Читать книгу: «Не щадя себя и своих врагов», страница 16

ГДЕ НАША НЕ ПРОПАДАЛА

Ранней весной 73-го года поехал на «Волге», чтобы навестить двух однополчан. Один жил в Богородске, что в сорока километрах от Горького, другой в городе металлургов Выксе.

Оба города расположены на правобережье Оки. Выкса значилась первым пунктом поездки, на карте автомобильных дорог был красным цветом обозначен мост через Оку. На всякий случай написал в Выксу другу, Герою Советского Союза штурману Евгению Романову, чтобы узнать, можно ли к нему доехать на машине. Конечно, ответил он. И вот я «газую» по знакомой дороге – «Владимирскому тракту». Слева остался аэродром

Монино. Въезжаю, наконец, во Владимир, сворачиваю вправо на шоссе, ведущее к старинному городу Мурому. Приличную скорость «Волги» пришлось укрощать. Асфальт разбит. На въезде в Муром меня встречает каменный гигант – монумент Илье Муромцу. Решил спросить у милиционера, как проехать к мосту. Не ответив на мое приветствие, младший лейтенант нагнулся, увидел московский номерной знак, улыбнулся.

– Москвич, видать? – сказал. – Ну и ну! А моста-то нет!

– То есть как нет? На карте обозначен. Выходит, ошибочку допустило здешнее ГАИ?

– Ну, вы потише, товарищ водитель. Никакой ошибки нет. Проехать через Оку на ту сторону можно по мосту. понтонному. Его мы наводим, когда сойдет ледоход. А зимой, когда Ока встанет, организуем движение по льду. А сегодня на дворе что? Весна! Лед подтаял. Опасно. Мы вчера установили на переправе «кирпич», как вы называете запрещающий проезд знак.

И ушел младший лейтенант, махнув рукой в сторону переправы. Я был в отчаянии. А когда подъехал к реке, увидел ледовое море и крутизну берегов, мысли мои ушли далеко, в воспоминания тяжелого 41-го года. Настроение тогда у всех было унылое. И вот, спустя десятки лет после войны, взглянув на простиравшуюся передо мной широченную Оку, я про себя воскликнул: «Нет, Гитлеру никогда не удалось бы покорить Россию! Захватив Москву, он уперся бы в Оку, Волгу.» Младший лейтенант, однако, шел мимо меня и как бы вернул мои мысли к реальности. «Как же добраться до Выксы?» – спросил я его. «Кругалем! Через Горький. Только там есть автомобильный мост через Оку», – посоветовал он.

«Кругалем» – это лишние четыреста километров. Но что делать. На городском почтамте дал телеграмму Романову: мол, моста нет, еду в Горький, затем поверну к Петрову. Встретимся завтра. Поздно ночью я наконец добрался до Петровых, которые меня не ждали. Выслушав мои злоключения, угостили ужином и уложили в смежной комнате отдыхать. Утром вместе с Виктором мы отправились навестить Романова. По дороге на Выксу я расспрашивал Петрова о том, как воевалось.

– Виктор, а знаешь, как тебя эскадрильские ребята прозвали? – спросил я друга. – Кто-то прозвал живчиком, кто-то – везучим, шутником и даже патриотом. Ну, то, что ты – живчик и везучий, объяснять не нужно? Помнишь, ты, вернувшись на родной смоленский аэродром, не мог приземлить свою «пешку»? При снижении она задирала хвост, как петух перед боем.

– Смеешься? А дело пахло керосином. Нас атаковали «мессеры» и перебили рули высоты. «Пешка» шла по прямой, как положено. А подняться или опуститься вниз не могла. Пришлось сажать ее «на живот». Верно, повезло. Еще бы! Тяги рулей высоты были изрешечены пулями. Одна тяга держалась на честном слове. Чуть что, она лопнет, и самолет свалился в штопор.

– А верно говорят про тебя, что ты играл моторами, вроде музыканта на барабане?

– Что-то не понимаю, на что ты намекаешь? А-а. Догадался. Маленькая хитрость, вводившая фрицев в большое заблуждение. Когда мы переходили линию фронта, то давали разные обороты моторам. Создавался гул, очень похожий на рев немецких бомбардировщиков. Немцы принимали нас за «своего» и не открывали зенитный огонь.

– Но тебе везло и в случаях атаки «мессеров». Как ты увертывался от огненных трасс фрицев?

– Как все. Нырял в облака, если была густая облачность. А чаще пикировал. Во время пикирования «пешка» уходила от истребителей врага. Хороший аэроплан! Правда, ради справедливости, признаю, при резком пикировании с больших высот покрывались льдом стекла кабины летчика, и он ничего не видел. Кроме того, пленка инея образовывалась на остеклении приборов. Летчик не мог ориентироваться, был, как в «слепом полете». Как выходили из положения? Протирали стекла. Разумеется не вашими технарскими тряпками, они всегда в масле и грязи. А женским душистым платочком, подаренным во время ночной прогулки накануне вылета.

– Шутник! Уж ты не свою ли Валю имеешь в виду?

– Как хочешь, так и понимай. А знаешь, где я с ней познакомился? В Смоленске во время праздника. Справляли третью годовщину создания полка. Из Москвы прибыл сам генерал Грендаль. Праздничный ужин состоялся в летной столовой. Среди приглашенных гостей были офицеры и вольнонаемные из авиаремонтных мастерских. Среди них девушки. Мне уж очень понравилась одна из них. В красивом красном шерстяном платье. И танцевала хорошо, и симпатичная на вид. Как, думал, к ней подступиться? Кружилась она все время со своим начальником из мастерских. Танцевать тогда я почти не умел и подойти не решился. Но случай позволил с ней познакомиться. Ее звали Валя. Так она стала моей боевой подругой, женой, матерью моих детей.

– А как мне быть: верить или не верить слухам, будто ты пропадал сутки и никто не знал, где ты. Говорили, что ты дезертировал и перешел границу.

– Ерунда! И кто это мог придумать? Дело было в Крынках, на польско-советской границе. Ты же знаешь, летом 44-го фрицев вышибли из Белоруссии. Они побросали много оружия и боеприпасов. Я люблю охоту. Раздобыл трофейную винтовку, патроны и однажды с утра пораньше отправился стрелять зайцев. Одного быстро застрелил, перекинул тушку через плечо. И вдруг вижу, скачет второй. Больше и жирнее подстреленного. Я за ним. Выстрел. Заяц присел, будто раненый. Я к нему бегом. А он, хитрец, затаился и стрекача. Я за ним. Так я проделал путь в четыре километра вплоть до границы. Польские пограничники еще не успели освоить новую границу. А наши ребята тут как тут. Арестовали, отобрали винтовку и дичь. Отвели на заставу. Хорошо, у меня при себе было удостоверение личности. Пока пограничники созванивались с кем положено, наступил вечер. Обедом меня накормили, настала пора ужинать. Но в этот момент пограничникам подтвердили, кто я такой – не шпион, не дезертир, а летчик-охотник. Вернули винтовку, зайца. К себе домой я вернулся под звездным небом. Глубокой ночью.

– Виктор, скажи честно, были в нашей эскадрилье кутежи?

– Честно, был один загул по причине свадьбы Леши Кузьмичева – штурмана Анатолия Попова. В Смоленске дело было, в воздухе пахло Победой. Приглашенные авиаторы из молодежи малость перебрали спиртного. А утром приказ лететь в разведку. Ваня Голубничий еле-еле забрался в кабину. Я помню, при взлете дал крен влево – трещала голова от похмелья. Но как взлетели – протрезвели, задание выполнили. Это сказки, что нам на фронте ежедневно давали по сто грамм. Давали в тех случаях, когда успешно совершали разведывательные полеты. Но когда сидишь на земле – ни грамма.

– Виктор, а расскажи о своем детстве.

– Я не жалуюсь на свои детские годы. Нас воспитывали в духе любви к Родине и товарищу Сталину. Был еще такой лозунг: «Спасибо тов. Сталину за наше счастливое детство». Да, у нашего поколения детство прошло хорошо. Кандидатом в члены ВКП(б) стал в 1942 году в училище. Считаю: основная масса коммунистов – честные, справедливые люди. Жгучая ненависть к врагу и горячая любовь к Родине – вот истинный патриотизм советского человека. Да, мы шли в бой под лозунгом: «За Родину, за Сталина!» Наше поколение, которое отдало лучшие годы, молодость защите Отечества, ни в чем не раскаивается. Если бы мне пришлось снова начать свою жизнь, я повторил бы все сначала. Мы росли в сталинскую эпоху. И тогда Родина и Сталин составляли нечто единое. Партия пользовалась большим авторитетом в народе. Вспомним выступление Сталина в июле 1941 года, давшего оценку положению страны и изложившему план действий. Он был выполнен! В послевоенные годы, самые тяжелые в экономическом отношении, советские люди нашли в себе силы восстановить разрушенные заводы, электростанции. Вот это и радовало. Только советский человек был способен на такой подвиг.

…В заключение хочу привести несколько строк из последних писем Виктора Петрова. Город Богородск, где он закончил свой жизненный путь, типичный из серии «малых городов» России. Вдоль одной прямой и длинной улицы Ленина стоят деревянные и каменные домишки. В доме Петровых не было канализации, согревались печным отоплением. Славному разведчику, гордости нашего полка после демобилизации пришлось пережить моральную драму. Как, впрочем, и всем его друзьям-фронтовикам. Упоенные славой победителей, для мирной жизни они не имели подходящих профессий. В лучшем случае горкомы партии пристраивали их на работу начальниками отделов кадров, руководителями ЖЭКов, директорами кинотеатров. Виктор преподавал военное дело в соседней школе. Заработок не ахти какой. Выручали пять соток выделенного за городом земельного участка.

Вот его письмо начала 1993 года. Виктор-балагур еще не лишен присущего ему юмора. Он пишет: «Продовольственных карточек у нас пока нет. Введены талоны на некоторые продукты питания, как и повсюду. Сажаем на своих сотках картошку и еще кое-что по мелочи. Теперь я из разведчика превратился в фермера. Высаживаем весной два-три мешка картошки, едим все лето и на зиму хватает. Как вы, москвичи? К весне цены еще поднимутся. Так что готов продать тебе картофеля (шучу, конечно) по договорной цене. Обнимаю».

А вот строки из письма конца 1994 года. Юмора нет. Виктор никогда не ругал власть. Теперь его терпение лопнуло. Он «прозрел».

«Размениваем эти трудные запутанные годы, – писал он. – Не знаю, куда мы движемся. Мне думается, что нас – россиян запрягли в бурлацкие лямки наши новоиспеченные "господа". Мы плывем по мелководью, то ли по течению, то ли против, не знаем, к какому берегу пристанем. Либо упремся в тупик, либо выплывем на большие воды. В последнем сомневаюсь. Ибо повсюду одно и то же – бардак, хаос. Не сидим, не лежим, а находимся в коленопреклоненном положении. Добавить к этому нечего. Чтобы отвлечься от грустных дум, увлекся резьбой по дереву. Получаются красивые вещи. Не забываю и любимое занятие – фотографирование. Крепко обнимаю».

Последнее письмо датировано апрелем 1995 года: «Наконец-то малость отошел от коварного инфаркта. Болел почти полгода. И пока не могу уверенно ходить по больничной палате. Но хорошо, что могу писать. Видит бог, мне уже не увидеться больше с однополчанами».

НОСТАЛЬГИЯ ФРОНТОВИКОВ

Вместе с Петровым мы заехали в Выксу к Евгению Романову. Он попросил подвезти его в Москву. Мы ехали на моей «Волге» сначала на восток, километров двести, параллельно широкой, с крутыми берегами Оке. В Горьком ее пересекли и повернули на запад. Евгения в дороге укачало.

– Женя, не спи, – разбудил его я. – Спой что-нибудь.

И он запел веселую шульженковскую: «Эй, Андрюша! Нам ли быть в печали. Не прячь гармонь, играй на все лады. Пой, играй, чтоб горы зазвучали, чтоб зашумели зеленые сады».

Я прервал его и попытался вспомнить с детства любимую: «Ну, улыбнись, милый, ласково взгляни! Жизнь прекрасна наша, солнечные дни». Так пела Изабелла Юрьева. Какие радостные песни звучали до войны! А сейчас слышишь хриплые голоса: «Я тебя бросил. Я от тебя ушла».

За восемь часов езды мы и напелись, и наговорились, и навспоминались. С радостью и болью, с ностальгией об ушедшей юности. Евгений, естественно, вспомнил боевые полеты с Сугриным, как были подбиты врагом, как возвращались на одном работающем моторе.

Воспоминания – привилегия стариков. Говорят, человек с годами забывает все плохое и вспоминает лишь хорошее. Нам, пенсионерам, к сожалению, вспомнились неожиданные повороты перестройки. Советской жизни стали навешивать всякие ярлыки. Брежневское правление окрестили «застоем». Пожалуй, с натяжкой можно согласиться с «застоем» в идеологии. Что касается потребления, то отмечался дефицит хороших товаров. Бытовало изречение: спрос должен опережать производство. Дефицит преодолевался разными способами. Обычно записывались в очередь. При настойчивости пробивные люди отоваривались всем.

Чего только нет в моей квартире и в забитом разным хламом гараже! Лежит, например, с довоенной поры первый советский фотоаппарат «Фотокор-1» и деревянная «тренога» к нему, фотоаппарат высшего класса «Киев» и много других вещиц. Все покупалось в обычных московских магазинах: магнитофон «Мелодия» и «Соната-3», телевизоры «Рубин» и «Темп», монтажный столик для любительского кино. Всегда была фото и кинопленка разной чувствительности, цветная и черно-белая. Цена – смехотворно низкая по сравнению с аналогичной пленкой «Кодак».

Не могу не упомянуть о сохранившихся электродрели, пилах, напильниках, ножовке, алмазе для резки стекла, точиле, консервных открывалках, охотничьем топорике, краскораспылителе, малярных кистях, стамесках, плоскогубцах, клещах и молотках. Все это было в магазинах до перестройки, но исчезло через три года горбачевщины, будто провалилось сквозь землю. Люди рыскали по магазинам в поисках необходимых вещей. А в годы «застоя» покупатели частенько приглядывались к покупке, откладывали решение на «потом», ожидая товаров-новинок. Мне хотелось купить полный аккордеон и пианино. Но квартира и без этих громоздких инструментов была забита разными пожитками. В комиссионных магазинах продавались подержанные пианино за … 150 рублей, а новенькие чешского производства стоили 1500 рублей. Жаль, не купил. Их цена в постперестроечное время подскочила до небес.

Помню, в Сокольниках, в деревянном магазинчике продавались отличные английские и французские ботинки. Не дороже 60 рублей за пару. «Навалом» было и женской обуви, ибо цены тогда казались «кусачими». Помню, в универмаге в Гавриковом переулке, в полуподвале сразу купил два финских костюма по цене 160 рублей. Продавщицы удивлялись: никто не покупал разом два костюма. Я купил потому, что оба костюма «подошли» мне, будто были сшиты в хорошем ателье.

Помню, в продуктовом магазине у метро всегда «валялся» сыр «че- дар». Мало кто его покупал. Недешевый и на наш вкус «не вкусный». Надо же! Англичане считают его лакомством, а мы воротили нос.

Эх, какие были золотые времена! Одно лето мы поехали отдыхать на Рижское взморье. Потом провели отпуск в поездке на «Волге» по Закарпатью. Останавливались на ночь в «кемпингах». С собой в машину не брали ни продуктов, ни канистр с бензином. Необходимые вещи покупались тогда на остановках в провинциальных городах и поселках.

Забыл пояснить: путешествие состоялось не в «застой», а в худшие хрущевские времена. Тогда запахивали «неперспективные деревни», а колхозников сгоняли на жительство в центральные усадьбы. Тогда ликвидировали министерства и создавали совнархозы. В местах общепита запретили отпускать водку без горячей закуски. Вот как боролись с пьянством – заставляли человека есть! Силой, ухищрениями командно-административной системы. В начале перестройки изощрялись по- своему: хочешь выпить и закусить – давай талон или визитку. Таким путем внедряли систему общечеловеческих свобод и прав человека, включая свободу на еду и питье, на смотрение в телевизор и стирку грязного белья импортным порошком.

Обосновавшись летом 1962 года в «кемпинге» под Минском, мы рассчитывали провести в нем ночь и ранним утром ехать дальше. А прожили три дня. Нас поразили чистота и ухоженность. Заасфальтированные подъезды к брезентовым палаткам. В каждой по две нормальные кровати. Тумбочки как в номере гостиницы. Рядом у входа мангал для шашлыка и связка дров. Утром на территории «кемпинга» мы увидели корт, волейбольную площадку. Очень понравилась нам кухня небольшого ресторана: парная вырезка, судак под сметаной. Недорого и вкусно. В буфете продавалась икра, черная и красная. Но тогда она не была «дефицитом». Такие же порядок, чистота, вежливость поджидали нас в «кемпингах» Львова, Винницы, за исключением Киева. Там «кемпинг» организовали в городе, близ Днепра, и он был забит автолюбителями.

Ностальгия! И тогда народ жаловался, но по другим причинам. Раздражало не отсутствие товаров, а их низкое качество.

Я исколесил за рулем автомашины Англию, Кубу, Мексику, много «накрутил» километров на своих «Волгах» по Советскому Союзу. Подсчитал: в общем, сделал пять витков вокруг «шарика». Когда в начале перестройки ушел на пенсию, рассчитывал еще посмотреть наш Восток. Ведь дальше Владимира и Мурома не путешествовал. Увы, минуло несколько лет, и никуда из Москвы не выехал. Пугали километровые очереди за бензином, пустые магазины в Москве. А что же творилось в провинции? Надо было запасать всякую мелочь в дорогу. Автолюбители, отправляясь в путешествие, забивали багажники канистрами с бензином и моторным маслом, тормозной жидкостью, а кузова хлебными батонами и колбасой. В Прибалтике наши вчерашние «братья» отказывались заправлять машины с московскими номерами, а в магазинах и на улицах нарочито не хотели понимать русскую речь, когда к ним обращались россияне. Прибалтийские националисты крушили памятники советским воинам-освободителям.

«ОККУПАНТ»РИГИ

Вальс «Дунайские волны» я впервые услышал до войны, в кинотеатре, во время демонстрации хроникального фильма о вводе наших войск в Бессарабию. Освобождение западных областей Украины и Белоруссии вспоминаю вместе с полюбившейся тогда и популярной до сих пор лирической песенкой «Синий платочек». Ее подарил нам джаз-оркестр под управлением Эдди Рознера, приехавший из возвращенной СССР Львовщины.

Мы, школьники, радовались присоединению наших западных земель. Учитель истории говорил нам, что отныне покончено с позорным Брестским миром. Вскоре три прибалтийских государства влились в состав Советского Союза в качестве полноправных союзных республик. Увы, вероломное нападение гитлеровцев на нашу страну 22 июня 41-го года прервало мирную жизнь народов Эстонии, Латвии и Литвы. Они были оккупированы захватчиками и подвергались насильственному онемечиванию.

И вот он наступил, незабываемый, радостный День Победы. Мы рвались домой. Но демобилизовать сразу многомиллионную армию было невозможно. Огненный смерч войны прошелся от моря до моря, от севера до юга нашей страны. Очень многие фронтовики остались без семей, без крыши над головой. А где им работать? Тысячи предприятий и колхозов были разрушены.

Полк покинул Польшу и возвратился домой на аэродром Выползово, затем в Тулу. «Пешки» законсервировали, освоили «тушки» (Ту-2), на смену пришла реактивная техника. А ветераны из лейтенантов выросли в капитанов, майоры в полковников. Сугрин, Попов закончили военные академии, последний командовал авиадивизией. Когда отслужили свой срок, покинули авиацию. Ящук поселился дома в Чернигове, Сугрин и Малютин в Воронеже, а мой дорогой командир Анатолий Попов избрал Ригу. Анатолий Федорович работал заведующим военной кафедрой в одном из рижских институтов. Жил в доме-новостройке на Московском проспекте, что на окраине столицы, в скромной квартире с небольшой кухней и низкими потолками.

Однажды, уже работая в «Известиях», я приехал в Ригу через Ленинград и Таллин на своей «Волге». Я мечтал проехать, как Костя Григорьев, по «местам былых сражений», повидать дорогих однополчан. И вот я в гостях у Анатолия Федоровича на Рижском взморье, в Май- ори. Ему местные власти выделили крохотную комнату в деревянной даче. Я спросил обычное: «Как поживаем?» Он ответил: «Как видишь». А я увидел неуважение к ветерану-фронтовику, да еще Герою Советского Союза. Я понял, почему он на торжественных встречах в Шаталово, по телефону, в письмах предпочитал уклоняться от разговора, как ему живется в Риге, как латыши относятся к заезжим русским.

Я почувствовал, что такой славный мужественный летчик, герой войны, не был в почете у местных властей в Риге, хотя Москва помогала латышам развивать народное хозяйство, культуру, образование, выделяло на это соответствующие финансовые средства. Москвичи помнят развозивших их «рафики» – мини-такси Рижского автомобильного завода. Получая от ГАЗа – Горьковского автозавода шасси и моторы и устанавливая их на латышские кузова, много лет по Москве и в других городах разъезжали машины «Скорой помощи». Мой родственник Слава Ушаков, профессиональный водитель, рассказывал, что в три смены семь с лишним лет работал в столице на «рафиках» «Скорой помощи», пока. Пока не началась горбачевская перестройка, Латвия вышла из состава Советского Союза, договор о поставках «рафиков» был перечеркнут, и еще восемь лет Слава возил врачей по вызовам «Скорой помощи» на импортных «Мерседесах». Не забыть бы упомянуть здесь рижскую «Спидолу» и другие отличные радиоприемники, которые заполняли наши магазины. Качественный товар! Для него, мне рассказывали знающие люди, мы закупали в Японии за валюту. транзисторы.

Москва всегда заботилась о развитии искусства и музыки в союзных республиках. С теплотой и щедростью Москва относилась к творческим талантам в Прибалтике. Достаточно назвать исполнителя опереточных арий эстонца Георга Отса, джаз-оркестр латыша Лундстрема, других рижан – композитора-виртуоза Раймонда Паулса, не говоря уж об Анатолии Лепине, а также украшающую московские эстрадные концерты Лайму Вайкуле. Не знаю, может быть, им стыдно, что русские, составляющие около сорока процентов населения Латвии, подвергаются дискриминации. Многие получают документ с надписью «не гражданин». Дожил ли Герой Советского Союза Анатолий Попов до такого позорища, не оскорбляли ли его гневным словом «оккупант»? Цел ли памятник из красного мрамора воинам-освободителям Прибалтики, установленный в Майори, возле песчаных дюн, недалеко от лачуги – «дачи» моего однополчанина? В Таллине перенесли с центральной площади памятник советскому солдату-освободителю.

Что случилось? Еще недавно в советской Прибалтике царили порядок и спокойствие. Его сменил разгул ненависти к русским, коммунистам, к Москве. На съезде народных депутатов СССР избранники Литвы устраивали демарши, покидали зал. Они требовали отделения и кляли Пакт Молотова—Риббентропа 1939 года. Он якобы был сговором об оккупации Прибалтики. Тщетно цэковец Фалин в «Правде» разъяснял необходимость этого пакта в тогдашней международной обстановке. Люди «Саюдиса» и других «народных фронтов» провоцировали народ к бунту против Москвы. В конечном счете вакханалия закончилась выходом из СССР Литвы, Латвии и Эстонии. Мировой империализм впервые смог снять дивиденды с вложенных сотен миллионов долларов на подрывную работу радиостанций «Свобода» и «Голос Америки», а также на содержание прибалтийских правительств в эмиграции и проведение ежегодных антисоветских кампаний в защиту «порабощенных стран». Их список открывался Эстонией, Латвией и Литвой. Далее следовали восточноевропейские соцстраны и Куба.

Чудовищно! По улицам Риги торжественно разгуливают доморощенные эсэсовцы при всех регалиях. Как? Почему? Не успели наши солдаты зачехлить дула пушек, как наши союзники по антигитлеровской коалиции развернули «холодную войну». Натовцы внушали, что советские порядки принесли народам Восточной Европы на своих штыках красноармейцы-оккупанты. Если в Подмосковье глушили антисоветские радиостанции «Свобода», «Голос Америки» и прочие, то в Прибалтике они принимались без помех, звучали на местных языках. И так продолжалось почти полвека. Стоит ли особо удивляться теперь вступлению прибалтийских государств в НАТО. Старые корни дали отвратительные националистические всходы. Вспомним, что в течение трех с лишним лет оккупации они подвергались онемечиванию согласно гитлеровскому плану ОСТ.

Нынешние правители Латвии забыли, что в Риге в 1946 году состоялся весьма показательный суд над немецкими военными преступниками. На процессе выступил с показаниями обергруппенфюрер СС Ф. Еккельн. Он сказал, что, согласно приказам Гиммлера, правой руки Гитлера, «территория Латвии, Литвы и Эстонии является объектом давнишних мечтаний немцев. Ныне наступило время исправить историческую ошибку. Часть местного населения нужно истребить, часть онемечить, а большинство вывезти на работы в Германию». Немецкий генерал признал, что он с первых дней оккупации Прибалтики начал проводить в жизнь эту программу.

Разве не известно латышским правителям о преступных злодеяниях настоящих гитлеровских оккупантов, о вербовке ими из местных полицейских резерва для гитлеровских палачей, о массовых расстрелах мирных жителей, о захвате госпредприятий и земель страны? Об этом говорится в трофейных немецких документах. Так, кровавый палач бригаденфюрер СС Ф. Штальэккер докладывал начальству в конце 1941 года: в Латвии ликвидировано свыше 31 тысячи жителей, в Литве свыше 81 тысячи, в Эстонии значительно меньше, так как гитлеровцы считали эстонцев родственно близкой к немцам нацией, а литовцев, напротив, «неполноценной расой», подлежащей уничтожению и выдворению. Справка палача СС относится к октябрю месяцу. Сколько же прибалтов погибло в концлагерях, во время погромов за оставшиеся два с половиной года гитлеровской оккупации! Уничтожались в первую очередь коммунисты и люди, симпатизировавшие Советской власти.

Мой дорогой друг известинец Владимир Осипов, с которым я подружился еще в Лондоне, пригласил меня провести семьями отпуск на эстонском курорте Пярну. Он там уже отдыхал, снимал комнату у работников одного колхоза. Понравилось. Отправились на своих автомашинах. Поселились в каменном двухэтажном доме со всеми удобствами. Дом с двумя круглыми окнами-иллюминаторами, как на пароходе, походил на виллу. Рядом на застраивающейся площадке возводились такие же красивые дома, не похожие друг на друга.

Нам, правда, не понравились длинные очереди в ресторане в центре Пярну. Солнце, жарко, рядом море, а торчишь часа два в душном помещении. Пожаловались хозяйке, что сдала нам комнаты. «Дорогие гости, приезжайте к нам в колхозную столовую. Там и сытнее, и чище, и обеды очень дешевые». Мы поехали. Понравилось очень. Сама хозяйка, колхозница-доярка, жаловалась на мужа: «Все мужики у нас пьяницы».

До этого я был иного мнения. Я считал, что Прибалтика по сравнению с соседней Ленинградской и Псковской областями процветает благодаря особому трудолюбию ее жителей.

Возвращались с Осиповым, пообедав с удовольствием в латышском селе, пересекли границу с Псковщиной, свернули на лесную просеку, остановились на лужайке переночевать. Уже стемнело. Вижу, к моей «Волге» подошел мужчина. Оглядел ее со всех сторон, подошел к нам и сказал: «Москвичи! Продайте "Волгу". Хорошо заплачу. Да что вы тут остановились. В двух шагах мой хутор – два дома, огромный сарай. Переночуете на сеновале». Женщины сразу согласились. На хуторе в одном из домов я был поражен городской обстановкой. В углу – новенькое чешское пианино. Стулья, стол, диван, сервант – все куплено в городском мебельном магазине. «Богато живете!» – в один голос с Осиповым сказали хозяину. «А как же! Сам я псковитянин, русский с соседней деревни. Беднота там. Деревянные избы. Покосившиеся сараи. А здесь. Моя жена-латышка зарабатывает хорошо в совхозе. Мы платим меньше налогов, чем крестьяне на Псковщине. Говорят, что эстонцы живут лучше латышей. Те, что имеют родственников за границей, получают от них денежные переводы. Государство им разрешило».

После разговора на хуторе по дороге в Москву я размышлял. Выходило, не столько трудолюбие прибалтов, сколько госплановские сверхсубсидии способствовали развитию еще вчера дружественных для нас стран. Возмутительно: за нашу щедрость они платят нам теперь ненавистью.