Читать книгу: «АПОКАЛИПТО ГЭ»

Шрифт:

Последнему поколению СССР посвящается.

ISBN 978-5-4490-6082-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1

Мы нашли его на дороге. Ева от неожиданности схватила моё запястье, отчего я, водитель с трёхмесячным стажем, дёрнул руль. Видимо, Провидение решило удержать меня от сквернословия, подобно дверцу новенького «рено» цвета Евиного маникюра от близости с торчащим из зарослей бревном.

Если говорить о физической близости, то между мной и Евой её не было. Пятнадцать лет свели некогда безумствующую страсть к бесполому родственному постоянству. Залог его прочности опоясывал наши пальцы обручальными кольцами, а наши шеи – ипотекой и автокредитом. Тем более, Еву недавно сократили, и она уже вкусила прелести статуса содержанки, а это скрепляет брак не хуже тайны совместного убийства.

Конечно, Ева никого не убивала, и я тоже, но на всякий случай, из-под водительского сиденья промасленной ручкой весомой стабильности торчал молоток. Бейсбольную биту я недолюбливаю; при примерно одинаковой убойной силе, хороший молоток всегда заткнёт её за пояс и компактностью, и ценой. Что-что, а уж молотки и женщин я всегда выбирал «что надо»! К тому же, мне, как равнодушному к спорту человеку, спорт пиндосский был ещё и противен; превратить свою водительскую жизнь в ходячую рекламу вражеской культуры для меня, как патриота, – абсолютно неприемлемо!

Домашние тапочки на ногах лежащего на дороге человека, кичились своею непатриотичностью. Верхняя их часть, расшитая в цвета американского флага, оскорбляющим красно-белым плевком рдела на невзрачном холсте русской действительности. Привычная славянскому глазу родная безрадостно – бурая палитра просеки подмосковного соснового бора казалась поруганной иноземной нахрапистой пестротой.

Объехать лежащего я бы не смог, проехать же по нему останавливало врождённое чувство такта. Заглушив двигатель, я вышел из машины. Воздух заполнил лёгкие свежестью майской хвои и непредсказуемостью. Зажатый в ладони молоток придал уверенности моим шагам, а мотивация «быть мужчиной» в глазах супруги плеснула в кровь безрассудной отваги.

Человек не подавал признаков жизни. Волосатые пухлые ноги с бледной кожей между прожилками вен коленями уходили под плотный плащ выцветшего беличьего цвета. Руки, по-покойницки сложенные на груди, торчали из рукавов едва видимыми фалангами холёных сосискообразных пальцев. Плащ, размера на четыре больше необходимого, поднятым воротом скрывал шею и часть подбородка. Чёрная фетровая шляпа, фасона советской партноменклатуры, положенная сверху, прятала лицо. Осторожно приблизившись, я мыском туфли опрокинул шляпу на землю.

Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами! Я инстинктивно отскочил в сторону и рука, сжимающая молоток, непроизвольно взмыла вверх. Сфинктер моего внутреннего «настоящего мужчины» интуитивно сжался. В ноздри ударил резкий запах собственных вспотевших подмышек, извергнувших, как мне показалось, сразу суточную дозу пота. Лежащий человек не шелохнулся, но на его лице появилась робкая улыбка. Похоже, я испугал его не меньше.

– Где я? – голосом мультяшного Весельчака У боязливо произнёс он.

Его круглое добродушное лицо, в сочетании с этим высоким, жеманным, не достойным натурала голосом, вмиг сделали их обладателя безобидным и даже жалким. На мгновение, мой разум перенёсся в детство – перед глазами всплыло лицо Капитана Зелёного, и я поспешил опустить руку, стыдливо спрятав молоток за собой. Демилитаризированное тело расслабилось, и я указал вперёд по направлению дороги:

– Километрах в трёх Софренково, а там, – указав в противоположную сторону, – шоссе. Но до него километров пять.

Мужчина тем временем поднялся на ноги. Я сконфуженно улыбнулся, стесняясь своей природной ссыкливости – двухметровый детина, центнер живого веса, с молотком в руке, и против кого? Пухлый мужчинка лет пятидесяти пяти ростом чуть выше полутора метров стоял напротив, растеряно озираясь по сторонам. Он напоминал Громозеку, только что вышедшего из сортира, в котором не оказалось бумаги; только без растительности на лице и нелепом одеянии. Пожалуй, под плащом на нём ничего не было.

Подошла Ева и поздоровалась с мужчиной. Тот мило улыбнулся и кивнул в ответ. Едва заметная улыбка промелькнула на её лице; не ошибусь, если предположу, что она подумала – «вот ведь, эксгибиционист, хуев!» Признаться, об этом в первый момент подумал и я, но мужская логика против женской отличается умом и сообразительностью, к тому же не такая прямолинейная. Я сразу смекнул – «этот чел, хоть и странный, но точно не извращенец! Точнее, может он и извращенец, но определённо не эксгибиционист. Ареал обитания эксгибиционистов – городские парки, но никак не леса, где в радиусе десяти километров своими причиндами можно пугнуть разве что одинокую зайчиху или, если повезёт, лосиху. Но извращенец, при этом, должен отличаться изрядной везучестью класса enfant gate (баловень судьбы – фр.) как минимум!»

Толстяк, стряхнув с плаща прилипшие иголки, задумчиво уставился на стоящего в нескольких метрах француза российской сборки и многозначительно промычал:

– Что-то пошло не так!

«Если тебя, – хотел было сказаться я, – в домашних тапочках и плаще на голое тело, находит случайный водитель на безлюдной лесной дороге, в семь тридцать утра субботы – естественно что-то точно пошло не так!»

Вместо этого, совесть, пинаемая снизу остатками неловкости за поднятый на безобидного чудака молоток, вывалилась из меня предложением подвезти до Софренково. Толстяк согласился и Ева с недовольным видом перебралась на заднее сиденье.

– Разрешите представиться, – нарушил неловкое молчание, уже перерастающее в напряжение, пассажир. – Пан Уи. Грибадир шестой Декады. Уровень «К».

Я еле сдержался, чтобы не заржать! Хорошо, что этого не слышала Ева, которая по обыкновению, садясь в машину, затыкает уши плеером.

– Дон Ган. Дегустатор фотомоделей третей гильдии. – решил подыграть я. – Почётный хэйтер Серпуховско-Тимирязевской линии. Заслуженный Магистр Антихайпа.

– Несказанно рад! – весельчак, без тени смущения воспринял мои слова.

«Да, ты, чёрт возьми, прав, – подумал я, – у тебя действительно что-то не так, и похоже на всю голову!» Я тут же прикинул – чей номер мне набрать как доедем, – местного участкового, или соседа по московской квартире, бывшего работника здравоохранения (он, правда, заслуженный ветеринар, но всё ближе к психиатрии, чем я). Не определившись с выбором и, оставив принятие решения на потом, я сосредоточился на дороге; Впереди замаячили залитые коричневой жижей рытвины и ухабы.

Через двадцать минут, в липучих объятиях глинозёмистого дерьма Отчизны, «дастер» замер во дворе нашей дачи. Когда-то, этот дом построили шурин с тестем; один вкачивал бабки, другой рулил бригадой зодчих таджиков.

Долговязый шурин с крючкообразным носом и очками с толстыми, как слой целлюлита на бёдрах мексиканки линзами, в безденежные девяностые забил на НИИ и подался из аспирантуры в предприниматели. Три его точки оказания интимных услуг, в своё время, считались лучшими в Химках. Бизнес пёр, оседая доходной частью в строительство будущего родового гнезда, в котором иуда от науки планировал загнездиться всем огромным дружным гипотетическим семейством. Разумеется, родня (исключая тестя, который знал правду) полагала, что место работы шурина – научно-исследовательский институт, а их родственник – перспективный молодой учёный. Сам он, на вопрос «откуда бабки» заводил песню про иностранных партнёров и свои новейшие разработки в области электромагнитных герконов. Никому и в голову не приходило поинтересоваться – что нового в герконах можно изобретать вообще, и пять лет подряд в частности?! Но ему верили все, включая меня, пока однажды мне не довелось подслушать его телефонные разногласия с крышующими его ментами. Шурин был старше меня лет на десять, а потому слова парня, только что перешагнувшего за двадцатник, он пропускал мимо ушей. А зря.

Был в моей жизни дядя Гена, в вечном подпитии обитающий на лавке возле подъезда. Тогда, четырнадцатилетним пацаном, я подбрасывал ему мелочёвку, за что выжатый жизнью пенсионер делился со мной практической наукой суровой взрослой жизни. Делал он это без соплей и сглаженных афоризмов, вываливая своё искалеченное судьбой нутро в неприглядном, но отрезвляющем реализмом виде. В его однушке на первом этаже, пропахшей нищетой и немытыми телами уличных философов, я познавал тайные закоулки лабиринтов окружающего бытия. Здесь всегда находились ответы на терзающие психику подростка вопросы. Не удивительно, что дядя Гена являлся для меня в то время непререкаемым авторитетом; у него были добрые глаза и четыре ходки.

– Люди, малой, – размеренно говорил дядя Гена, сибаритски разбавляя настойку боярышника газировкой, – делятся на два вида: чепушил и мажоров. Первых имеют все, при этом каждый чепушила мечтает стать мажором. Так вот запомни, между этими антиподами социума есть два переходных состояния: фраер и правильный пацан. Фраер уже не чепушила, но ещё не пацан, ибо догматизм для фраера понятие обтекаемое и скорее условное, переступить через непреложную истину которого, при удобном случае, фраер не считает за западло. И в том его ахилесова пята! Правильный же пацан живёт по понятиям, в рамках перспектив реальных раскладов, чтя внутренний моральный кодекс в базисе ровного мировоззрения – не беспредельничает по дурости, не быкует по-порожняку и не ссучивается за навар! Достигнув статуса и достатка, правильный пацан, зачастую, превращается в мажора, утрачивая фундаментальные мифологемы правильности. Главное для мажора – блюсти парадигму преемственности, ибо неизжитый вовремя фраер в ментальном конденсате мажорства, неотвратимо приводит последнего к погибели!»

Тогда, я понимал далеко не всё, что пытался донести до меня дядя Гена, однако, с годами, смысл его слов являлся в наглядных формах чредой моих личных жизненных казусов. Именно благодаря пахнущей перегаром правде дяди Гены, моё пытливое отрочество перешло в величавую юность без надрывов и изломов; В дальнейшем я осознанно нёс свой внутренний статус пацана относительно ровно, без проституирующей робости перед изломами жизненного пути. О дяде Гене и проститутках я могу говорить бесконечно: о первом как о своей безвозвратно ушедшей молодости, о вторых – как о неминуемом будущем.

С шурином всё вышло именно так, как я его и предупреждал: не сумев по капле выдавить из себя фраера, мажора шурина, в итоге, нашли с простреленной башкой под химкинским мостом. Родовое гнездо не дождалось своего основателя, и было тут же заселено птицами более низкого полёта – нами. В генеалогическое древо шурина вписали выдающимся учёным, и теперь его семейка по любому случаю предъявляла мне этого дятла эталоном успешности. За семейным столом первый бокал неизменно выпивался за научный талант и золотые руки усопшего сутенёра. При этом тесть единственный хитро улыбался, видимо представляя части тела, которыми зарабатывался каждый кирпич этого дома.

С тестем у нас сохранялся стабильный паритет, – он не лез в мою жизнь, я – не покушался на его. С тёщей всё было сложнее – дипломатом она была никаким, зато стряпала отменно. Есть при ней было невыносимо – стоило мне запихать в рот её блинчики с мясом, как она начинала сверлить взглядом, и попробуй только одобрительно не улыбаться в этот момент, пантомимой изображая непередаваемый вкус. Пару раз я пытался высказать своё «ша» по этому поводу, но проще убедить волка стать вегетарианцем, чем изменить тёщу. А после того, как я в прошлом году, сорвавшись, в шутку назвал её кладом, добавив, осушив рюмку, что место кладу – в земле, в отношении меня она окончательно скурвилась. Да и хрен с ней; в омуте моего бытия и без того исполненного бездонной тоской, лишний килограмм на шее утопающего уже не играет роли.

Маленькой отдушиной моему погибающему Я была небольшая баня в глубине участка, на втором этаже которой мне позволили обустроить свою персональную берлогу. Диван, телевизор, ноутбук и полное одиночество оставались тем, что ещё питало меня остатками кислорода в окончательно заполняющейся удушливой гарью беспросветности жизни. Её четвёртый десяток завершился зудящим ощущением внутренней обосранности. И если обосравшийся малыш поутру имеет шанс быть отмытым заботливыми руками матери, то внутреннее дерьмо заскорузлого мироощущения взрослого человека способен соскоблить разве что Создатель, снизошедший до желания изменить его жизнь. Но ничего за последние пять лет в моей жизни не менялось, однако, сегодня действительно что-то пошло не так!

Глава 2

Ева, подхватив свои шмотки, упорхнула в дом, я же, для приличия дипломатично махнув маячившим за стеклом террасы сонным физиономиям родни, направился к бане.

«-Пусть, этот Уй валит в направлении своему созвучию! – подумал я и вычеркнул его из памяти, – В пакете два литра крафтового пива, два леща, бутылка коньяка, в ноуте три уровня Фоллаута 4, впереди день и целая ночь свободы!»

…Уй сидел на скамейке, расслабленно откинувшись на залитую майским солнцем бревенчатую стену бани. Его закрытые глаза с длинными ресницами чуть подрагивали, бледная кожа запрокинутого лица впитывала утренний свет далёкого светила. Я не причислял себя к альтруистам, более того, увязнув в трясине хронического уныния, вызванного личностным кризисом, люди для меня перестали существовать в качестве катализатора моих светлых порывов. Да и светлых порывов, если уж быть честным, во мне осталось на пару чихов. Мрачный и раздражительный по любому поводу, последние годы я изводил Еву, осознавая свою гнусность, и не в силах этому противостоять. Отрадно, что Ева, проявив мудрость, предложила временно дистанцироваться; уныние, по её словам, не менее заразно, чем триппер и способно окончательно обрушить наш семейный союз. Лишаться предсказуемой стабильности нам не хотелось, а потому на даче я жил в бане, а она в доме с родителями, где и планировала провести всё лето.

Завтра я вернусь в Москву, но навигатор моих сегодняшних намерений, благодаря толстяку в плаще, уже уверенно менял маршрут.

– Уй! – нарочито громко, рявкнул я. – Какого ляда ты тут?!

Толстяк подскочил от неожиданности, его распахнутые глаза округлились и внутреннее ощущение ребёнка перед собой, вновь заставило меня испытать неловкость.

– Извините меня, мой друг! – виновато заверещал мультяшный голос, от которого мои губы сами собой расползлись в улыбке. – Беспомощность собственного положения заставила меня вторгнуться в ваши владения! Признаюсь, я оказался в деликатной ситуации и, боюсь, без вашей помощи мне из неё не выбраться.

Я поставил пакеты на деревянный столик напротив и молча стал выкладывать содержимое. Уй беззвучно наблюдал за моими действиями.

– Ну, тогда за знакомство! – я придвинул к нему на четверть наполненный коньяком стакан. Предвкушение чего-то интересного уже пробудилось у меня внутри.

Толстяк, скорее из вежливости, с плохо скрываемым отвращением, выпил содержимое стакана и уткнулся, втягивая носом, в рукав плаща.

– Ну и говнище это ваше пойло! Никогда не понимал мотивации его потребления…

Глядя на отличный дорогой коньяк, зовущим мочецветным оттенком переливающийся в майских лучах, я с гневом выдал в его адрес:

– Так что же с вами произошло, пан Уй?

– Ах, друг мой, мне не составит сложности просветить вас относительно моей кручины, однако, предполагаемый скепсис с вашей стороны, не даёт мне уверенности в целесообразности дальнейших объяснений…

– Вы хотите сказать, что ваше объяснение изначально настолько неправдоподобно, что поверить в него невозможно? – перебил я. – Так отчего же вам не придумать более убедительную версию?

– Милый вы человек, – его лицо округлилось лубочным солнцем, – попробовал бы Христофор Колумб объяснить туземцам принцип работы порохового ружья, когда пулю невидно (а значит, её как бы и нет), а человек в ста метрах падает как подкошенный!

– А вы попробуйте! Я не туземец, да и вы не Колумб! Зря он, кстати, открыл эту грёбаную Америку!

Уй вынул из кармана плаща скомканную в шар газету и аккуратно развернул её передо мной. Внутри оказалась горстка чего то, напоминающего по форме изюм, но зеленоватого цвета пасты гои.

– Вот попробуйте, – Уй придвинул газету ко мне, – только не более одной штуки!

Я взял изюминку пальцами и поднёс к носу. Так пахнет ночью в натопленной казарме, после долгого марш-броска. Я убрал руку от лица и послевкусие первичного аромата донеслось нотками сушёных грибов с оттенками скисшего молока из далёкого детства.

– Что это?

– О, дон Ган, это то, за что на протяжении всей вашей истории многие из вас продают души! Не бойтесь, мой друг, просто положите в рот!

Я выбрал самую маленькую изюминку и выполнил просьбу, готовый выплюнуть её в ту же секунду. Но этого не потребовалось – приятный вкус тающего шоколада с тмином растёкся по языку.

Внешне ничего не изменилось. Я по-прежнему спокойно сидел на деревянном пеньке-табурете напротив добродушно взирающего круглолицего визави. Однако то, что творилось сейчас в моей голове – достовернее всего опишет язык айтишника. Моё внутричерепное железо получило сверхмощный апгрейд, сменив архаичный Celeron на многопроцессорную связку последнего поколения. Новая операционная система восприятия замелькала в разуме калейдоскопом десятка одновременно исполняемых процессов; Каждый из них, как и подобает в многозадачной ОС, просчитывался параллельно, не ущемляя в аппаратных мощностях другие приложения.

Откуда-то вдруг явилась неожиданная идея как в несколько раз увеличить прибыль предприятия, которому я отдал свои крайние пятнадцать лет. Через мгновение она трансформировалась в законченную мысль, простота которой граничила с её гениальностью.

«И как такое, – подумал я, – никому раньше в голову не приходило?»

Пока эта идея обрастала конкретикой, параллельно мой разогнанный мозг просчитывал ситуацию, при которой Алёна, девушка с охуительной (все другие эпитеты в данном случае ничтожны) фигурой, из экономического отдела, мне точно даст! В голове как из рога поэтического изобилия, в который одновременно дули Пушкин, Есенин, все поэты старого света вместе взятые и поэт – символист Фёдор Сологуб, лились изысканные, наполненные трепетом и обезоруживающим смыслом грациозные оборотами речи. И вот уже разум в тончайших и завораживающих подробностях предстал передо мной волнующим видеорядом, превосходящим своею пикантностью суммарные задумки Тинто Брасса. Я физически ощутил трепет покорившегося мне тела, обтянутого коротким чёрным платьем, запах её волос, в которые она вплетает едва осязаемую цветочную магию Lanvin, ставшую моим ароматическим фетишем…

Тут же я перескочил на другую идею, в смысл которой после предыдущей я не желал погружаться, но она касалась хитроумной комбинации ставок на спортивном тотализаторе. Данный расклад сули мне тройной процент вероятности срыва банка… Если бы сейчас передо мной стояло зеркало, то совершенно точно, из него бы на меня взирали брызжущие жизнелюбием и пламенеющие страстью к жизни глаза.

– Дон Ган! – сквозь вязкую пелену прорывается ко мне еле различимый голос Уя.

В этот же момент грохочущим, но не оглушающим эхом в залах моего рассудка гулко разносится «Гаан… Гаан…». И вот Дэйв уже стоит передо мной в нескольких метрах, и я, частью слившегося в экстазе зала выкрикиваю «Рита тач фэйт». Мои слова попадают в ритм, и даже в тональность, мои руки устремлены вверх в пульсирующем гимне животного восторга. Я захлёбываюсь в океане эмоций и единения с разгорячёнными толкающимися телами вокруг. Кто-то тянет за руку… Из тумана, сквозь звук собственного сорвавшегося в разнос сердца и слепящего мелькания стробоскопов Олимпийского, выплывает лицо пана Уи. Он протягивает мне стакан, и я читаю по губам «Пей!» Содержимое, залитое в глотку, отрезвляющим цунами проносится по берегам разума, унося причалы распустившихся ветвей моих мыслей одним бурлящим потоком щепок в сливное отверстие вечности…

Я открыл глаза и окружающая действительность субботним утром хлестнула меня по щекам. Пан Уи смотрел на меня сардоническим взглядом.

– Что это было?

– Это гриб. – спокойно ответил Уй. – Я же представился вам. Я – грибадир.

– Какой нахуй гриб? Ты меня подсадить на галлюциногены решил, дилер хуев? – выругался я.

Уй поднял обе ладони и по его взгляду я понял, что снова сморозил чушь.

– Нет, что вы, что вы! – поспешил объясниться толстяк. – Гриб это вовсе не тот гриб, который вы называете галлюциногенным. Гриб это аббревиатура! Global Router Individual Background (Глобальный Маршрутизатор Индивидуального Фона), – на безупречном английском произнёс он.

– Вот что, дядя Уй, – невежество в голосе не уступало моему знанию английского, – или ты мне сейчас всё понятно объясняешь, или я вламываю тебе пиздюлей и отвожу на то же место, где подобрал, и не факт, что следующему водиле ты встретишься живым!

– Я вам всё сейчас расскажу. Гриб это не наркотик! Проще говоря – стимулятор мозговой деятельности. Ваши наркотики всего лишь раздражают отдельные зоны, а гриб заставляет весь мозг работать более продуктивно. – пан Уи перестал тараторить. – Мозг среднестатистического человека в среднем функционирует на шесть процентов от своих возможностей. И это не случайно. В стрессовой ситуации ваш мозг способен достигнуть отметки в пятнадцать процентов и действовать на уровне реакций и интуиции, например, молниеносно отскочив в сторону от падающего на вас дерева. Во сне ваш мозг задействуется до тридцати процентов, проводя диагностику и восстановление организма. Гриб это вещество, заставляющее мозг работать на тринадцать процентов своей мощности в режиме бодрствования… Вот вы сейчас помните всё, что видели под грибом?

– Да, и на удивление отчётливо! – подтвердил я.

– Вот! А после алкоголя или наркотиков только боль в голове и провалы в памяти!

– А зачем вообще этот гриб нужен? Новая синтетическая дурь для золотой молодёжи?

– Чтобы вам объяснить мне придётся долго рассказывать.

– А вы куда то торопитесь? – с ехидством спросил я.

– Не скрою, мне бы хотелось побыстрее очутиться в Архангельске, – ответил толстяк, – но, в силу сложившихся обстоятельств, осуществить желаемое я не в силах.

– Вот и замечательно! – я открыл бутылку пива и разлил по стаканам. – До ночи ещё далеко, выпивка есть!

«-Как будто у него есть выбор!» – подумал я.

Очевидно, Уй подумал так же.

– Хорошо, мой друг, – сказал он. – Вы знаете, что такое дуализм?

Я утвердительно кивнул.

– Двойственность, если не ошибаюсь?

– Совершенно верно. – воодушевился Уй. – Так вот, парадигма человечества – дуализм. Оставим в стороне дуализм гносеологический и религиозный, возьмём за основу метафизику и этику прикладной, так сказать, двойственности…

Я настороженно сморщил брови, и Уй, смекнув, что более простые термины в моём обществе более уместны, продолжил:

– Человеческое общество живёт в диаметральной модели двухполюсной вселенной. Есть добро и есть зло, жизнь и смерть, горячее и холодное, начало и конец, свет и тьма, будущее и прошлое… Всякий человек в этой системе в каждое мгновение стремится отнести себя к одному из двух полюсов.

– Как дерьмо в проруби, – перебил я, – болтаемся мы то у одного, то у другого берега. А если и заплываем на середину, то всё равно остаёмся на миллиметр, но ближе к какому то краю.

– По сути верно, хотя и в несколько фривольной формулировке. Так вот, – продолжил Уй, – вы добрый человек или злой?

– Я? Ну это, смотря в какой ситуации. Когда то я добрый, когда то я злой…

– Но по большей части, вас швыряет от одного берега к другому в проруби сложившихся обстоятельств. – подытожил Уй, слегка улыбнувшись.

Я улыбнулся ему в ответ, демонстрируя, что не обижен сравнением; в конце концов, про дерьмо я сам и начал.

– Человеческий разум не приемлет баланса полярностей, – продолжил Уй, – Состояние равной удалённости мимолётно и пренебрежительно мало в общем жизненном отрезке единичной особи.

– Согласен. – кивнул я и добавил, – Член либо стоит, либо нет, а промежуточное состояние это всего лишь движение в одну из сторон. Ты наливай, дядя Уй, не стесняйся. К чёрту дуализм, давай про грибы!

Казалось, пан Уи несколько смутился, но скорее показательно, как смущается обладательница стройных ножек, когда озорной ветер на миг задирает её юбку и она ловит на себе восторженные мужские взгляды. По всему было видно, что толстяку приятно, что собеседник хоть и не должным образом, но всё-таки понимает его.

– Извольте, – промолвил он, – хотя и перепрыгиваем между главами, но comme bon te semble, monsieur (как вам будет угодно, месье – фр.)!

– Кондом, кондом, – лингвистически саркастировал я, зубами расчленяя вяленого леща.

– Всё, что я вам сейчас скажу, уважаемый дон Ган, будет звучать для вашего разума странно и порою непостижимо. Но, надеюсь, действия гриба, которое вы прочувствовали, окажется весомым доказательством истинности моих слов.

Я кивнул. Лещ превосходным маслянистым вкусом дополнял речь незнакомца.

– Полагаю, мой друг, вы, как и все в вашем обществе, уверены в том, что мир развивается по законам эволюции, переплетаясь с религиозно – философскими аспектами, коими затыкаются спорные и малообъяснимые факты.

Я снова кивнул. Пиво, ещё не успев нагреться, вносило весомую отраду в ощущения сегодняшнего дня.

– Однако, всё немного не так, как принято считать на вашем уровне. Кстати, ваш мир в каталожных картах обозначен уровнем «Гэ».

– Гэ? – удивился я. – А почему сразу Гэ?

– Ну как же, милостливый государь, – казалось, Уй чем то оскорбился. – Вся ваша жизнь вертится вокруг дуалистического «Гэ». Взять к примеру слова «Господь» и «говно», – антиномия дуального восприятия, охватывающая полный спектр человеческих эмоций! Господь – всё лучшее, что всплывает у вас в разуме, когда вы слышите это слово, а говно, соответственно, олицетворяет всё худшее. Подобным образом «точка G» и «геенна огненная» являются дуалистическими рубежами восприятия; от крайней степени телесного блаженства, до бесконечности истязания плоти.

– То, что этот мир – одно большое Гэ, я и без тебя за сорок лет понял! – лёгкая степень опьянения, позволила моим словам прозвучать философично, – Если мы на уровне Гэ, то сам ты на каком уровне?

– Я с уровня «К» – kreators, мы по вашему креаклы-демиурги; ваш уровень – globals, потому и «Гэ». Есть уровень «М» – masters, над ними, говорят, тоже кто-то есть.

– Интересно девки пляшут… уровни, значит! – растягивая слова, произнёс я.

– Именно уровни! Без уровней, признаться, в каталожных картах никак не разобраться – поди определись кто над кем стоит и кем погоняет! – толстяк ухмыльнулся. – Мы с уровня «К» рулим вашим уровнем «Гэ», потому, как ваше Я существует исключительно в плоскости дуализма. Базис сознания уровня «К» – силлогизм, или тройственность по-вашему; равновесие между полюсами есть наша неотъемлемая приоритетная константа, или, если хотите – ментальная изюминка!

– Вот смотрю я на тебя, – мой подбородок опустился на ладонь, – ты или на всю голову ебанут, или инопланетянин! И если бы не гриб, то на основании собственного дуализма, я бы метался между двух полюсов: вломить тебе сейчас, или дать тебе шанс попытаться смотаться за забор и огрести уже там!

Лицо толстяка чуть вытянулось, как вытягивается лицо ребёнка, который надул губы и готов вот – вот пустить слезу из уже заблестевших глаз. И было в этих глазах нечто, подкупающее своей наивностью настолько, что последующие слова сами сорвались с моих губ.

– Вот смотришь ты на меня, дядя Уй, и думаешь, – какие же они все мерзкие и убогие в своих позывах, как тщедушны и мелочны в своих суждениях; одним словом – плюгавенькие потомки Адама… Только и норовят либо побить, либо облапошить ближнего! Ты, думаешь, мне за всё человечество не стыдно? Стыдно, и ещё как стыдно! И весь этот стыд сейчас из меня вон лезет, обтекая тебя вязкой мутной смердящей субстанцией! Смотри, дядя Уй, на меня и не дай тебе Бог, чтобы потомки мои встретились на твоём пути такие же…

– Полноте, полноте, друг мой, ничего такого я себе и в мыслях не допускал! – прервал мой душевный каминг-аут толстяк. Он склонился ко мне и прошептал, – Именно до такого как вы, батенька, у меня как раз интерес и имеется!

Я вгляделся в его искренние, как у наложившего в штаны грудничка глаза, положил ему руку на плечо и произнёс:

– Не держи зла на меня, божий человек, в том, что паскуда я редкостная, – ну так жизнь меня таким сделала. Думаешь легко нам на уровне Гэ, среди сплошного Гэ влачить свою жалкую долю?!

– Я всё понимаю! – он улыбнулся тёплой, всепрощающей улыбкой. – Думаешь на уровне «К» житьё веселее? Если у вас максимум что могут – жизнь отresetить, то у нас на пару уровней вниз спустят – и прозябай муравьём, или осой какой замшелой весь свой путь заново!

– Дядя Уй, – взмолился я, – расскажи ты мне всё с самого начала, чтобы понятно было! А я, со своей стороны, обещаю впредь на тебя не бычить!

До сих пор не просёк – почему в тот момент я попросил этого чудака ввести меня в курс дела, тем самым навсегда изменив свою жизнь. Отчаяние ли моего тогдашнего обрыдлого существования, ощущение ли своей ничтожности, а может, внутреннее предчувствие грядущей социальной погибели… Не знаю, но точно кто-то, или что-то толкнуло меня на путь познаний, разрывая в тот момент моё естество свербящим любопытством. И если меня спросят – жалею ли я сейчас об этом, отвечу без всякого лукавства – нет, не жалею, ибо несущийся к смерти сгорающий мгновением метеорит куда поэтичнее тысячелетиями катящегося попутными ветрами в вечность камня.

Меланхолично блуждая в лабиринтах самому себе поставленных вопросов, тезисно сводящихся к клише «а ради чего я есть», я подсознательно ожидал того дня, когда, внезапность перемены озарит мой самоубивающийся разум. Сорок лет предвкушая личностный ребрендинг, сжигая последние литры жизнелюбия, мне удалось дождаться желанного перерождения. Подобно визуальному постоянству, при полной смене смысла от переноса ударения в слове «пиздить», моё представление о мире претерпело не менее радикальную трансформацию. Но, обо всём по порядку.