).
Таким образом, оказывается, что специализация, образование новых предприятий происходит тогда, когда имеет место возрастающая отдача. В свою очередь, возрастающая отдача не является постоянным явлением, ее наличие или отсутствие зависит как от масштабов производства, так и от масштабов потребления и обращения, то есть от размеров рынка. Получается, что разделение труда зависит не только от внутренней, но и от внешней экономии, не только от масштабов производства внутри фирмы, но и от масштабов самовоспроизводства общества-системы в целом.
Если Маршалл выводил возрастающую отдачу из улучшения организации, то Пол Ромер в своей работе «Возрастающая отдача и долгосрочный рост» (1986) предложил выводить ее из накопления знаний, то есть из улучшения технологий. Ромер построил свою модель на трех ключевых элементах: внешних эффектах от прироста знаний; возрастающей отдаче от производства продукции, основанной на знаниях; и убывающей отдаче при производстве самих новых знаний:
«… Инвестиции в знания дают естественный внешний эффект. Предполагается, что создание новых знаний одной фирмой оказывает положительный внешний эффект на производственные возможности других фирм, поскольку знания не могут быть полностью запатентованы или сохранены в секрете. Что наиболее важно, производство потребительских товаров в зависимости от запаса знаний и других ресурсов показывает возрастающую отдачу; точнее, знание может иметь возрастающий предельный продукт. В отличие от моделей, в которых предельная производительность капитала снижается, знания будут расти без ограничений» (Romer 1986, p. 1003).
В 1990 году Роберт Лукас задался вопросом, почему номинальный капитал неохотно перетекает из богатых в бедные страны, хотя в бедных странах величина капитала на одного работника ниже, и, следовательно, отдача на инвестиции должна быть выше. Позднее эта проблема получила известность как «парадокс Лукаса». Для ее решения Лукас обратился к теории Ромера и пришел к выводу, что переток капитала не происходит из-за того, что для богатых стран характерны лучшие технологии, они имеют больший запас знаний, который на уровне экономики в целом обеспечивает возрастающую отдачу на капитал:
«В этой теории товары производятся с помощью единственного вида капитала – Ромер называет его “капиталом знания”, – и выпуск каждого производителя зависит как от его собственного запаса такого капитала, так и от запаса у других фирм. Совокупная экономика демонстрирует возрастающую отдачу: каждые 10% роста в общем запасе капитала знания приводят к росту выпуска больше чем на 10%. Но отдельные производители, каждый из которых контролирует лишь часть общего запаса капитала, сталкивается с убывающей отдачей на свой капитал. Так факт наличия возрастающей отдачи в экономиках стран примиряется с тем фактом, что мы не наблюдаем монополизацию внутри каждой экономики. Модель Ромера создала новые возможности для понимания неравенства доходов между различными обществами. Если мы представим две ромеровские экономики, в каждой из которых свой уровень дохода, то в более богатой из них будет больший запас “капитала знания”. Но общественная или общеэкономическая отдача на капитал не обязана быть ниже в более богатой экономике, поскольку на уровне совокупных запасов капитала каждая экономика демонстрирует возрастающую отдачу. Но почему тогда капитал не притекает в более богатую экономику, а предприниматели из двух стран не объединяют свои капиталы? Потому что на уровне отдельного предприятия в каждой экономике отдача является убывающей» (Лукас 2013, с. 16-17).
Знания и технологии не сводятся к активам и процессам предприятий, они пронизывают как реальный, так и человеческий капиталы. В составе реального капитала они выступают в виде зданий, оборудования, материалов и нематериальных активов. В составе человеческого капитала они выступают как опыт. Бенджамин Джонс пишет, что различия в производительности между странами вытекают не только из различий в уровне индивидуальной квалификации работников, но и из различий в их коллективной квалификации, которая зависит от степени специализации и кооперации. В «ловушку знаний» попадают не только капитал, но и рабочие, когда малые размеры и закрытость экономики препятствуют разделению труда, порядка и знаний:
«Различия в человеческом капитале возникают в результате разделения труда, которое лежит в основе качества и количества квалифицированных работников. Низкое качество имеет место тогда, когда квалифицированные работники коллективно не могут воплотить в себе передовые знания. Традиционный подход к человеческому капиталу недооценивает вытекающий отсюда разрыв в навыках между богатыми и бедными странами» (Jones 2014).
Внешняя экономия и возрастающая отдача определяются не только разделением труда и знаний, не только организацией и технологией, но и социальным капиталом и психологией:
«Последние неоклассические модели роста, построенные на росте отдачи (Ромер, 1986) и накоплении вещественного и человеческого капитала (Лукас, 1988), в решающей мере зависят от существования молчаливо подразумеваемой структуры стимулов, которая приводит модель в движение. … Для меня представляется пустым занятием искать объяснения различиям в историческом опыте разных стран …, не привлекая основанную на институтах систему стимулов в качестве существенного элемента этих исследований» (Норт 1997, с. 170).
В условиях капиталистического общества-системы, основанного на безличном обмене под контролем государства, большое значение имеет приспособленность общества к отношениям на основании формальных законов. Традиционное общество, превращаясь в коммерческое, оказывается в процессе этой трансформации «между двух миров»: старые механизмы солидарности, основанные на персонифицированном обмене, уже не работают, а новые, основанные на (контр)нормах капиталистического (бес)порядка, еще не сложились. Это подрывает основы хозяйственной деятельности и мешает доверию между людьми:
«Чем слабее верховенство закона, тем больше трансакционные издержки, с которыми сталкиваются люди, пытающиеся задействовать формальные части экономики. Обеспечение соблюдения прав собственности становится затруднительным, поэтому у предпринимателей нет сильного стимула вкладывать средства в физический капитал крупного масштаба. Регистрация легального бизнеса усложняется из-за необходимости давать взятки чиновникам. Недвижимый физический капитал уязвим для экспроприации со стороны государства. … В скандинавских странах, опрошенных в период с 2005 по 2008 год, в среднем 67% согласились с утверждением, что большинству людей можно доверять. В странах Африки к югу от Сахары, опрошенных в то же время, с этим согласились только 25%» (Drezner 2013, p. 31).
Прибавочная стоимость, или излишек, представляет собой разницу между стоимостью индивидуальной рабочей силы, то есть сложностью индивидуальной деятельности, и стоимостью совокупной деятельной силы, то есть сложностью совокупной деятельности. Прибавочная стоимость, как разница между необходимой и добавленной стоимостями, есть социально-культурный эффект, вытекающий из социально-культурных явлений. Выше мы показали, как прибавочная стоимость делится на надбавку, процент и предпринимательский доход. Однако прибавочную стоимость можно поделить и иным путем. Первая, и видимо, относительно небольшая, ее часть вытекает из масштабов производства на отдельном предприятии, эта часть представляет собой внутреннюю экономию. Вторая, большая часть, вытекает из масштабов самовоспроизводства общества-системы в целом, эта часть есть внешняя экономия.
Разделение, умножение и сложение смыслов ведут к возрастающей отдаче: чем больше совокупная сложность превосходит сложность индивидуальной деятельности, тем выше отдача или излишек. Отдача возрастает, поскольку знания, институты, представления – это смыслы, разделение которых ведет к увеличению прибавочной стоимости. Если для совокупной деятельности характерна возрастающая отдача от прироста смыслов, то для индивидуальной деятельности эта отдача может убывать. Чем крупнее масштабы самовоспроизводства, тем выше отдача. В этом источник неравномерности развития стран. Эта проблема не решается перетоком номинального капитала. Поскольку человеческий, реальный и социальный капиталы есть элементы общества-культуры, постольку они не могут быть перенесены в другую страну.
Иллюстрация 17. ВВП на душу населения по странам (1820 – 2010 годы), долл. 1990 года (источники данных: Мэддисон 2012, с. 576-577; van Zanden et al. 2014, p. 65, 67).
До тех пор, пока мир был разделен на нации, отдача росла быстрее в более сложных национальных экономиках, что вело к неравномерному развитию стран и увеличению межстранового разрыва. Однако расширение капитала до масштабов всего мира и формирование мировой сложности ставит пределы для этого расхождения. Согласно эффекту Капицы – Меткалфа, сложность и эффективность культуры пропорциональны квадрату численности населения. Чем более слитной становится капиталистическая система, чем больше население мира объединяется в единую мировую сеть, тем больше в ней действуют одни и те же культурные принципы и эффекты. Мировая сложность не ограничивает рост, но создает условия для выравнивания сложности по странам, то есть для снижения темпов роста в богатых странах и повышения темпов роста в бедных странах, обостряя конкуренцию как между ядром и периферией, так и внутри самого ядра.
3. Пределы расширенного самовоспроизводства
Мировая сложность и мировые деньги
Расширенное самовоспроизводство имеет две тенденции, касающиеся роста населения и накопления капитала.
● Первая из них состоит в росте населения внутри коммерческого общества за счет естественного прироста и иммиграции, то есть в развитии наций, входящих в ядро системы.
● Вторая – в вовлечении в коммерческое общество населения традиционных обществ, расширении периферии общества-системы, переходе части периферии в ядро, то есть в глобализации.
Глобализация создает мировой рынок и мировую сложность. Мировая социально-культурная сложность есть тот предел, к которому стремится любая локальная сложность. Мировая сложность превосходит сложность любой отдельно взятой нации и выступает как некоторый образец или стандарт. Этот образец вызывает подражание и способствует глобализации путем распространения образования, современных знаний и технологий, институтов и культуры*. Глобализация повышает сложность, но вместе с тем подрывает национальные особенности, вызывая сопротивление внутри стран.
Мировая сложность представляет собой смысловое, информационное явление. Ее распространение не может быть ограничено силовыми, не информационными методами, например, военными и экономическими союзами и блоками. XX век показал, что силовые методы бесполезны в борьбе с развертыванием потребностей и проникновением идей. Поскольку в процессе глобализации мировая сложность становится общедоступным образцом для подражания, постольку она вызывает относительное ускорение тех стран, которые следуют образцу, и относительное замедление тех стран, которые ведут образец, развивают его. Ведь подражание всегда проще, чем новаторство.
Мировая сложность является пределом локальных сложностей, а не их средним значением. Локальные сложности в общем случае растут, но при этом остаются крайне неравномерными. Хотя экономики разных стран постепенно сливаются, интегрируются в единую мировую систему, они по-прежнему неоднородны, и именно эта неоднородность, неопределенность, является предпосылкой для получения прибыли корпорациями:
«На практике, впрочем, капитализм существует только постольку, поскольку реальное экономическое пространство неоднородно. Капитализм даже можно было бы определить как процесс реорганизации в свою пользу разломов, изъянов, несостыковок, фазовых сдвигов экономического пространства и социальной ткани. В этом смысле его власть опирается на стратегическое знание, которым транснациональные компании привыкли оперировать в масштабах целого мира» (Розанваллон 2007, с. 238).
Следствием и условием складывания мировой капиталистической системы является формирование мировой валюты (мировых денег). Мировая валюта служит в качестве челнока для вывоза прибавочной стоимости из стран периферии в страны ядра и для экспорта капитала из ядра в страны периферии. Вместе с тем, челнок мировых денег ведет к выравниванию сложности рабочей силы и капитала между странами. В 1945 – 1991 годах социализм выступал как ограничитель капитализма. Социализм не может сформировать второе ядро мирового коммерческого общества, поскольку в силу своей природы он не извлекает прибавочную стоимость из стран периферии, но он может ограничивать расширение капитала.
На ранних стадиях глобализации мировые деньги в их форме драгоценного металла, по преимуществу золота, были лишь вещественным выражением стоимости. Истоки золотого стандарта лежат еще в простом обращении. Расширенное обращение, связанное с быстрым ростом населения и возрастанием смыслов, требовало все большей массы золота. Эта возрастающая потребность наглядно выражалась в инфляции. Для понимания природы инфляции нужно ответить на вопрос: если эффект масштаба проявляется в снижении удельных издержек, то откуда берется инфляция? Ответ состоит в том, что удельные издержки сокращаются относительно уровня доходов, но исторически удельные издержки растут. Сложность и стоимость производства булавки растет по мере возрастания смыслов, с этим связана долгосрочная инфляция. Инфляция есть показатель роста сложности.
Впрочем, инфляция как денежное явление не сводится к возрастанию сложности товаров и услуг, к возрастанию их стоимости. Деньги, как и любой смысл, имеют три плана:
● план выражения – денежные знаки, их номинал;
● план содержания – денежные значения, то есть стоимость; собственно, деньги и являются вещественным выражением стоимости;
● план нормы – денежная норма, «вес» денежной единицы, ее покупательная способность, которая опосредует отношение между денежными знаками и денежными значениями.
Соответственно, существуют два вида инфляции: инфляция знаков и инфляция значений. Инфляция знаков состоит в том, что объем денежных знаков в обращении растет быстрее объема денежных значений, или массы стоимости. Инфляция значений состоит в том, что стоимость выпуска растет быстрее объема выпуска.
Что же является причиной исторической тенденции к росту цен? Долгосрочная инфляция – очевидный экономический факт, причины которого обычно видят в избыточном выпуске денег, то есть в инфляции знаков. Однако в долгосрочной перспективе инфляция вызывается ростом сложности производства и стоимости рабочей силы, то есть инфляцией значений:
«Сама человеческая природа, как оказывает опыт, по меньшей мере со времен Солона и, вероятно, в течение многих веков до этого, располагай мы статистикой, заставляет нас ожидать устойчивой тенденции к росту единицы заработной платы в течение длительных периодов времени, а сокращение ее возможно только в условиях упадка и разложения экономического общества. Поэтому, даже отвлекаясь от общественного прогресса и роста населения, постепенное увеличение запаса денег оказывается настоятельно необходимым» (Кейнс 2007, с. 308).
Рост мировой сложности требует роста денежной массы. Это приводит к тому, что рано или поздно золото оказывается неспособно обеспечить потребность в мировых деньгах – как в силу ограниченных возможностей по его добыче, так и в силу того, что золото является не только эквивалентом стоимости, но и промышленным сырьем, что не позволяет его стоимости расти в достаточной степени, чтобы компенсировать его физическую нехватку. Историческим результатом становится кризис золотого стандарта и переход от металлических к кредитным деньгам.
Мировое общество-система, сложившееся к XXI веку, предполагает как высокую финансовую централизацию и наличие финансового гегемона, так и новое качество мировых денег. По мере своей эволюции мировые деньги во все большей степени становятся вещественным выражением не стоимости, а капитала, то есть самовозрастающей стоимости. Современные мировые деньги есть высшая форма разделения рисков. В XXI веке эмитент мировых денег выпускает не знаки денег, а знаки номинального капитала, долговые инструменты. Он собирает процент со всего мира, платит процент всему миру за вычетом своей комиссии и выступает в качестве «международного кредитора последней инстанции» (Kindleberger and Aliber 2005, p. 243), предоставляя номинальный капитал в ситуациях крайней неопределенности. При этом баланс номинального и реального капиталов оказывается распределен между странами: номинальный капитал на пассивной стороне концентрируется в странах ядра, а реальный капитал на активной стороне – в странах периферии.
Если «британский» этап глобализации до 1914 года основывался на золотом стандарте, то «американский» этап после 1945 года – на долларе и казначейских облигациях. Каждый следующий этап глобализации происходит относительно быстро – в течение жизни одного или двух поколений. Однако глобализация не меняет в одночасье сложность рабочей силы, которая повышается лишь по мере смены поколений. При этом величина прибавочной стоимости зависит от разницы между мировой сложностью общества-системы и сложностью рабочей силы в отдельных странах. Это значит, что международное разделение смыслов является источником даже больших прибылей, чем разделение смыслов внутри отдельно взятой, пусть и очень крупной, экономики. Чем сложнее мировой капитал и чем проще локальная рабочая сила, тем выше прибавочная стоимость и прибыль. При этом предпринимательство и переток номинального капитала являются условиями для роста масштабов производства, возрастающей отдачи и расширения рынков:
«…Два защитных механизма помогли сохранить жизненную энергию капитализма и веру в его будущее, и оба эти механизма прошли проверку кризисом. Во-первых, повышалась конкуренция местных фирм с зарубежными – за счет максимального снижения торговых барьеров. Во-вторых, повышалась внутренняя конкуренция – благодаря доступу новых, динамично развивающихся предприятий, к финансированию» (Нил и Уильямсон 2021, с. 755).
Разница между сложностью мирового капитала и простотой локальной рабочей силы имеет свои ограничения. Эта разница не должна быть настолько велика, чтобы помешать рабочим выполнять труд, необходимый для применения капитала. Капитал в совокупности его форм нельзя просто «перенести» в другую страну: капитал – это не деньги, а возрастающие смыслы. Переток капитала требует изменения людей (их потребностей, опыта и идентичностей), их отношений и их деятельности. Условием для глобализации является развитие человеческого, реального и социального капиталов в их полноте и взаимосвязи во всяком месте, куда направляется номинальный капитал, то есть возрастание локальной сложности. Такой локальный капитализм, или «инвестиционный климат», является условием для притока на периферию номинального капитала из ядра системы. Чем проще капиталу притекать на периферию, тем быстрее формируется мировое общество-система, тем скорее капитал приходит к пределам своего расширения – и существования.
Может ли быть так, что Маркс и его последователи продлили жизнь капитала? Сначала они создали ему конкурента, который ограничивал его расширение и выявлял его слабые места. «Когда США боролись с коммунистической системой за сердца и умы людей во всем мире, нам нужно было показывать, что наша экономика обеспечивает блага для всех. После развала Советского Союза соперничать стало не с кем и система потеряла интерес к обеспечению благами всех» (Стиглиц 2020, с. 58). А затем капитал продлил свое существование, воспользовавшись останками социализма в качестве трофея.
Бранко Миланович полагает, что в тех наиболее крупных и развитых традиционных обществах, в которых проникновение капитала из стран Запада сталкивалось с сильным сопротивлением, например, в Китае, Вьетнаме и странах так называемого «третьего мира», социалистические революции и социализм послужили альтернативным путем для складывания капиталистического общества (см. Миланович 2022, глава 3):
«… Марксистская теория совершенно неверно оценивала историческую роль коммунизма или, если строго придерживаться марксистской терминологии, социализма. Социализм вместо того чтобы приходить на смену капитализму после кризисов и войн, как это предполагалось, прокладывал путь развитию капитализма в третьем мире. В некоторых частях третьего мира коммунистическая идеология и коммунистические партии способствовали развитию капитализма. Тем самым в третьем мире коммунизм играл ту же функциональную роль, что буржуазия играла на Западе. Социализм поэтому вовсе не переходная стадия между капитализмом и коммунистической утопией, а переходная система между феодализмом и капитализмом в некоторых странах третьего мира» (Миланович 2022, с. 353-354).
Угасание социалистического проекта привело к «великому воссоединению» 1990-х годов, возвращению на мировые рынки стран СССР, Восточной Европы, Китая и Юго-Восточной Азии. Ту разновидность капитализма, которая сложилась в бывших социалистических странах (Китай, Вьетнам и др.), Миланович называет «политическим капитализмом», отличая его от «либерального капитализма», характерного для стран Запада. Миланович не говорит об этом, но отличие политического капитализма от либерального не сводится к роли государства. Разница в их происхождении означает разницу в их культуре. Если «либеральный капитализм» – это культурный наследник колониализма и промышленной революции, то «политический капитализм» – это культурный наследник социализма, с характерным для него отношением к вопросам справедливости. С этой точки зрения и «либеральные» западные общества по итогам XX века проникнуты идеями социализма.
Согласно Поланьи, «экономические системы, как правило, укоренены в общественных отношениях; распределение материальных благ обеспечивается неэкономическими мотивами» (Поланьи 2014, с. 290, перевод исправлен). Это значит, что распределение продукта не сводится к определению того, какую долю в продукте произвел тот или иной участник процесса производства. Распределение продукта не определяется исключительно мотивами эффективности, оно определяется также мотивами справедливости и самовыражения. Мировая сложность может возрастать до тех пор, пока она остается в допустимом коридоре по осям эффективности, справедливости и свободы. Если мировая экономика выходит за пределы этого коридора, например, нарушая баланс в пользу эффективности за счет справедливости и свободы, то такое положение не может быть устойчивым. Когда эффективность и свобода обгоняют справедливость и выгоды от роста производительности распределяются заведомо неравным образом, недовольство несправедливостью принимает разные формы. В условиях, когда социализм находится в упадке, на первый план выходит национализм, действующий силой разрушения, а не ограничения.
