Читать книгу: «На дальних подступах страны (Негерой-2. Воспоминания о неслучившемся)», страница 2

Работать в разведке в те времена было не просто престижно. Ты как бы переходил на другой уровень политической и общественной жизни, становился немного ближе к такой крутой номенклатуре, с которой мог сравниться только ЦК и Совмин. Ну, а выше, как говорится, только боги. Но главное – все было окружено романтическим ореолом – ты делаешь настоящую мужскую работу, служишь Родине вдали от нее, порой с риском для жизни. И это не пустые слова…

Потом в моей жизни были всякие курсы, бурсы, школы, академии – со счета собьешься. Я учился с желанием, постигал интересные неведомые мне доселе дисциплины. Изучал кучу языков, причем, учил их глубоко и педантично, по-взрослому. Учеба была не в тягость. Мозг человеческий располагает беспредельным лимитом памяти. Кроме того, иностранные языки имеют такую особенность: чем больше их учишь, тем легче и быстрее они запоминаются. Над математической задачей можешь просидеть год и не сдвинуться с места. А если год каждый день по часу или, не дай Бог, по два будешь учить иностранный язык, то продвинешься фантастически.

Так что я не удивился (внутренне, во всяком случае) приказу начальства «подтянуть» свой успешно забытый арабский. «Подтягивал» я его в нашем санатории на берегу Черного моря в полу-люксе с женой и девчонками – руководство пошло на встречу в кои-то веки.

Перед отпуском мы с супругой честно «убирали за собой грязную посуду» в Кабралии. Почти три месяца. Убрали чисто, без каких-либо претензий. Во всяком случае визу в ближневосточную страну, куда я отправлялся в командировку под прикрытием советника (да, брат, растем!) российского посольства я получил без проволочек с первого захода.

3

А до этого… До этого, то есть, до «арабской желтой каски», до отпуска, одного, кстати, из самых приятных за последние годы, и даже до последней коротенькой поездки в Кабралию, было еще одно важное дело. Мне довелось поучаствовать в разработке операции по возвращению «Гектора». Парадокс, но в самой операции мое участие не предусматривалось и даже запрещалось, как было сказано, чтобы «не светиться попусту».

Местом ее проведения был выбран прекрасный и многострадальный остров Кипр. Выбран по разным причинам, прежде всего потому, что «Гектор» уже находился там в американских застенках и перевозить его в другое место никто, похоже, не собирался.

Кипр – страна красивая, необычная, интересная. Я посещал этот райский уголок дважды, оба раза пролетом из Лоренсии с небольшой остановкой там ровно на неделю. Не то, чтобы я пренебрегал прямым рейсом, отнюдь. Просто каждый раз возникало какое-то маленькое дельце, как любит говорить господин-товарищ Грачев. Контора просила меня в виде краткой шифртелеграммы-приказа помочь в решении одной небольшой проблемы и даже намекала – уже позже, непосредственно там, на острове Афродиты, что это как бы поощрение, то есть солнце, пляж и прочие радости.

Оба раза это случалось летом, в августе, когда любителей ультрафиолета, желающих поваляться на кипрском побережье в сорокапятиградусную жару было немного. Если учесть, что повышенной солнечной радиации в Лоренсии, да и тамошних роскошных пляжей мне хватало под завязку, отдых у ласкового моря меня не особо-то и радовал. Ну, а дело, оно и есть дело. Как любил многозначительно говорить бессмертный Саныч, «дело делать надо».

Не хотелось бы, чтобы у читателя сложилось превратное впечатление, что добрющая Контора только и думает, куда бы послать на отдых своих скромных, незаметных парней – в Париж или на Кипр? А то ведь они, бедные, поди, притомились сидеть по посольствам разным, как писал один самодеятельный поэт, «…и льдом в бокале с виски золотистым»! Может, кто-то, кое-где и действительно зачах от бесконечных дипломатических раутов. Есть такие, сам видел, но я в их число не входил.

На Кипр, увы, нашего брата-шпиона приглашают не часто. По иронии судьбы лично мне больше приходилось бывать в более экзотических местах, похожих, скорее, на ад или полную, пардон, жопу. Они и сейчас иногда напоминают о себе в тяжелых снах. Просыпаешься в холодном поту и долго трясешь башкой, чтобы отогнать тягостные воспоминания. А потом под укоризненными и одновременно сочувствующими взгляды Маруси несешься рысью к бару, наливаешь себе рюмку. И только тогда немного отпускает. Это не алкоголизм, конечно. Но похоже. Впрочем, я не врач.

4

Хорошо помню, как при помощи коллег уносил однажды ноги из одной экзотической страны. Тоже отправился на пару дней, чисто по делу. Эвакуировали меня не с набережной Круазет в бархатный сезон, где я прогуливался в белом костюме, соломенном канотье и с дорогой тросточкой в руках. Тогда я «рвал когти», вернее, меня под покровом ночи срочно вывозили из Афгана. Правда, перед этим я немного «наследил» по соседству, в Пакистане. Пришлось чуть-чуть побегать на длинные дистанции от американцев и их друзей – злобных моджахедов, где-то в пуштунских владениях.

Случилось это, дай Бог памяти, ровно через неделю после слегка затянувшихся торжественных проводов в очередную ДЗК Вована, слегка «покоцанного» в результате неожиданного рандеву с французскими спецназовцами в Панджшере. Моего героического друга наградили тогда орденом. Не за мордобой с французами, конечно, а за другие «достижения», о которых знало очень ограниченное число людей. Кроме того, видимо, в качестве компенсации за понесенный «материальный и моральный ущерб», а также своего рода поощрения, руководство на этот раз направляло Владимира Максимовича Игнатова не в край северного сияния, а вполне приличную европейскую страну.

Ура! Долгожданное чудо свершилось. Пришел и на Вовкину улицу праздник. Весь отдел радовался за него. Суровый Палыч еще на проводах в ресторане «Арагви» чуть слезу пустил и тост сказал душещипательный. Мол, пусть наш герой не по африканским да афганским пампасам бегает, а хоть раз в жизни попробует настоящего карпа по-венски и штруделей заморских. Да и ногу свою раненую поразрабатывает на шикарных курортах с дивной минеральной водой (колено у Вовки действительно очень болело).

Все присутствующие, помню, от такой чуткости руководства растрогались. Загалдели наперебой, перебивая друг друга что, мол и я, батюшка царь, хочу в парижы да женевы вместо мавританий, нигерий и что еще там у нас? Но прагматичный генерал опасные проявления этой только нарождающейся тогда в Союзе «демшизы» решительно прервал, вернув всех на землю грешную, к нашим уставам, «тяготам и лишениям». Ну, и далее по тексту…

Все разом замолчали и замерли. Чтобы немного смягчить ситуацию, Георгий Павлович философски изрек:

– Мечты о справедливости, конечно, дело хорошее. Либерте там всякие, игуалите и, – обращаясь к своему любимчику Кольке, – что там у нас еще, сынок?».

– «Фратерните», товарищ генерал, – бодро отрапортовал засиявший от начальственного внимания коллега.

– Вот, вот и я говорю, это самое – «фратерните». Прости, Господи, язык сломаешь… Но реальная жизнь, парни, вносит свои коррективы. И вообще, как говорит мой трехлетний внук при дележе конфет со своей 10-летней сестрой: делим все по справедливости – одному – по полтора, а другому – пополу (имея в виду, конечно, «пополам»). Так что, господа-офицеры, губешки не раскатывайте. Из личного опыта знаю, что европ на всех не хватит, надо же кому-нибудь в азиатских да африканских валютных траншеях Родину защищать!

Сидевший рядом со мной Петька, которого посылали ну, уж совсем в экзотическую по тем временам «Гавнею-Босую», (как ласково окрестили доморощенные петросяны эту гордую африканскую страну), злобно прошипел: «Да, все правильно. У нас ведь, русских, как бывает? Когда надо говно месить, так рабочий класс. А как пирог есть – отойдите, сударь, от вас попахивает нестерпимо!». Но его гениальная сентенция в духе труда «Наставления оратору» великого Марка Фабия Квинтилиана, задевшая меня за живое, потонула в гуле нетрезвых голосов и звоне бокалов. А жаль! Я часто ее вспоминаю с глубокой тоской. Ведь, правда, не в бровь, а в глаз!

Так вот, про пакистаны с афганами. В тот раз отправляли меня коллеги из Кабула каким-то «левым» спецбортом, в спешке и без лишней огласки. Атмосфера на аэродроме была траурная: я сопровождал гроб с телом нашего товарища. К тому времени пугаться по пустякам я уже перестал, но, извините за моветон, очко у меня мелко подрагивало. Особенно, когда экипаж транспортного Ил-76 обильно разбрасывал, как во время салюта на Ленинских горах, тепловые ловушки против душманских «стингеров». Я такой обильный фейерверк наблюдал впервые и поделился впечатлениями с соседом по скамье (мы летели в десантном отсеке, мало напоминающем салон VIP – класса для дипломатических персон). Кивнул на иллюминатор:

– Красиво, черт побери!

Офицер лет 25–30, в камуфляже без знаков различия со специфическим цветом кожи или профессиональным загаром мрачно на меня посмотрел и отвернулся. Потом, наверное, подумал, что так невежливо себя вести. Посмотрел опять, но снова без улыбки. Видимо, улыбаться в Афгане хлопец совсем разучился, – подумал я с жалостью.

– Да, – сказал он прокуренным голосом. – Пронесло бы только.

Из Кабула до Душанбе лету чуть больше часа. Мы с офицером больше не разговаривали. Приложившись к подаренной Софи фляжке, наполненной коллегами в этот раз дешевым виски, я молча протянул ее попутчику. Он, не произнеся ни слова, взял фляжку, сделал скромный глоток – не морщась и не меняясь в лице, будто это был остывший чай, кивнул в знак благодарности и снова потерял ко мне интерес. Служивый сопровождал два «цинка» с 200-ми. Пахло от него по-мужски – потом и водкой. Было утро понедельника и начиналось оно неважно.

Мне вспомнился рассказ одного хабира – летчика, с которым жизнь меня свела в первой арабской командировке. – Раннее утро понедельника, лифт в здании штабе ВВС в Мухосранском военном округе. В нем с хмурыми мордами поднимаются человека четыре. Все мрачные, головы раскалывается, во рту – будто кошки нассали, словом, жизнь не мила.

Среди них один бодрячок – вреднющий замполит, на всякий случай, генерал-майор, прозванный доморощенными остряками ШГ («Штампованная голова»). Там же находится и всеобщий любимец – прапорщик Семеныч, служащий по части снабжения. Прапор – милейший человек, душка, всегда готовый помочь ближнему, правда, не бескорыстно. За бутылку беленькой он готов расстараться и достать тебе, что угодно – от новенького летного шлемофона до ящика тушенки. Семеныч стоит рядом с замполитом, но старается изо всех сил не дышать на него. Вдруг замполит говорит, подозрительно сверля бедолагу взглядом, не обещающим ничего хорошего:

– Семеныч, а по-моему от тебя водочкой попахивает? – Семеныч изумленно – возмущенным тоном:

– А чем же от меня еще должно пахнуть в понедельник утром?

Все стоящие в лифте так и прыснули, с трудом сдерживая смех, а вот генерал юмора не оценил…

Конечно, я был для своего попутчика просто случайным пассажиром, гражданским шпаком, то есть, никчемным человеком, не заслуживающим даже лишних слов. Но я не обиделся. Печальная миссия офицера мне была понятна.

Я тоже вез в Москву не парчу на продажу, а сопровождал тело трагически погибшего в Пакистане нашего «дипломата». Перед рейсом пришлось пройти такие круги ада с местными властями, заплатить «неподкупным» чиновникам такие деньги, вернее, не деньги, деньжищи, что я стал по-настоящему опасаться мелких неожиданных «миссий». Неважно – в Рио или в Карачи.

5

А начиналось все вроде безоблачно еще в Первопрестольной. В поле зрения парней из резидентуры КГБ в Исламабаде попал некто Джон Маккинли, второй секретарь посольства США. Он привлек наше внимание своей просто-таки бешеной активностью в работе по советской линии. Особенно его интересовали наши военнослужащие, попавшие в душманский плен и перемещенные впоследствии в лагеря афганских беженцев (читай, «духов») на территории Пакистана.

Маккинли быстренько пробили по нашим учетам и выяснилось, что это «мой» Джон, с которым я когда-то возился в Лоренсии. В то время я уже находился в Центре и вел между командировками спокойную размеренную жизнь добропорядочного отца семейства. Не жизнь, а малина. Утром на работе обязательная чашечка кофе, заваренная молодыми, да под империалистическую сигаретку (заграница не забывала). Перед обедом дозволялся вкусный аперитив, опять же «подарок друзей из Африки», и не ради пьянства окаянного, а токмо здоровья для. Именно так, кажется, учил великий Абу Али Хусейн ибн Абдалла ибн Сина, также известный в европейских кругах как Авиценна.

После «заводского гудка». Если, конечно не давил неожиданный форс-мажор, ровно в 18.00 «снимал нарукавники» и пулей мчался домой, в полученную от Службы уютную квартирку в Бутово. Жизнь тогда била ключом: то мы с визитом, то сами в гости. Мы с Марусей читали запоем, постоянно мотались по разным театрам, выставкам, вернисажам, наверстывая упущенное за столько лет пребывания на чужбине.

А тут возник этот чертов Джон, ни дна ему, ни покрышки! Гаденыш заматерел, стал заместителем резидента, и совсем обнаглел. Словом, надо было как-то и кому-то привести его в чувство. Выбор руководства, как понимаете, пал на меня, и я был быстренько снаряжен в короткую командировку в Пакистан. Мне предстояло на месте присмотреться к «америкосу», желательно, вступить с ним в контакт и совместно с резидентурскими разработать план каких-нибудь ответных действий, позволяющих хоть немного урезонить зарвавшегося «супершпиона».

Итак в Пакистан – «Землю чистых» – в переводе с урду – я прибыл отнюдь не с чистыми намерениями. (Ха-ха, каламбурщик Саныч наверняка был бы мной доволен!) По легенде я должен был готовить визит в страну советской партийно-правительственной делегации высокого уровня. В аэропорту меня встречали знакомые ребята из соседнего отдела, отвезли в гостиницу, разместили. После обязательного ритуала – раздачи хлопцам черного хлеба, селедки и сала, привезенных из Москвы, приступили к дружескому обеду, плавно перешедшему в ужин. Потом меня «покатали» по вечернему городу, показали кое-какие интересные в оперативном плане места. Короче, спал я в ту ночь без задних ног.

Утром с резидентом и его замом обсудили «дела наши скорбные», связанные с Маккинли и кое-что наметили… Завтра посольство Индонезии устраивало прием по случаю Дня независимости, на котором американец, по прикидкам шефа, обязательно будет присутствовать. Вот там-то я и установлю, вернее, восстановлю контакт с суперактивным Джоном. Посмотрим на его удивленное рыло при встрече!

Вечером следующего дня вначале все пошло, как по маслу. Народу на приеме было много. Протолкавшись не без труда к стойке бара, я взял себе по африканской привычке «мазут» (виски со льдом и кокой). Потом начал баражировать по залу, высматривая своего «дружка». По ходу познакомился и обменялся визитками с английским советником-посланником, вторым секретарем посольства Турции и, надо же, главой дипмиссии Бразилии.

В башке мелькнуло, – опять эта несчастная Бразилия! Вот только к добру это или нет, я пока не решил. С каждым из дипломатов я мило пощебетал накоротке. Поклявшись в вечной дружбе и наговорив всем кучу комплиментов, продолжил зорко выслеживать своего американского петуха, словно коршун ранним июльским утром в подмосковном голубом небе.

А его, противного, все не было и не было… Заглянул в соседний зал, где находился уютный зимний сад. Там народу было значительно меньше. И первое, что бросилось в глаза – два каких-то азиата, комфортно разместившиеся на мягком диванчике. Они громко беседовали и с аппетитом поглощали блюда национальной индонезийской кухни. Говорили они по-китайски. Я аж вздрогнул, китайцы! Опять совпадение? Наваждение какое-то, прямо как когда-то в Лоренсии на приеме у французов, где Джон затоптал бедного китайского советника в дорогущем галстуке от Карло Висконти. Чисто машинально я посмотрел на прикид хлопцев из Поднебесной. Слава Богу, Карло Висконти здесь и не пахло! Да, мельчает дипломатический народец…

Мне вдруг в деталях вспомнилась первая командировка в жаркий Лузанвиль. Хиленький в плане выпивки и закуски приемчик у скупердяев – лягушатников, будто они каждый день свою вонючую Бастилию брали. Могли бы уж по такому случаю и расстараться немного, накрыть приличную «поляну»! Ну, да Бог им судья! Перед глазами, как в немом кино, промелькнул образ милого маленького китайского дипломата в Лоренсии, знавшего толк в дорогих итальянских аксессуарах и незаслуженно получившего увесистую оплеуху по худенькой жопе от восходящей звезды Лэнгли – Джона. Стало немного грустно. Да, годы бегут, а мы все стареем… Сколько еще годов кукушкой отпущено каждому из нас? Нет, не отвечает глупая птица, сколько ее не спрашивай…

Значит баражирую я по зимнему саду, весь погруженный в свои ностальгические воспоминания, как вдруг, ба! Вот вам Джон, собственной персоной и где же он был? Гаденыш, как всегда, «горел» на шпионской работе, забился в самый глухой уголок сада под пальму. Затащил туда в темноту, как голодный волк в дремучий лес дрожащего от страха ягненка, какого-то усатого балбеса в военной форме, с кучей орденов и в офигительной чалме с перьями. Теребил его, болезного, за золоченую пуговицу мундира, а как же без этого, Джон есть Джон! Любовно нашептывал в заросшее мелкими волосками ухо клиента какие-то гадости, и при этом что-то настойчиво засовывал ему потной ладошкой в карман. Куда ж без подарков? Конечно…

«Вот везуха-то, – думаю, – сама поперла в руки! Никак «мой милый друг» встречу здесь проводит, охмуряет бедного индуса. Как же быстро ты, сука цэрэушная, переключился с советской линии на работу по азиатам? Впрочем, азиаты, наверное, тоже дело непыльное и прибыльное. Ну, ничего, любезнейший, потерпи немного. Сейчас мы твой кайф обломаем, покуражимся, даст Бог.

Для профессионала-разведчика доставляет большое удовольствие случайно застукать где-нибудь, например, в темном уютном ресторанчике на городских задворках своего «коллегу-шпиона», конспиративно встречающегося со связью. Не поведя и бровью, с задумчиво-усталым видом пройти мимо столика, за которым они воркуют, аки влюбленные голубки. Естественно, не поворачивая головы в их сторону, и, упаси Боже, поздороваться. При этом, боковым зрением фиксируя каждую деталь внешности попавшего в паучьи сети змея-искусителя бедолаги. Конечно же, упиваясь сконфуженно-растерянным и одновременно глуповатым видом своего поверженного в прах соперника.

Испытываешь ощущение, прости, Господи, мою душу грешную, близкое к оргазму! Но вот когда сам попадаешь в подобную ситуацию, чего уж там, и такое случалось, чувствуешь себя полным идиотом. Как первоклашка, напустивший нечаянно в штаны на уроке родной речи. Или как голый любовник, которого находит в шкафу в спальне пассии ее внезапно возвратившийся с работы муж. Да, издержки нелегкого шпионского ремесла…

Не подозревающий близкой беды Джон стоял ко мне спиной в зарослях буйной зелени, и меня не видел. Наподобие незабвенного Гойко Митича, я по-кошачьи неслышно подкрался к своей жертве и с криком «Банзай!», но, естественно, не раскрывая рта, и не выхватывая из ножен самурайскую шашку, бросился на Джона сзади. Мне удалось хорошенько дать ему по заднице, аж рука заныла, и рявкнуть: «Хай! Ду ю ремемба ми, дарлинг?» Тот, резко обернувшись, увидел меня, впал в полный ступор, и тихо пролепетал: «Ес, шуа» и, кажется «поплыл».

Решительно пойдя на абордаж, я стал сжимать его в своих объятиях, сильно похлопывая по спине. Все это происходило на глазах у изумленного индуса, который просто дар речи потерял, и благоразумно отошел в сторону. Американец побледнел, начал медленно приседать и посмотрел на меня робким беззащитным и одновременно ненавидящим взглядом двоечника, в сотый раз сдающего ненавистному профессору безнадежный зачет.

Немного придя в себя, Джон просипел, с большим трудом приклеивая на себя вымученную улыбку:

– Хау а ю, сэр?

Я деловито, голосом солидного босса небрежно процедил: «Файн» и перешел на португальский язык.

– У ке э ке эшта фазенду аки, меу кару Джон? Кому эшта а туа линда эшпоза Луиза и аж криансаш? («Что поделываешь, Джон? Как дети и твоя красавица жена Луиза?» – порт.)

Мы много обнимались с Джоном в тот вечер, пили виски за вечную дружбу между СССР и США, братались, вспоминали со слезами на глазах встречу наших дедов и отцов на Эльбе весной 1945. Договорились завтра обязательно продолжить. И это мероприятие действительно состоялось, но каким-то оно оказалось не очень теплым, особенно финал.

6

Вечером следующего дня ровно в 18.00 я подъехал на резидентурской машине к обусловленному месту, по-моему, где-то в центре города, рядом со знаменитой мечетью Фейсала. Наши за мной, естественно, «присматривали», но без фанатизма, на двух автомобилях. Навыки левостороннего движения вспомнились быстро. А к броуновскому движению на дорогах, на первый взгляд бестолковой суете и толчее на перекрестках и сумасшедшим безбашенным водителям мне не привыкать. Заносило меня – случайно, разумеется, и ненадолго в Австралию, Сингапур, на Кипр. Был даже африканский опыт: в свое время в ЮАР порулить удалось чуть-чуть.

Гаденыш уже ждал меня, значит прибыл на место встречи заранее. Зачем? Что, изучал обстановку? Или замыслил нехорошее, вурдалак? Джон, ссылаясь на мое незнание города, дважды(!) предложил пересесть в его машину. Тут вовремя проснулся внутренний голос, который хрипловато, видимо, тоже вчера «нарушал режим» со своими пакистанскими дружбанами произнес:

– Старичок, держи ушки на макушке. Кажется, начинается.

Я в меру ласково ответил:

– За предупреждение спасибо, конечно, но ты, паразит, не расслабляйся, бдительности не теряй. Перегаром от тебя разит, как от ломового извозчика. Подожди еще у меня, ужо приедем в Москву, объявлю сухой закон. Чай при исполнении находишься! Стыдись!

В ответ он громко икнул, щелкнул каблуками и сказал:

– Яволь, мин херц, – хотя немецкий вроде бы недолюбливал. Потом добавил жалобно:

– Брат, а может презентуешь баночку холодненького пивка, а то башка просто раскалывается. Я отбатрачу, ты ведь меня знаешь.

– Перебьешься, пей вон лучше «перье», ребята резидентурские вчера целую упаковку в наш номер притащили. Врачи говорят, для здоровья полезнее…

– Ага, чья бы корова мычала. Ты на себя-то сегодня в зеркало смотрел? – Мой ангел-хранитель продолжал хамить.

Я сдержался. По правде говоря, он был прав и жить сегодня с утра мне не очень хотелось, во всяком случае, до контрастного душа, кофе и прочих реанимационных процедур.

Диалог с внутренним голосом много времени не занял, и Джон ничего не заметил. На предложение пересесть в его машину я вежливо отказался, заявив, что в Москве очень соскучился по правому рулю. После недолгого петляния по исламабадским улочкам, он впереди, я – сзади, приехали к какому-то невзрачному на вид невысокому зданию. На первом этаже располагался маленький дуккян. По дороге я обнаружил за собой «наружку» – три машины. Я не удивился. Слежка велась аккуратно, грамотно. На рожон «топтуны» не лезли, вели себя в рамках приличия.

– Ну, вот докатились, – злобно сказал внутренний голос, который тоже заметил «хвост», даром что с «бодуна», и грязно выругался почему-то по-арабски. – Наружка», кажись, не местная, американская. Но ты поосторожней там в лавке или куда вы еще пойдете с этим американским придурком. Не геройствуй, а то я тебя знаю!

– Слово офицера! – Серьезно ответил я.

Джон жестом предложил войти. Я удивленно поднял брови. Заметив это, американец ехидно сказал:

– Сегодня здесь спецобслуживание для очень дорогих гостей, как в ваших московских кабаках.

– Когда ж ты, змей звездно-полосатый, успел в Союзе побывать? Или я в Лесу досье на тебя плохо просмотрел? – Снова вклинился мой помощник.

Меня это начинало раздражать. Я злобно цыкнул на него, и он на короткое время заткнулся.

Вошли в лавку. Покупателей не было. За прилавком одиноко стоял пожилой бородатый пуштун с янтарными четками в руках. Он радостно поприветствовал нас на урду, и предложил проследовать за прилавок. Джон даже не ответил, а я, кивнув хозяину в знак приветствия головой, молча наблюдал за ними. Видать, просто для приличия, соблюдая местные традиции, «америкос» потрогал здоровенную штуку английской шерсти, лежащую тут же в углу. С видом знатока помял в руках материю и приценился. Старик назвал цену. Джон в ответ пощелкал языком, мол, дороговато…

«Передо мной комедию ломает», – беззлобно решил я.

Опять влез внутренний голос и подобострастно, явно желая мне угодить, подтвердил мой вывод.

«Точно, к бабке не ходи! Хочет, паразит, похвастаться, показать Вашему благородию, что, мол, изучил Восток, как свои пять пальцев и чувствует себя здесь словно рыба в воде. Но я лично, Сереж, поставил бы ему троечку за поведение и знание местных обычаев: а спрашивать хозяина про здоровье, семью, как идет бизнес, кто будет? Александр Сергеевич, что ли? Так великий русский поэт вообще был невыездным, дальше Эрзерума не бывал, урду так и не осилил».

Прошли за прилавок. Там, за плотной ковровой занавеской оказался неприметный вход в небольшую светелку с двумя пластиковыми столами и стульями. Сели за столик. Будто из-под земли появилась бутылка виски, на удивление чистые стаканы, содовая и полное ведерко со льдом, даже со щипцами. А еще вазочка с иранскими, кстати, самыми вкусными в мире фисташками, кэшью, очищенными грецкими орехами и молодым миндалем. Через пару секунд худенький мальчик принес фрукты и восточные сладости, дополнив натюрморт.

«Сервис тоже так себе, на четверочку с минусом, – оценил я. А где скатерть и салфетки, хотя бы бумажные? Где адалиски по углам? Кальяны душистые? Экономишь на представительских расходах, Джон? Стыдись!»

Быстро, практически не разговаривая, выпили по первой, потом по второй. Пили молча, без тостов, изучающе разглядывая друг друга словно через винтовочный прицел. Опять нагло встрял внутренний голос.

– Слушай, пока вы тут не захмелели оба, ты б у этого полиглота сраного выяснил, где он ухитрился урду нахвататься. Здесь или в американской «Вышке»? И кто у него преподавателем был? Интересно ведь. Да и на учеты конторские их поставить бы надо. Ты, что все инструкции позабывал? Помнишь тогда в Лоренсии, – хихикнул мой немного навязчивый помощник, – этот урод и через год пары слов на местном наречии сказать не мог. Да и урду-то его, честно говоря, хреновенький. Просто перед тобой выпендривается… Все, все замолкаю, – примирительно произнес болтливый стервец, – почувствовав, что я сжал кулаки и вот-вот взорвусь.

Мы выпили еще, и языки немного развязались. Желая пополнить досье на «пиндоса», я завел разговор на тему, как ему жилось после Лоренсии, и каким ветром занесло на мусульманский Восток. Периодически вплетал в канву «дружеской» беседы короткие реплики о себе, в рамках легенды, конечно. К моему удивлению клиент стал рассказывать достаточно занятные вещи автобиографического характера, иногда переходил на политику, что мне тоже было крайне интересно. Худо-бедно минут через сорок у меня в башке уже созрели, по меньшей мере, три проекта шифр-телеграмм в Центр. Сам же я за это время «слил» Джону минимум интересовавшей его информации. Это-то и настораживало, но каких-либо внятных объяснений «откровенности» американца я пока не находил.

– А ты что думаешь, друг ситный? – Спросил я свой внутренний голос.

– Кое-какие мыслишки на этот счет есть, но окончательный диагноз делать пока рано.

– Смотри, Склифосовский, чтобы потом поздно не было… Ну, все, больше мне не мешай.

Заливаясь соловьем, я вдохновенно рассказывал Джону что-то по поводу пребывания наших войск в Афгане, отношений Кремля с Саддамом Хусейном, другими арабскими лидерами. Потягивая виски, слишком щедро разбавленное, на мой взгляд, льдом, мой визави рассеянно слушал, лишь изредка задавая уточняющие вопросы. Улучив момент, я перевел разговор на семейно-бытовые темы. Пытаясь вызвать Джона на еще большую ответную взаимность, я стал рассказывать о Марусе и своих девчонках (он знал только супругу и старшенькую). Показал ему фотографию, где жена с детьми садились в мой «жигуленок», припаркованный на стоянке МИДа.

– Это на твоей работе? – спросил Джон расслабленно без особого интереса в голосе. Но вдруг собрался, сжался, как пружинка, и нанес укол.

– Серхио, а что-то я не разглядел на фото памятник Дзержинскому. Где он тут?

– А его можно разглядеть только в ясную погоду, Джон. Ну как твой любимый Госдеп с крылечка вашей штаб-квартиры в Лэнгли, что в штате Вирджиния, – парировал я с улыбкой.

«Молодец, Серега, хоть инициатива была у него, рахунок зустрічі 1:1, – прорезался внутренний голос. – Но мне такой поворот все равно не нравится. Раньше вы по-джентельменски обходили острые углы в дипломатическом менуэте. И хотя знали «ху из ху», вот так открыто об этом не говорили. А тут, на тебе…»

«Ты чего это на мове залопотал? – Гневно начал я. – Где-то уже «укусить» успел, пока я тут работал в поте лица?»

«Ага, работал он, – дерзко ответил голос. – Смотри вон – дед с четками уже вторую бутылку открыл. А ему, видите ли, украинский мой не понравился…

Давай-ка лучше вместе подумаем, как будем ноги отсюда уносить. Ох, не нравится мне все это, Серега, ох не нравится!»

По сути, голос был прав на все 100 процентов, поэтому я орать на него больше не стал, а погрузился в неприятные размышления.

Джон, видимо, почувствовал какие-то изменения в моем настроении решил пойти с козырей:

– Слушай, русский шпион! (что-то новенькое), ты ведь сюда приехал вынюхивать информацию о ваших «шурави», находящихся в плену у русских? Если так, то ты, Серхио, попал в точку. Моя тема. Так, тебе интересно?

Я молча кивнул, глядя в его налившиеся кровью и плохо скрываемой ненавистью холодные бесцветные глаза. В полной тишине чокнулись, выпили, закурили. Вообще-то курили мы одну за одной. В коморке топор вешать можно было. Зрачки у Джона расширились (Опа! Уж не наркотиками ли мы балуемся, интересно, какими?), крылья его орлиного носа нервно завибрировали, лицо покраснело.

Тут моего «Остапа» понесло. Он начал выкладывать такие сведения про американо-афганско-пакистанские дела, конечно, при главной роли СССР, но и своей лично, что у меня челюсть отвисла. По спине побежала холодная струйка пота, алкоголь начал испаряться и оставил в покое мой мозг. Мне даже не требовалось больше раззадоривать своего собутыльника. Американец, очевидно терявший контроль над собой, раскрывал все новые и новые детали работы своей резидентуры в Исламабаде.

В голову пришла совсем уж нелепая (а почему, собственно, нелепая?) мысль, что отпускать меня живым после такой откровенной «пресс-конференции» Джону не с руки. Значит, опять санкционированный Лэнгли «съем» или какая-то собственная безумная импровизация «обдолбанного» американского ковбоя? Сначала был «Гектор», а теперь пришла моя очередь, да? Право, не оригинально!