Читать книгу: «ХНАП», страница 5

Мне чтобы снова переместиться во времени и пространстве нужна машина. Не времени, просто автомобиль, как у грача, с руками фарами. Но что-то тревожное в её поведении, горит лампочка. Я что-то уже забыл? Какое-то масло-шмасло, что-то о чём я понятия не имел и до начала провалов в памяти? Горит лампочка, зараза, подозрительно оранжевая. Оказывается, даже в ключах от машины может сесть батарейка. Всё-таки этот год довёл всех. Посмотрел форум автолюбителей с постом про то, как открыть брелок, вынуть батарейку и заменить. Пост был очень серьёзным и оттого смешным. Множество фотографий действия, которое занимает одну минуту. Внимание с деталями и наставления опытного менятеля батарейки. От этого пост показался таким ламповым и сердечным. Спасибо, неизвестный человек в интернете. Я рад также не только тому, что справился, но и ещё более тому, что обнаружил у себя способность удивляться. Удивился искренне, что брелок разрядился, удивился по-настоящему подробному забавному посту в интернете. Я умею удивляться, а значит я ещё молод начинкой! Сажусь и увожу свою память как улитка домик к новому эпизоду жизни.

Путешествие – невероятно ценный опыт. Вспомните кем стали люди, которые успешно прошли своё длительное путешествие. Гаутама погулял за пределами дворца, поискал счастья в джунглях, сменил круг общения и обернулся Буддой. Студент-медик на мотоцикле проехал материк и повидал больше, чем все его родные вместе, доехал до конца пути он уже Че Геварой. Ульянов через Европу, новые связи, брейншторминг и новую культуру по льду Финского залива вернулся уже Лениным. Реальное физическое расстояние, преодолённое индивидуумом, меняет структуру человека. Связи там новые формируются, нейрогенез или оба механизма, но это очевидно. Хочешь стать новым – путешествуй. В случае успеха ты ещё и станешь лучшим. В дороге проверяются все твои установки, это тест твоей морали и взглядам на общество. Вдали от дома ты наконец-то совершаешь твои поступки, а не ожидаемые кем-то, не запрограммированные. И те, у кого есть что совершить, в дороге получают такую возможность. Нужна новая структура, новые связи, новые нейроны – обогащай свою среду через путешествие. Новые иллюзии. Вызов, который обернётся пользой. Дорога пишет память. Сидя на месте много не запомнишь, так и забывать будет нечего. Дорога – это не только земля, но и воздух. Мой первый полёт за полтора года и первый по работе за год и восемь месяцев. И сразу жесть. Рейс в Анапу. Моё регулярное участие в программах для детей сотрудников или студентов, волонтёрство поддержанное компанией. Люблю эту часть работы и нахожу в ней отдушину, открытую заслонку из мира корпорации в мир какой-то другой жизни. Будет, что вспомнить. Это почти всегда провинция, талантливые дети, замороченные энтузиасты-преподаватели и красивые виды. Но не Анапа. Она, как исчадие преисподней российского туризма показала мне своё лицо ещё в аэропорту. Отстоял очередь на вход в аэропорт, очередь на регистрацию, очередь на безопасность, очередь в кафе, в туалет, на посадку, на занятие места в салоне самолёта… Мы – нация очередей и категорически не учимся уменьшать их число. Даже там, где очередь необязательна, находится часть людей, что её добровольно создают. Когда их становится 20-30% от массы, все остальные понимая или не понимая, что происходит перетекают в очередь, которой вовсе не должно быть. И если я остаюсь последним, кто не встал, то рискую абсолютно перестать быть членом этой общности. Смешно, но рейс может уйти без меня, туалет закрыться, а кофе закончиться. Проверено. Полный салон толстых людей, не помещающихся в кресло, упорно их раскладывающих, но при этом не откидывающихся на спинку, а упирающихся лбом в переднее кресло. Практически все с детьми размером не больше рюкзака. Понятно, что орут все и родители при первой же возможности выпускают чад в коридор между креслами, где они мешают всем, бьются головами и суют руки в разные неподходящие места. В туалет встаёт половина пассажиров в первые же десять минут полёта. Ад продолжается, когда прислушиваешься к разговорам. Детей на лету учат креститься, включают мелким на полную громкость колыбельные, поют сами, требуют у стюардов каких-то невиданных услуг, которые, вероятно, пассажиры видели в кино про 7-звездочный отель. Оказавшись среди яжматерей и бабушек-энцефалопаток, я завидую папам, что бухие с утра и стараюсь сконцентрироваться на чтении газеты. Пара небольших книг про то, как ясно и понятно писать тексты затягивает в полёте и я поражаюсь своему буддийскому настрою. Меня бесит только толстая ёрзающая подросток впереди и молящаяся толстая тётка слева, совсем немного ненависти на квадратный метр. На обратном пути в Москву рейс полупустой, Анапа ещё не отдаёт своих адептов, у них ещё есть наличка и очумение на лбах. На безопасности наблюдаю как целые ряды мамаш не понимают, что ртутные градусники, аэрозоли и пакеты с бутылками воды нельзя проносить в ручной клади. Слышат впервые. Усталые и злые проверяющие шипят, но отдают назад всё кроме градусников. Сижу через пустое место от невероятно вежливого мужчины в цветных татуировках, который является вторым после меня человеком в Анапе, аэропорте и на борту, что сидит в маске. Маски на лицах, тем более закрывающие нос, я не видел с момента посадки в такси в Москве, до этого конкретного человека. Короткие носки, отсутствие гигантской ручной клади, странной или избыточно модной одежды, солнечных ожогов, выдавали в нём культурного человека. Поймал себя на мысли, что сидели бы мы не через место, я начал бы разговор первым. Фрилансер, айтишник, маркетолог, кто этот единственный неистерик в салоне? Вот так просто летящий без стразов и сумки-баула на полке, без гаджетов величиной с холодильник, вежливый, как иностранец. Загадочный гражданин отвлекал меня от чтения своим опрятным видом и отсутствием криков. Мне очень повезло на обратном пути. Меня могло бы и не хватить на ещё один детский сад коррекции струящийся меж пивных животов. Ад остался там внизу. Я проверил, не забыл ли голову со своими воспоминаниями, принялся их редактировать, очищая от туристов, даже в глубокой деменции я не хочу помнить это. Нужно место под что-то другое, хотя бы под работу. Садимся, такси, но по-настоящему открываю глаза на мир только в офисе. Психологи говорят, что плохие воспоминания забываются быстрее. Но ведь и пустой память не бывает. Забыли ли мы офис за два года удалёнки? Нет, мы придумали о нём новые воспоминания.

Там знакомый офисный осенний холод. Он-то меня и приводит в чувства. От кислого кофе, от полёта с нашего юга. Женщины кутаются в пончо и куртки, мужчины поддевают жилетки и безрукавки под костюмы, шарфы наверх. Костюмы-тройки не в моде, у меня есть ретро-свадебная, облачиться? В холода дополнительная жилетка станет вне формата моды, выше неё. У всех на столах кружки с тёплым чаем в разной степени недопитости. Голова моя работает быстро, как процессор с новым кулером, отвлекает только желание потереть ладони друг об друга. Я не кутаюсь в куртку, сижу как есть, из средств защиты только тёплый пиджак, купленный на распродаже в Портобелло. Греет он воспоминаниями о летней улице, где снимали «Ноттинг Хилл». В одном и том же магазине с умопомрачительными твидами и шерстью из Шотландии я покупаю пиджак в каждый приезд. Скидка огромная, размер последний и всегда мне в самый раз. Знак свыше. Всё для того чтобы в эти странные дни в офисе я был немного теплее окружающей среды. Компенсация от Лондона за его невкусный чай. Каждый год сентябрь в нашем помещении такой холодный, что люди выходят греться на улицу, ищут повод, чаще бегают курить, засиживаются на кухнях, обогреваемых солнцем через огромные окна. Смена сезона в близком к премиумному уровню офиса каждого застаёт врасплох. Сопли, нытьё и пустые места в отделе встречают этот холод. Пару дней вернулся с удалёнки ради работы с новым сотрудником и прочувствовал этот сентябрьский мистический озноб. Даже наш бессменный лидер, директор департамента, открывающий окна зимой, проветривающий всё и всех без комментариев и вопроса к аудитории, сидит в свитере и был замечен не с одной кружкой кофе. Заморозить его не удаётся никакому февралю и никакому сквозняку. Только сентябрь в офисе достаточно для того силён. Разговариваю с руководителем и ловлю себя на том, что речь сбивчивая и резкая оттого, что я дрожу. Становится забавно, но разговор продолжается. Доказываю нужность своего существования, тяжесть своих проектов и необходимость своего роста. Обычные карьерные дела. Но слова вылетают неритмично, тело зажимается чтобы не отдать тепло. Наша комната самая холодная на этаже. Случайные гости сразу это замечают и возвращаются в свои холодные комнаты говоря по телефону кому-то, что у «них» совсем дубак. Дело скорее во влажности и внезапности перемены. Всё же я отсидел за столом два дня и не простудился. Феномен нашего офиса. После бабьего лета всё это пройдёт, здание как будто согреется и остаток осени, и зима будут там очень тёплыми. Мы будем бегом бежать с обеда, с улицы в наш рабочий дом, ходить в рубашках, переобуваться в сандалии, открывать окна при первой возможности. Внешних изменений нет, удалёнки как не было. Но речь у всех скорая, смешки резкие, все соскучились по обществу. Собрались за кухонным столом вшестером, делимся летними впечатлениями. Одна хвалит Эстонию, вторая ругает Краснодар, все скучают по Европе. Иронизируем друг над другом, но не успеваем считать контекст, как новая тема сбивает разговор. Держимся за тёплые кружки, уминаем углеводы и шутим, что за время пандемии все прибавили в массе. Утренний замер показал лично мне 88 килограмм. Действительно снова вверх. Более регулярные занятия спортом компенсируются прекрасным питанием домашней кухни. Беседы на офисной кухне затягиваются, может быть не только от долгого скучания по коллегам, но и оттого что у иных занятий немного. Удаляюсь, не так вежливо, но пора делать дела и говорить с людьми. Держу марку, качество и скорость, вот моя эджайл религия в рабочие часы. К холоду офиса после обеда добавляется и мрак. Свет мониторов контрастирует со светом улицы, день укоротился. Пустые стулья коллег, серые стены, упавшие шали и пончо, атмосфера советского НИИ, в котором сократили треть сотрудников. Или они уехали на картошку? На овощебазу. Будто вчера и я ездил туда только с классом, на яблоки. Как быстро пролетели годы. Я вспоминаю-придумываю свою поездку на переполненном детьми автобусе, сидя на ведре в проходе, прижимая пакет с хлебом и салом. У меня был ещё тяжёлый термос. Должен был быть. Это я хорошо придумал, то есть вспомнил. Следующую неделю никого не заманишь в офис, все будут печатать из тёплых квартир, а может и дач, усиливая отопление всеми способами, от регулятора газового котла, что редкость в Москве, до прикладывания пушистых котов. Был ли у меня термос? Тяжёлый металлический на один литр чая, в ромбик, со съёмной крышкой-кружкой. Такой. Это я хорошо придумал, то есть вспомнил.

Там, в тогда, мы не фотографировали всё подряд. Фотография убивает память. Фотография – претензия на объективность совсем не нужна для памяти. Ведь мы её конструируем по запросу всякий раз заново. Лучше помним то, что хотим, то, что говорили вслух, хорошее и про нас. На самом деле скорее и детальнее придумываем свои хорошие воспоминания. Кастомизация моей памяти завершается. Кофеин, спорт, свежий и несвежий воздух, яркие бац и серое ну-ну, черепно-мозговая травма, витамины, глицин, мой компьютер обрёл индивидуальность. Дальше утраты. Выпадение лиц и имён, запахов. Забыть купить хлеб, забыть положить его в хлебницу, забыть съесть и выкинуть заплесневелый, забыть вкус какого-то определённого хлеба из того какого-то одного дня. Той лепёшки в зимнем рынке с ничем, просто рвать и есть. Придётся переключаться на сегодняшние иллюзии, не сравнивать с прошлым обманчивым меняющимся, как школьные учебники истории, опытом, видеть сейчас. Потому фиксировать на бумаге пока можно, без фотографий-воров, без имён и дат. Потому что все имена здесь – это моё имя и все даты – мной прожитое время. Иллюзия, что есть двенадцать месяцев в году, а на самом деле их совершенно другое количество. Иллюзия, что ты работаешь в центре или живёшь там, но в памяти на кличку «центр» отзывается перекрёсток из другого города и троллейбусная остановка со скелетом ларька. Можно покупать тарелки и собирать магниты, но всё равно никто кроме тебя не помнит аиста, достающего из придорожной канавы лягушку. Нельзя продать свою иллюзию жизни, своё чувство хлеба. Люди могут только притворяться, что у режиссёров-актёров это получается, а потом приходить домой и рассказать родным, что смотрели «Вий». Это такой фильм про математика, что доказал теорему мелом на полу и сбросил матрицу, иллюзию, оживил умерших раствором столовых клеток, но получил ишемический инсульт и не смог рассказать ассистенту, как повторить эксперимент. А родные покивают, но, разумеется не поверят. Кто же это пользуется мелом в наши дни. Мел этот портит всю историю, а так вполне правдиво. Во второй части мозг учёного реваскуляризируют, но оперативная память не успела перейти в долговременную и рецепт воскрешения не запомнился, утратился. Но учёный сразу вспомнил другой, потому память – это иллюзия.