Читать книгу: «Черный амулет. Историко-романтическое повествование», страница 3

Глава III

Первый враг

Еще хранит память последние мгновения военных приготовлений. И лицо Роксамат, обращенное к солнцу, еще стоит перед глазами Мидаспа. Но уже появились в груди неведомые прежде чувства, рожденные одиночеством. Но разве ты одинок? Впереди скачут соплеменники – еще видны вдалеке многочисленные темные точки. И нельзя отстать, чтоб не потеряться – будут воины двигаться непрестанно и выйдут к рассвету к становищам саургов.

Солнце ушло с небосвода, степь прощалась со светом, замирала в предчувствии ночи. Мутноватым стал воздух, и наползающий вечер обозначил первые огни в недосягаемой вышине.

Мидасп гонит тревожный зуд из души, и все же… Даже из бывалых мужчин редко кто в одиночку выходит в ночную степь. А тут и путь неизвестен. Одна надежда, что не отстанет далеко от своих, будет идти по следу до тех пор, пока Светлый Йима не перережет золотым мечом своим горло грифу* – хозяину тьмы. Послушный Тур-тур не подведет хозяина. Как хорошая собака будет держать след арсиев, хоть и боится темноты. Конь для сармата – все. Самый верный и преданный друг степняка. Отдаст человеку и быстроту ног своих, и кровь свою в трудный миг. А после смерти хозяина – понесет его в иные кочевья, высоко-высоко – куда не достигают силы зла. Не раз видел Мидасп, как плачут суровые мужчины над павшими скакунами…

Вылетел из-под конских ног темным комочком заяц, помчался прыжками подальше от опасности. Развеселил Мидаспа.

Вот и ночь. Тур-тур перешел на шаг. Подкрепившись лепешкой, пробует всадник разглядеть хоть что-нибудь по сторонам. Напрасны усилия, и напряжение вновь не отпускает человека. Не бесконечной ли будет эта темнота? Когда приходилось вместе с табунщиками пасти коней до утра, ночи были не страшны. За разговорами у огня они текут быстро, да и говорящие, вселяют бодрость друг в друга. Теперь уже совсем не то…

Кажется, что-то мелькнуло неподалеку? Или кто-то стоит?

Мидасп сует руку за пазуху – там, рядом с собачьим клыком, в маленьком мешочке покоится на груди заговоренный матерью амулет из орлиных перьев, золы и двух круглых камешков. Он не даст подступиться дайвам! А еще, говорят, волки любят нападать ночью. И Мидасп нашаривает на бедре твердую рукоять акинака. Но Тур-тур не тревожится, а ведь кони издалека чувствуют степных хищников. Слипаются глаза, хочется привалиться к шее коня, уткнуться лицом в еще не подстриженную гриву, раствориться в привычном всякому арсию конском запахе. А еще задремать, еле чувствуя мерный шаг умного животного…

Много раз опускался Мидасп в теплую дрему, но не давал себе уснуть глубоко. Так в борениях с духами сна и встретил рассвет.

В сером просыпающемся мире все виделось чужим. Утренний ветер гнал куда-то облака, чей облик напоминает неведомые живые существа. Не дайвы ли это бурь и мрака?

Встретился узенький ручеек. Напились человек и конь. Холодная вода освежила лицо Мидаспу и будто смыла остатки ночной тревоги.

А где арсии? Впереди не было никого. Правда, вдали степь будто бы обрывается – похоже, там большая низина. Наверняка арсии укрылись в ней, выслав вперед дозорных. Это уже чужие земли, мало ли что?

Крутой мохнатый курган – удобное место, чтобы заглянуть дальше вперед. Мидасп двинулся к нему, и тут посветлело меж тучами. Продираясь сквозь пелену, схожую с овечьей шерстью, всходило солнце. Сильны боги, приходит время их победы над мраком! Едва взобрался на вершину кургана Мидасп, как огромным копьем пронзил Йима тело одного, затем другого дайва. И еще, еще! Брызнул свет, упал на зазеленевшую землю. И блестящий красно-желтый лик повелителя неба властно глянул сквозь клочья туч, пробуждая все живое. И сразу что-то засновало в траве, длинные волны пошли по ней, затрепыхались в вышине темные комочки птиц. Ветер разогнал облака.

В восторге тянет руки к солнцу Мидасп. Благослови перед новым днем, Светлый Йима, величайший из богов!

Потом, спрыгнув с коня, достал лепешку. Половину проглотил, другую положил на камень, торчавший у ног – это благодарность фраваши, что хранили мальчика в ночи. Пригляделся и различил выступавшую на шершавой поверхности камня часть рисунка. Вот острие, будто бы меча, а вот… два пальца? Или еще что? Да это же разбитое изваяние! Поверженный идол прежних хозяев степи, насыпавших этот курган. Прочно ушли в землю отбитые куски… Мидасп поежился. Не витают ли здесь обиженные духи?

Что-то мелькнуло далеко впереди. Так и есть! То арсии огромным скопищем выплыли из заросшей травой низины, и весело сверкнул на солнце бронзовый шлем Патака. Теперь уж не отстать!

Не думая, что может быть замечен, если оглянется кто, помчался Мидасп за соплеменниками. А те, проскакав немного, вдруг остановились. И вбок от орды направили коней несколько всадников. Упредив их путь, острый глаз Мидаспа различил в серо-зеленой дали какие-то светлые бугорки. Становище?

Ничего необычного, видно, не нашли разведчики, возвратились, и орда вновь двинулась дальше. И Мидасп пустил Тур-тура рысью. Прямо в спины арсиям глядит морда коня, резвые и сильные ноги делают легким бег, благо, трава пока еще коротка здесь и арсиев нетрудно догнать. Но тянет что-то к непонятному месту…

Две ободранные кибитки, крепко обиженные ветром, встретили Мидаспа негромким хлопаньем пологов. Побуревший внизу войлок стенок покрылся пятнами дыр. Рядом увидел Мидасп обломки колеса от повозки, обглоданный остов бараньей головы. У одной кибитки занесенный пылью виднелся очаг. Среди камней его темнел разбитый кувшин. Кто-то жил здесь когда-то. Слышал Мидасп – издавна наказывают изгнанием из рода клятвопреступников. Не нарушивший ли клятву ардом жил здесь? Обманувший богов и сородичей, был этот человек наказан самой страшной для степняка бедой – одиночеством. И что сделала с ним судьба?

Прочь, прочь отсюда! Нечего гадать. Арсии опять далеко. Пятками по бокам коню, и уже позади неприятные мысли. Оглянулся бы и увидел, как из раскидистого куста вылез человек, посмотрел вслед всаднику, заковылял к жилищу. Вынес большую охапку хвороста, запалил его, набросал сверху травы, а потом принялся размахивать высохшей бычьей шкурой. Повалил дым, потянулся в светлый небосвод.

Но не оглянулся Мидасп. Догонял арсиев. И конь старался. Кажется, совсем немного скачки, а уже различим хвост последнего коня отряда Патака. Арсии недолго поднимались на возникший уклон, исчезли за гребнем его. Повторив их путь, Мидасп над изгибавшейся темными спинами курганов далью увидел три торчавших в небе дыма. Совсем мало провисели они, истаяли, но Мидасп сразу догадался: дымы кричали о нападении! Арсиев обнаружили, кто-то сумел предупредить саургов.

Всадники впереди рванулись, словно волки за добычей. Они успели быстро поменять коней, и Мидасп здорово отстал. Погонял Тур-тура и клял себя, за недоумие. Забыть второго коня – непростительно для воина.

Арсии стремительно одолели новый подъем, и ветер донес до Мидаспа отзвуки боевого клича.

– Там саурги! – крикнул мальчик коню. – Давай, давай же!

Поводя красными глазами, вынес неутомимый жеребец хозяина своего на взгорье. А вот и саурги!

Угрожающе воя, несется орда Патака туда, где на изломе серебристой, как лезвие нового меча, речушки, уползают в спасительную даль повозки с кибитками на них. Скот и лошади со всех сторон облепили жилища убегающих. Не уйдут, поздно.

Мидасп поскакал еще ближе. Остановил коня у песчаного вывала, где цеплялось корнями деревце, скрюченное в борьбе с ветрами. Отсюда все было видно сыну Фрасаука.

Часть повозок вползла в воду – видно, там был брод, река покрылась грязно-серыми пятнами, а сбоку из небольшой темной рощицы, наперерез арсиям выплеснулась конница саургов.

И раскатистым кличем тогда огласилась степь.

– Пата-а-а-ак! – жуткий вопль, перемешанный с воем и визгом, словно пронзил Мидаспа, и от этого удара он завопил сам, желая соплеменникам удачи. Ошалевший сурок стремительно бросился в нору, напуганный неслыханным.

Опережая врагов, арсии выпустили навстречу им тучу стрел. Передние всадники саургов напоролись на летучее железо, многие упали с коней, так и не дожив до начала схватки, не спасенные амулетами и заклятиями сородичей.

Втрое меньше было саургов, и мужество, что вело их в бой, оказалось бесполезным.

С яростными воплями сшиблись всадники, закипело это месиво, пугая все живое вокруг, выкриками людей, ржанием злобно кусавшихся коней. И не высмотреть Мидаспу ардара в этом хаосе…

Саургов избивали. Их рассеянные кучки, со всех сторон стиснутые арсиями, неумолимо редели. Взлетали арканы, выхватывая из седел седоков; под копытами ломали друг друга сбитые наземь с коней противники, насаживали на акинаки, разбивали головы дубинками-палицами, а то и впивались в глотки крепкими, будто волчьи, зубами.

Устремились прочь иные из саургов, надеясь уйти от врага. Но мало кто сумел. И все новые потоки сарматской крови впитывала мать-земля Арматай, подставляла грудь упавшим, мертвым и полуживым…

– Пата-а-а-к! – снова разнеслось в воздухе. Мидасп увидел, как множество арсиев рванулось вслед за уходящими повозками, табунами и стадами саургов. Река не спасла убегавших. Свирепые конники Тарсия и Гатаорса настигли их, с криками врезались в гущу стад, заметались среди обезумевших от шума животных. Арканами сбрасывали возничих – стариков, женщин. Натягивавшие луки саурги были тут же убиты. Победители хватали скарб саургов, вязали схваченных людей, бросая пленников в их же повозки.

В одной из повозок поднялась во весь рост женщина с седыми растрепанными космами, среди криков и стонов простерла руки в мольбе, зашептала имена богов и духов-покровителей рода своего. Кто слышал ее? Боги вновь отвернулись от саургов. Сила и жестокость на стороне соседей.

Кто-то из воинов заметил ее, понял, что жрица, крикнул товарищам. Сам Тарсий подлетел на саврасом своем жеребце, махнул старухе рукой – уходи! В степь уходи! Хлестнул быков плетью. Повозка дернулась, старуха упала. Быки потащились прочь, слыша горестные вопли хозяйки. Пусть живет служительница богов. Зачем арсиям ее жизнь? Боги могут рассердиться на обидчиков.

Еще не кончена схватка, а сопротивление саургов уже сломлено. Иные бросили оружие свое, кто-то уже не имеет сил бороться. И все же есть среди саургов достойные воины. Вот несколько всадников, тесно прижавшись друг к другу, отбиваются от насевших арсиев. И бьются хорошо – уже не один из соплеменников Мидаспа сбит наземь мощными ударами.

Из тех саургов выделил глаз Мидаспа одного – высокого ростом, с длинным мечом в руках. Не разглядеть лица, зато хорошо видно, как бьется саург, как отскакивают арсии, избегая ударов его меча. Кто-то пустил во всадника стрелу, но тот искусно принял ее красным щитом. Но вот разрублен щит. Теперь долго не продержаться саургу – Патак теснит его, и все чаще поднимается в воздух меч ардара. Но духи предков, видимо, помогли саургу – сбил он Патака с коня, рванулся вбок и прорвал кольцо арсиев. Славный конь у саурга – в один миг унес хозяина подальше от врагов. Опомнились арсии, кинулись вслед. И никто не пустил стрелы.

Широко открыты глаза Мидаспа. Видит – саург поворачивает коня и скачет прямо к нему, оставляя погоню далеко позади. Растерянно смотрит мальчик на приближающегося всадника. Что делать? Саург все ближе, сейчас скроется в низине, а там по заросшей балке уйдет прочь! Уже виден темно-синий плащ саурга, грязное от пыли и крови лицо, отличные доспехи воина.

– О, Вртрагна, бог мужчин, помоги мне, дай силы, – горячо зашептал Мидасп. – Он увидел меня?

Поздно менять свой путь саургу, здесь, у дерева удобный спуск для убегающего.

Мидасп крепко сжал коленями конские бока. И вдруг лицо Атавака – насмешливое, хитрое – встало перед ним. «Первого врага убил я в свои двенадцать весен…»

«Убей!» – обожгло душу Мидаспа, рука сама откинула крышку налучья. Не страх – холод в груди.

Прищурив глаз, тянет Мидасп правую руку к плечу, ловит взглядом приближающегося человека и серое жало стрелы, сделанной Парсугом. Черное оперение щекочет щеку; тетива стягивает концы лука, тая мгновенную страшную силу.

Саург плохо видел Миадспа – на беду солнце слепило глаза. Но чутьем степняка почувствовал он врага, исказилось лицо отчаяньем и злобой, устрашающий крик сорвался с губ.

Тетива тихонько звякнула, отпущенная на свободу; смуглолицый Мидасп послал боевую стрелу. Послал, как учили, наверняка, целя в незащищенное горло саурга. Вртрагна даровал меткость стрелку.

Теряя всадника, бешено кося глазом, пролетел мимо конь саурга. Со стрелой в горле великого роста воин свалился в траву.

Соскочил наземь Мидасп, бросился к телу врага, вырывая на бегу акинак из ножен – добить, мгновенно понял – незачем добивать, рванул стрелу, припал к бьющему кровью горлу и сделал глоток.

Сумасшедшая радость овладела им. Завыл что-то, дико заплясал возле поверженного исполина. Весь мир перевернулся для Мидаспа.

Шум и крики заставили оглянуться. Арсии, догонявшие саурга, подлетели стремительно, окружили, едва сдерживая коней. Мидасп поднял глаза: знакомые и незнакомые соплеменники, грязные, потные, злые, в великом изумлении смотрели на него и на убитого. А среди них – багровый от недоумения и досады Патак.

– Ты?! – загремел Патак, вглядываясь в Мидаспа.

– Я убил его, я! – Мидасп потряс акинаком. – Моя стрела поразила его! Я воин – я доказал! Доказал!

Арсии разразились криками. Не понимая, хвалят или бранят его, Мидасп вновь прокричал сказанное.

Патак спрыгнул с коня, миг постоял, глядя на мальчика, потом мечом откинул полу плаща саурга.

– Знаешь ли ты, кого убил?

И произнес, не дожидаясь ответа:

– Перед тобой вождь саургов – Варкафут!

– Слава мальчишке! – выкрикнул кто-то.

Закружилась голова у Мидаспа, ослабли колени. Опустился он наземь и прикрыл глаза.

Хорошую добычу захватили арсии. Помимо скота и пойманных лошадей, что было разбежались, много оружия, украшений, домашней утвари взяли они. Гонят с собой пленников.

Соберутся три рода у сваленной в кучу добычи, чтобы разделить все по справедливости. Первыми выберут Патак и другие ардары, потом воины – кто сколько заслужил. Разберут добро, рабов, если нужно.

А позади, на месте стычки – небольшой курган. Похоронили мертвых врагов арсии, иначе обиженные души их будут скитаться по степям, вредить живым, мстить победителям. Отрубили у всех саургов правые руки – в знак победы, окропив вражеской кровью длинный меч Патака, возблагодарив Вртрагну за удачный набег.

Только одно тело не тронули Арсии. На шаткой повозке везут они Варкафута, вождя саургов, чтобы показать соплеменникам, а потом похоронить как воина. Пусть оставшиеся саурги никогда больше не увидят своего вождя, это отнимет у них остатки мужества. Горе и плач поселятся теперь в уцелевших становищах. И нет больше сил отомстить. Так пусть уходят подальше.

Мидасп едет рядом с повозкой. Радостно ему – по обычаю конь, оружие и доспехи Варкафута достанутся мальчику. Предстоит пир – и, как знать, может, Патак нальет чашу вина и Мидаспу, как настоящему мужчине, убившему первого врага.

Вот когда сгорят от зависти Итакса и другие!

Медленно, с достоинством возвращаются арсии, выслав вперед гонцов. Имя Мидаспа на губах у многих воинов. Подъезжают, смотрят на храброго соплеменника своего и поверженного им вождя, хлопают Мидаспа по плечу, улыбаются как равному:

– Стань Барафарнаком! – желают многие.

______________________________

⁷ Букв. «стань, имеющим много фарна», то есть, стань удачливым, многосчастливым (см. «фарн» в словаре); здесь – пожелание военной добдести в будущем. Вероятно, существовало у сарматов, судя по наличию староосетинского, иранского по происхождению, имени «Барафарнак»

Глава IV

Радости и тревоги

Меч Варкафута повесил Мидасп в своей кибитке так, чтобы всякий вошедший видел самую ценную добычу. Доспех и плащ вождя саургов спрятал Мидасп в деревянный короб – до поры, пока не раздадутся плечи, и нужно будет склонять голову при входе в жилище.

Кем стал он для рода? Молодым героем или удачливым сорванцом, которого возлюбили боги, дав легкую победу? Что гадать? Завистливые взгляды замечает Мидасп, и белое лицо Итаксы, и дрожащие руки его хорошо памятны Мидаспу. Зависть – плохое чувство, оно кружит голову и толкает на глупые поступки – о том он и сказал как-то Итаксе. И презрительную ухмылку получил в ответ. Ну и пусть. И другое помнит Мидасп – вкус вина из чаши, протянутой Патаком, уважительные слова воинов. А еще мудрые слова Атавака. Сказал на пиру хитрый старик – нечего, мол, ждать весны, если юные уже сбивают с коней таких воинов, как Варкафут, устроим праздник, посвятим их в мужчины, не дожидаясь осени. Многим понравился совет старика, а когда Роксамат поддержала его, ничего не осталось Патаку, как объявить праздник посвящения.

В ночь перед обрядом трудно уснуть – не дают мысли. Даже скачки накануне не отняли сил. Утром Патак поднимет Мидаспа. Поведут в особый шатер для посвящаемых, там боги примут жертвы над очагом из рук мальчика, а потом…

Состязание на меткость, скачки, испытание страхом – все предстоит выдержать завтра. И доказать другим, что ты сильнее их, что не зря толкнули боги тебя в тот опасный путь, окончившийся метким выстрелом из лука…

Никто не помнил, кем установлено так, но потомки Орсодака всегда славились среди сарматов своими конными лучниками. Любой мог послать остроголовую стрелу по велению глаза – с коня ли, с земли – неважно. Из века в век испытывали арсии будущих воинов стрельбой из лука. И тот, кто по нерадению или слабосилию не мог овладеть этим грозным оружием, беспрестанно подвергался насмешкам. Хвала богам, в роду Патака еще не было таких.

…На окраине становища полно людей. Шумят арсии. А в стороне примолкли шестеро юных сородичей, подошедшие к рубежу взрослой жизни. Только шестеро смогли к тому дню натянуть отцовские луки – за это и честь.

Свою меткость лучника уже доказал Мидасп и не страшится состязаний. Мысли его о победе в скачках. Говорят, достанется победителю маленький золотой амулет и нарекут удальца сыном племени. В любом становище арсиев окажут ему помощь в беде, разделят радость, примут, как родного. Древний обет – не делать зла соплеменникам – наложат на него и будут ждать славных деяний.

Увидел в толпе Атавака и понял: и старейшина желает победы Мидаспу.

Патак, окруженный воинами, советуется с ними, сидя на широкой кошме. Спорят о чем-то арсии – видно, с чего начинать состязания, решают они. Но вот двое убежали за жердинами, что приготовлены неподалеку.

Итакса приблизился к Мидаспу.

– Не прогнила ли тетива твоего лука? – ехидно улыбается он, словно ищет ссоры.

– Думай лучше, каким концом накладывать стрелу, – с усмешкой отвечает Мидасп. – Не перепутай, смотри!

Воины вкопали жердины в землю, растянув наверху серенькую шкурку зайца. Цель непростая. Издалека трудно различить ее, и, чтобы попасть, нужно завидное умение. Бить зайца в степи уже пробовали мальчики, а тут… Сразу столько глаз смотрит на тебя. Не задрожит ли рука?

Патак знаком разрешил испытуемым сесть на коней. Выехали на линию стрельбы и шепчут коням в уши юные арсии просьбы свои. Пусть смирно стоят четвероногие, не навредят хозяевам.

Мидасп первым пустил стрелу. Воин с большим плетеным щитом у цели махнул рукой – попал! Закричали арсии, приветствуя меткого стрелка.

Итакса пустил стрелу. Тоже попал. С усмешкой смотрит на Мидаспа.

– Покажи им, Занат!

– Эй, Мастиг, крепче сожми колени!

– Дадаг! Не клонись вперед!

– Тяни дальше руку, Армак, ветер отнесет стрелу!

Волнуются сородичи – каждому воину памятен похожий день из жизни.

Большегубый Армак не послушался совета, не дотянул руку. Только края шкурки коснулась стрела, надрезала его и улетела к сурчиной норе в траву.

– Йя! – выскочил из толпы высокий арсий – Гаос, отец мальчишки, подпрыгнул – влепил затрещину. Разве можно позорить так отца, если он сам учил тебя стрелять? Все знают, что за сто шагов попадает Гаос в глаз кабану.

Смеются арсии, обиженый Армак, закусив губу, повторяет прицеливание. Щелчок – и меж стрел товарищей впивается в шкурку его стрела. Улыбка засияла на дотоле суровом лице Гаоса.

Еще один круг. Воин выдергивает стрелы, цель снова ждет метких выстрелов.

Патак внимательно следит за состязанием. Чаще всего падает его взгляд на сына Фрасаука. Приятно смотреть на ловкость мальчишки. Не зря, видно, познал тот тяжесть руки вождя. Неплохо стреляют мальчики, но Мидасп и руку тянет лучше, и сидит прямее, лук круче изгибается у него – большая сила наполняет молодое тело. Хороший будет воин.

Но тень набегает на лицо вождя, ибо вспоминается ему гибель Варкафута. Должен был тот пасть от Патакова меча, но вышло иначе. Неужели сами боги послали тогда Мидаспа? Дурной это знак. Недаром в ночь возвращения виделся Патаку сон, в котором мертвый Варкафут смеялся над ним, тянул руки к груди вождя, словно хотел достать что-то. Ужас обессилил тогда Патака, и быть ему раздавленным в мучительных объятиях, если бы не жена – заботливая Агар, что разбудила мужа.

Тяжек вздох вождя. Знак богов… Все они знают, все они видят… Почему до сих пор нет у Патака сыновей? Даже наложницы, приводимые усердными людьми, рожали девочек. Так и угаснет власть Патака?

…Заячья шкурка утыкана стрелами, щетинится, как спина ежа. Отменные лучники выросли в роду. И трудно назвать первого в стрельбе. Что ж, пусть скачки назовут самого удалого.

Патак указал путь. Тянется он до едва различимой глазом излучины реки. Там нужно повернуть назад, обогнув старый курган, опоясанный кольцом камней, получив благословение изваяния, стоящего на нем. Для опытного всадника путь прост – степь ровна, скачи, погоняй коня. А вот как юные поведут себя в таком испытании?

Вспомнилось Патаку, как на давнем-давнем весеннем празднике вместе с таким же юным Фрасауком состязались они в ловкости наездников.. Фрасаук взял верх тогда. Он и потом во всем опережал Патака, видно, больше был любим богами. И всякий раз, слыша приветствия Фрасауку, мрачнел Патак. Но все меняется. Где теперь Фрасаук? Далеко пасет он свои стада и табуны. Дайвы вовремя похитили черный амулет Фрасаука.

Патак улыбнулся. Мальчики готовы к скачке. О, как хищно смотрит Мидасп – хочет победить? Пусть так и будет, это прибавит славы Патаку.

Он делает знак. Арсии расступились, оставив юных всадников перед желанной каждому целью.

Вождь взмахнул мечом. Сорвались!

Мидасп будто прирос к спине коня своего. Несутся, словно волки гонятся за ними. Степь прыгает перед глазами Мидаспа – вверх-вниз. Оглянулся – скачет рядом Итакса. Хороший жеребец у него, с сильными ногами. Итакса надвинул шапку глубоко на лоб – почти не видно глаз. Оба всадника сразу сумели вырваться вперед, и каждый миг все увеличивает разрыв меж ними и остальными.

Летит степь навстречу, бросается под ноги коням, рассыпает в стороны испуганных птиц, зайцев. Где-то вдали, почуяв людей, сорвался с места табун диких коней, темным пятном мелькнул в низине.

…Вот и река. Теперь по берегу до излучины, где на обрывистом уступе спорят друг с другом ростом сиротливые деревца.

Отстал Итакса. Ох, как достается его жеребцу. А остальные? Маленькими точками позади. Что за кони у них? Заморыши!

Мидасп доскакал до кургана. Каменный истукан, позеленевший с одного бока, величественно торчит на вершине и словно приветствует юного гостя. О, боги! Что же он видит?

Впереди нахлестывает коня Итакса.

Хитрой уловкой обманул Итакса – повернул назад, не доскакав до кургана. Летит, слившись с конем своим. Прискачет первым – кто поверит Мидаспу? А вдруг это он наговаривает на победителя? Спешит обманщик, боится оглянуться.

Все оборвалось в душе у Мидаспа. Лицо побелело от ярости. Завизжал, огрел плетью коня, и тут же ласковые слова зашептал своему Тур-туру. Догоняй, догоняй, быстроногий! Спасай от позора.

Верный конь у Мидаспа. Будто удвоив силы, полетел вперед. И вот уже только две руки разделяют соперников. Обернулся Итакса, завопил, ударил коня. Все напрасно. Мидасп настиг, взмахнул плетью – удар пришелся на спину Итаксы. Вновь взлетела плеть – упала шапка с головы Итаксы. Рванулся тот в сторону, куда там – Мидасп снова нагнал, ударил.

Вцепился Итакса в гриву своего коня, бросил уздечку. Искривилось лицо его – не спасает от ударов кожаная рубаха. Так и несутся оба всадника рядом, мелькает в воздухе плеть, обжигая спину, шею, руки обманщика…

Не вынес Итакса, сдержал коня. А Мидасп помчался дальше, оставив сородича размазывать слезы по лицу.

Его узнали еще издали, встретили радостными криками. Влетел в толпу, нашел мать глазами, склонился с коня и обнял ее.

– Молодец! Да будут легкими твои руки! – это Атавак спешит обнять победителя.

Собрались все соперники. Красные, разгоряченные, с досадой в глазах. И лишь на одном лице, белом и грязном одновременно – предчувствие беды. Это Итакса прискакал последним, и все подумали – ох, как переживает неудачу Итакса.

Патак поднял руку, призвал тишину.

– Все мы видели, как ты победил сверстников, – обратился вождь к Мидаспу. – Вот, арсии, родился у племени еще один сын. Дай же, Мать, – повернулся он к жрице, – твою награду!

Роксамат протянула вождю маленькую золотую пластиночку на шнурке. На светло желтой поверхности ее красовался трехрогий знак племени арсиев.

Патак показал его солнцу и людям, грубыми негнущимися пальцами воина надел на шею Мидаспа. Произнес, не выказывая почему-то особой радости:

– Я чувствую: ты всех обскачешь скоро, сын Фрасаука. Помни же о том, кто учил тебя.

Колотится сердце, словно продолжается скачка. Мидасп кивает – конечно же, он благодарен Патаку, как благодарен и всем, кто шумно приветствует его в этот миг. Вспомнил, взглянул на Итаксу – увидел страх на лице его. Одно слово правды – и не будет Итаксе жизни в роду, прицепится к обманщику колючка презрения, даже самые маленькие станут кидать в него коровьи лепешки. Таких не любят степняки, зато, говорят, любят дайвы. Но зачем это все Мидаспу? Еще раз взглянул на Итаксу и… улыбнулся ему.

Если скакать на восход солнца от становища примерно четверть конского бега, на правом берегу Дану откроется обширая болотистая низина. Когда-то Дану тек здесь, но по прихоти своей или по воле богов изменил русло, уполз в сторону, обнажив неровное дно. Со временем заросло оно любящим сырость кустарником, мягкой травой с белесыми цветками. Иногда арсии охотились здесь – в низину часто приходили кабаны – порыться носами во влажной земле. Но, несмотря на охотничью щедрость этого места, люди побаивались его. Говорили, что по ночам собираются здесь злые духи обсуждать людей, которым они готовят напасти. Никто не видел дайвов, но иные утверждали, что слышали их отвратительные голоса, проезжая мимо.

– У злого места вы проведете ночь, – приказал Патак мальчикам. – Утром вернетесь, и по вашим лицам посмотрим, какие вы храбрецы. Настоящий воин не испугается соседства дайвов даже в ночи. Такое испытание назначает вам род…

Хитрый Мастиг догадался взять с собой маленький горшочек горящих углей из очага. С огнем не так страшно. К тому же выбрали мальчики удобное место среди кустов – вроде бы спрятались за стенками. Пустили стреноженных коней пастись неподалеку, а сами уселись у костра тешить себя рассказами и грызть лепешки. Чем веселее потечет время, тем слабее страх ночи с ее зловредными обитателями.

Итакса сидит подальше от Мидаспа, старается не смотреть в глаза ему. В душе Итаксы – тревога и стыд. Но еще в уголке ее теплым огоньком горит благодарность…

– Мой отец никогда не боялся дайвов, – говорит Армак, чьи щеки так и ходят ходуном – третью лепешку доедает худенький сын Гаоса. – А чего их бояться? Если есть хороший амулет, ни один из дайвов и близко не подойдет.

– А что же с Фрасауком было? – спрашивает Мастиг и смотрит на Мидаспа. – Вот он рассказывал, как дайвы утащили амулет Фрасаука и сгубили его?

Мидасп подбросил хвороста в огонь и сказал:

– Атавак говорил, что бывают люди хуже дайвов. Видно, были злые завистники у моего отца. Или это дайвы приняли человеческий облик и украли амулет.

– Почему же боги не истребят дайвов? Зачем терпеть их козни? – воскликнул Дадаг.

– Может быть, они не так сильны, – задумчиво сказал Мидасп.

– Что ты говоришь! – всплеснул руками Дадаг. – Просто дайвы тоже созданы богами, чтобы сделать жизнь людей трудной. Мать говорила мне так. Вспомни, сколько дурных тварей живет на земле!

– Да и боги у нас разные, – добавил Мастиг, – есть добрые, а есть и творящие зло…

– Что же это Вртрагна не сделал добра саургам? – насмешливо спросил Мидасп. – Боги добры к тем, кто смел и упорен, злы – со слабыми и лживыми, я так думаю.

Итакса поежился при этих словах.

Мальчики умолкли. Слышно стало, как потрескивает горящий хворост. Легкий ветерок качнул пламя.

Вдруг из темноты донесся странный непонятный звук, похожий на смех. Вскочили мальчики, стали оглядываться. Человек не может смеяться так. Да и откуда здесь человек?

Послышался тихий вой, заставил быстро-быстро биться сердца юных арсиев. И снова смех – нечеловеческий, жутковатый.

– Дайвы… – прошептал Дадаг. – Все это ты своими словами навлек на нас! – повернулся он к Мидаспу.

– Не дрожи! – огрызнулся тот. Схватил налучье и достал оружие. Наложил стрелу и раздвинул куст. Все замерли.

Непроглядна темнота, породившая звуки. Дрожит что-то в глазах, чудится тихое шевеление неподалеку.

– Ты что! – снова зашептал Дадаг. – Не дразни дайвов! Лучше попросим защиты у огня!

Мидасп нашарил на груди амулет, данный матерью, покружил им над наконечником стрелы. Заступись, храбрый Уатафарн, помоги остроголовой отыскать недруга!

И когда вновь зазвучал пугающий смех во тьме, Мидасп быстро вскинул лук и пустил стрелу. А тут и Мастиг выпустил свою.

То ли лошадь заржала, то ли дайв вскрикнул от боли – ответил мрак и умолк.

– Попал?! – не выдержал Дадаг.

– Сядем к огню. Осталось ждать недолго, – Мидасп указал рукой на маленький голубой огонек, появившийся в небе.

Беспокойно ерзая, уселись мальчики у огня. И Мидасп поймал вдруг долгий и, как показалось, восхищенный взгляд Итаксы. Но, может быть, показалось, кто знает?

И все было спокойно до утра. Дадаг с Армаком задремали, а остальные приветствовали светлоликого Михра, прогонявшего ночь.

В свете утра совсем не страшным было злое место. Затренькали какие-то птахи, зашевелилась в траве суетливая живность. Мир просыпался для новых забот. Растолкали задремавших.

– Нас уже ждут, наверное! Распутывайте коней, все кончилось.

Становище начинается вместе с солнцем. Кого первым увидит Йима на земле, наградит удачным днем…

Первой встретила мальчиков жрица Роксамат. Улыбнулась могучая, видя веселые и усталые лица их. Жрица уже приготовила черную краску из сажи и какого-то одной ей ведомого древесного сока; и бронзовые иглы приготовила она. Самое последнее испытание осталось юным – вытерпеть боль от иглы. Что за испытание? С радостью подставят кожу мальчики – за татуировкой начинается жизнь взрослого воина!