Читать книгу: «Я обрёл бога в Африке: письма русского буш-хирурга», страница 5
3. Дакар
В 1974 году я с удовольствием защитил свою кандидатскую диссертацию. По этому поводу полагалось устроить большую пьянку для сослуживцев – легко понимаемая традиция (в России даже ничтожный повод не обходится без выпивки, а тут такое!), но тяжело поднимаемая многими соискателями учёных степеней никчемная финансовая обуза. На моё счастье, за три недели до защиты у меня появился интересный пациент – инспектор винодельческих совхозов Молдавии. На его попытку всунуть мне конверт с деньгами я сказал: «Для вас и без денег нет проблем с госпитализацией – у нас не так уж много больных, которым можно ещё выполнить операцию». Инспектор привез мне три 10-литровых бутыли молдавского вина: всемирно известный портвейн «Букет Молдавии», великолепное белое вино и совершенно сказочное красное вино – только один хлюп его наполнял рот нескончаемым ощущением чёрной виноградной кожуры. Во время банкета мужики нашего отделения, почитатели коньяка, отдали предпочтение молдавским винам. Коньяк, правда, позже тоже прикончили, но водку оставили непочатой.
На фоне процветающего в советском медицинском мире ханжества и спеси одних, прихлебательства и угодничества других, трудно себе было придумать более глупые речи и тосты во время застолий по поводу защит медицинских кандидатских и докторских диссертаций. После того, как дверь нашей квартиры захлопнулась за спинами наших кавказских аспирантов, уносящих отяжелевшее тело профессора Пирогова, моя жена припечатала: «Боже, какой же убогий мудак ваш шеф! И вы все – такие же мудаки».
С получением диплома кандидата медицинских наук моя зарплата увеличилась на целых 10 рублей – одна бутылка самого дешевого коньяка стоила 8 руб 12 коп.
Через генерала КГБ, милейшего и мягчайшего дяди моей жены, который обожал шахматы, но довольно слабо играл в них, я стал оформляться врачом посольства СССР в дальнем забугорье. Мне были предложены – Индия, Новая Зеландия и Нигер. Господь прошептал мне: «Бери Африку – там твоё будущее».
Первым на жаркий8 континент отправился я.
В отделе кадров мне навязали два «подарка»: «Ты по-английски говоришь. Вот – под твою ответственность».
Первым подарком была Ирина, обладательница сильно заштукатуренного прыщавого лица, дочка какого-то маститого работника МИДа СССР, выданная за самого молодого дипломата посольства СССР в Ниамее Сашу Р. Эта безгрудая и костлявая жена Александра была выпускницей МГИМО; с первого момента знакомства в ней чувствовалось – бабенка капризная и вздорная. Весь долгий перелёт от Москвы до Дакара она мучила меня какими-то МИДовскими сплетнями, которые мне, обыкновенному совку, было просто не понять.
Вторым «подарком» были три наших технических кгбэшника, которые ни слова не знали ни по-английски, ни по-французски.
Наконец миновала ночь, и рано утром мы приземлились в Дакаре. Вот она, Африка!
Нас поселили в сказочном отеле «Меридиан» на берегу океана. Породистая Ирина панически страшилась говорить на английском языке, которому её долгое время обучали в МГИМО:
– Слава, попроси их разбудить меня в 6 вечера.
– Ирина, ты же в тысячу раз лучше меня знаешь английский!
С кгбэшниками не было проблем:
– Мужуки, я смотаюсь, посмотрю город, ага?
– Вали! – ответили мужуки.
На базаре Дакара я рыскал в поисках сувениров. Меня в Москве натаскивали: «Чёрные торговцы с туристов запрашивают втридорога. Ты сразу предлагай свою цену – в два раза ниже». По всей видимости, торговцы сувениров быстро раскусили нехитрую тактику русских туристов – и стали просить за свои деревяшки, вымазанные гуталином (под эбеновое дерево!), в пять раз больше. Я купился – приобрел какой-то кусок тяжелой чурки за десять долларов.
Сенегал – мусульманская страна, а рынок в Дакаре – классический восточный (в данном случае – африканский) базар. Горы товаров. Горы пряностей. Горы сушёных кузнечиков.
Доброжелательные торговцы – такого никогда не встретишь в России. Торговля – это не «купля-продажа», это социальное общение. Нельзя отваливать за интересующий вас товар немедленно запрошенную сумму денег – этим вы оскорбите продавца, потеряете его уважение. Продавца нужно поприветствовать, спросить о том, о сём, потом спросить цену товара… потом опять про то, про сё… потом поторговаться.
– Салам алейкум, почтенный Саид!
– Вагалейкум салям, досточтимый.
– Как ваше драгоценное здоровье?
– Моё презренное здоровье хорошо, слава Аллаху!
– Как ваш папа… мама… дети… скотина… жён?
– Слава Аллаху! Между прочим, сколько стоит этот кусок дохлятины?
– Этот царственный барашек стоит 300 франков за 1 кг.
– А как процветает ваш бизнес? Как то…? Как сё…?
– Слава Аллаху!
– Я могу вам предложить 100 франков за 1 кг.
– Бла-бла-бла…
– Ну, максимум 220 франков…
– Дон л’аржан! (Давай деньги!)
Нет, россияне, вы должны посетить африканский базар!
Кстати, на базаре у вас могут запросто свистнуть из кармана кошелек, но вот если поторговались с бродячим торговцем и сошлись в цене, например 100 франков за корзину апельсинов, вы можете дать ему 500 франков и спокойно ждать, когда он принесет вам сдачу. Не помню случая, чтобы кто-то удрал с моими деньгами. Так было в 1974 году. Не знаю, что сейчас с нравами на этих базарах.
Я слонялся по базару, жадно пожирая глазами невиданное до этого зрелище. Прохожу мимо очередной лавки и чуть задерживаю свой взгляд на разложенных товарах – хозяин моментально бросается ко мне:
– Спаниш? Ноу? А-а-а…! Саша! Заходи!
На базаре всех русских торговцы окрестили Сашами…
В Африке в ту пору русский знали дольно много африканцев. Наш дипломат в Дакаре рассказывал:
– Тут в одном магазине наши рыбаки покупали что-то, а потом заторопились к выходу. Один рыбак принялся что-то с интересом разглядывать. Ему приятель кричит: «Вась, пошли… Брось ты тратить деньги – хуйня это!» Сидящая за кассой высокая представительная африканка поворачивается и говорит: «Ну, почему же хуйня – очень хорошая вещь».
Я вернулся из Дакара в отель на берегу океана с темнотой. Ирина читала книгу около бассейна, а кгбэшников не было видно ни в номере, ни в баре. Я обнаружил моих «специалистов по сельскому хозяйству» в ресторане, где гремела музыка и выступал сенегальский балет – там «топлесс»-девочки демонстрировали своё искусство крутить титьками в разные стороны.
– Ребята, кто за всё это, – показал я пальцем на уставленный винными бутылками стол, – будет платить?
– Доктор, верь нам – «Аэрофлот» платит за всё!
Да, это было золотое время, когда во время пересадки «Аэрофлот» оплачивал проживание в отеле типа «Меридиан» и трехразовое питание с вином. Виски, правда, не оплачивали.
– Летаем только самолетами «Аэрофлота»! – проорал я. – Наливай!
Потом мы с «мужуками» танцевали с девочками из сенегальского балета…
Я присел перевести дух у бассейна.
– Месье, угостите меня пивом, – обратилась ко мне довольно смазливая лиловая девочка. Шестым чувством я угадал в ней представительницу древнейшей профессии. «Так вот они какие!» – сердце моё затрепетало. Сделав вид пресыщенного богатого француза я спросил:
– Сколько же ты берешь за свои услуги?
– Труа миль франк. («Двенадцать долларов!» – быстро прикинул я в уме).
– Неплохо…
– Но я делаю всё, – быстро вставила девушка.
– Прекрасно… но как-нибудь в другой раз! – я попросил гарсона принести ей пива и опять ринулся в пляс с танцовщицами балета.
На следующее утро мы покинули Сенегал. Лиловенькие девушки ворковали над нами, а динамики роняли какие-то неземные названия: «Мадам э месье, ну завон арриве а Уагадугу… Бобо-дуоласо… а Ниамей…»
4. Ниамей, Нигер
Если воздух Дакара запомнился мне жарким – липким – гниловатым, то воздух Ниамея был сухим и пугающе жарким – плюс 46 градусов по Цельсию в тени!!! В машине было невозможно открыть окно – рот моментально пересыхал, и наступало удушье.
Мне отвели квартиру, где окна не имели стёкол – только жалюзи. От предыдущего доктора мне досталась собака по кличке Бим – волк, уменьшенный в два раза. Жуткий расист – прыгал на черных до уровня глотки, но только пугал – никогда никого не укусил. Идеальная собака. Мы ходили с ним пешком по берегу Нигера, переправлялись на другой берег на лодке и возвращались по мосту. Лодочник всегда дрожал от страха:
– Месье, если ваша собака меня укусит, я тот же час умру.
В первый же вечер меня потащили в бар отеля «Терминюс», находившийся в десяти метрах от моего дома. Там были та-а-а-акие шикарные проститутки, что я писал в Москву: «У местных проституток умные и одухотворенные лица профессоров. У некоторых наших профессоров тоже лица проституток… но не африканских – вот досада-то!»
Когда-то в армии я простучал многие часы в домино, а в посольстве СССР в Нигере все советские люди – от последнего коменданта до посла – убивали многие часы своей жизни в этой отупляющей игре.
Ещё мы пели… Любимая песня посла: «Ты ж мене пидманула».
Как врач, я пользовался, вероятно, наибольшей свободой передвижения. Меня знали во всех магазинах, лавках, ресторанах и барах маленького городишки. Я мог поесть-попить и сказать хозяину:
– Простите, я забыл кошелёк дома – занесу деньги завтра.
– Иль нья па де проблем, месье! (Нет проблем, месье.)
Если я обнаруживал случайно приглянувшуюся мне золотую безделушку в золотой лавке, я брал её со словами:
– Покажу жене, ага? – никогда не было возражений.
Но вот приехали русские футболисты. Мне поручили показать им город. Я провел одну группу футболистов по золотым лавкам – тогда грамм золота стоил 1 доллар США. Вернулись в отель. Другая группа спортсменов загорелась пошарить по лавкам. Пошли. Пошарили.
Сначала один хозяин золотой лавки мне говорит:
– Месье, один из ваших людей взял у меня кольцо и не заплатил…
Потом другой:
– И у меня…
Спортсмены спокойно говорят:
– Да мы даже знаем, кто эти кольца взял…
Быстро идем в отель. Говорю тренеру:
– Ребята должны извиниться под соусом: «Мы думали, что запрошенная цена включала и эти кольца» и заплатить за кольца.
– Ок…
Возвращаемся в золотые ряды. Меня встречает третий торговец со словами:
– Месье, у меня золотые вещи пропали!
– ??? – обращаюсь к спортсменам.
– Ага! – говорят…
– Платите!
– Доктор, вы уж послу не говорите… – просит тренер.
– Поздно, завтра весь город будет знать.
– Отправить их всех на нашу базу отдыха на берегу Нигера и держать там до отлёта самолёта, – распорядился посол.
В Ниамее врачевал хирург с Украины Полинкевич:
– Слава, я тут встретил чёрного парня, который работал в нашей миссии в столице Мали Бомако. Тебе «бой «не нужен?
«Боя» звали Мусса. Он был хороший работник, но не имел жены.
– А что ты один? – спросил я Мусу.
– Денег нет купить жену.
– Сколько стоит жена?
– Стоимость мешка риса… – «Сорок долларов», – прикинул я.
Муса действительно был старательный парень – я купил ему жену за 40 долларов.
Вместе с супругами Полинкевичами по линии Красного Креста СССР в Ниамей приехала работать молодая женщина педиатр из Воронежа. Наш чёрный посольский шофёр Муса, с которым у нас были чудесные отношения, сказал мне:
– Доктор, французские женщины иногда спят с чёрными мужчинами, но никогда не спят с садовниками. Ваша доктор спит с садовником – нехорошо.
Воронежская докторица забеременела. В мусульманском Нигере аборты запрещены, она стала отпрашиваться у посла домой на месяц. Я сказал ей:
– Коллега, зря вы так… Мы бы всё организовали тихо и мирно – у меня хорошие отношения с польским хирургом, который устраивает такие дела нашим посольским женщинам. Из отпуска в Ниамей она уже не вернулась.
Прибыл к нам новый шифровальщик. Он хорошо играл в волейбол и имел медаль «20 лет безупречной службы в КГБ». Через год он сбежал в США. Почему я тогда не сбежал?
Одним из самых замечательных развлечений для всех нас был «Гран марше» – «большой рынок», который все наши сотрудники звали «вонькой», но все мужики и женщины, включая жен дипломатов – кроме, пожалуй, жен посла и советника – закупали там старые вещи, завезённые из США по линии «Ненужное старьё для нищей Африки». По цене 1 доллар за штуку барахла можно было найти что-нибудь вполне приличное. Поляки отправляли в Польшу ящики линялых джинсов – самый писк! Я помню, что детские шерстяные свитерочки носили по очереди все трое наших детей. А уж индийские кофточки, рубашки и брюки мы там закупали охотно… Это можно было понять, учитывая, что моя (высокая!) зарплата составляла 500 инвалютных рублей (что-то под 650 долларов США), а у других сотрудников – недипломатов была много ниже. Тем не менее, технические работники успевали за год накопить на «Волгу», тогда как я не смог собрать даже на «Жигули». Посол просил меня проверять холодильники сотрудников: «Люди экономят на здоровье…» Я обнаружил, что макароны, которые я брал своей собаке, охотно покупали жены наших сотрудников.
Походы на рынок – весёлое развлечение. Вот наши женщины просят меня помочь им поторговаться при закупке фруктов и овощей:
– Почём пучок редиски?
– 50 франков. (20 центов)
– А поркуя 50 франков? В прошлый раз было 40?? Слава, скажи ему, пусть отдает по 40! – я доплачиваю из своего кармана дискутируемые 4 цента.
Приёмы в посольстве СССР в Ниамее проходили довольно интересно – было много вкусной жратвы и вдоволь выпивки. Посол разрешал мне для пользы дела приглашать медицинскую общественность города – польских врачей и полковника медицинской службы французской армии. И поляки, и француз на халяву всегда набирались прилично. Один поляк как-то основательно накушался на приёме, но всё-таки напросился ко мне домой для продолжения. Тут он спёкся и уснул на стуле. Ко мне заглянул чёрный сосед по дому – я затащил его с его красавицей женой для чуть-чуть выпить. Нашу выпивку скрасила лужа, побежавшая из-под поляка к выходной двери, – соседка хохотала до икоты.
Советские дипломаты во время приёма не пили – работали. Но когда иностранцы убирались восвояси, то тут уж мы брали своё. Пили, пели, танцевали… Уже упомянутая Ирина однажды так набралась, что выдала своему мужу:
– А ты – вали, у тебя не стоит!
Если честно, то мне как-то даже стало жалко – не Александра, а Ирину: трудно представить себе мужика, у которого бы на её костляво-прыщавое существо – я не говорю «встало» – даже что-то пошевелилось.
Мы хорошо дружили с польскими врачами. Когда Марек Брониковский и его жена-француженка Мишелин приходили к нам, я ставил на стол литровую бутыль виски, сигареты, минеральную воду «Перье» – моя доброта объяснялась очень просто: все напитки и сигареты мы получали беспошлинно, то есть в три раза дешевле, чем в магазинах города. Я и жена пили мало, но поляк и француженка не уходили, пока бутылка не становилась пустой. Частенько где-нибудь в час-два ночи Марек говаривал:
– Слава, ну пийдем до «хи-фи»!
«Хи-фи» – это единственный ночной клуб в городе, где можно было потанцевать. И мы отправлялись туда на машине, которую Марек вёл, что называется, на «автопилоте». Обратно шли пешком. Чудесные безопасные времена в Африке…
5. Порнографическая хирургия
Приятель мой тогдашний, Миша Давыдов, говаривал:
– Это не хирургия, а порнография какая-то… – имея в виду дурное выполнение хирургической операции кем-либо.
Позже я открыл, что порнографической может быть названа не только выполненная «через задницу» операция, порнографическими были и некоторые наши профессора, целые больницы, система подготовки отечественных врачей, да и вся наша жизнь в СССР частенько смахивала на порнографию.
Про всю порнографию нашей советской жизни и советской медицины и писать-то – даже под интригующим названием «Порнографическая хирургия», достаточно скучно, а уж читать-то – тем более. Но это совсем не одно и тоже…
6. Мои евреи: первое падение
Вот Мотыле любит Риву,
Но у Ривы отец раввин.
А раввин говорит часто
И всегда об одном:
«Ей нужно большое счастье
И большой дом».
Так жалко, что сердце ноет,
Воет, как паровоз,
Ведь если у Мотыле есть что большое,
Так это только нос…
Иосиф Уткин
Глупо отрицать тот печальный факт, что в молодости мне больше всего хотелось просто жрать и, грубо говоря, физического женского тепла.
На новогоднем вечере медицинского училища толстушка Татьяна завлекла меня своими многообещающими глазами. Я стал высчитывать: «Татьяна живет у магазина «Москва» – в случае фиаско я доберусь до дома за десять-двадцать минут».
Меня в тот вечер очень красиво «лажанули». После первого поцелуя на лестничной клетке моя толстушка тяжело задышала и жарко прошептала мне в ухо:
– Пошли ко мне.
«Во даёт!» – успел я только помыслить, а Татьяна уже ключом открывала обитую чёрным коленкором дверь и таинственным жестом пригласила меня следовать за ней.
В прихожую из комнат доносились лишь звуки телевизионного концерта. Едва я снял своё на «рыбьем меху» пальтишко, дверь отворилась и нам открылось нечто, что по моим убогим представлениям могло конкурировать только с пещерой сорока разбойников из восточной сказки про Али-бабу.
Это была приличных по московским понятиям размеров комната, забитая на 90 % её площади добротной и красивой мебелью – столами-столиками-креслами-стульями-диванами и полными всякой ценной всячиной шкафами, все стены комнаты были укутаны коврами и гобеленами с картинами и часами поверх них. Центром комнаты был стол со скатертью-самобранкой, уставленной необыкновенными яствами: сервелад-сыр-с-большими-дырками-севрюга-чёрная икра-икра красная-мясо-мясо-мясо… Свет огромной хрустальной люстры только частью утопал в сказочных узорах мягких ковров, другая часть его отражалась от бесчисленных хрустальных ваз, фужеров-бокалов-рюмашек и, преломившись через золотое-рубиновое-или-просто-водочное содержимое последних, лениво поблескивала на мельхиоровых вилках-ножах-ложках… Как-то сразу мучительно захотелось просто сесть и пожрать всего этого великолепия.
Руководящим и интеллектуальным центром небольшой семейной компании являлась высокая брюнетка с классическими чертами лица и умными спокойными глазами.
– Танюш, проходите к столу, – после танцулек-то есть хочется. А это, наверное, Слава?
Она протянула мне свою ладонь с красивыми пальцами, украшенными многочисленными кольцами и перстнями.
– Мама, он мне всю дорогу рассказывал про Шолом Алейхема, читал Багрицкого. И ещё Уткина про какого-то там Мотыле… – закладывала меня Татьяна своей мамане.
Потом она повернулась ко мне:
– Моя мама – учительница литературы.
– Да-а-а? – недоверчиво пропела мама. – А вы что – еврей?
«Вот он – момент истины…» – подумал я и проглотил слюну. Но мне так хотелось жрать, что я не смог обмануть ожиданий литературной мамы и тут же продал своих русско-татаро-монгольских предков:
– Квартерон…
Через несколько дней Татьяна поймала меня в коридоре между занятиями:
– Приходи с друзьями в пятницу на обед – мама пригласила. Предки до воскресенья уезжают на дачу – на этот раз я вознагражу твои желания.
Я звоню своему приятелю Юрке с фамилией Бабьяк, реально отражающей не только его сексуальную ориентацию, но и основной стимул к жизни:
– Юрка, живём! Имеем хату с пятницы на субботу! Интеллигентнейшая еврейская семья ищет мужа для своей дочери – я вхож в дом на покушать с правами потенциального жениха. Небольшое осложнение – нужны доказательства моей принадлежности к хорошему еврейскому обществу. Бабьяк, в обмен на моральную поддержку, я тебе и твоей даме – кто там у тебя сейчас? – гарантирую не только отдельную комнату на всю ночь, там хо-ло-ди-и-ильник ломится от жратвы!!!
– Но у меня Ирина – она из старинного русского дворянского рода.
– Чувак, о чем ты говоришь? Твои древние предки никогда не были расистами. А уж эти – вообще приличные люди: папа директор гастронома и мама со знанием литературы, ничего общего с антимонархическими эсэровскими евреями-террористами. Ты там сделаешь пару аккордов на пианино «Берштейн», споёшь им про Дуверлея-с-Доротеей – мама-с-папой заплачут навзрыд!
Юрка превзошёл мои ожидания. В какой-то момент я даже стал опасаться, что учительница литературы, очарованная приведённым мной еврейским вундеркиндом, никуда не поедет, и опять я буду вынужден утолять свой сексуальный голод только за счёт перераспределения крови от таза к желудку.
Как же мне было прервать явный перебор Бабьяка?!
Рояль весь был раскрыт,
И струны в нём дрожали,
Как и сердца у нас
В гостиной без огней…
Тут я вспомнил о коробке из-под сигар, набитой оловянными солдатиками, подаренных мне Юркой.
У Бабьяка было хобби, которое по силе своей даже перебивало любые его сексуальные порывы, – оловянные солдатики! Юрка изучал по старым книгам формы солдат европейских армий эпохи наполеоновский войн, сам рисовал воинов различных рангов, лепил формы и отливал солдатиков из олова, а потом терпеливо раскрашивал их. Он подарил мне с полусотню таких солдат несколько часов назад.
Ну, пианист, погоди…
В самый разгар затянувшегося вечера, когда мамин музыкальный восторг достиг уровня близкого к сексуальному возбуждению:
…Помнишь ли, милая,
Ночи весенние,
Белых акаций
Гроздья душистые…
Я раскрыл сигарную коробку, где на белой вате сверкали красками гусары-кирасиры-и-гренадеры:
– А сейчас, ещё одно чудо Бабьяка!
Юрка тут же захлопнул крышку пианино, а маманя свирепо зыркнула на меня своими очаровательными глазами и приказала мужу:
– Надо одеваться!
Содержимое холодильника директора мясного магазина, орошаемое шампанским, переселялось в наши ненасытные желудки… Сытость убаюкивалась великолепными музыкальными вариации Бабьяка и блеском его оловянных воинов.
В этом хрустально-ковровом логовище было что-то до такой степени противоестественное… Но зато какие это были солдатики!
