Читать книгу: «Черный амулет. Историко-романтическое повествование», страница 2
Глава II
Патак
Крытая белым войлоком жилая кибитка Патака стоит посреди огромного становища рода. Еще две весны назад мастерицы украсили войлок затейливыми узорами из крашеной кожи. Ни дожди, ни ветры не погасили красок – словно большой степной цветок выглядит жилище вождя. Чуть поодаль – резная коновязь, за ней еще две кибитки Патака. Заполнены они утварью и добром, делающим жизнь вождя и семьи его беспечальной. В одной из них живет раб Арнак – сколот, хранитель достояния вождя и подручный жены его. Сидя на земле в своей изношенной одежде, Арнак посматривает на жилище вождя, на стоящего у входа рослого воина с копьем в руке, и душа его спокойна. Господин размышляет о чем-то, и никто не потревожит Арнака в его работе – усыпанный стружками раб вырезает из куска дерева диковинного зверя с головой птицы и туловищем льва. Он отдаст его маленькой дочери Патака и заслужит похвалу господина; Патак одобряет искусство своего раба.
В кибитке Патака светло от нескольких масляных плошек. Голубоватый свет дня проникает и в отверстие на самом верху кибитки, падая прямо на круглый очаг, выложенный камнем. Ардар сидит прямо на ложе, крытом овчинами, и – сверху – богато расшитым красным покрывалом. В руках вертит вождь изящную чашу на высокой ножке, блестящую лаком, изрисованную красными фигурами людей в длинных одеждах. Это подарок недавно проходивших через кочевье караванщиков с Боспора.
Но далеки мысли ардара и от чаши, и от жилья своего. И тихой возни дочери и жены за тяжелым пологом не слышит Патак. Саурги, давние соседи арсиев, занимают мысли его. Саурги, чьи кочевья сопредельны с кочевьями рода Орсодака, бывшие друзья, а ныне враги, ставшие жертвой своего коварства.
Племя саургов пришло на берега Дану вместе с арсиями, взяв земли выше по реке. Вместе ходили в Боспор, грабили сиракские становища; союз вождей был скреплен кровью их. А потом стали саурги искать добычи в другой стороне и, поднимаясь по реке, обложили данью сколотских потомков-землепашцев, что прятались перед лесами. И брали дань оружием и хлебом. И сколотские потомки стали уходить в леса, в глубины земель своих, не имея сил противиться кочевникам. «Пойдем на них вместе», – просили арсии, нуждавшиеся в хороших ремесленниках. Но саурги словно забыли былую дружбу. «Это наши данники, – так сказал их вождь Аргал, – не лезьте к чужому куску, если не хотите войны с нами». Но боги, видно отвернулись от саургов, вняли мольбам жриц и старейшин арсиев. Напали на саургов в великом множестве злые духи, и скот стал падать, а люди умирать один за другим. Было это после гибели Фрасаука, и на радость арсиям некогда могущественное племя соседей превратилось в кучку оскудевших родов, не имевших и трехсот всадников.
Посылали гонца к Патаку саурги с подарками, надеялись умилостивить богов, исправив ошибку, да только не дары – беду принесли арсиям. Треть рода сразила болезнь. Незримый и безжалостный Вайу – хозяин смерти – унес к себе жизни двух сыновей Патака.
Ардар заскрежетал зубами, швырнул чашу на очажные камни, и остались одни осколки. О, как ненавидит с той поры саургов Патак! Само имя их вызывает ярость у ардара. А может, гибель сыновей – это знак богов? Все они видят, ничего не скрыть от них – ни в прошлом, ни в настоящем. И наказали Патака за свершенное? Что черный амулет – глупая сказка Тантапара! В том бою мог Патак спасти Фрасаука, но не пустил вовремя стрелу, не захотел… «Похитили зубастоголовые…» Сородичи верят и пусть верят…
Недовольный явившимися мыслями, Патак поднялся, подойдя к выходу, откинул полог и стал всматриваться в дальний край степи, мутноватый от теплого дыхания земли. Саурги… Исхитрились. Не имея сил, сговариваются с сираками, чтобы вместе выдавить арсиев с их земель, прогнать на восход солнца. Пойманный недавно посланец ничего не сказал мучившим его воинам, но и так все понятно Патаку. Впереди – чувствует ардар – еще не одна война с сираками, и нельзя оставить за спиной у себя пусть и немногих, но врагов. Что-то недавно случилось на границе кочевий – то ли пытались саурги угнать коней у табунщика рода Кадага, то ли сам Кадаг угнал табун молодняка у саургов – неважно. Патак решил судьбу соседей. И когда случится победа, это будет победа Патака. Пусть вождь всех арсиев, хитрый и перекормленный славой Снагибан, узнает обо всем последним. Свою силу собирает Патак тихо и незаметно. Есть на кого опереться – двоюродные братья. Уже привел своих воинов Тарсий, а через день-два подойдут отряды Гатаорса и Апарнадара. И тогда накажут соседей потомки Орсодака… Завтра нужно навестить жрицу Роксамат, пусть скажет, о чем думают боги. Не расстроят ли планы вождя? Не позволят ли дайвам нанести вред арсиям? Патак всегда был щедр на жертвы владыкам мира – что еще?
Никто из арсиев не знал, сколько весен живет на свете могучая Роксамат, чье имя с почтением произносят во всех становищах племени. Верховная жрица – эта женщина, с которой никто не сравнится возрастом – Роксамат встречает приходящих в этот мир и напутствует уходящих в последнюю перекочевку. Бесконечно много умеет жрица – готовить смертельные для всякого существа яды, лечить больных людей и животных. Она верно служит богам, и они даровали ей чудесную силу, недоступную остальным. Это Роксамат в те страшные дни мора остановила злых духов. Семь дней по велению ее жгли арсии костры возле каждой кибитки, и только поэтому уцелело племя. А потом и умножилось.
Патак сделал свою старшую дочь Равагу ученицей и помощницей жрицы. И мысль об этом наполняла его душу радостью. Будущее Раваги – почет и уважение, даже когда Патак уйдет из этого мира.
Для Роксамат не жалко никакого подарка. И через день вместе с охранником своим Борустаном вождь пригнал к кибитке жрицы дюжину баранов.
Кибитка Роксамат, потрепанная за долгие годы перекочевок, сильно пропиталась дымом. Но Роксамат не меняет жилища. По краям входа темнеют таинственные знаки. Только Роксамат знает, что означают они, и только она одна в роду может начертать их. В который раз испытывает Патак странное чувство перед жилищем жрицы – будто пришел сюда впервые. И с некоторой робостью могучий мужчина откидывает полог входа.
Дурманящий запах трав и кореньев, развешанных по стенкам, ударил ему в ноздри, вскружил голову. В кибитке было сумрачно, и лишь рыжее пламя, резвившееся в очаге, освещало центральную часть жилища и фигуру жрицы, сидевшей рядом.
Патак опустился у очага на одно колено, коснулся пальцами золы и провел полосу на своем лбу в знак вечной признательности божествам – хранителям рода.
Роксамат указала ему на кошму. Патак уселся, скрестив ноги. Так внимателен и неотрывен взгляд жрицы. Седые длинные волосы заплетены в семь кос, на темном платье поблескивают тесно нашитые золотые бляшки-лепестки. На груди женщины тройной ряд ожерелий из множества камней. А в руках держит жрица искусно сделанное бронзовое зеркало с литой ручкой в виде сидящего человека. Повернула – и в полированной бронзе отразилось напряженное лицо ардара.
– С чем пришел ко мне, храбрый Патак? – голос у Роксамат спокойный, низкий.
– Я пришел узнать… как твое здоровье, Мать? Не строят ли козни дайвы? Все ли благополучно в жилище твоем?
– Уатафарн* заботится обо мне, и сил для борьбы с дайвами мне достаточно. Что еще волнует тебя?
– Я слышал, дочь моя тебе по нраву. Не знаю, как и благодарить тебя, Мать, разве что… – Патак быстро извлек из-за пазухи кожаный мешочек и выложил на ладонь три золотых ручных браслета с львиными головами на концах и золотое кольцо с бирюзовой вставкой. – Это подарок Боспора.
Роксамат с достоинством приняла дары.
– Твоя дочь напоминает мне детство. Она станет хорошей жрицей, ибо послушна и внимательна. Такие угодны Великой Ардви, да хранит она всех нас. Говори главное, Патак.
– Конечно, – кивнул Патак и с жаром заговорил о том, что арсии засиделись без настоящего дела воинов. Слишком сытой и размеренной стала жизнь, а мужчины стали жить воспоминаниями! Так ли должно быть?
Едва окончил, как Роксамат спросила:
– Да я принесу такие жертвы, что саургам не хватит всех их стад! Воскликнул он и осекся, увидев глаза жрицы.
– Не хвастай, ты не юнец. Завтра пусть твои люди принесут мне змею и печень ягненка белой шерсти. А через день сам приходи за ответом.
«Лучше сразиться с семерыми, чем говорить с ней, – подумал Патак, выйдя из кибитки; вдохнул чистый степной воздух. – Надо бы еще одарить ее, тогда и боги станут благосклоннее».
Усмехнулся. Борустан уже подводил коня.
У Мидаспа нет теперь иного желания, как натянуть тетиву этого лука. Сегодня утром Патак, неожиданно щедрый на ласковые слова, отдал мальчику это грозное оружие мужчины.
– Бери, – сказал Патак с усмешкой, – натянешь жилу, значит, стал совсем уже взрослым.
И Мидасп, не замечая начавшейся в становище возни, помчался в степь покорять оружие. Проскакал мимо женщин, чистивших котлы и разводивших костры, мимо легких станов недавно подошедших воинов Гатаорса и Апарнадара, мимо Парcуга, который крикнул что-то вслед. Великую честь оказал Патак! Что за радость у дяди? Говорят, какую-то особую змею передала ему Роксамат вчера. Когда это вождь любил змей?
Все неважно! Узкая тропинка пошла в гору, а там чуть дальше, к малому озеру. Мидасп повернул своего Тур-тура вправо – туда, где торчал над степью высокий бугор. Усыпанный какими-то камнями, он казался Мидаспу диковинным зверем, что уснул на воле, да так и врос в землю. Мидасп любил это место. С высоты хорошо видно кочевье рода – и становище, и даже дальние пастбища, где пасутся лучшие кони Патака – тонконогие скакуны солнечной масти.
Доскакав до места, Мидасп спешился и нетерпеливо вытащил лук из мохнатого налучья. Достал жилу с мизинец толщиной, уселся. Ну, вспоминай теперь, как учил Парсуг! Вытянул левую ногу, конец лука упер в ступню. Внизу, там, тетива закреплена надежно, теперь бы согнуть лук и ловко накинуть петлю жилы в маленькую прорезь на верхнем конце. Мидасп уперся изо всех сил. Еще немного, еще… Эх! Соскочила рука, лук распрямился и больно хлестнул мальчика по лицу. Хорошо хоть зубы целы! Злится сын Фрасаука, пробует снова. Неужто это упорное дерево не покорится ему? Но упрямее, сильнее оружие мужчины. Не одолеть…
Швырнул лук наземь. Подпер голову руками и устремил взгляд вдаль. Вот оно, становище. Будто стая птиц расселась посреди степи. Что-то пыль поднимается отовсюду, суета какая-то? Уж не праздник ли готовится? Ничего не вспомнилось про праздник. Или охота? Там, позади становища и в сторону от него, блестит вдалеке изгиб несравненного Дану. Там начинаются дикие непролазные плавни. В густых зарослях камыша арсии легко добывают птицу, а часто и кабанов, приходящих на водопой…
Свежий ветер овеял лицо, загудел и умчался ввысь. И, словно силы прибавилось… Мидасп схватил лук, уперся еще раз… О, боги! Тетива натянута! Лук, настоящий лук, чье тело похоже на изгиб женских губ, украшено костяными накладками на концах и перевито полосками кожи, покорился!
Он вскочил, завопил, напугав коня, заплясал, закрутился. Вот и все! Теперь он крепче всех своих друзей! Теперь можно гордо смотреть в лицо хвастуну Итаксе! И есть чем ответить на насмешки Патака! Не верил ардар в силу Мидаспа, а вот как вышло. Теперь скорее назад. И уже видит Мидасп, как протягивает он натянутый лук вождю и слышит свои полные достоинства слова:
– Ты хотел испытать мою силу, так убедись: я уже стал воином!
А в становище суета, как всегда бывает перед походом. Будет много еды – нет ни одного котла, где не варилось бы мясо. Все самое сытное нужно отдать воинам – пусть наедятся перед дорогой. В походах арсии, как и другие сарматы, привыкли подолгу обходиться без пищи, черпая силы из съеденного накануне. Так чего жалеть? Лепешки и сыр, сушеная рыба, кислое молоко, густая сытная каша из проса, привезенного данниками-землепашцами, – славное угощение для мужчин. Им пока не до пира – нужно подобрать одежду и доспехи, проверить оружие, упряжь, выбрать самые сильные амулеты, а еще и боевую раскраску нанести на тела и лица.
И вернувшись, не узнал становища Мидасп. Все перемешалось в кутерьме: и крики людей, и лай псов, шныряющих повсюду в поисках сладкого куска. И дым, дым от костров, пылающих возле каждой кибитки.
«Неужели поход?» – Мидасп с восторгом разглядывает крепкие кожаные панцири с нашитыми на них пластинками, что сделаны из конских копыт, мохнатые чехлы, в которых спрятаны до поры тугие луки трехслойного дерева, кожаные колчаны, полные остроголовых стрел. Куда подевалась вчерашняя безмятежность этих мужчин? Всюду воины, готовые тут же вскочить на коней и сцепиться в смертельной схватке с врагами. Вот он – истинный удел детей Великой Матери Ардви.
Мысль пришла сразу:
«Я доказал, что стал воином! Надо просить Патака – пусть возьмут с собой! Пусть далеко, пусть будет трудно – зато можно увидеть, как сражаются арсии!»
До кибитки Патака недалеко, но Мидасп верхом стал пробираться мимо снующих рядом соплеменников. Обычай свят, если конь рядом, ходить пешком – значит подвергнуться насмешкам. Парсуг говорил, даже на торжищах в Данае степняки почти не слезают с коней. И с затаенным страхом смотрят безбородые ионана на людей, что словно срослись с лошадьми…
Борустан-охранник остановил мальчика и не пустил к вождю.
– Они говорят, – так сказал каменнолицый Борустан. – Никто не должен мешать.
Ушли времена, когда вожди решали все вместе с сородичами. Отмеченные славой и милостью духов-покровителей, все больше замыкались они во власти своей, и каждый мнил себя главным. Сангибан – вождь всех арсиев в любой день мог требовать к себе воинов из соседних родов; но точно так же любой из ардаров мог оспорить решение верховного вождя, полагаясь на силу своих отрядов, крепко связанных родством и обещаниями-посулами. Познавшие тяжесть лет вожди-старейшины уже не чувствовали той силы, что имели их деды. Мудрость их еще могла остановить неразумного, но этого было мало. Владыками родов все более становились ардары, сильные своими людьми и богатством. Вожди забывали порой и о родственных связях, разоряли сородичей, стремясь всех подчинить воле своей. С той поры, как не стало предка Орсодака, многие роды ослабли. Появились в кочевьях неимущие арсии. Из них набирали табунщиков и пастухов, и те грезили ночами об удачных походах, о милости богов, что сделали бы их счастливыми. Что-то менялось в степи…
Никого нет в кибитке, кроме Патака, его братьев и их тайн. Душно – солнце за день прогрело воздух, да и огонь в очаге не гаснет – сиянием и теплом своим посылает Атар летучую мудрость вождям. Нельзя и полог откинуть – влетит злой дух и расстроит мысли говорящих…
Огорченный, отъехал Мидасп от кибитки дяди. И услышал тут ребячьи крики, поспешил на голоса. На утоптанной площадке между кибитками собрались в круг мальчишки. А посреди них сидел Итакса, пытался натянуть отцовский лук, пыхтел от натуги. Мидасп постоял в стороне, наблюдая за бесполезными усилиями Итаксы. И смешно стало ему. Видно, похвастал Итакса перед всеми, а теперь тщится доказать силу свою.
Он спрыгнул с коня, подошел к мальчишкам, держа свой натянутый лук в руках. Увидели его юные сородичи, притихли.
– Смотри, – протянул Мидасп лук Итаксе, – вот как надо!
– Это Парсуг, небось, натянул? – ухмыльнулся Итакса.
Ничего не сказал Мидасп, положил оружие свое и выхватил лук из рук Итаксы. Уселся наземь, засопел сердито и натянул тетиву.
– Этот слабее моего! – сказал довольный.
– Это лук моего отца, – побледнев от злости, возразил Итакса. – Если будешь так говорить, я поколочу тебя!
– Сначала сопли вытри! – усмехнулся Мидасп и тут же получил оплеуху. Взвыл, бросился на обидчика. И поднялся вокруг ребячий гвалт.
Ничуть не слабее был Итакса, много синяков и шишек наставили бы друг другу мальчики, но тут загремели барабаны, и соперники бросили борьбу.
Сильно был деревянными колотушками в натянутую кожу незнакомый всадник. Сплетенные из прутьев, обтянутые пестрыми телячьими шкурами, барабаны тревожно гудели, разнося звук по всему становищу. За всадником показались вожди. Они смотрели прямо перед собой, и никаких чувств не отражалось на лицах. За ними потянулись воины – все при оружии, о-дву-конь. Их много-много.
– Скорее! – махнул рукой Мидасп, и толпа сородичей увлекла их за собой.
На окраине становища собрались арсии, встали огромным кругом. Посередине кто-то уже воздвиг целый холм хвороста выше человеческого роста. Подъехал Патак, вынул меч свой и воткнул прямо в вершину холма. И все закричали, и воины ударили мечами по своим плетеным щитам.
Потом мужчины сноровисто разожгли костер, привели жеребца с белым пятном на лбу, четырех баранов белой шерсти, принесли деревянный с узким горлом бочонок, наполненный кобыльим молоком. И вышла в круг жрица Роксамат в платье красном, как кровь, высокая, статная, со строгим лицом. В руках ее барсман* – пучок прутьев должной толщины и числа, каменный молот на длинной рукояти. И умолкли все, и только слышалось, как фыркают кони и где то в далекой вышине заливается счастливая птаха.
Роксамат простерла руки к предзакатному солнцу, запела древнюю молитву-гимн. Низкий сильный голос женщины завораживал, уносил мысли в непостижимые дали времен. Спела, обернулась к вождям. Те спрыгнули с коней, Патак подбежал, и получив из рук жрицы молот, ударил им жертвенного коня прямо в белое пятно. Пошатнулся жеребец, пал на землю.
Полыхал костер, протягивая пламя к небу. Кровь из надрезанной жилы коня потекла прямо в чаши с молоком, подставленные вождями. Из каждой чаши плеснула Роксамат густого розового питья в огонь. Тот всколыхнулся, порыжел еще сильнее – хранители рода, фраваши*, приняли жертвы.
Плеснули из своих чаш вожди и к подножию Патакова меча. Принесли баранов в жертву подателю победы – Вртрагне, на четыре стороны разложив их туши.
И вот пьют священную смесь вожди, и вливаются в них силы, ниспосланные богами. И в них, и в воинов их. Так голова пьет первой, дабы напоить все тело.
Роксамат нанесла вождям боевую раскраску на лица – красную и белую полосы – символы вечной жизни. Амулеты сильны, но рисунок на лице тоже помогает сохранить жизнь. Знает Мидасп, что и тела многих воинов украшены затейливыми рисунками-татуировками. Не зря в юности терпят посвящаемые в мужчины боль от иглы – испугается злой дух причудливых завитков рисунка, передающего таинственный, полузвериный облик непонятного существа, исчезнет, растворится в воздухе, не сделает человека жертвой случайности…
Стали рядом вожди, вынули луки из чехлов, замерли, застыли, Мидасп с восхищением разглядывает Патака. НА голове дяди поблескивает бронзовый шлем, длинные волосы Патака собраны позади и узким хвостом торчат из-под кожаного подшлемья. На толстую кожу панциря нашито множество костяных пластин из конских копыт. От такого панциря и стрела отскочит, и меч с него соскользнет. Под панцирем красивый кафтан-сакиндак* из тонкой дубленой кожи, расшитый богатым узором. Крепкие кожаные штаны облегают мощные ноги Патака, обутые в мягкие остроносые сапоги, перехваченные у щиколоток сыромятными ремешками.
На правом бедре Патака – короткий меч-акинак с кольцом на верхушке рукояти, в красных деревянных ножнах, укрепленных кожаными полосками. А слева вдоль ноги висят красные ножны от меча, что сейчас торчит на холме из хвороста. С Боспора привез его Патак. Страшен удар такого меча. Сильнорукий всадник способен надвое разрубить врага – был бы крепок клинок. А он крепок всегда – умные руки куют такие мечи в далеких кузницах Боспора, украшают рукояти их камешками из бирюзы или сердолика. А здесь, в становищах, жрицы вдохнут в равнодушное железо волшебную силу, умножат ее талисманами.
На лице Патака – ненависть. Саургам не будет пощады.
Гулко и часто загремели барабаны, вожди начали военный танец. То яростно бросаются друг на друга, то крадутся, как степные волки, выслеживая невиданного врага. Движения вождей становятся быстрее – так велят барабаны. Тарсий и Гатаорс изображают саургов, Апарнадар – злого духа-покровителя врагов. Патак наступает то на одного, то на другого. Пятятся они назад, натягивают луки, но стрелы их летят мимо; хватают мечи, но только воздух рассекает возле Патака безжалостное железо. Но вот Патак пускает стрелу – никнет один из недругов; и другого настигает стрела. Исчез, вжался в землю злой дух-покровитель, испугался арсия.
Отгремели барабаны. Отпустило всех суровое очарование танца. Сейчас воины покинут становище и останется… только ожидание. И Мидасп ничего не увидит?
Огляделся Мидасп, поймал издали взгляд Атавака. На лице старейшины легкая улыбка – будто знает старик мысли мальчика.
Вожди прыгнули в седла. Медлить нельзя. Солнце коснулось края земли. Патак выдернул из кучи хвороста свой меч, вложил в ножны. Махнул рукой, указывая путь. И многоголосый шум поднялся тогда, и мальчишки побежали вслед за отцами и братьями. Только один Мидасп кинулся в другую сторону. Он уже знал, что делать ему. Ворвался в кибитку свою, нашарил в сундучке лепешки, бросил в суму. Схватил колчан со стрелами, подаренными Парсугом. Поглубже надвинул остроконечную шапку, поправил налучье за спиной. Мать не встретила сына – провожала воинов вместе со всеми. Зато верный Тур-тур, недавно забытый Мидаспом и пришедший к жилищу, послушно подставил спину. Мидасп обогнул становище так, чтобы не видел никто, погнал коня вслед за ушедшими. Мать не будет волноваться за него – увидит, что нет лука и стрел, не отыщет сумы и лепешек. Она жена воина и мать воина, она поймет.
