Читать книгу: «От Аккона до Мальборка. Детективно-историческая хроника», страница 2
4. День первый. Пятница
«– А почему это Александр Васильевич у нас ничего не ест?»
Из рекламного ролика
У меня «мусульманская диета». Так на работе мои коллеги-тетеньки говорят. Это потому, что я не хожу в нашу столовку обедать. Вот и считают, что я «до первой звезды» ничего не ем. Хотя «до первой звезды» – это скорее по-христиански, чем по-мусульмански. Но если они так считают, – перечить не буду, не умею женщинам перечить, бесполезное и неблагодарное занятие.
Да, я не завтракаю дома. Еще пару лет назад, когда Лария была жива, было иначе. Но не потому, что она мне завтрак готовила, а потому, что я вставал раньше всех, брился-умывался, на всех варил сосиски или жарил глазунью, будил своих «спящих красавиц», быстро съедал свою порцию, выпивал кофе и уезжал на работу. А в офисе мне хватало короткого перерыва на кофе со слоеными пирожками в буфете часа в три дня. Ну а когда возвращался домой, – там уже был полноценный обед, с горячим борщом, котлетами по-деревенски, чаем из самоварчика… Детство в деревне все-таки сказывается: обожаю настоящий русский борщ!
Но после гибели Ларии в одночасье все поменялось. Утром готовить самому себе стало лениво. Дочки-девушки следят за фигурой, им не угодишь, да и встают они утром несколько позже меня, когда я уже ухожу из дома. Поэтому я теперь посещаю буфет часов в 11, чтобы позавтракать, и по-прежнему не хожу в столовку. А тетеньки, по-прежнему, уверены, что я только на ночь наедаюсь, как удав, и лишь удивляются, что не толстею при таком режиме. Завидуют, видать! Сами-то уже по десятку диет «отсидели», а «прирост» никак не остановят. Бесполезно и безнадежно!
…Кофе в буфете отличный варят. И творожники «Саксонские» со сметаной – горячие, поджареные, пахнущие ванилью, с изюмом – это шедевр!!! А сегодня у них драники, тоже со сметаной! Ммммм… Вкусно!!! Не мог устоять! Так же как и перед профитролями с печенью трески!!
От звонка «Нокии» я чуть не захлебываюсь кофе! Ага. Тот же номер.
– Алло, это пан Анджей? Здравствуйте. – Приятный девичий голосок с очень заметным акцентом. Но скорее не польским, а каким-то прибалтийским…
– Добрый день. Да это я. Слушаю вас.
– Меня зовут Барбара. Я звоню вам по рекомендации пана Адама Вуйчика.
– Ээ… Очень приятно, конечно, только я в некотором затруднении… не удается сразу вспомнить… Видимо, это было очень давно… Имя мне ничего не говорит… – Да если бы и говорило, я все равно сходу не признался бы: мало ли что там за ним стоит. В своих друзьях я его все равно не числил.
– Он когда-то пытался наладить бизнес в России, приезжал в Москву, и пан организовал ему несколько встреч с бизнесменами. Он жил в отеле «Россия», ездил в Воронеж, подписал контракт на поставку линии по производству йогуртов… – Девушка готова была и более подробно изложить программу его пребывания в Москве в тот раз. Но я предпочитаю остановить ее.
– Ах да, конечно. Теперь припоминаю. Но у нас уже лет 10—12 не было с ним никаких контактов. Чем же я могу вам помочь сейчас?
– Я сопровождаю одного австралийского бизнесмена в качестве переводчика. Он проездом в Москве, сегодня ночью мы улетаем. Но до этого ему необходимо встретиться с вами. Деталей я не знаю. – Категоричность и официозность тона настораживает, но это можно отнести и к сложностям общения на русском для иностранки.
– Но я на работе, и раньше 19 часов вряд ли смогу попасть куда-то в центр города.
– Нет-нет. Он бы предпочел не отнимать у вас много времени, приехать к вам домой, переговорить и уехать. Минимум неудобств для пана. – Чувствуется, что, произнося это, она вежливо – по-секретарски – улыбается заученной улыбкой. Почему-то меня это успокаивает, и я соглашаюсь.
– Ну если его и вас не смущает… ээ… визит в типичную московскую квартиру на окраинах города, – милости прошу! Надеюсь, вы уже знакомы с московскими подъездами и лифтами в многоэтажках, сталкивались? – пытаюсь хоть как-то предупредить возможный шок от вонючего лифта.
– Да-да. Мы хорошо знаем московские реалии. И это не принципиально.
– Тогда пишите адрес…
5. День первый. Пятница
«Такое скопление людей я видел только трижды в жизни: во время студенческих волнений в Гринвич Вилледж, на фресках Сикейруса и в фильмах Бондарчука»
из пародии Л. Филатова на Р. Рождественского
Мне было стыдно – по-настоящему стыдно, до потери пульса, безудержно, когда неделю не можешь спать ночами, мысли жгут и буравят мозг так, что хочется исчезнуть куда-то, рассыпаться на мелкие частицы, прекратить существовать – так стыдно было всего трижды в жизни.
Первый раз – лет в 12 – в своем деревенском отрочестве после купания в пруду. Хороший пруд был, большой, в виде огромной морковки, с высокой дамбой, с обратной стороны которой в реденьких кустах можно было снять мокрые трусы и выкрутить. Или, не снимая, спустить их ниже колен и сильно перекрутить, таким образом отжимая.
Вот за таким занятием на меня случайно (ли?) наткнулись две моих одноклассницы. Мы стояли, замерев, несколько секунд, глядя друг на друга, – я голый, открытый для обзора от макушки до пят, со скрученными, как половая тряпка, трусами в руках, а они с широко раскрытыми от неожиданности и нетипичности моего облика глазами и ртами, – пока я, наконец-то, не пришел в себя и не начал судорожно натягивать скрученные трусы. Потом ринулся в кусты и сидел там еще минут пять, провожая глазами уходящих обратно и бурно щебечущих друг с дружкой одноклассниц, сердце бешено колотилось, отдавалось в ушах, от которых, казалось, шла испарина, щеки горели, нос, лоб, затылок.
Но самое страшное было потом, когда приходилось встречаться с ними в школе, в клубе, на улице… Хотелось провалиться куда-нибудь под их взглядами, стать неузнаваемым, чтобы меня принимали за кого-нибудь другого, стать гипнотизером и заставить их забыть этот эпизод… Я краснел, отворачивался, начинал суетливо говорить что-нибудь приятелям… К счастью, время было на моей стороне.
Второй раз мне было безмерно стыдно, спустя 15 лет, когда я уже после окончания двух вузов только-только начал работать в суровой государственной структуре, которые теперь именуют «силовыми». Во время визита министра внутренних дел Польши меня заставили – в прямом смысле слова заставили – выступить переводчиком для жены министра во время экскурсии в Оружейной палате. У меня за плечами было всего лишь 2 года изучения польского языка в институте в качестве второго, дополнительного. Разговорной практики не было вообще. А в Оружейной палате даже не каждый профессиональный переводчик согласится переводить без предварительной подготовки. Меня же начальник отдела посадил в машину, привез и приказал: переводи! Остальные сотрудники отдела, свободно говорящие по-польски, были заняты на переговорах с самим министром. Я же, как военный человек в то время, не мог сказать «не могу»… Ну и мямлил жене министра невесть что, с трудом вспоминая даже обычную лексику… По сей день и вспоминать об этом не хочу…
Третий раз – еще спустя лет 15, когда в аналитической записке я «перестарался» в промежуточных арифметических подсчетах, «подправил» компьютер и в итоге дважды посчитал проценты. Естественно, конечная цифра у меня потеряла два ноля. Вроде бы мелочь, но если сопоставить 2 млн. и 200 млн. долларов, – то спать не хочется очень долго! Хорошо, что хоть из зарплаты не высчитывали… Но главное было в том, что шеф всегда безоговорочно верила моим расчетам, полагалась на них… А я подвел. До увольнения дело не дошло, пожурили. Но стыд жжет по сей день.
Ну а сегодняшний визит австралийца, судя по всему, мог бы стать четвертым в моей жизни эпизодом такого стыда. Мог бы, но не станет. За свою квартиру – то есть за себя – мне не будет стыдно. А вот за подъезд и лифты в нашем доме… Но это уже его проблема. Пусть видит реальную Россию! Обидно, конечно, за «обписанную» или «записанную» державу, но спать я потом все-таки буду.
Дорога с работы домой занимает у меня, как ни странно, вдвое меньше времени, чем на работу, даже несмотря на то, что заезжаю в «Перекресток», закупаю деликатесов к столу. И это правильно! Дорога домой должна быть легкой! Пробки легче переносятся, девушки за рулем – совсем не мегеры, как утром. И гаишники, – если даже тормознут, – не такие уж ненавистные…
Только вот подошвы горят: целый день в обуви. И спина, если зачешется, то именно в том месте, куда никак не достать! Особенно, если едешь за рулем. Скорей бы доехать, снять костюм, галстук, и все остальное, плюхнуться в ванну хоть на полчасика, переодеться, чтобы человеком себя почувствовать… Но до ванны дело не доходит, успеваю только мясо для гостей запихать в духовку.
Звонок домофона звучит неожиданно, хоть я и жду гостя в любой момент… Пару минут спустя встречаю гостей у лифта. Целую ручку даме, пожимаю крупную ладонь джентльмену:
– Андрей. Здравствуйте. – Первым представляюсь гостям.
– Ежи. Добрый день. – Говорит по-польски.
Приглашаю за собой в квартиру.
Она – маленькая, очаровательно полненькая, с короткой стрижкой, выкрашенными в каштановый цвет волосами, причесанными, видимо, рукой. Тонкие, но улыбчивые губы, аккуратные очки в дорогой оправе – я теперь спец по оправам, недавно дальнозорким стал! Костюмчик «гарсонка», – темно-зеленые юбка и пиджачок в веселый беленький горошек, платочек на шее в тон, – очень гармонирует.
Он огромного, по сравнению со мной, роста, – за 190 см точно будет! Такие обычно передо мной в кинотеатре сидят, экран закрывают. Если усы сбрить, – Горец из одноименного сериала. Руки большие, пожимает крепко. Почему-то в плаще, хотя жара на улице. Видимо, когда собирался в Россию, начитался всякого про нашу погоду… Типично для иностранца, судя по всему. Плащик-то – «макинтош», стального цвета, длинный, моднючий во все времена. В руках букет из пяти роз со всякими зелеными украшениями и в цветастом целлофане. Рублей 700, думаю, отвалил за него. Только кому эти розы-то? И широкополая шляпа а-ля Америка 30-х годов. Ну, прямо, из «Крестного отца»! Того и гляди, сейчас бросит букет, выхватит из-под «макинтоша» скорострельный автомат и начнет здесь все решетить!!! Полный разгром, лужи крови…. Потом равнодушно наступит на розы и шагнет к выходу….
В коридоре предлагаю снять плащ и шляпу, пристраиваю их на вешалку.
– Цветы для вашей жены… – По-польски говорит чисто, – поляк, однозначно, хоть и австралиец. Цветы придерживает, выжидает пока, а мне протягивает свою визитку.
Мнусь, не зная, как объяснить. И надо ли вообще объяснять.
– Спасибо. Очень мило… К сожалению, жены… с нами нет… Знаете… В общем, …она умерла два года назад… – Визитку гостя верчу в руке, даже не читая, – очки на кухне где-то, – и пытаюсь пристроить ее к зажиму на зеркале в коридоре, – все-таки способ замять неловкость.
– …Извините. Не знал… – Виноватое оправдывание меня совсем не трогает.
– Ничего. Это жизнь… А цветы сейчас определим.
Зову Дашку, представляю гостям и прошу ее разобраться с цветами: поставить на кухне в вазу. Гостей приглашаю в свою комнату. Стол пока не готов, не все дозрело в духовке, дочка еще накрывает, поэтому надо потянуть время, потрепаться.
– Вот, это наше обиталище. Скромное, типичное для столицы.
Рассматривают картинки на стенах, – букет сирени, лютики в вазочке, деревенский двор, зимняя дорога, – все это работы неизвестных или малоизвестных и спившихся художников, купленные в комиссионном магазине рублей по 50—100 за штуку. Обращают внимание на написанный маслом портрет жены, спрашивают, когда писался портрет, удивляются, что современный, а на дилетантский взгляд – старинный; всматриваются в часы – 19 век все-таки… На аукционе купил когда-то, сам отреставрировал. Наконец, усаживаемся: они на диване, я – на стул напротив.
– Ну-с, какими судьбами к нам? Ко мне? – вопросительно смотрю то на него, то на нее. Начинает она. По-русски.
– Видите ли, в чем дело. Мой коллега и шеф, – пан Ежи – уже много лет живет и ведет бизнес в Австралии. У него там на южном побережье имеется сеть небольших пивоварен и пивных ресторанов в нескольких городах: Сиднее, Мельбурне, Перте, Тредбо…
Глава первая (бис) Год 1303. Август
В чужой стране, в чужом лесу, без еды и без единой монеты в кармане, среди чужих лишь изредка встречающихся людей, которых в любом случае приходится избегать, прятаться от них в густых зарослях, – что может быть обидней и неприятней. Как бы человек ни любил одиночество, каким бы ни был самостоятельным и независимым, ограждать себя от общения с людьми в течение многих недель и даже месяцев – крайне непросто.
Инна почти потерял счет дням и ночам, пробираясь строго на север, как ему и было сказано в самом начале его пути. Он шел давно, с тех пор, как сбежал с галеры в Тергесте1, куда хозяин-судовладелец причалил за очередной партией товаров. До этого был спокойный переход вдоль греческих берегов через Средиземное море, были заходы в Леуко2, где крикливые и неприятно самоуверенные римские подданные отказали им в питьевой воде, затем Пезаро3, откуда хозяин хотел повернуть обратно, столкнувшись с такой же неприязнью венецианцев, потом Пула4, где, наконец, удалось получить часть товаров и провиант…
Но Инна терпеливо ждал Тергеста, потому что это была самая северная точка долгого путешествия галеры, которой потом предстоял обратный путь сначала на Кипр, а потом в Сирию. А ему нужно было пробираться дальше, только уже по суше. Идти и идти без устали. Если и плыть, то только по реке. Поперек, а если повезет, то и вдоль по течению.
Он был терпеливый. Даже очень терпеливый и терпимый. Мог быть исполнительным, стиснув зубы. Мог быть заискивающим и льстивым, если нужно было; твердым и жестким, если требовали обстоятельства. На галере он прослужил больше года и был на хорошем счету у хозяина галеры, но воспользовался его расположением. Сбежал. Он не мог не сбежать. Ему нужно было уходить. На судно он попал не для этого, а лишь для того, чтобы добраться как можно дальше на север. Он не мог оставаться в этих трюмах, быть почти рабом, месяцами не чувствовать твердую землю под ногами.
Вообще-то судно ему нравилось: разоруженная трехмачтовая галера, когда-то построенная в венецианской верфи как боевой корабль. Но потом ее перестроили: расширили палубы, достроили каюты и хозяйственные помещения – все, необходимое для доставки рыцарей в Византию и Аккон. Это было великое паломничество христиан в Святую землю. «На крыльях веры и с мечом в руках». Транспортные корабли были нужны больше, чем боевые. После разрушения Аккона галера попала на Кипр, где ее выкупили у обнищавшего капитана и еще раз перестроили под перевозку товаров, дополнительно оснастили современными парусами: треугольным латинским и косым гафельным, которые ловили малейшее дуновение ветра.
В свои 23 года Инне пришлось походить всего на двух почти одинаковых галерах. Первая была на пути из Венеции в Аккон много лет назад, куда он десятилетним подростком добирался вместе с разнородной толпой рыцарей, спешащих на помощь сражающемуся Аккону. Это было запоминающееся путешествие и впечатляющее зрелище. Ему удалось напроситься в помощники к одному из богатых рыцарей, не скупившемуся на плату за черную работу. За время погрузки на корабль, которая длилась около недели, Инна закупил и доставил рыцарю на борт кровать, матрац, две перовые и одну кожаную подушки, набор простыней, наволочек и полотенец, ковер, сундук, большую клеть с дюжиной кур и гусей, запас корма для них, четыре копченых свиных окорока, мешок вяленых щук, мешок сухарей двойной и тройной закалки, чтобы не портились, несколько бутылей вина и запас питьевой воды.
Благовония для себя рыцарь выбирал сам у приведенного Инной торговца парфюмами. Впрочем, ни благовония, ни отдельная каюта не спасали от безмерно злого смрада, который стоял на судне все 10 недель пути до Аккона: жара и морская влага разлагали гниющие пищевые отходы, экскременты, рвоту страдающих морской болезнью, конский навоз и мочу. Ведь три-четыре десятка лошадей фактически висело в стойлах на лямках, едва касаясь подковами дощатого настила главной палубы. Они ржали и раскачивались на волнах. Изнутри судна, с внутренней палубы, которая была практически трюмом и находилась ниже ватерлинии, вверх на главную палубу поднимался чад от двух сотен галиотов-невольников, прикованных к веслам. Гребная банка и усыпанный слоем песчаника настил палубы-твиндека были для них и рабочим, и спальным, и отхожим местом. Все эти «ароматы» смешивались, и никакой морской бриз не мог вытравить удушливое зловоние.
Нос и корма галеры на уровне главной палубы были нагромождением деревянных построек, укрываемых навесами в виде палаток и шатров. По бортам над главной палубой возвышалась палуба-помост, на которой располагались каюты для важных особ. Лишь середина главной палубы была свободна от застроек и создавала впечатление большого прямоугольного двора, над которым в дождь или в сильный зной натягивали парусину в виде шатра.
Вторая же галера, на которой Инна несколько лет спустя не раз ходил в море и на которой прибыл в Тергест, была и похожей, и не похожей одновременно. Размеры палуб и трюмов такие же, места для гребцов – те же самые, лишь в меньшем количестве. Но никакого нагромождения на палубе. Только то, что необходимо для безопасной перевозки груза.
Среди гребцов—наемников на торговой галере Инна оказался чуть ли не единственным, не просто знающим письменную грамоту, а имеющим достойное образование, которое ему дал в монастыре на Кипре приютивший его на целых пять лет священник. Поэтому хозяин частенько привлекал его, – когда возникала необходимость, – и к работе с картами, и к парусным «эволюциям». Он быстро освоил все премудрости, разобрался в реях, форштевнях, шкаторинах, вантах и пр., стал заправским моряком, и хозяин-капитан освободил его от обязанностей гребца. Хотя весла использовали не часто, а лишь при штиле и прибрежных маневрах, но команда гребцов была постоянной и находилась в смрадных трюмах на положении простолюдинов – практически невольников.
И вот он не выполнил незатейливое поручение хозяина в городке. Просто не вернулся на корабль. Просто сбежал. Затаился сначала в запутанных галереях романского форума на холме, прямо у подножия городской крепости Тергеста. Но это было небезопасно: слишком многолюдно и близко к порту. Поэтому под покровом ночи он перебрался ближе к окраине, укрылся на несколько дней в маленькой землянке, вырытой в овраге. Дождался ухода галеры, чтобы спокойно подготовиться к дороге, запастись едой на первое время.
В Тергесте тогда была весна, только начали появляться листья на акациях. Все складывалось удачно. Долгий путь, начинавшийся весной, должен был закончиться до наступления холодов. Зима там, на севере, куда он шел, снежная и суровая. Дойти нужно было до первых холодов. Летом намного проще: не надо искать кров на ночлег, не нужна теплая одежда, легче найти пищу в пути.
Инне в первый же дни в Тергесте удалось раздобыть – украсть в мясной лавке – два ножа, случайно оказавшиеся без присмотра. Без ножа пускаться в долгий путь было безрассудно. Нож – это оружие, защита от врагов, будь то зверь или человек, это пища, кров от ненастья, уверенность в себе и чувство защищенности. Нож – это жизнь. Если он в умелых и добрых руках. Удивительно, как много заключал в себе этот небольшой кусок металла, приятной тяжестью ощущаемый под поясом. Второй нож он обменял на базаре под крепостной стеной на кресало – два небольших камешка. Огонь можно разжечь разными способами, но этот представлялся ему самым простым.
В такой дальний путь пускаться нужно было налегке, не обременять себя запасами и поклажей, которая только замедляла бы движение и отбирала силы. Провизией и водой на все лето не запасешься. Это все можно найти в лесу или в поле. Надо лишь знать и уметь это делать. Инна знал и умел. Ему достаточно было ножа, чтобы добывать пищу. Правда, в первый же день пути он сделал себе копье, срезав и заострив подходящую ветку карагача. Уже который день копье служило ему и оружием, и посохом, и шестом для поиска брода в речках, и календарем – Инна отмечал ножом каждый свой ночлег, чтобы окончательно не запутаться в днях.
Он шел почти без перерывов, от восхода до заката. Но несколько вынужденных и достаточно длительных остановок сделать все-таки пришлось.
Первый раз на исходе третьего дня пути он понял, что ему не обойтись без приличного лука. Небольшой запас еды практически иссяк, длительный голод мог даже свалить с ног, а вокруг испуганно шныряла из-под ног всякая живность: и зайцы, и куропатки, и другие птицы, не говоря уже о крупном звере, – кабане или лосе, – встреч с которыми Инна, правда, совсем не желал.
Лук он смастерил за полдня, подобрав две упругие ветки все того же карагача и связав их вместе, а тетиву скрутил из коры молодых побегов ивы и акации. Размоченная в воде, туго сплетенная, а потом не спеша высушенная у костра в скрученном состоянии кора становилась прочной, не растягивалась и сохраняла натяжение лука несколько дней. Можно было уверенно выпустить дюжину стрел, и если хотя бы половина из них попадет в цель, – голод Инне не грозил. А лучником он был неплохим. Со стрелами все решалось намного проще: два десятка прутьев, обработанных ножом, да оперение из прошлогодних листьев папоротника, – и стрелы готовы!
Остаток дня Инна посвятил охоте. И здесь ему повезло: на небольшой речке наткнулся на стаю уток. Четыре стрелы, из них две потеряны, а еще две принесли добычу из двух уток. Разделать и запечь их в огне – дело простое. Несколько ближайших дней были обеспечены пищей, причем вкусной и полноценной.
Вторая остановка выпала на семнадцатый день, когда он с большим трудом преодолел гряду крутых скал и каменистых сопок. Выручила седловина, издалека показавшаяся довольно низкой по сравнению с серыми отвесными утесами, но измотавшая Инну уже к полудню. Оказавшись на вершине перехода и осмотрев открывшийся горизонт, Инна мысленно улыбнулся, порадовавшись красивому лесистому ландшафту, широкой долиной раскинувшемуся внизу: в лесу идти легче, чем в горах, пищу раздобыть легче, кров устроить легче. Однако спуск в долину оказался сложнее, чем подъем: он дважды срывался, изранил плечо, локти и колени. В довершение всего от его башмаков сохранилась только верхняя часть и веревки. Подошва осталась на склоне, стершись полностью о камни, а ступни кровоточили. Земля австрийского королевства оказалась не очень гостеприимной.
Радужного настроения уже не было, и Инна в очередной раз для себя с грустью сделал вывод, что нельзя радоваться предстоящему, оно непредсказуемо. Можно радоваться только минувшему, уже пережитому. Так же и с его миссией: никто не знает, как все сложится в конце пути, каким будет финал, принесет ли он радость, оправдает ли ожидания. Нужно быть готовым к любому исходу дела.
К вечеру он нашел укромное место в небольшом овраге, нарезал ножом елового лапника, на поляне неподалеку нарвал охапку травы и устроил себе мягкую лежанку: ему хотелось отоспаться, немного залечить кровоточащие раны и починить башмаки – это было главное.
И здесь ему повезло: на следующий день он обнаружил звериную тропу, ведущую к речушке, и отлежавшись довольно долго в засаде в высокой траве, ранил из лука молодую косулю, которая, хотя и пыталась убежать со стрелой в шее, но падала, с трудом поднималась, опять бежала. Инна, превозмогая боль, все-таки сумел ее догнать и завершить охоту ножом.
Следующие два дня он готовил на костре запасы мяса в дорогу, выделал шкуру косули и сшил себе довольно сносные кожаные башмаки. Сшил – это, конечно, слишком громко сказано. Просто выкроил ножом два подходящих лоскута кожи, обматывал ими ступни ног и обвязывал бечевками, сохранившимися от прежних. Несколько недель пути ему было обеспечено, да и запас кожи он прихватил с собой, на случай нужды.
Третья задержка – на исходе шестой недели пути – едва не стоила Инне жизни или, как минимум, свободы и ставила под угрозу всю его миссию. С помощью бревна он переправлялся через очередную довольно бурную речку, и течением его отнесло далеко в сторону. С трудом выбравшись на противоположный берег, он отдышался, поднялся по склону в лесную чащу и направился в сторону просвета между деревьями, чтобы определить, куда двигаться дальше. Несмотря на всю свою осторожность и постоянную настороженность, все-таки чего-то не заметил: на опушке леса едва он отодвинул сосновую ветку, чтобы осмотреться, как рядом с головой в ствол дерева вонзилась короткая стрела арбалета. Он отлично знал эти стрелы по Аккону, когда подростком-паломником оказался в числе последних защитников города от наседавших сарацинов.
Все, что произошло в следующие мгновения, он смог осознанно прочувствовать лишь некоторое время спустя.
