Читать книгу: «Кандидат», страница 3

– Запишите, – ответил бесшумный шёпотом, – я не против. Его хвост, что поначалу я не заметил провис из ветровки на пол, но скоро скрутился плоской спиралью и втянулся назад.

– Миклашегич, – извергла красная голова в то время как бесшумный словно в немом фильме двигался по рядам.

На место отведённое для произнесения цифр и профессии пересела грушевидная женщина с целлофановым пакетцем в руке наполовину скрывавшем надкусанный пирожок.

– Тридцать четыре, педагог специнтерната, а у вас тут хороший буфет на втором этаже.

– Да буфет есть, но кто вам разрешал туда выходить?

– Я была там пока вы ИНН искали, подумала ещё же СНИЛС, ха-ха, вот и пошла.

В этот момент кучерявый положил на стол заново заполненную анкету. Лейтенант взглядом показал на вторую стопку тех, почти одинаковых, но не одинаковых листов. Кучерявый выдохнул, вдохнул и взял второй лист. Потом взял и сданный первый чтобы с него списывать. Но чернильной ручки у него уже не оказалось и он стартовал шарение по карманам и полез под свой стул. Сгибаясь он предъявил свои четыре коленных сустава и постучал ими вокруг стульев, ожидая увидеть единственную пишущую в его руках ручку.

– Вы же СНИЛС тоже спросили у Екатерины Ивановны? – несколько ехидно обратилась груша к кудрям.

– Григорьевны. Она наш кадровик. У неё есть все документы – из-под ряда стульев, движущийся в мою сторону на восьмиреньках отвечал мужчина.

Он продвигался мелким частым переступанием коленок, отчего его ползание походило на кабардинский танец. Иногда опираясь ещё и на локти, он менял ритм с кабардинского на дагестанский. Должно быть в его крестьянском труде дополнительные колени очень полезны. С ним и подниматься не нужно, работай да работай. Чем ближе становился к моему ряду головной конец кудрявого, тем явнее я видел, как на макушке, за высокими кучеряшками проблёскивает плешь. Какая-то совершенно аномальная плешь-зеркало. Плешь-янтарная комната. Плешь-скорлупа. Я уже почти мог дотянуться до неё рукой, постучать внутрь. Кто там живёт за черепоскорлупой внутри кучерявого? Кто двигает его коленками и локтями? Это нужно выпустить наружу? Нужен ледоруб. И потом кучерявый призванный государственным приглашением будет судить меня. Ведь его пригласили. Только уже без начинки, совсем просто одним телом. Мясная начинка выкарабкается, проклюнет плешь и заживёт своей безкрепостной жизнью. Зачем кучерявый ползает так далеко от места уронения авторучки? Ведь она не могла упасть в другой конец комнаты. У него тремор ног? Возможно опустившись на колени он не может уже подняться? Это пропульсии, автоматические движения запущенные раз и навсегда пока плюёт его клапан квасную окрошку в дугу аорты, пока промиля кефирного алкоголя сцепляет аксон и дендрит. Пока висит в воздухе невидимый крест от руки его матери, что осенила его перед выходом из дома. Он весь пол обойдёт в поисках писала своими коленками? Почему я подумал про ледоруб?

– А могу я записать вас как «учитель»? – синяя рубашка начала пропускать наружу пот не только в подмышках, но и на груди. Лейтенант заполнял какую-то таблицу человеческими цифрами лет и родами занятий.

– Да, учитель, это недалеко от истины, – держательница пирожка встала и уступила место Иванкину, который на вопрос сколько тому лет, ответил, что не знает. Крупный мешковатый мужик в белых кроссовках развалился рядом с лейтенантом и уставился на нас. Ему по всей видимости только сейчас пришло осознание, что он перед десятками зрителей и каждый из нас, как и он, немного не в своей тарелке.

– Как же можно не знать свой возраст? – совершенно нейтрально задал лейтенант государственный вопрос.

– А я не считал, – говорил мужик и становился похож на капризного подростка. Стопы его вывернулись кнаружи, разложив кроссовки и ноги, будто он едет в метро и не хочет никого пускать рядом с собой, как типичный мужик в транспорте, ещё не знающий, что водянка мошонки не такое уж прекрасное состояние.

– Может быть скажете год рождения и мы посчитаем вместе? – нисколько не смеясь спросил лейтенант.

– Восьмидесятый.

– Вот. Значит вам сорок два или сорок три. В каком месяце вы родились?

– Да, где-то так мне и есть. В апреле.

– Значит вам сорок три. Кем работаете?

– Индивидуальный предприниматель.

– Могу узнать, что именно делаете, как мне записать?

– В смысле?

– В смысле вы пекарь или художник, что вы индивидуально предпринимаете?

– Напишите тогда, что я безработный, – и мужчина кашлянул и ввернул внутрь свои ноги, встал. Его тело, со складками косо-поперечного направления как у нарезного батона, прошло по центральному ряду и меня обдало тёплым кислым и периферийным петербуржским двором. Грибоедова 166, не меньше. Батон сел у дальней стены и словно увидев перед глазами копию своего паспорта крикнул: «Восьмидесятого! Апрель!». Затем нарочито громко высморкался, родив при этом полкило биомассы в кровавый носовой платок с белой полоской, как латвийский флаг. Это получилось у него до того неприлично, что захотелось бросить в него стул. Батон в ладонях пронёс биомассу по ряду до урны у стола лейтенанта и бережно опустил её туда вместе с платком. Стулом, бросить стулом, до чего ужасный мужик-батон. Но ведь он осудит меня, он полномочная часть общества. Он прошёл отбор. Его пригласили. Он мой судья. Стоит ли так продолжать общение с избранным человеком?

Следующим, совсем не по алфавиту, а как уточнил лейтенант, по выбору государственного компьютера, оказался я.

Пересев к лейтенанту, я также немного удивился как много нас, приглашённых и отанкетченных. От места интервью было хорошо видно пару десятков самых разных людей, расположенных под асбестовым канцерогенным потолком поделенным решёткой на квадраты по шестьдесят сантиметров. Одетых тепло и не очень, женщин, мужчин и существ примерно в диапазоне 30-60 лет, без вещей, теребящих какие-то серые ксерокопии или авторучку, паспорта. Мы были люди представители людей. Мы избраны государственным алгоритмом чтобы представить доказательство существования общества. Мы есть общество, люди, культура и цивилизация, мы взрослые и у нас есть права и обязанности. Кто если не мы? И почему именно эти уроды приглашены сюда? В чём моё уродство, раз я среди них? Моё уродство – видеть уродство других? У них же горб или щупальце, они не понимают, что отличаются от медианного россиянина. Общество не состоит из курьеров и учителей, из синего гноя и корней, общество, это ведь совсем прочие другие. Мы же не общество уродов. Произошла какая-то государственная ошибка.

– У меня довольно длинное название должности и места работы, – полуизвинительным тоном начал я, – мне сорок пять. Я работаю…

– У меня знаете ли тоже должность длинная, – перебил лейтенант, – уполномоченный… третьего управления… пятой роты… начальник отдела по… для работе с…, старший по надзору в… заместитель заведующего отрядом по… но я же могу сформулировать ясно и коротко, вот как люди до вас. Учитель, рабочий, всё, мне больше не нужно.

– Научный советник.

– А могу я записать научный учёный? – занёс лейтенант свои пальцы над государственной таблицей.

– Нет, это не так. Не нужно меня переназывать. Я не учёный, а только советник.

Я помолчал на стуле у служащего ещё несколько вежливых секунд, встал и вернулся на своё место. Тот, что-то записал.

– Сафргробов, пожалуйста, подходите, – лейтенант, не смотря в аудиторию, назвал следующего. За моей спиной раздался голос.

– Генеральный директор, тридцать пять.

Мужчина за мной не стал проходить странную процедуру и громко сообщил свой статус. Лейтенанта это не изменило. Мне показалось, что он губами бесшумно проговорил совсем другое слово, когда записывал генерального в журнал. После этого подлога лейтенант прищурился на секунду и произнёс: «Точильковин».

Слева встала фигура в спортивном и также как все до генерального директора присела к центральному столу и негромко произнесла цифру и слово в направлении синей рубашки, красного лица и бело-седой лимитированной шевелюры. Слюна присевшего нечаянно брызнула на столешницу и оставила на ней кратерок со слабой струйкой дымка. Заполнение таблицы и оглашение фамилий продолжились. Лёгкий сквозняк утянул струйку в сторону зажалюзенного окна. Лейтенант капнул в кратерок стола пот со своей ладони и дымок прекратился. «Могу я вместо фрилансер написать безработный?»

Зал свидетелей действа регистрации профессии постепенно распадался на миникомпании. Запчасти общества, старались организовать свои миниячейки ориентируясь на услышанные возраста и должности. В сторону генерального и меня придвинулась самозанятая, репетитор французского и обернулся через плечо военный пенсионер на десять лет моложе меня. Вчетвером мы невербально пытались познакомиться, объединённые невидимыми меридианами, возможно проходящие через нас лишь по принципу исключения. Нежелание быть частью сообщества курьера, непомнящего возраст или безработного, отталкивало от них наши сущности, приталкивая нас к друг другу. Реальный шаг сближения начал военный пенсионер тридцати лет.