Читать книгу: «Бульвар Ностальгия», страница 7

9 декабря

Телефонный звонок взорвал тишину. Ох уж эти телефонные звонки, 50%

современных рассказов начинаются с них (интересно, с чего они будут

начинаться лет этак через сто?). Его пронзительная трель отзывалась жуткой

болью в шумевшей после вчерашнего голове. С трудом я открыл глаза и

посмотрел на часы. Светящиеся стрелки зависли где-то в середине циферблата.

Судя по молочной мути за окном и возне на кухне, часы должны были

показывать около восьми утра.

– Тебя к телефону, – крикнула с прихожей бабка, у которой я квартировал.

Пошарив рукой по тумбочке, я дотянулся до трубки и приладил её к уху.

– Але, – голосом, напоминавшим треск неисправного мопеда, сказал я. Звонил

студент– филолог Копытов, с которым мы накануне здорово погуляли.

Отголоски этой гульбы стреляли сейчас в висках и свербели в пересушенных

гландах.

– Ну как, бестолкова трещит? – не то спросил, не то констатировал Саша

Копытов. И, не дав мне ответить, выпалил:

– Есть дурные новости, чувак.

Похмельный симбиоз стыда и страха овладел мной. Состояние, я думаю,

знакомое всякому, кто, просыпаясь утром, тщетно силится собрать в целое

цветные осколки вчерашнего дня.

– Трещит, а что за новости? – я до крайности напряг шумевшую голову.

– Вчера в Нью-Йорке Джона Леннона грохнули, – сказал Копыт.

– Кто, мы?

– Ну ты, чувак, «ваще». С нарезки, что ли слетел? – присвистнул Копыт. – Я же

говорю – в Нью-Йорке, а мы с тобой вечер в «Бухенвальде» заканчивали, там

еще такая рыженькая была. Помнишь рыженькую-то? – поинтересовался А.

Копытов.

– Какую рыженькую, при чем тут рыженькая, – пытаясь уйти от неприятных

воспоминай, закипятился я. – Ты же про Леннона что-то говорил.

– Ну да Леннон, точно, а что Леннон? – спросил у меня Копытов.

– Это я у тебя должен спросить, что?

– Ах, Леннон, – спохватился звонивший, – так грохнули Леннона вчера в городе

«желтого дьявола», в этой, как её– «цитадели мракобесия». Нет больше у нас

дедушки Леннона, – и А. Копытов театрально вздохнул.

– Какое мракобесие? Какой дьявол? Что ты плетешь! – завозмущался я.

– Ну не в «мракобесии», если ты метафор не приемлешь, в Нью-Йорке его

грохнули.

– Откуда же ты в такую рань имеешь эти новости? – полюбопытствовал я.

– Вопрос интересный, но несколько прямолинейный, – усмехнулся Саша Копыт.

– Надо бы помять, – сказал я.

– Здоровая мысль, – согласился звонивший, – а ты говоришь, бестолковку

заклинило. Он выдержал паузу и добавил:

– Я, кстати, уже начал.

– Я могу рассчитывать? – с надеждой на приглашение спросил я.

– No problems, как сказал бы покойный, – и Копыт повесил трубку.

Минут через пятнадцать, кутаясь в крашенный под канадскую дубленку тулуп,

я уже летел к направлению дома Александра Копытова.

А. Копытов был отпрыском советских аристократов, жил в элитном доме с

видом на задумчивый сад и, как всякий аристократ, был полон революционных

грез. Всклокоченная шапка густых волос и бегущая волной борода делали его

похожим на Карла Маркса в молодые годы.

– Я думаю, мы должны подбить народ на гражданскую панихиду, – сообщил он

мне за первым стаканом. Трудно было не согласиться, ведь я сидел у него на

кухне, смотрел, как ломают шейк под битловские “Йе-Йе-Йе” снежинки за его

окном и пил купленное на его деньги «Румынское крепленное».

– Согласись, Джон Леннон – это величина, – кипятился Копыт. – Джон Леннон -

это глашатай поколения.

Было видно, что на мне, он репетирует прощальную речь. С каждым

новым афоризмом в Копыте загорался бунтарский дух.

– Мы должны! Нет, мы просто обязаны, – вальяжно развалясь на кухонном

стуле, декламировал он, – не пройти мимо, я не убоюсь этого слова,

политического события мирового порядка.

Вскоре Саша уже вертел телефонный диск и обзванивал знакомых и

малознакомых ему людей.

– Вы знаете? – торжественно начинал Копыт. – Вчера в «цитадели», то есть в Нью-

Йорке убили Джона Леннона.

Затем следовала паузу и пафосная тирада.

– На мой взгляд, 8 декабря в городе «желтого дьявола» застрелили не просто Д.

Леннона, там расстреляли эпоху!

Это было серьезно и могло закончиться грандиозной пьянкой с

приключением.

Вечером 9 декабря на бывшей Большой дворянской, где расположились

рекламно – художественные мастерские, было шумно. Мольберты, макеты и

столы были сдвинуты… У входных дверей в духе времени алел плакат: «Леннон

и теперь живее всех живых!».

В дальнем углу голосом Джона пела “Яуза”. У окна Леннон пел из

магнитофона «Маяк».

Слово взял студент – философ Михаил Изаксон. Жизнеописание Джона

Леннона от Миши Изаксона изобиловало весьма сомнительными событиями и

фактами, рождавшимися, видимо, в Мишиной голове по ходу его цветастой

речи. Много лет спустя я присутствовал на одной экскурсионной прогулке,

которую вел бывший студент-философ. География и история места, о котором

говорил Миша, были насыщены такими же проблематичными фактами и

именами, как и изложенная им в тот вечер биография Джона Леннона. Изаксона

перебил Копытов.

– Мишель, – сказал он, – мне кажется дело не в биографии, а в том, что вчера в

Нью-Йорке расстреляли эпоху.

– Мы уже слушали это по телефону. Не перебивай, – завозмущались

собравшиеся. Но Копытова было уже не унять. Возвысив голос до

патетической надрывности, он говорил об эпохе, о потерянном поколении и о

пепелище великой культуры, проводя между делом параллели между бунтарем

Джоном Ленноном и «босяками» русской поэзии С. Есениным и В. Высоцким.

Публика оживилась, и вскоре разделилась на два лагеря. У «Яузы» собрались

поклонники Джона Леннона – С. Есенина, у «Маяка» Леннона – В. Высоцкого.

«Яуза», пила сухое «Ркацители» с «Жигулевским» и слушала «Imagine».

«Маяк» усугублялся «Румынским крепленным», баловался травкой и внимал

«Revolution – 9». Между магнитофонами ходил полный кавалер орденов славы

хмельной сторож Кузьмич.

– Все «хлапцы» хорошие, – говорил Кузьмич, и, выпивая очередной стакан,

отправлял отяжелевших от вина и травы поклонников Леннона-Есенина и

Леннона-Высоцкого в подвал, где одуревшие «хлапцы» мылись под душем.

– Слышишь, «хлапцы», не забудьте затушить бойлер… – увещевал моющихся, засыпающий Кузьмич.

За полночь, когда уже иссяк винный фонтан и дружный храп сменил

обессилевшие магнитофоны, мастерскую сотряс мощный взрыв. Вздыбились

бетонные перекрытия, и в образовавшемся проеме обозначились

развороченные контуры жарко клубящегося бойлера. Над ним, траурно

склоняясь, висел транспарант с сохранившейся надписью «…живее всех

живых». Пахло общественной парилкой и дымом вспыхнувших

электропроводов. Среди всего этого бедлама бегал протрезвевший сторож

Кузьмич.

– Суки! Ну, суки, я же просил, затушите бойлер! – причитал над разверзшейся

бездной сторож.

Просыпающийся народ глазел на развороченный бетон и недоуменно

спрашивал у сторожа.: – А че это, Кузьмич?

– Че-че, болт через плечо. Во че! – возмущался сторож.

– А конкретней? – спрашивали пробудившиеся.

– Конкретней. Срок это! Как пить дать, живой срок, – сказал сторож, и,

обреченно махнув рукой, пошел к телефону.

При всей экспрессивности своей речи старик был прав в одном. Это был

действительно готовый срок с формулировкой «порча социалистической

собственности». «Как минимум пятачок» – подумал я, и, натыкаясь на торчащие

из пола швеллера и каркасы, пробрался к входной двери. После комнатной вони

и пыли стало легче дышать. Мороз отрезвил и придал силы. Сейчас они были

нужны, как никогда. У ближайшего поворота уже заходился визгом ментовский

воронок…

Невоплощенная мечта

1

Лет х-надцати отроду водоворотом судьбы и цепью случайных связей и

обстоятельств был я втянут в лихорадку модной в ту пору рок-струи. Что такое

рок-струя? В бытность моей молодости кое-кто называл это вялотекущей

шизофренией. Другие же – формой социального протеста. Хотя я думаю, что

обе стороны правы, ибо границы между этими понятиями размыты настолько,

что трудно разобрать, где кончается одно и начинается другое. Я приведу

читателю несколько примеров из тогдашней своей жизни, и пусть уж он сам

сделает соответствующие выводы из нижесказанного.

1. Когда подавляющая масса населения моего города грезила польскими

пиджаками и элегантными австрийскими сапогами, я мечтал о холщовой

косоворотке и старорежимных штиблетах с гамашами.

2. Вместо того, чтобы выражаться нормальными в ту пору выражениями типа

«экономика должна быть экономной» и «сиськи-масиськие сраные «, я

изъяснялся словами: кочумай, лабай, бухай и пугал фразой «чувак, вы

конченый лох и не сечете в кладке» (Парень ты не знаешь аккордов)

учительницу русского языка.

3. В период усиления борьбы с алкоголизмом я предпочел борьбе крепленые

вина «Агдам», «Лучистое» и, как следствие, стал попадать в милицейский

отдел, страшно мешая этим родительской карьере.

4. В эпоху всесоюзного шлягера «увезу тебя я в тундру» я пел выразительную

рок– композицию «Дом восходящего солнца», аккомпанируя себе при этом на

электрогитаре. Хотя, правды для надо отметить, что в те далекие уже дни на

гитарах играли практически все, даже те, кто смутно отличал гитару от

барабана.

– А че, в натуре, гитара тоже ударный инструмент! – говорили они, неся её с

собой на очередную межрайоновскую разборку.

2

Разбив вдрызг подушечки своих юношеских пальцев и одолев

незамысловатую тройку аккордов: тоника, доминанта, субдоминанта плюс рок-

квадрат, я оказался в составе рок– группы с довольно оригинальным названием

– «Лажовики». Не берусь категорично утверждать: с моим ли приходом это

было связано или с правильно выбранным названием, но только группа та стала

необычайно прогрессировать и набирать обороты. Школьные вечера сменялись

свадьбами, свадьбы – днями рождения «прогрессивных» райкомовских

работников. Вскоре этого становится мало! И «лажисты» решают выпустить

собственную сольную пластинку.

Но как? Ведь для большинства участников группы, запись диска

представляется приблизительно таким же чудом, как и полет на Луну. Правда, в

воздухе витают слухи о подпольных самиздатовских студиях, но связь с ними

угрожает отстранением от райкомовских вечеринок и, хуже того, может

обернуться полным запретом на творчество.

Несколько вечеров в дворовой беседке кипят яростные споры.

– Чуваки, не порите лажи, – горячится басист группы Костя Смычков, – мы

имеем в кармане неплохой парнас. Зачем рисковать? И потом, это же не

патриотично – (Костя – патриот, мечтающий придать року русское лицо).

– «Атец», не гони туфты, – перебивает его флейтист Гриша Золотов – пластинка

верняк не к парнусу, а «Парнасу» Надо рискнуть. Хватит дрожать перед этими

толстожопыми коммуняками. (Гриша – яростный борец с режимом).

Молчим: я, лидер-гитара, плюс вокал и клавишник, плюс аранжировщик -

Саша Коган. Я – из шкурных интересов жить в столице (ибо отцу светит

столичное повышение). С. Коган – опасаясь, что в случае провала всех

идеологических собак повесят на его пятую графу.

Наконец в разговор вступает барабанщик группы и её негласный руководитель,

плечистый Гена Чумаков.

– Даешь музыкальный Эверест, – по-комсомольски бодро восклицает он (кто в

юности не мечтал о вершинах, тот попросту и не жил), и предлагает в качестве

альтернативы студии звукозаписи магнитофонный вариант.

– С этим я согласен, – неожиданно включается в обсуждение Саша Коган, -

запись можно будет переправить на Запад.

Я окончательно теряю дар речи.

3

Стоит погожее зимнее утро. На белом, еще не тронутом копотью машин и

людских испражнений ковре выпавшего ночью снега лежат тени деревьев,

силуэты домов и плюшевых душегреек участников группы «Лажовики».

Груженные гитарными грифами, микрофонными стойками, медными

тарелками, бутылочным сургучом и учебником занимательной физики они

осторожно пробиваются к заветной двери домашней муз. студии.

В пустой коробке двора тихо, и хорошо слышно, как скрипят подошвы их

ботинок – «загубленная молодость».

– Костя, зачем вы одели эти лакированные «гады»? – спрашивает патриотично

настроенного басиста С. Коган, – вы же сдадите нас их шумом раньше, чем мы

примемся за запись.

– Из патриотических соображений я всегда предпочитаю отечественную обувь

зарубежной – отвечает Костя. Я молча смотрю на свои войлочные бурки.

Наконец вся странно экипированная для столь раннего часа ватага ныряет в

чумаковский подъезд.

Три семерки – тайный стук в дверь… Толкотня в маленьком и темном коридоре.

Возня с ботинками и бурками. Наконец рок-бригада усаживается у литовского

магнитофона «Дайна» для записи своего первого сольного альбома «Lagoviki

– N1».

В роли усилителя служит радиола «Аккорд», у которой уже крутится

звукорежиссер по кличке Диод.

Диод – местная знаменитость. Этот самородок умудрился, проводя опыт по

статическому электричеству, обесточить школу, а настраивая придуманный им

коротковолновый транзисторный приемник – лишить радиосвязи областное

управление милиции.

В качестве солирующих инструментов: ленинградские электрогитары, губная,

реквизированная чумаковским дедушкой, немецкая гармошка, старое пианино

«Беларусь», флейта – пикколо, русская трехрядка и загадочный инструмент

«слухгеорг». В ритм-секцию входят: жестяные кастрюли, хрустальные бокалы,

а также расчески, гребни, шпильки, сливной туалетный бачок и радиатор

центрального отопления. Распределение инструментов вызывает не меньший

спор, чем пересылка диска на Запад. После короткой дружеской потасовки мне

выпадает: гитара, бэк-вокал и сливной бачок. Я пробую протестовать и

выпросить хотя бы радиатор, но возле него уже громоздится чумаковский

трескун с подвешенной к швабре эмалированной крышкой. Да и Генины

габариты– около сотни живого веса-как-то отбивают охоту к протесту.

Инструменты розданы. Теперь горячий и живой спор клубится вокруг

репертуара. Он обширен и многообразен, как и принесенная выпивка. Напитки

представлены легкой хлебной брагой «Брызги надежды» и крепленым

азербайджанским портвейном «Агдам». Репертуарный список – всевозможными

стилями и ритмами от свинга с одноименным названием «Вечер у художника-

абстракциониста» до хард-роковской композиции «Отчего башли (деньги) не

ведутся».

Запись длится около пяти часов. Иногда следуют легкие перекуры с

пригублением спиртного… Шумят творческие споры. Слышны воздыхания -

«Чуваки, это высший класс», и гневные восклицания – «Шчарти все на хер!».

– Атцы, «клоки» уже у опасной черты, – говорит Чумаков, указывая на стенные

ходики – пора паковать штекера и покидать флэт (квартиру), а мы еще не

слабали моей забойной «Отчего башли не ведутся».

– Это произвол, на очереди моя рок-серенада! – «Сандаль в Иерусалиме», -

обиженно восклицает Саша Коган.

– Упоминание Иерусалима в данной политической обстановке, на мой взгляд,

вредно. – обрывает когановские причитания Гена Чума.

Правильно! Мы– русская группа, и у нас должно быть русское лицо, -

поддерживает Чуму националист Костя Смычков, косясь при этом на Сашин

профиль.

– Но ведь «лапоть» – исконно русское слово, – перебивает Смычкова Коган.

Костя озадаченно чешет затылок и вопросительно смотрит на Золотова.

– Коган прав, – вступает в разговор Золотов, – это произвол и творческая

проституция. Мы должны быть честными в своем созидательстве. Поэтому

следующей лабаем мою песню протеста «Бровастая морда», – и он решительно

поворачивает микрофон в свою сторону.

– Так, кончай базлать, чуваки! (хватит спорить, ребята). Я прекрасно понимаю

ваши устремления, но как руководитель коллектива не могу, да и не позволю

рисковать финансовым успехом будущей пластинки, – рычит Чума, поигрывая

мышцами. Моя рок-сюита «Отчего башли не ведутся» нейтральней и быстрей,

на мой взгляд, выведет нас к реальным рублям, чем ваши «Лапти» и «Морды».

И потом – это моя квартира, – авторитетно заявляет он в конце своей речи.

– Не в башлях счастье! – восклицает С. Коган.

– Свободу творчеству! – поддерживает его Гриша Золотов.

– Вы абсолютно правы, чувачки, конечно не в башлях счастье. Оно, а

заодно и ваша свобода творчества кроется в решении вопроса:– «Отчего они не

ведутся?». Так что я думаю, споры здесь неуместны.

– Нет, уместны. Мы заявляем решительный протест и покидаем запись, -

говорят, подымаясь, Г. Золотов и А. Коган. Я молчу, деловито кружась у

сливного бачка.

– Ну, хорошо, – останавливает их Чума, – я согласен ввести в текст моей

композиции «Отчего башли не ведутся «слова «Иерусалим» и «Бровастая

морда», но не больше. Поверьте, «атцы», в лучшие времена мы обязательно

слабаем ваши вещи, но не сейчас.

Звучит привычное one two three

– Ие-ие-ее – поет барабанщик Чума,

– Ты скажи, отчего баши не ведутся? – подхватывает бэк-вокал.

– Ты скажи, бровастая морда, скажи… – поет флейтист Золотов.

– Шууууу – поддерживает его шумовой эффект сливающегося бачка.

– Ие-ие-еееее, – воет подпевка.

– Мы поедем в Иерусалим, – тянет Саша Коган.

– Тррр… – изображает движение палка, скользящая по радиатору

центрального отопления. Звучит финальная какофония немыслимых звуков,

слов, падающей воды и бьющейся посуды. Запись первого диска группы

«Лажовики» закончена!

Пока звукорежиссер Диод колдует над монтажом и доводкой системы

прослушивания, следует перекур и легкий перекус под «Брызги надежды».

– Я думаю, что мы должны выходить непосредственно на ведущие

отечественные фирмы звукозаписи, – заявляет Чума.

– Согласен – это патриотично и придаст року русское лицо, – поддерживает его

Смычков, косясь на когановский профиль.

– Нет, я предлагаю переправить запись на Запад. Только там это смогут оценить

и понять, – настаивает С. Коган.

– Правильно, – соглашается с Коганом, флейтист Золотов, – один «поц» эти

«бровастые морды» ни хрена не понимают в честном искусстве.

Я молчу, занятый «Брызгами» и «Бычками в томате», и отчаянно придумываю,

где и как достать справку о причинах моего сегодняшнего пропуска школьных

занятий.

Наконец, Диод заканчивает монтаж, пленка готова к прослушиванию. Все

сосредоточенно ждут начала. Тишина. Пошла запись. Странно, но первой

почему-то звучит рок сюита «Отчего деньги не ведутся». Она длится около

десяти минут. Однако ко второй минуте у меня начинается неприятное жжение

в паху, к пятой приходит ясное осознание того, что с такой записью денег у нас

не будет никогда. Музыка похожа на плохо работающую сантехническую

систему, голоса – на пришельцев из параллельного мира. Запись уничтожается,

а вскоре «умирает» и сама группа.

4

Спустя десяток лет постаревшие участники рок– бригады «Лажовики» (с

целью скосить “капусты” для отъезда) вновь собираются вместе и бросаются

окучивать “плодородные нивы” свадебных “халтур”. Вопрос о записи

пластинки больше не подымается. Но, неожиданно, группа знакомится с

известным городским радиомехаником по кличке “Чалый”. Хмельной Чалый

посвящает бывалых участники “Лажовиков” в свое детище – микшерский пульт.

Оказывается, через этот довольно массивный ящик с множеством кнопок и

штекеров можно записывать музыку. “Лажовики” с интересом рассматривают

ящик и многозначительно переглядываются. Учуяв интерес к своему агрегату,

Чалый начинает с хитростью охотника гнать дичь к капкану.

– Чуваки, пару пузырей на ваш выбор, и я вам гарантирую мировой успех, -

горячо убеждает звукорежиссер колеблющихся “Лажовиков”.

– Я знаешь кого писал! Со мной знаешь, кто работал? – и, заламывая

обожженные кислотой и канифолью пальцы, Чалый перечисляет имена и

названия групп и исполнителей, от которых у участников группы начинаются

зрительные и слуховые галлюцинации.

Закупив обширную партию кубинского рома «Habana club» и несколько банок

морской капусты, рок-бригада «Лажовики» бросается на новый штурм

музыкального Эвереста. Кто в такие годы бросается на подобные штурмы, тот

обречен навечно, остаться молодым. В этот раз записываются неисполненные в

прошлом рок-серенада «Путешествия сандаля в Иерусалим» и политическая

баллада «Бровастая морда».

Рок-сюита же «От чего башли (деньги) не ведутся» в коммерческих целях

переименовывается в «Why money pass me by «и поётся по-английски.

– Ye-ye-ye-eeeee… – поет барабанщик Чума.

– Why money pass me by, – поддерживает его бэк-вокал.

– Вай – вай – вай, – тянет Гена.

– Money, money. Баксов поц… – подхватывают участники муз. бригады.

Перемотка. Перекур. «Habana club». В этот раз значительно лучше, но все же

музыка скорей напоминает звук ветра в водосточной трубе, а бэк-вокал – свору

воющих собак, чем голоса группы, претендующей на коммерческий успех.

Запись уничтожается, а участники «Лажовиков» растворяются на мировых

просторах.

Гена Чума процветает на нью-йоркских таксистских трассах. Я…. хм!!??…

скажем так – в сфере обслуживания. Пластинка не вышла. Денег как не было,

так уже и не будет. Хотя они иногда мне снятся, как, впрочем, и

несуществующая пластинка: на глянцевой обложке фотографии участников

«Лажовиков» с хитом всех времен и народов: «Отчего «башли» не ведутся?»