Читать книгу: «Я обрёл бога в Африке: письма русского буш-хирурга», страница 38

144. Рогатые души церковников против убийц в белых халатах

На форуме сайта Бориса Горелика по ходу разговора на тему «Медицина в ЮАР: государственная и частная» вдруг разгорелся типичный русский срач (другого слова не могу подобрать) на тему, скажем: «Даже церковь против прививок»… Притянули за уши какой-то фильм…

Вот отпор одного из участников форума по этому поводу:

«…о фильме, собственно… Он снят «православным» режиссером и спонсирован церковью. Все свидетельства и «доказательства» в нём можно в целом охарактеризовать как безграмотный бред. Это всё проявление одного и того же – разгула идиотизма: шоу Малахова на центральном телевидении, Чумаки и Кашпировские, экстрасенсы и целители на каждом углу… Церковь, когда начинает вещать на медицинские темы, от вышеупомянутых «целителей» ничем не отличается – всё вместе это называется мракобесием…»

Я прекрасно знаю о бесполезности просвещения участников такого рода дискуссий, но поскольку я был зачинателем темы «Медицина в ЮАР: государственная и частная», мне пришлось сказать пару слов…

* * *

Как говорят у нас в Полоквановке:

– Hi! Всему спорящему сообществу…

Несколько замечаний по ходу спора.

Первое.

Не совсем понятно, какое отношение имеет разгоревшийся российский научно-православный кухонный диспут о вреде прививок к теме «Медицина в ЮАР: государственная и частная».

Второе.

На эту тему есть гораздо более приличная видео-конференция, условно назовём её так, по адресу:

Vaccination – The Hidden Truth refuse vaccination.

How vaccine damage can be evaluated and…

45 min

http://video.google.com/videoplay?docid…2913965744

У меня есть подозрение, что обсуждаемый на русском сайте «фильм православного режиссера, спонсированый РПЦ» есть компиляция идей, подобранных в англоязычной части Интернета.

Очевидно, что успех современного медицинского сервиса зависит, помимо всего прочего, и от уровня образования… нет, скорее – культуры клиентов, то есть потребителей этого сервиса, которых в быту принято называть нашими пациентами…

Медицина ныне стала не только дорога, как и всякий другой овёс нашей жизни, но и сложна неимоверно – без тщательной подготовки не всякий врач сходу даст ответ на заковыристый вопрос обывателя, полазившего по Интернету.

По Интернету много ходит всякой бредятины типа «вакцинация таит опасность внедрения ДНК коровы в ДНК вакцинируемого ребёнка с получением рогатой человеческой души»…

На всех душевнобольных родителей объяснений не напасёшься.

Бывают ли осложнения вакцинации?

Разумеется, бывают.

Осложнения прививок могут случиться как в руках личного врача, скажем, Президента США, так и в руках академика по вакцинации с мировым именем.

Однако статистически мировой «доход» от вакцинаций в миллионы раз превышает «расход».

Понятно, что родителям ребёнка с осложнениями вакцинации наплевать на статистику – у них боль за своё кровное чадо.

Их необходимо понять, и всем миром нужно попытаться помочь им в их несчастье.

Статистика неприменима к каждому отдельному пациенту.

В термин «культура пациента» входит понимание им того факта, что любое вмешательство на теле человека несёт в себе ту или иную долю риска. Любое!

Это нужно понимать, а не кликушествовать.

Третье.

Нынешние священники всех конфессий порой лезут в дебри нашей жизни, для понимания которых у них просто ни образования, ни мозгов не хватает. Отцы РПЦ всех уровней после долгих лет отлучения от социальной жизни российского общества довольно часто допускают ужасающие ляпсусы.

IMHO, их нужно перед выдачей дипломов годик на воде и хлебе держать – зажрались.

145. В научной карете прошлого далеко не уедешь

Анатолий Иваныч Пирогов – парень из костромских лесов, прихвативший кусок войны в роли военного фельдшера – использовал для завоевания своего места под небом Москвы любые средства. Все хлебные места в НИИ Онкологии основатель учреждения Н.Н. Блохин раздал своим землякам из Нижнего Новгорода и прихлебателям. Пирогов жаждал быть прихлебателем, но Блохин им брезговал.

«Мы пойдём другим путём!» – сказал Пирогов. И пошёл на грязную работу секретаря парткома института. Против такого самоотверженного поступка Блохин устоять не смог, но сплавил новоиспеченного доктора наук Пирогова с глаз долой в МНИОИ им. Герцена, где освободилось место заведующего отделением торакальной онкологии. Но через 5 лет в том же институте освободилось место директора⁶⁹. И всесильный Блохин направил туда своего любимца профессора Б.Е. Петерсона. Петерсон принял место с условием, что оттуда уберут Пирогова, которого он терпеть не мог.

Пирогова вернули в ВОНЦ АМН СССР на роль заведующего отделением торакальной онкологии с наказом забыть свои замашки «зам. директора по науке» и тихо-смирно пахать своё хирургическое дело.

Я вернулся из Нигера, одарил Пирогова визитом преданности: пополнил его коллекцию колющего-и-режущего оружия парой туарегских мечей, а в ларец украшений его супруги бросил несколько побрякушек дешёвого золота Сахеля. Пирогов представил меня профессору Н.Н. Трапезникову, правой руке Н.Н. Блохина по кадровым вопросам:

– Вот… человечек…

Так я и получил скромное место младшего научного сотрудника отделения торакальной онкологии ВОНЦ АМН СССР. С Пироговым мы договорились, что я буду работать над докторской по комбинированному (лучевому и хирургическому) лечению рака пищевода. С энтузиазмом я принялся за работу.

Однако Дима Ширин, мой приятель со студенческих лет, охладил мой пыл:

– Ты потише со своим пищеводом… Пирог твой по приходу прооперировал несколько больных раком пищевода, чуть ли ни все они благополучно врезали.

Блохин стал смотреть на Пирога косо.

Вскорости после моего начала работы в Центре Пирогу дозволили съездить в США – посмотреть и поучиться. После него в те же края поехал сам Блохин.

Американцы спросили Блохина:

– А как у вас с хирургическим лечением рака пищевода?

– Да так же плохо, как и везде, – ответил Блохин.

– Ка-ааа-ак?? – с деланным изумлением ахнули американцы, – А ваш профессор Пирогов тут докладывал, что он получил 40 % пятилетней выживаемости после операций⁷⁰…

За такое перенесённое в США унижение Блохин долго топтал ногами Пирогова на утренних конференциях и требовал представить клинические доказательства на Учёном совете Центра. Пирогов попытался представлять данные МНИОИ им. Герцена, на что резко возразил профессор Петерсон: – По какому праву материалы моего института представляет сотрудник ВОНЦ???

Привычка директора ВОНЦ АМН СССР топтать профессора Пирогова перенеслась и на меня – «человечка Пирогова». Следует отметить огромное отставание СССР как в развитии материально-технической хирургической базы, так и в подготовке хирургов – только отдельные клинические центры страны имели более-менее приличное современное оборудование, а единицы блистательных отечественных хирургов не могли улучшить плачевное положение хирургической службы в целом по стране.

При строительстве Онкологического научного центра Блохин уделял большое внимание исследованиям нехирургических методов лечения рака – химиотерапии и лучевой терапии. Такая однобокость привела к отставанию Центра по сложной хирургии рака. Сам Блохин считал себя большим хирургом и нетерпимо относился ко всем, кто пытался освоить области хирургии, в которых академик не успел блеснуть. Было не совсем приятно наблюдать разносы, устраиваемые Блохиным, например, доктору Итину – единственному хирургу Центра, выполнявшему сложнейшие операции по поводу рака поджелудочной железы.

У меня были основания считать Блохина довольно неважным хирургом – я изучал архивы Центра и протоколы аутопсий умерших после операций, в том числе и после операций звёздного академика.

Каждый хирург в глубинах своей души хранит в мельчайших подробностях все свои неудачи – успехи запоминаются лишь в общих чертах. Часто помним мы и имена загубленных нами пациентов… Больной Паткин поступил в наше отделение по поводу рака пищевода небольшой протяжённости. В соответствии с условиями проведения исследования он попал в группу чисто хирургического лечения, и я включил его в список операций в один из дней.

На утренних конференциях Блохин пробегал глазами длинный список запланированных операций и выдёргивал хирургов доложить того или иного больного. Понятно, что особой чести удостаивались хирурги, поставившие в список сложные операции.

Больному Паткину планировалось удаление поражённого опухолью пищевода и замещение его длинным (32 см) трубчатым стеблем, выкраиваемым из большой кривизны желудка. Такие операции выполняли в три этапа – сначала оперировали на животе для подготовки желудка к замещению пищевода, потом открывали грудную клетку для удаления поражённого опухолью пищевода и помещения в его ложе желудка, а завершали хирургическое вмешательство на шее – для соединения остатков пищевода с желудком; на всё про всё уходило до 6 часов.

Блохин выдернул меня на трибуну:

– А почему не лучевое лечение?

– Н.Н., на сегодня в мире ещё никто не доказал, что лучевой метод лучше хирургического. Мы проводим запланированное исследование по сравнению всех трёх методов – лучевого, хирургического и комбинированного лучевого-и-хирургического. Больной был рандомизирован в группу чисто хирургического лечения.

После нескольких выпадов Блохин заключил:

– Ну, ладно – завтра доложите.

У меня в ассистентах был нынешний директор Онкологического Центра России, академик всех академий страны, профессор Михаил Иванович Давыдов, который тогда для нас был просто Миша, а для всех обожавших его женщин Центра ещё проще – «Михасик».

Операция эта была у меня достаточно отработана, и всё шло довольно гладко. Однако в хирургии не бывает «простых» операций, бывают «сложные» осложнения. На заключительном этапе операции мне захотелось дополнительно укрыть 64-сантиметровую линию механических швов на желудочном стебле кусочками сальника…

Лучшее – враг хорошего! Я проколол внутриорганную артериальную ветвь – в стенке стебля быстро развилась гематома, потом посинел и сам стебель. В результате замещение удалённого пищевода не состоялось – операция была завершена с выведением остатков пищевода на шее и питательной дыркой в желудок на животе; теперь восстанавливать пищевод у больного можно было только толстой кишкой примерно через полгода.

На следующий день Блохина при входе в Центр уже поджидали его прихлебатели с сообщением об осложнении у «человека Пирогова».

На конференциях Центра председательствовали три человека – три «Николаича»: сам глава нижегородской медицинской мафии Николай Николаевич Блохин, нижегородец Николай Николаевич Трапезников и костромчанин Вадим Николаевич Герасименко (безвредный выпивоха – сын известного в прошлом профессора, про которого острый на язык Михасик говорил: «Природа отдыхает на детях»). По команде Блохина: «Ату его!» – любого проштрафившегося хирурга начинали есть поедом три Николаича и все, кому не лень, из зала. «Герою» такой конференции сочувствовали: «А, у тебя сегодня сексуальный день?» Отбиваться было бесполезно и даже неприлично, полагалось только «крякать» от удовольствия. По этому поводу молодые сотрудники говаривали: «На такие конференции нужно идти не с тремя мудрыми головами, а с тремя жопами – быстрее отделаешься».⁷¹

Понятно, что хирурга, допустившего осложнение, не следует гладить по головке. Однако в тот день Блохин, в общем-то, личность, несомненно, выдающаяся, повёл себя не очень прилично:

– Нужно применять пластику пищевода толстой кишкой!

– Н.Н., у меня нет большого опыта этого способа пластики…

– Выходите больного, пригласите меня – я вам покажу! – декларативно заявил звёздный академик.

Никто в зале не знал, что из 12 больных, которым Блохин давным-давно сделал пластику пищевода толстой кишкой, умерли 9 больных – 75 % смертности!

Понятно, что мне пришлось отменить свою поездку с докладом на какую-то конференцию – в кои-то веки мне выпала такая участь – и заняться выхаживанием больного.

Паткина я выходил и в один из дней пошёл к Блохину:

– Н.Н., больной готов к операции…

– Хорошо, вносите его в операционный список на завтра, – отреагировал старец.

Ассистировали Блохину мы с Давыдовым. Бог наказал академика за его манеру измываться над хирургами. На колупание старика с толстой кишкой было жалко смотреть. В результате планируемый для замещения пищевода сегмент толстой кишки приобрел такой же синий цвет, в который несколько недель назад был окрашен сотворённый мной желудочный стебель…

Я бросил академику спасательный круг для почётного выхода из дерьмового положения:

– Н.Н., давайте мы закроем живот – кровоснабжение в кишке улучшится за счёт развития коллатералей. А потом мы больного опять возьмём на операцию.

Меня горячо поддержал Михаил Давыдов, академик принял спасательную палочку-выручалочку, сказал нам, чтобы мы закрывали живот, и ушёл.

Больше мы не напоминали академику про этого больного. Больной Паткин не дожил до третьей операции – у него очень быстро появились обширные метастазы на шее, он умер жестокой смертью…

146. Хирургическая поэма-1

Вся моя писанина была предназначена только для медицинского люда – хирургов, врачей, студентов, поэтому я не стеснялся применять медицинскую, и даже более – очень специфическую хирургическую терминологию. Принимая решение о передаче своих текстов на суд простых грешных людей, я пробовал адаптировать текст, но получается ерунда на постном масле. Мне кажется, что общее впечатление о нашем хирургическом труде, о психологических бурях в наших душах вы сможете уловить и без адаптации. Передача таких специфических текстов обывателям преследует цель помочь представителям общества понять сложность нашего труда – без этого понимания они не смогут правильно судить нас в процессе осуществления контроля нашей деятельности.

* * *

Сейчас я переосмысливаю ситуацию – всё ли я правильно сделал?

Такие больные не только становятся частью нашей профессиональной жизни – мысли о них не покидают нас ни днём, ни ночью… Вот это – составная часть ответа на вопрос: «А что такое – быть хирургом?» – из таких случаев и получаются непрофессиональные книги о боли нашей профессии. Если не ошибаюсь, Амосов на одном клиническом случае свои «Мысли и сердце» написал…

Начиналось это так:

До Полокване оставалось около 60 км, когда мне позвонил Тхлелане:

– Слава, ты где? У меня тут больная после MVA (moto-vehicle-accident – дорожно-транспортное происшествие). Она была в пятницу в приёмном отделении провинциального госпиталя – её отпустили домой. Сейчас у неё острый живот. Родственники не хотят госпитального врача, они просят только частного хирурга. Я не хочу её оперировать. Ты сможешь? Медицинской страховки у неё нет – они платят наличными.

– Хорошо. Но мне ещё примерно час ехать. Если они согласны ждать, то организуй анализы крови, гемотрансфузию и в/в жидкости.

Красивая чёрная женщина 40 лет. Сегодня – день 6 после аварии. С первого взгляда стало ясно, что в животе катастрофа. Зловещая отёчность подкожной клетчатки брюшной стенки не сулила ничего хорошего. Мужественная женщина старается улыбаться… Среди её родственников – две медсестры.

Явно горячо любящий её муж…

– Доктор Рындин, мы хотим, чтобы вы её оперировали. Сколько это будет стоить?

– Я сегодня не дежурю, поэтому я могу быть вашим частным врачом. Вам придётся заплатить частному анестезиологу и моему ассистенту. Всего это составит примерно 2800 рандов (400 долларов) – я вам дам счёт с указанием оплаты услуг по тарифу медицинских страховых компаний. Больную нужно будет положить в частную палату – я не знаю, сколько будет стоить палата, операционная, лекарства. Мне нужно 1,5–2 часа для подготовки больной к операции – переливания не менее двух литров жидкости.

Родственники согласились. Приглашаю частного Джи Пи Питера Шуленберга на роль анестезиолога.

Пообещал сёстрам приёмного отделения и операционной горячую пиццу с кока-колой и уехал перекусить.

Через полтора часа я прибыл в госпиталь с коробками, благоухающими пиццей для сестёр, – больная уже лежала на столе…

Разрезаю кожу – из межмышечных пространств сочится жидкий вонючий гной…

Господи, флегмона брюшной стенки!

Открываю живот – в брюшной полости жидкости нет, но кишки выглядят отёчными…, особенно купол слепой кишки и восходящей. Отбрасываем поперечно-ободочную кишку вверх – в проекции двенадцатиперстной кишки через париетальную брюшину просвечивает масса, явно напоминающая кал…

– Ничего не понимаю… Если повреждена duodenum, то почему кал-то???

Открываем ретрогастральное пространство – поджелудочная железа выглядит целёхонькой…

Мобилизуем слепую и восходящую кишки – там вонючая коричневатая масса…

– Задняя стенка кишки? Где же дырка-то??? Чёрт, не видно дырки… Надо осторожнее, а то мы эту дырку сделаем…

Отвалив печёночный угол в сторону пупка находим небольшую дырку в вертикальной части двенадцатиперстной кишки.

– Олег, мудрствовать в условиях ретроперитонеальной флегмоны не будем. Программа минимум – назогастральный зонд, Т-образный зонд в дырку duodenum, кисетный шов вокруг этого зонда, дренирование забрюшинного пространства через разрез в правой подвздошной области с помещением мягкой латексной трубки позади восходящей кишки, катетер Фолея в тощую кишку для питания, Багота-бэг.

Мест в отделении интенсивной терапии нет… Оставляю больную в обычной палате… Подключичка, парентеральное питание, лучшие антибиотики…

На следующий день поздно ночью (через 24 часа) опять беру больную в операционную: брюшная стенка выглядит много лучше – решаюсь закрыть живот.

Я не люблю назогастральный зонд – для отведения желудочного сока через брюшную стенку ввожу в желудок самый толстый катетер Фолея.

На этот раз мне повезло – образовалось место в отделении интенсивной терапии.

Ещё через два дня опять беру больную в операционную, так как гной сочится через редкие кожные швы.

Появился после отпуска Монсон.

– Игнат, что там говорит наука и Джо'бург по такому поводу?

Игнат сначала предлагает зашить дырку в двенадцатиперстной кишке, а к линии шва подшить петлю тонкой кишки. Мне это не очень по душе. Игнат тут же звонит какому-то профессору в Джо'бург дженерал госпиталь.

Профессор:

– Никаких швов… восполняйте потерю жидкости-солей-белков…

Это мне больше нравится. Мою-мою-мою живот, забрюшинное пространство и брюшную стенку, а потом опять ставлю Багота-бэг…

Ещё через два дня – вновь в операционную. Опять мою… Петли кишок осумковались – я мою только забрюшинное пространство и брюшную стенку. На этот раз, опять-таки не ушиваю живот, а просто закрываю его гидрофильной плёнкой «Грануфлекс», сверху – широкая самоклеющаяся пленка «Опсайт», потом листы «Праймопора»…

Парентеральное питание с первого дня. Imipenem 500 mg i.v. q6h…

Держу гемоглобин не ниже 10,0. У неё альбумин упал до 11 – лью 20 % альбумин по 50 мл каждые 4 часа. Гемоглобин падает через 12 часов – чередую кровь с переливание FFP (СЗП – свежезамороженной плазмы).

В субботу 12.06.2005 (день 9 после первой операции) поверх Т-образного дренажа отошло около 200 мл тёмной крови и сгустков… На обходе присутствует сибиряк Миша:

– Ну, теперь пойдёт… там жёлчь + панкреатический сок разъедают всё…

Я уже не беру больную в операционную – просто с хорошим польским анестезиологом Володей Жаровым я сам каждый день меняю повязку с мытьём живота в отделении интенсивной терапии.

Сегодня (14.06.2005 – день 11 после первой операции) приглашаю на перевязку своего регистрара и Олега:

– Ребята, она похорошела. Я улетаю в Европу… Перевязки делать каждый день. Живот закрывать не будем – идём на развитие грануляций на кишках, а потом на скин-графт (свободная кожная пластика)… в лучшем случае закроем просто кожу над кишками. Нам нужно, чтобы она выжила – грыжей будем заниматься потом. Обязательно сочетать парентеральное питание с питанием через еюностому. Т-образный дренаж держать до закрытия живота.

Я действительно плохо спал все эти 11 дней. Теперь моя Хильда выглядит хорошо… Я могу улетать. Я верю ребятам – они не подведут.

На другой день после первой операции я вручил родственнице больной счёт на 2800 рандов… В счёте я написал:

– С 8:00 утра 04.06.2005 ваша сестра становится государственной больной – никто из врачей не имеет права предъявлять вам счёта.

Тхлелане встретил меня на третий день и спросил о находках во время операции… Я рассказал.

– Слава, я в тот день был очень усталый… Они тебе заплатили?

Узнав о сумме, которую я указал в своём счёте, он сказал:

– Ты знаешь, сколько с них запросил доктор Райфордт? Не угадаешь… Пятьдесят тысяч рандов!! (1 доллар = 7 рандам.)

В последний рабочий день узнаю, что ответственный за отделение реанимации анестезиолог решил перевести мою Хильду в палату: места в реанимации нужны для критических больных!

Я к нему:

– Дорогой, больная с открытым животом, с огромными потерями жидкости и электролитов через гастростому, дуоденостому, абдоминальные дренажи, с постоянно падающим гемоглобином не может адекватно контролироваться в палате!

– Да-да-да… Если так, то, конечно… – соглашается лиловый конголелзец.

Но я ему не доверяю. Не доверяю я и поляку с русской фамилией Жаров. Я говорю сестре больной:

– У вас хорошие отношения с суперинтендантом Шулумане – поговорите с ним. Скажите, что доктор Рындин просит его поддержки для содержания больной в реанимации.

Получаем поддержку Шулумане…

Для надёжности звоню Маховскому:

– Андрю, больная не выживет в палате – сделай всё возможное, чтобы держать её в реанимации.

В Цюрихе я нескоро отключился от мыслей о работе – наверное, старики не умеют отдыхать. Через день я позвонил Саше Опарину: справился о том, как прошёл его экзамен – «Хорошо!»… а как там моя больная? – «Олег ею занимается».

После это я отключился…

* * *

Прилетел домой в пятницу и после нескольких часов передыха с отмыванием в душе договорился с Олегом вместе посмотреть больную – Олег и доктор Маринга были дежурными в тот день…

Делаем вместе перевязку. Живот покрылся прекрасными грануляциями – можно закрывать лоскутами кожи с бедра. Т-образную трубку из двенадцатиперстной кишки Олег уже удалил, а для сохранения свищевого хода в брюшной стенке вставил дренаж Пенроуза – по нему течёт смесь жёлчи и крови.

– В.Д., я тут абсцесс у неё вскрыл – гноя много вытекло и дренируется до сих пор, – Олег показывает на колостомический мешок, приклеенный к разрезу кожи чуть выше левой большой половой губы.

– …И тут как-то на снимке я выявил плевральную жидкость справа – поставил на пару дней дренаж, по которому эвакуировал около 600 мл коричневатой жидкости, – продолжает вводить меня в курс дел Олег – Во время перевязки выпала гастростомическая трубка; я не стал её вводить вновь с мыслью: «Может, скоро кормить через рот начнём»…

В области еюностомического отверстия поверх зонда для кормления поступает жёлчь.

У больной ежедневный жидкий стул. Мыслю сам себе:

– Похоже, что все отделы ЖКТ проходимы. Почему кровь из зоны дуоденальной фистулы? Хотя выглядит моя Хильда пусть не на все сто, но вполне прилично. Буду присматриваться – сразу всего не охватишь. Олег, Рональд, спасибо вам огромное за больную!!!

Обращаюсь к своему регистрару (он у нас единственный в отделении):

– Рональд, ты теперь понимаешь, насколько поучительно для тебя день за днём наблюдать таких сложных больных – сколько вопросов с множеством неизвестных?

– О, да, доктор Рындин! Между прочим, мы хотим показать вам одну фотографию – она может доставить вам удовольствие… – он начинает колдовать с цифровой камерой. Олег хитро улыбается. Рональд Маринга показывает мне фотографию мордатого парнишки, в котором я с трудом узнаю мальчонку, оперированного нами более десяти раз по поводу осложнений аппендицита.

– Здорово! Поздравляю!!! Камеру сам купил? Правильно, нужно следовать примеру своего папы, доктора Мацеевича, – у него богатейшая коллекция хирургических больных… ну, и у деда – доктора Рындина…

Ведущими беспокойными симптомами первых дней после моего возвращение (я посещал больную весь уик-энд) были постоянная необходимость кислородной маски и неуклонное падение гемоглобина на фоне регулярных гемотрансфузий.

– Нужно проверить свищевой ход от duodenum к коже.

В воскресенье я выяснил, что у нас есть дежурный рентгенолог.

– Слушайте, коллега, мне нужно срочно проверить – нет ли затёка жёлчи в парадуоденальное пространство. Давайте сделаем исследование с гастрографином, а?

– Это не срочное исследование.

– Вы считаете, что для больной с 38-дневным парентеральным питанием вопрос питания не является срочным??? Вы, коллега, сами сколько раз сегодня откушать изволили?

– Если вы настаиваете, звоните нашей заведующей доктору Джета.

Рассказ про доктора Джета – заведующую рентгенологическим отделением со стажем работы рентгенологом один год – занял бы ещё пяток страниц. Не место сейчас…

– Фак ю и твою Джету… – промыслил я и бросил трубку.

– Давай, голубушка, начнём пить по чуть-чуть просто водичку, ага? – говорю Хильде.

После обеда в воскресенье из меня всё-таки и вынули согласие на перевод больной в палату – нужен был лёгочный вентилятор для тяжёлого больного.

В понедельник даём больной гастрографин – контраст заполняет начальные отделы duodenum, виден тоненький усик свища, но никаких затёков.

Во вторник Хильда жалуется на боль в правом фланге живота – там отёчность подкожной клетчатки. Гнойник? Удерживаюсь от пункции… Завтра сделаем КТ живота…

В среду в 12:00 доктор Джета организует часовой митинг сотрудников своего отделения и хирургов – она не может по семейным причинам проходить на такой же наш митинг по средам в 7:15. Маховский просит нас всех быть на этом митинге.

Я уже дважды приходил на этот митинг за 5 минут до назначенного срока – никого из хирургов не было. До начала митинга обращаюсь к поляку, с которым мы делали моей Хильде исследование с гастрографином:

– Слушай, пан доктор, я чувствую, что у больной где-то там абсцесс сидит – мне нужно выбрать наилучшую точку для дренирования гнойника. Давай начнём с ультразвука, а при необходимости сделаем КТ, ага? Поляк:

– Сори, доктор. Сегодня на УЗИ и КТ работает другой доктор.

Подзаведённый, я направляюсь в кабинет, где должен проходить наш учёбный рентгено-хирургический митинг. Появляется Маховский с упирающимся Марчишем Поспишем.

– Андрю, пока другие хирурги на подходе, я хотел бы коротко высказать вам и доктору Джете своё мнение по двум проблемам и услышать ваше мнение.

– Давай…

– Ну, во-первых, мне трудно принять ситуацию, когда хирург приходит в воскресный день к своему осложнённому после операции больному и находит, что больному нужно срочно выполнить то или иное рентгенологическое исследование, а дежурный рентгенолог – вернее, молодой регистрар, считает, что это исследование «не срочное» и отказывается помочь.

Второе, мне представляется, что сложным и тяжёлым больным, особенно после операции, все виды рентгенологических исследований должен делать один рентгенолог совместно с оперирующим хирургом – только в таком случае можно получить надёжную в диагностическом плане информацию.

Меня прерывает доктор Джета:

– Сори, у меня нет времени выслушивать ваши спичи.

– Тогда, простите, мне тут делать нечего, – я поднимаюсь и иду к выходу.

Лицо Маховского багровеет:

– Марчиш, ты тоже можешь идти – мы должны поговорить с доктором Джета.

В тот же вечер меня что-то прямо-таки крутило изнутри:

– Иди, посмотри больную…

Пришёл в палату.

– …А ваша больная в рентгеновском отделении… на КТ…

В КТ-кабинете застаю молодого белого парнишку, изучающего КТ-снимки моей Хильды:

– Доктор, тут что-то очень густое вокруг печени. Это явно не жидкость – гной или сгустки крови…

Благодарю молодого бура и иду в кровяной банк – заказать кровь для завтрашней операции. Звонок:

– Доктор Рындин, ваша больная «гаспинг».

Обычно, если сестра говорит тебе такие слова, можно считать, что твой пациент уже мёртв… Бегу в палату. На бегу звоню дежурному анестезиологу:

– Доктор Чауке, сладость моя, хватай всё необходимое для интубации и лети в палату Т – у меня там больная умирает. Я уже бегу туда.

– Доктор Рындин, у меня больной на столе.

– Доктор, твой больной ещё не заинтубирован? Я тебя долго не задержу.

Прибегаем… В наборе экстренной помощи есть всё для интубации… за исключением сколина.

Бегу в соседнюю палату – там сколина нет, но есть дормиком. Но Чауке возражает:

– Я не могу интубировать больную под дормикомом. Поехали в операционное отделение!

Не ближний свет, но выхода нет – катим кровать в операционную. По дороге доктор Чауке меняет план:

– Поехали прямо в реанимацию.

– Умница! Эхххх, где мои хотя бы 50 лет – отблагодарить девочку… – думаю я, еле-еле переводя дыхание от быстрого бега.

Заинтубировали… В реанимации нет ни одного свободного вентиляционного аппарата… После получасовой баталии переводим заинтубированную больную за 30 км в Манквенг.

Следующим утром с тяжёлым сердцем еду в Манквенг – помирает моя Хильда… Гемоглобин 3,8. Звоню Юдину:

– Гриня, у меня 5 пакетов крови. Я понимаю, что она может остаться на столе, но нам терять уже нечего. Предлагаю в течение часа перелить ей два пакета крови и – вперёд! Мужу я уже сказал, что она может не перенести операции.

Открываем с Олегом правый латеральный канал между XII и XI рёбрами: огромная – на литр-полтора – старая свернувшаяся гематома с уже серыми тромботическими массами + большой абсцесс под правым куполом диафрагмы… никаких признаков жёлчи… Обнаруживаем некроз паренхимы печени с кровотечением в заднем боковом отделе органа.

Моем-моем-моем… Кладу три восьмиобразных кетгутовых шва на специальной печёночной игле с подшиванием двух гемостатических губок «Спонгостан»…

Ещё восемь губок по ходу гематомы… Плюс две больших абдоминальных салфетки… Дренаж Пенроуза…

Таааак, значит: дуоденальный свищ практически закрылся… Гастростома закрылась… Еюностома тоже закрылась… Теперь боремся только с септическими осложнениями. Должна моя тётка выжить. Правда резервов у неё, похоже, не осталось – очень низкий белок крови и альбумин…

Не перевязывал два дня… Вчера, по совету Гриши, обезболил мою заинтубированную Хильду смесью морфин + дормиком и перевязал – вроде как жёлчи нет… Помыл.

Сегодня нашёл её довольно отёчной… Решил наложить трахеостому – завтра.

Шансов у Хильды на выживание мало, но я обещал мужу:

– I am not giving up…

…Хильда умерла через 62 дня после операции…

За восемь с половиной лет моей работы в Лимпоповии я не помню другого такого случая, когда персонал отделения интенсивной терапии, анестезиологи, диетологи, хирурги с таким энтузиазмом боролись за жизнь больного. По моей примерной оценке стоимость такого лечения в частном госпитале составила бы не менее 100 000 долларов. Я несколько раз повторял своему хирургическому резиденту: