Читать книгу: «Тегеран-82. Начало», страница 2

– В исламе есть общее положение, которому не станет противоречить даже такой великий теолог, как Хомейни, – пояснял свое мнение мой папа. – Соблюдающий мусульманин после туалета хоть большого, хоть маленького, должен совершить омовение. Но если уж такое дело, что воды никак не достать – например, в пустыне – приходится прибегать к помощи камней. А писать против ветра правоверным вовсе не так опасно, как неверным. Потому что у мусульман писать стоя вообще не полагается. Да оно и проще, чем каждый раз направление ветра определять (см. сноску-2 внизу).

Исламская революция официально провозгласила США главным «большим шайтаном», а СССР – шайтаном маленьким. Но у Хомейни было собственное мнение по этому поводу, и однажды он его изрек: «Америка хуже Англии, Англия хуже Америки, а Россия хуже их обеих».

Сразу после этого все тегеранские заборы покрылись крупными лозунгами: «Смерть Советам, худшему из мелких шайтанов!» «Смерть Брежневу, предводителю шайтанов!». Но большинство из нас, слава Аллаху, не умело читать на вязи и потому не расстраивалось.

После революции имам вдруг взял и разрешил специальной фетвой (религиозный указ) народу пить «шайтанскую пепси». Он знал, что иранцы очень любят свою пепси, а если закрыть заводы по ее производству в стране, куча людей останется без работы, поэтому ловко вышел из положения, заявив: «Иранская пепси давно превзошла по вкусу и качеству американский оригинал, поэтому можно смело считать этот напиток отечественным!» (см. сноску-3 внизу).

Судя по тому, что о нем рассказывали в нашем посольстве, Хомейни вообще был отчаянным старцем.

Во время иракских бомбежек он никогда не спускался в укрытие, говоря, что его жизнь в руках Аллаха, и на все воля Всевышнего.

А в начале перестройки аятолла Хомейни вдруг взял и написал нашему Горбачеву длинное дружеское письмо, в котором разъяснил, в чем видит утопию затеянных генсеком реформ, и предложил Михаилу Сергеевичу вместе пойти по пути ислама. «Не то вы очень скоро погрязнете в разврате, порнографии и упадке культуры, нравственности и семейных ценностей!» – предостерег имам. Было это в 1986-м году.

Избавиться от шаха хотели многие, но вот что делать после того, как он будет свергнут, толком никто не знал. В Иране того времени было много либералов из рафинированной интеллигенции и восторженных студентов, мечтавших об утопическом рае на земле, но не знавших, как его построить. После бегства шаха мелкие партии левого толка с головой погрузились во взаимные разборки в борьбе за власть и финансирование. А по делу тем временем высказывался только имам Хомейни.

Но высокодуховные идеи, которые озаряли аятоллу на горе, внизу осуществляли люди вполне земные – в основном, неграмотные сельские парни. Они открыли шахские тюрьмы, выпустив на волю всех заключенных без разбору – от политических до матерых уголовников.

Вдохновленный революцией, освобожденный народ – то есть, беднейшие и набожные слои населения – каждый день прибывал в столицу из глухих селений, самостийно объединяясь в «революционные комитеты». Эти подобия добровольных народных дружин по собственному почину поделили между собой улицы города и усердно их патрулировали. Пасдары верили, что сам Аллах наделил их правом и обязанностью следить за соблюдением нравственных норм. И если этим ребятам казалось, что где-то попираются нормы исламской морали, они спешили это исправить.

Автоматы пасдары получили только в мае 1979-го, когда указом Хомейни были официально объявлены организацией «Pasdaran-e-Engelab» – стражами исламской революции. А до этого в их распоряжении были только плети и серная кислота, которыми нас и пугали. Не потому что были прецеденты, а потому что никто не знал, чего ждать от этих пасдаров, уж слишком много среди них было совсем юных, горячих и опьяненных революцией. Формально они никому не подчинялись, руководствуясь только «волей Аллаха», и никакой управы на них не было. В посольском народе их называли «фанатиками», ведь за свою «стражу» они ничего не получали, а улицы патрулировали исключительно за идею. Все, что поначалу дала им новая власть – форма цвета хаки, похожая на НАТОвскую, чтобы они выделялись в толпе.

До создания официального корпуса стражей пасдары оставались стихийными и неуправляемыми, их боялись даже полисмены и силовики, которые в тот период тоже были своеобразными. Высокие чины шахских силовых структур убежали вслед за ним за рубеж. А рядовые сотрудники, оставшиеся без работы, вынуждены были перейти на сторону нового режима. Им нужно было кормить семьи, что для иранца куда важнее, чем всякие смены общественного строя.

В апреле 1979-го по Тегерану прошла забавная демонстрация, над которой веселилось все наше посольство. На улицы с требованием предоставить им работу вышли… сотрудники шахской разведки САВАК! Организации, которая вернее всех служила шаху и больше других давила революцию. Примечательно, что новый режим не стал мстить своему злейшему врагу, позволив ему работать на себя. Растить новых профессионалов разведки молодой исламской республике было некогда, и она с успехом воспользовалась теми, кого уже как следует натаскал шах. Новообращенные агенты исламской разведки рьяно принялись за дело, выискивая «врагов революции» среди иностранных дипломатов. А вот полисмены, отвечающие за порядок на улицах, тоже позаимствованные у шаха, ни во что не вмешивались и сами боялись пасдаров. Эти интеллигентные, в красивой черной форме, прекрасно говорящие по-английски полицейские явно ненавидели новый режим, но деваться им было некуда.

Справедливости ради следует отметить, что, в отличие от многих революционеров в других странах, пасдары никогда не занимались грабежами, мародерством, насилием и вообще чем-либо, что осуждал шариат. Судя по тому, что говорили о них в годы самого их буйства, ничто материальное их не интересовало, только торжество мусульманской нравственности. Поэтому их и боялись: подкупить или переубедить их было почти невозможно, и все, кто им не нравился, немедленно попадали в «зиндан» (тюрьму), а из нее – под исламский суд.

Это они целыми днями скандировали нараспев и в рифму, в лучших традициях персидской поэзии: «Аллах-о-Акбар, Хомейни Рахбар!» («Аллах велик, да здравствует Хомейни!)». После бегства шаха и победы революции они перестали кричать «Марг бар Шах!» («смерть шаху!») заменив призыв на «Марг бар шурави, марг бар инглиси!» («Смерть Советам и англичанам!»). Слоган «Марг бар Амрика!» («смерть американцам!») выкрикивали отдельно – то ли американцы удостоились отдельной ненависти, то ли просто «Амрика» ни с чем не рифмовалась. А кричать «вскладушки» куда веселее, да и запоминаются лозунги лучше.

Я настолько привыкла просыпаться под эти поэтические выкрики, как с петухами в деревне, что в Москве мне еще долго их не хватало. Аятолла благочестиво взирал на всю эту вакханалию со своих портретов на каждом столбе. Старец не одобрял культа своей личности, но тут уж ничего не поделаешь – изображать личность Аллаха (впрочем, как и людей, и животных) запрещено шариатом. Но для Хомейни ввиду его высокодуховной миссии на земле Всевышний, очевидно, сделал исключение.

В Москве я еще долго скучала по звукам Тегерана – гортанным, протяжным, пронизанным мелодичной печалью… На мой слух, даже исполненные угрожающего смысла лозунги на фарси не звучали агрессивно, уж очень певучий у иранцев язык.

Тегеран без стеснения издавал разнообразные звуки, был в них откровенен, самобытен и жил полной естественной жизнью, наполненной ее отголосками. Город так и бурлил разнообразными вербальными и звуковыми «посланиями» – от зычных призывов торговцев и истошных клаксонов до величественного азана, смешивающегося в горячем терпком смоге с визгливым попсовым многоголосьем, доносящимся из каждого духанчика (духан – торговая лавка- перс).

С началом войны жители, желающие напомнить соседям о светомаскировке, на закате, не смущаясь, кричали из своих окон «Хамуш!» – туши свет. А солнце вставало под призывно-печальные трели разносчика «мивэ» – фруктов: «Портогал!» (апельсины), «Наранги!» (мандарины), «Холу!» (персики), «Гоудже фаранги!» (помидоры), «Тутэ фаранги» (клубника), «Зардалу!» (абрикосы), «Ангур!» (виноград), «Голаби!» (груши), «Албалу!» (черешня).

По пять раз на дню мы вместе со всем городом слушали размноженные репродукторами звуки азана, приглашающего к совершению намаза. Те наши, кто прожил в Тегеране более года, непременно увозили с собой в Союз кассеты с записями Корана, настолько красиво он звучал, и настолько мы к нему привыкли…

С тех пор я всегда узнаю Тегеран на слух. По его аутентичной какофонии, в которой чуткое ухо уловит пленительную мелодику восточного мегаполиса.

Впервые я вернулась в Тегеран 21 год спустя – в 2003-м году. Тогда в городе по-прежнему действовало три вида официальных «силовиков» – полиция, военные патрули и исламская полиция нравов. И именно последняя схватила меня в аэропорту за непристойный вид, в 2007-м я описала это в своей книге «Планета в косметичке».

Примерно в то же время моих друзей – пару, где жена русская, а муж иранец – арестовали в зале ожидания аэропорта за то, что она прилюдно положила голову ему на плечо (была ночь, их рейс отложили и они спали). Их брак был официальным в обеих странах, а жена еще и гражданка России. Но это никого не волновало: в общественном месте женщина не должна касаться мужчины, даже если это ее муж.

Я бы даже сказала, что в 2003-м все было куда хуже, чем в 1980-м. В отличие от первых лет воцарения новой власти, через 23 года последствия мировой изоляции и санкций против Ирана были уже очень заметны. А в 80-м тегеранцы еще не очень понимали, что их привычной жизни пришел конец.

Зато в последний мой визит, в 2015-м, Тегеран стал больше похож на себя шахских времен, который мы тоже успели застать. По улицам больше не бродила исламская полиция, город отстраивался. Отстраивается он и сейчас, хорошея на глазах.

Сегодня в Тегеране, как всегда, много солнца. На бывшей Пехлеви, ныне улице Валиаср, идет бойкая торговля. Местные тискают детишек за щечки и улыбаются незнакомцам. Молодые девчонки накидывают на голову платки чисто условно, кокетливо выпуская наружу челки и хлопая накрашенными ресницами. Рестораны работают, армянский кафедральный собор имени Святого Саркиса на улице Каримхан-занд, который я несколько лет подряд созерцала в своем окне, бережно отреставрирован, а армянам, живущим в Тегеране, исламская республика даже эксклюзивно продает алкоголь.

Датская кондитерская, куда меня водили в детстве по большим праздникам, работает – и не только на вынос, как раньше, но и как кафе. Там можно посидеть с чашкой кофе и даже с сигаретой, любуясь спешащей за окном улицей, в моем детстве она звалась хиябане-е-Надери, а сейчас как-то иначе.

В наш бимарестан-е-шоурави (советский госпиталь – перс.) на Вилла-авеню, о котором пойдет речь ниже, я приходила в оба своих приезда. В 2003-м найти его мне оказалось трудно, хотя мне казалось, что я хорошо помню центр города. С трудом, но я все же нашла его.

Здание было в запущенном состоянии, но госпиталь работал. После отъезда советских врачей его национализировали. Над центральным входом сохранилась обшарпанная табличка на русском: «Родильное отделение больницы СОКК и КП» (Советского общества Красного Креста и Красного Полумесяца). Уж сколько этой памятной таблички в семейном альбоме моих родителей, ведь именно в этом отделении в 1980-м родился мой младший брат. Нашу «докторскую башню» в 2003-м заняло общежитие студентов-медиков.

В 2015-м найти бимарестан оказалось намного проще. Его знали все, ведь он превратился в лучшую в городе гинекологическую клинику. Здание госпиталя идеально отремонтировали, «родильную» табличку сняли, а на территорию нашего жилого дома в этот раз меня не пустили. Вместо простых студентов-медиков теперь там жили приглашенные из-за рубежа профессора клиники со своими семьями.

Бывший советский госпиталь ожил и принарядился, как и весь город.

В 2015-м, глядя на Вилла-авеню, похожую на ту, что была в моем детстве, я поймала себя на мысли, что Тегеран поднимает голову. Хотя лично для меня он никогда ее и не опускал.

Мои иранские подружки детства мигом узнали меня, что через 20 лет после последней встречи, что еще 12 лет спустя. В оба моих приезда сестры Рухи меня сразу обняли, расцеловали, потащили к себе домой, где мы играли в детстве, созвали всю родню, приготовили свой коронный «челоу-кебаб» и расспрашивали так, будто мы расстались вчера. Я была для них праздником, а они для меня.

Сила иранцев – в искренней, а не нарочитой, приверженности базовым ценностям. Любовь к родине, к семье, к детям, к друзьям – для них не пустые слова, а основа существования. Каждый иранец мечтает, чтобы его семье было уютно и радостно, а отсюда вытекает национальная любовь к красивым домам, садам, вещам и даже к удовольствиям. Обратите внимание на иранцев в любой точке земного шара: они нигде не скрывают своего пристрастия к музыке, танцам и к атмосфере праздника в целом. А праздник каждый день возможен только в мирное время. Иранцы настолько любят все красивое, что просто не могут долго жить в серости.

Даже в революцию и в войну в иранцах было меньше агрессии, чем бывает у иных народов при сходных обстоятельствах. Мы видели это изнутри, сидя в самые тяжелые годы в качестве ненавистных «шайтан-шурави». А о том, что именно мы видели, слышали и чувствовали в Тегеране с 1357-го по 1361-й (1978—1982), я расскажу в этой книге.

Я наблюдала Иран изнутри в переломный для него (и всего мира) момент истории. Сегодня Персия, которая одновременно выступает спонсором мирового терроризма и наследницей величайшей из культур, снова в точке принятия решения (ее туда поставили). А как ведет себя Иран, оказавшись на распутье, можно узнать из этой книги.

Добро пожаловать в Тегеран конца 1350-х!

Несмотря на все явные и неявные совпадения, прошу считать их случайными, а произведение – художественным. Никаких иных целей, кроме как развлечь читателя и поделиться своей ностальгией по Тегерану, оно не имеет.

Особенную благодарность за помощь в написании книги хочу выразить эксперту по Ирану, писателю, журналисту и блогеру Павле Рипинской, которую также имею честь считать своей подругой, и ее супругу Бехрузу Бахадорифару, коренному тегеранцу. Именно эта прекрасная пара, одинаково любящая обе свои Родины – и Россию, и Персию – помогла мне сверить свои детские воспоминания с реальной историей Ирана, чтобы ненароком не уязвить в своем повествовании никого из тех, кого я упоминаю под настоящим именем.

За помощь и поддержку благодарю Игоря и Александра Гасановых, азербайджанского политолога Сидги Шевкета и мою подругу юности Мишель Трахтенберг, проявивших бережное и терпеливое участие в тексте и его авторе, а также главного редактора газеты «Московский комсомолец» Павла Николаевича Гусева – за то, что предоставил мне возможность написать эту книгу без отрыва от основного места работы.

Сноска-1:

Из блога об Иране Чрезвычайного и Полномочного Посла Исламской Республики Иран в РФ господина Мехди Санаи:

«Последний персидский шах пытался отменить в Иране многие исламские традиции, в том числе и ввести вместо Солнечной хиджры отсчет летоисчисления от начала династии Ахеменидов. Так, 1976-й год, считавшийся в Иране 1355 годом хиджры, был объявлен 2535 годом шахиншахской власти. Однако идея была плохо воспринята верующим большинством, и вскоре Мохаммед Реза был вынужден отменить непопулярное нововведение, а Иран вернулся к привычной Солнечной Хиджре.

Солнечная хиджра – астрономический солнечный календарь, разработанный при участии Омара Хайяма, ведущий летосчисление от «хиджры» – переселения пророка Мухаммада из Мекки в Медину в 622 году. Он опирается на солнечный (тропический) год, поэтому, в отличие от Лунной хиджры, все его месяцы всегда приходятся на одни и те же времена года. Новый год в Иране считается праздником весны, наступает в день весеннего равноденствия 1 фарвардина (21 марта) и празднуется 13 дней

Согласно «Авесте» – древней священной книге зороастризма, распространенного в Персии в доисламский период – каждый из месяцев Солнечной хиджры имеет свое сакральное значение. А по датам своего начала и окончания «солнечные» месяцы практически совпадают с привычным для европейцев восточным гороскопом, по которому определяются знаки Зодиака. Ничего удивительного, ведь зодиакальный гороскоп и основан на древнем зороастрийском календаре:

Фарвардин – Движущая сила: 21 марта – 20 апреля (Овен).

Ордибехешт – Правдивость и чистота: 21 апреля – 21 мая (Телец).

Хордад – Совершенство и безупречность: 22 мая – 21 июня (Близнецы).

Тир – Дождь: 22 июня – 22 июля (Рак).

Мордад – Бессмертие: 23 июля – 22 августа (Лев).

Шахривар – Избранная страна: 23 августа – 22 сентября (Дева).

Мехр – Завет и соглашение: 23 сентября – 22 октября (Весы).

Абан – Воды: 23 октября – 21 ноября (Скорпион).

Азар – Огонь: 22 ноября – 21 декабря (Стрелец).

Дей – Творец и создатель: 22 декабря – 20 января (Козерог).

Бахман – Позитивные мысли: 21 января – 19 февраля (Водолей).

Эсфанд – Смирение и терпение: 20 февраля – 20 марта (Рыбы).

После бурных обсуждений на 148-й сессии меджлиса Исламского Совета Ирана, состоявшейся 31 марта 1925 года, был принят закон о переходе на персидские месяцы, начиная с 1304 – го года по солнечному календарю, что соответствует 1925-му году. Солнечный календарь был утвержден официальным календарем в Иране.

Солнечный календарь и на сегодняшний день является официальным календарем в Иране. Названия месяцев в солнечном календаре имеют авестийские корни.

С точки зрения астрономии и природных явлений солнечный календарь считается самым лучшим и точным способом летоисчисления в мире. Солнечный календарь обладает некоторыми следующими преимуществами:

– Продолжительность солнечного года, Ноуруз (начало года) и високосные года в солнечном календаре определены в точном соответствии с астрономическими исчислениями и расчетами. Солнечный календарь является единственным в мире распространенным календарем, который учитывает не только високосные года каждые четыре года, но и високосные года каждые пять лет. Наличие пятилетних високосных годов позволяют солнечному календарю постоянно и более точно соответствовать природным временам года.

– Количество дней в месяцах солнечного календаря определено на астрономической и природной основе. Другими словами количество дней1 в месяцах полностью совпадает с продолжительностью внешнего неравномерного движения центра солнечного диска по небосклону, разделенному на знаки зодиака.

– Начало года по солнечному календарю совпадает с наступлением весны и повторным цветением природы».

Сноска-2:

Павла Рипинская, эксперт по Ирану, писатель, журналист, блогер:

«Аятолла Хомейни освещал правила личной гигиены (мочиться против ветра и прочее) не потому, что был так помешан на гигиене. В шиитском направлении ислама каждый крупный теолог, к коим относился Хомейни, считается „марджой“ – примером для подражания. Каждому мардже полагается писать целый трактат о том, как должно жить, причем вопросы там самые разные – от гигиены до экономики. В шиитском исламе предполагается, что за „марджой“ следуют большие группы людей, которые толкуют Коран согласно его указаниям, и применяют правила, изложенные марджой, и в обыденной жизни. Поэтому эти правила необходимо разъяснять письменно. Большинство таких теологов больше сосредотачиваются на вопросах повседневных и практических, ведь людям проще такие правила понимать и следовать им. Отсюда множество трактатов, посвященных личной гигиене и интимной жизни. Но Хомейни как раз больше мыслил в политическом ключе, а гигиена и прочее в его трудах – лишь дань традиции. Думается, она написал их еще в молодости, на заре своей духовной карьеры, когда должен был следовать правилам. В послереволюционный период аудиокассеты с проповедями Хомейни на бытовые темы действительно были очень популярны. Их слушали сами иранцы и иностранцы в переводе на свой язык. И как это часто бывает, что-то из услышанного разными людьми, в разных переводах и пересказах, на каком-то этапе превратилось в анекдоты. Так что, не зная первоисточника, нельзя быть уверенным, что приписываемая Хомейни фраза действительно прямая цитата из его работ».

Сноска-3:

Из интервью Л. В. Шебаршина «Новой газете», 2001 год:

«Иранцы – люди очень дисциплинированные. Имам Хомейни разъяснял им вопросы, относящиеся не только к кардинальным аспектам ислама, но и к делам обыденным. Например, аятолла разрешил им есть импортное мясо и пить кока-колу. Естественно, западные журналисты представляли Хомейни дикарем и пугалом, пытались издеваться над его книгами и его взглядами. «Цивилизованное» человечество воспринимает чужое как чуждое, отталкивающее. В одной из своих книг имам разъясняет верующим некоторые вопросы, касающиеся личной гигиены. Это тоже традиция. Так вот, он заметил, в частности, что не следует мочиться против ветра и не следует мочиться на твердую поверхность. Те, для кого это говорилось, понимали, о чем речь, а западные пропагандисты видели в этом совете какую-то непроходимую смехотворную дремучесть и вдоволь над ней поиздевались. Хомейни с уважением относился к России. Он принадлежал к русофильской семье. И я подозреваю даже, что в начале века среди его предков были русские агенты влияния. Один из них, аятолла Фазлулла Нури, был повешен в 1909 году. Были движения за конституцию и против, победили конституционалисты, а их противников репрессировали. Фазлулла Нури был очень близким человеком к русской миссии.

Примечательна и такая маленькая деталь. В каком-то из выступлений имам вспомнил, что самый лучший сахар в Иран привозили из России – головки в синей бумаге. А в другой раз, совсем неожиданно, он говорил о том, как человек должен стоять за истину, должен быть правдивым, должен говорить правду, «даже если бы он стоял перед самим Сталиным».

Хомейни был очень начитан, высокообразован. Опять же по-своему, не по-западному. Он был остроумен. Толпа иногда плакала, когда имам говорил, а иногда смеялась. Он мог пошутить.

Моего фарси, увы, было недостаточно для того, чтобы понимать все, что имам говорил. Периодически появлялись слухи, что Хомейни умер, все-таки возраст солидный – он был 1902 года рождения, и здоровье у него было не очень хорошее. Говорили даже, что это не имам появляется на публике, а его двойник – как о Ельцине у нас.

Хомейни по этому поводу как-то сказал: «Слухи о моей смерти сильно преувеличены». Я уверен, что Марка Твена он не читал. Рассуждал об иранской интеллигенции, подверженной западному влиянию. Сравнивал некоторых интеллигентов с ослами, нагруженными книгами».