Когда я проснулся, было около полудня. Я вспомнил, что так и не сообщил родителям, где я пропадал всю ночь. Взгляд мой упал на наручные часы, и я с ужасом увидел, что моя рука потемнела, ссохлась, а коже стала дряблой, как у столетнего деда.
Я подумал, что у меня галлюцинации, и стал бить себя по щекам и щипать, но видение не исчезло.
Я подошёл к зеркалу, которое сохранилось в комнате, и увидел то, что не желаю видеть никому.
Из зеркала не меня смотрел дрялый старик. Он был одет в мою одежду, котрую я надел вчера. И это был я.
Я кричал, плакал, я разбил зеркало, но в осколка всё равно отражался я – старик.
Мне пятнадцать лет, а я – старик.
Сколько мне осталось жить? Может, неделю, может, год, моет, день.
Мне каждый шаг даётся с трудом.
Проклятое багровое подземелье высосало из меня жизнь, украло у меня молодость, украло всё на свете.
Я не хочу (зачёркнуто несколько слов).
Простите.
Мама, папа, я вас люблю.
Пусть Вичка и Принц найдутся и будут молодые и здоровые.
Я (зачёркнуто)».
* * *
Начальник областного УВД в пятый раз перечитал тетрадь, исписанную подслеповатым болезненным почерком, и сунул её в шрёдер.
Затем достал мобильник и набрал номер. Абонент не отвечал, и начальник разражённо кусал губы.
Наконец из трубки донеслось бодрое «Кирьянов, слушаю!»
– Кирьянов! – прохрипел начальник. – Того бомжа… из леса, да… в шрёд… тьфу, кремировать. Чтоб через полчаса он уже горел! Пепел в помойку. Выполнять!