Читать книгу: «Возвращение», страница 3

Настя. Ужасный день

Новости я не смотрю, вообще. С тех пор, как мы переехали в эту страну, мне совсем неинтересно слушать о том, как «восточные варвары» спят и видят как бы просвещенных нас захватить, сделать рабами и съесть. Зачем родители сюда переехали, я понять могу – платят здесь больше, и еще нет угрозы отправки в космос. У нас-то давно ходят слухи о том, что всех скоро принудительно в космос отправят, на других планетах вкалывать. А переселенец – это работа ручками, чего мне, конечно, не хочется.

Школу я закончила с отличием, несмотря на некоторую брезгливость во взглядах что учителей, что учеников, поэтому друзей у меня нет. Мой выходной балл позволяет поступить в университет, только это мертвый номер – уж я-то знаю. То есть нужно на среднеспециальное идти – оператор роботов, пилот, полицейский… Именно поэтому я сегодня, выйдя из дома, топаю к станции монорельса, закинув рюкзак за спину, чтобы не могли из рук вырвать.

Предки, не знаю, чем думали, когда переезжали, но это дорога в один конец. Гражданства нас лишили, да и… в общем, заслужили мы кличку «потребители», хотя за что, я так и не поняла. Но тут оказалось все совсем не так, как в неизвестно откуда оказавшейся у папы рекламе. Здесь я существо второго сорта, как и все потомки переехавших.

Так вот, ощущение у меня нехорошее, несмотря на то, что день солнечный. Мои ощущения обычно оправдываются, поэтому я настораживаюсь. До пилотских курсов можно дойти пешком, а вот до Школы операторов мобильных платформ ехать надо. Значит, все решилось само. Правда, есть одна проблема у пилотов. В буклете было написано: проверка здоровья, и хорошо, если это диагност, а если нет? Немного не по себе от этой мысли, но я должна подать документы, иначе выберут за меня, и этот самый выбор мне точно не понравится.

Я иду довольно спокойно, размеренным шагом, отмечая, что улицы необыкновенно пусты. Опять возникает ощущение грядущих неприятностей, как я это называю; я даже оглядываюсь, но никого вокруг не вижу, отчего чуть успокаиваюсь. Это в школе надо было тренировать внимательность: и ударить могли, и в углу зажать, понятно зачем. А самое противное – никому не докажешь ничего, потому что гражданство второго класса. То есть я гражданка, конечно, но…

И вот этих «но» в нашей демократической, прости Господи, стране предостаточно. Сама о себе не позаботишься, мало не покажется. Ну, например, детей бить запрещено – и в школе, и дома. Но в школе я права голоса не имею, а дома… Никто не вступится, максимум оштрафуют за громкие крики, поэтому лучше не проверять. Машка вон как-то проверила и исчезла. Мы в одном классе учились, а потом она вдруг хлоп – и коммуникатор мертвый, нет такого абонента. Я тогда намек очень хорошо поняла, осознав, что потеряла, переехав с родителями, как будто у меня выбор был.

– Смотри, девка какая, – доносится сзади, и я буквально впрыгиваю в приветливо открывшиеся двери школы пилотов, даже не оглянувшись.

Я знаю эти интонации, даже слишком хорошо – предвкушение, злоба и осознание своей абсолютной безнаказанности. На мгновение окатывает жутью, но уже поздно. И я понимаю, что действительно поздно что-либо делать, надо просто покориться своей судьбе. Откуда у меня такие мысли, я не понимаю, но, видимо, мне и не положено это понимать. Почему мне хочется плакать?

– Добро пожаловать, – усмехается мне сидящий за конторкой мужчина. – Документы.

– Пожалуйста, – протягиваю я пакет документов, в котором все: от свидетельства о рождении, прививок, медицинских обследований, до школьного аттестата.

– Ага… – тянет он, загружая кипу карточек в считыватель. – Категория «А», – непонятно добавляет, протянув мне затем новую, снежно-белую карточку, на расчетную похожую.

За его спиной открывается дверь, на которую он мне и показывает, а я пытаюсь понять, что такое «категория А», и не могу. Но нужно идти вперед, хоть и нет желания. Я даже оглядываюсь на дверь за своей спиной. Хочется убежать, ибо за открывшейся дверью темно и страшно отчего-то.

– Тебе помочь? – с явно слышимой угрозой в голосе произносит все тот же, непредставившийся. – Или сама все поймешь?

– А можно… – я не могу оторвать взгляда от темноты коридора. – Можно я в другой раз приду?

Повисает молчание. Я замираю, не зная, как он отреагирует, и вдруг какая-то сила бросает меня вперед, лишь затем я чувствую удар. Споткнувшись, лечу во тьму, успев только взвизгнуть. Но меня хватают какие-то очень грубые руки, кто-то награждает оплеухой, отчего я давлюсь своим криком, а затем меня буквально закидывают в небольшую комнату без окон, освещаемую древней лампой дневного света. Я думала, таких уже и нет нигде.

– Раздеться! – слышу я какой-то гавкающий голос. – Быстро! Иначе будет больно!

– Вы не имеете права! – нахожу в себе силы выкрикнуть я, но тут же падаю на пол, и становится действительно очень больно.

Я слышу очень противный свист, и сразу же меня окольцовывает буквально болью. Кажется, все тело взрывается ею, отчего я кричу, не в силах удержаться. И длится это вечность, отчего я едва не теряю сознание. Но вот свист утихает, я прихожу в себя, дрожа всем телом.

– Быстро снять с себя одежду, животное! – звучит приказ. – Иначе…

Что будет иначе, я уже понимаю. Как такое возможно? Ведь хоть какая-то видимость свободы до сих пор сохранялась, а сейчас… давясь слезами, я начинаю медленно расстегивать непослушными пальцами блузку. Кто-то неизвестный, которого я не вижу, молчит, и свист не слышен, но я вся дрожу, боясь возвращения этой дикой, непереносимой боли. С трудом раздеваюсь до нижнего белья и замираю, но снова слышится свист, и я в испуге сдергиваю с себя оставшееся.

– Встать смирно, животное! – командует лишенный всяких интонаций голос.

Только сейчас я понимаю: нет никаких интонаций, вообще, как будто со мной робот говорит! Но как такое возможно? Почему он называет меня животным? Что происходит?! Я уже открываю рот, но замираю в ужасе, потому что… Если меня здесь считают животным, то могут спокойно убить, а уж разговаривать точно никто не будет.

Если это робот, то он будет меня мучить до тех пор, пока я не сделаю, что ему нужно, точнее, его создателям. Но вот только стоять безо всего мне очень некомфортно и дико страшно, ибо воображение рисует картины очень уж жуткие. И, подумав о том, что со мной теперь будут делать, я чувствую просто дикий холод, пальцы при этом пронизывают будто много маленьких иголочек, и я…

***

В себя я прихожу от сильного удара по лицу. Нестерпимо болит живот, при этом я лежу. Что со мной? Где я? Но спросить не успеваю, потому что в меня прилетает что-то, одеждой не идентифицирующееся. Грубая серая ткань заставляет ее ощупывать, при этом я не понимаю ничего.

– Надеть на себя! – слышу я приказ, который сразу же пытаюсь выполнить, потому что не хочу боли.

Похоже, это мешок с вырезами для головы и рук. Но делать нечего, я натягиваю его на себя, заметив, что кожа на животе покраснела сильно. Видимо, сейчас не время для разглядываний, потому что я получаю следующий удар, неизвестно откуда. От него темнеет в глазах просто, я даже вскрикнуть не могу.

– Встать и идти, животное категории «А», – следующий приказ совсем непонятен, но, осмотревшись, я вижу открытую дверь.

Эта комната еще меньше предыдущей, в ней только лежанка и свисающее с потолка что-то страшное, что разглядывать я просто боюсь. С трудом встав с лежанки, направляюсь в сторону двери, а ухо при этом ловит переговоры на вполне знакомом мне языке.

– Особь слишком молода, – произносит тот же голос без интонаций.

– Боги любят жилистое мясо, – вторит ему уже другой, на этот раз наполненный эмоциями. – Будет ухаживать за щенками.

О чем они говорят? Какие боги? Я чувствую себя совершенно потерянной, только сейчас поняв, что волосы, моя прекрасная, с любовью отращённая коса, на голове полностью отсутствует. Что это все значит? Что? Но боли я больше не хочу, поэтому, дрожа, выхожу в следующую дверь, сразу же увидев толстого… кого-то в полицейской форме.

– Ты животное, – с ходу сообщает он мне. – За любые пререкания будет больно. Свой идентификатор найдешь на теле.

– Что происходит? – не понимаю я, но боли почему-то не следует.

– Такие животные, как ты, избраны для кормления богов! – заявляет он мне. – Но твое мясо незрелое и содержит много жира. Ты будешь ухаживать за щенками, пока не придет срок!

– Что вы говорите?! – ошарашенно спрашиваю я, но, видимо, зря.

Боль, невыразимая, страшная боль гасит мое сознание, потому что мне сейчас намного больнее, чем было до сих пор, я хриплю уже, не в силах кричать, когда благословенная тьма принимает меня. Я плыву в ней, наслаждаясь отсутствием боли, кажется, вечность, но прихожу в себя от встряхиваний. Открыв глаза, понимаю, что нахожусь совсем одна в полной темноте. Потряхивания, по-видимому, означают движение, при этом ощущение такое, как будто меня на куски резали.

Что это? Что происходит? Я реву, хрипя сорванным горлом, потому что чувствую себя сошедшей с ума. Ко мне, конечно, всегда относились с долей брезгливости, но «животное» – это уже непредставимо просто. Я не понимаю, что происходит! За что мне делают больно, почему обращаются так? Ведь я человек! Что я им всем сделала?

Тысячи вопросов, на которые нет ответа. Даже задуматься над тем, что сказало это существо, не могущее быть человеком, страшно. Ведь он сказал, что меня съедят какие-то «боги». Но суть тут не в том, кто, а вот в том, что именно сделают, и я не могу этого осознать. Тут в мою голову приходит еще одна мысль – если я животное, то «щенки», получается… дети? Они хотят мучить и убивать… детей?

Чувствую себя в полнейшей панике и еще так, как будто все не со мной происходит. Спасите меня кто-нибудь, ну, пожалуйста! Я понимаю, что теперь меня совершенно точно убьют, рано или поздно. А как же родители? Они не поднимут тревогу? Или… Не хочу об этом думать! Пусть мы с ними не ладим, пусть бьют, но неужели они не попытаются хотя бы?

Я гоню от себя мысль о том, что подобное уже было когда-то. Что-то подобное говорили в забытой уже школе на Родине, но вот что, я не помню совсем. Я сейчас вообще ничего не помню… А громыхающая коробка везет меня дальше, отчего мне страшнее во много раз становится. Кажется, я засыпаю или просто в ступор впадаю, когда оно останавливается. Часть раскрывается дверями, впуская вовнутрь дневной свет, а затем что-то сильно дергает меня за ногу, выволакивая наружу. Я падаю головой на острые камни, но никого это не заботит, меня просто волокут куда-то, как мешок картошки, затем зашвырнув в какое-то помещение.

Дверь с металлическим лязгом захлопывается, и только сейчас я слышу голоса. Ко мне подбегают, о чем-то спрашивают, но сейчас я ничего не понимаю, я просто боюсь боли, стараясь одернуть задравшийся на мне мешок. Я стараюсь хотя бы понять, что произошло, но не могу, отчего хочется рыдать.

– Тихо, не плачь, – гладит меня детская ладошка. – Услышат если, будут бить.

– Ка-ак, бить? – хриплю я сорванным горлом.

– Больно, – коротко отвечает она и тихо-тихо всхлипывает.

Я поднимаю голову, осматривая то место, где оказалась. Вокруг меня дети, я даже не понимаю сначала, сколько их, но вот что глаз фиксирует сразу – это национальные особенности. Получается, что в этой комнате собраны дети, рожденные только двумя… как это называется вежливо… Этническими группами, вот!

Но тогда… тогда это что-то значит, но что? Дети помогают мне подняться на ноги, добраться до жестких нар. Затем они лезут обниматься, и я обнимаю их, а они меня. Лишь затем девочка, выглядящая старшей, начинает мне рассказывать о том, что это за место и что нас ждет. При этом говорит она не на местном, а на моем родном, отчего я останавливаю ее.

– Как тебя зовут? – интересуюсь я. – Ты недавно переехала?

– Я из посольства, – обстоятельно отвечает она мне. – Зовут меня Таня. Родителей у… у… би-и-ли! – она неожиданно начинает плакать, а я обнимаю ее, прижимая к себе изо всех сил.

Стоп! Она сказала «посольство» и «родителей убили». Это означает нападение на посольство! Значит… Значит, идет война, и только я ничего не знаю, потому что новости не смотрю? Но… тут до меня доходит – мы обречены. Если здесь, в этом самом месте, ребенок из посольских, то мне даже спрашивать бесполезно. Все бесполезно, совершенно все… Спасения нет.

– Мы здесь… Мы не годимся в еду каким-то «богам», для этого нужно подрасти, – мальчик с коротким именем Баи тяжело вздыхает. – До тебя у нас была одна тетенька, ее уже заготовили в холодильник.

То, что он говорит – совершенно невозможно, просто невероятно, непредставимо, но мальчик рассказывает мне совершенно жуткие вещи, а остальные дети только кивают. Значит… Это правда?

Настя. В ожидании чуда

Всего месяц мы здесь, а кажется, будто вечность. Поначалу я не понимаю и не принимаю реальности, однако, получив на обед какую-то бурду с маленьким кусочком хлеба, что-то начинаю осознавать. Детям здесь по четыре-пять лет, они ничего не умеют, хотя стараются плакать тихо, и от этого зрелища я меняюсь. Я стараюсь быть для каждого из них, погладить, обнять, расспросить. Ночами приходят кошмары и следующая за ними боль. Эти… нелюди, они действительно бьют длинными тонкими палками, они бьют детей, и только закрыв ребенка собой, я понимаю…

Я принимаю себя такой, осознавая – пока я закрываю их собой, у деток есть шанс пожить подольше. Я понимаю это в тот миг, когда не просыпается мальчик Бао, уйдя от нас во сне туда, где нет нелюдей. Еда очень скудная, нелюди объясняют это тем, что от нас никакой пользы нет, а откармливать надо правильно и за несколько месяцев до… До конца.

Я вижу, какой это конец… сейчас за окнами нашей комнаты строят голых людей, среди которых и… и мои родители. Я вижу маму, не в силах отвести взгляд. Таня же собирает детей в дальнем углу, где нет окон, и командует закрыть глаза, но меня не трогает. Я понимаю: мне нужно видеть это, потому что это мое будущее. Мама вся покрыта кровавыми полосами, она мелко дрожит, но не пытается убежать. И тут это начинается… Именно то, что потом приходит ко мне во снах. Людей именно что заготавливают – у меня нет слов, чтобы описать увиденное. Только мертвая голова мамы, глядящая на меня с ужасом в неживых глазах, отправляет меня в спасительный обморок.

Как такое возможно? Что это за боги, которым надо есть людей? Что это за нелюди такие, отдающие нас в жертву своим мерзким богам?

Меня обнимают детские руки, успокаивают, зажимают рот, чтобы нелюди не услышали, а я медленно расстаюсь со всеми иллюзиями. Мы обречены, и эти малыши – они тоже обречены! Раньше или позже мне так же отрежут голову, и они останутся совсем одни. Мне просто жутко от произошедшего, но более жутко от того, что выхода нет.

– Смотри! – показывает мне Таня за окно, и я вижу летающую тарелку.

В точности такая, как в комиксах, только угольно-черного цвета, она снижается, и тут же начинается суета: нелюди подкатывают к этому аппарату холодильники, загружая то, что было людьми, внутрь. Я понимаю – это инопланетяне. Они чем-то купили местных, и теперь те из кожи вон лезут, принося в жертву нас. Всех нас… Если бы я могла, я бы убила этих нелюдей, но нет у меня таких сил… остается только покорно ждать неотвратимой смерти.

Кроме желания защитить малышей во мне живет чувство голода. Жуткое, непредставимое ранее ощущение. Кушать хочется постоянно и мне, и малышам, хотя я пытаюсь отдавать свой хлеб им, но этого все равно мало, просто очень мало.

Почему-то мальчики умирают быстрее девочек. Те цепляются за меня, за Танечку, а мальчики будто и не хотят жить, и с ними сложнее всего. Ну и нелюдям нравится особенно их пытать, а вот почему – я не понимаю. Каждый день они забирают то одного, то другого, чтобы не вернуть больше никогда. Каждый день нас становится все меньше, а еще голод… Я отупеваю. Просто чувствую, что все мои желания уменьшаются до «поесть». Поэтому я начинаю рассказывать сказки детям, и они слушают меня.

– Наших родителей убили, – говорит мне Таня. – Ты о нас заботишься, защищаешь, хоть иногда и сама ходить не можешь. Ты будешь нашей мамой?

Я оглядываюсь по сторонам, видя тот же вопрос на осунувшихся детских лицах. Мы все рано или поздно погибнем, и, хотя мои родители предпочитали воспитывать меня криком, я же знаю, что бывает иначе. Передо мной девочки и трое оставшихся мальчиков. Им всем очень нужно тепло, ласка, забота. Хотя бы видимость всего этого в этом страшном, просто непредставимом месте. И никого, кроме меня, у них нет.

– Я буду вашей мамой, – киваю я такой серьезной девочке. – Идите ко мне, дети.

Обнимая их, я понимаю, что такое «мама» и почему у каждого она должна быть. Я чувствую это всей собой, хоть и слышала что-то подобное, или видела даже, но не помню просто. Жалко, что надежды нет и нас всех рано или поздно скормят инопланетянам. Теперь я знаю, что такое категория «А» – это деликатес для инопланетян. Меня станут специальным образом откармливать, чтобы мое мясо приобрело нужные для чужих вкусовые качества. Жутко звучит, просто кошмарно, но пока этого не случилось, я буду мамой малышам.

Иногда я мечтаю о том, что в далекой стране кто-то захочет нас спасти, осознавая – некому. Что они могут против инопланетян, что? Вот и я думаю, что если могли бы, уже спасли. А дни идут за днями, и ничего не меняется, кроме «заготовки мяса» раз в месяц. Я привыкаю даже к этому, потому что… Кажется, меня совсем забили, потому что я закрываю собой маленьких, прячу их от нелюдей, и за это бьют меня, будто желая выбить это желание спасти малышей, но оно сильней меня, это инстинкт, просто непререкаемый инстинкт – спасти детей. И я спасаю, как умею.

Иногда нелюдям нравится бить детей при мне. Они держат меня вдвоем, не давая вырваться, и избивают малышек, а я просто схожу с ума от бессилия и внутренней боли. В такие моменты мне особенно хочется убить всех этих тварей, которым нравится мучить именно детей двух народностей. Только мы здесь, но почему? Чем мы для них отличаемся? Разрезом глаз? Цветом кожи? Чем?

Иногда у меня возникает ощущение, что нас спасут. Оно настолько сильное, что я чувствую буквально это, но раз за разом не случается ничего, и поэтому хочется просто биться в истерике. Я согласна и съеденной быть, только бы малышей спасли! Пусть хоть живой едят, гады инопланетные! Ну, пожалуйста, спасите!

– Скоро опять… – вздыхает как-то вечером Таня, а затем подходит к окну и замирает. – Нет… только не это… – каким-то совершенно мертвым голосом говорит она, и я буквально подскакиваю к ней, чтобы обнять.

Я вижу, что вызвало ее реакцию – в небе виднеется что-то огромное, черное, закрывая от нас свет заходящего солнца. Оно, кажется, приближается, и от этого становится страшнее во много раз, но я не могу плакать – на меня малыши смотрят. В этот самый момент слышится какой-то очень тихий взрыв, отчего одна стена падает внутрь, только чудом никого не поранив, а в появившийся проход, подобно ангелам, входят они…

***

Это наши! Наши! Самые настоящие наши! Они пришли за Танюшкой, но она вцепилась в меня, и переглянувшиеся взрослые воины в необычной форме, но с узнаваемыми звездами, забирают нас всех. Они спешат, посматривая вверх, поэтому я поторапливаю малышей, тяжело идущих за взрослыми. Я понимаю: взрослых они забрать не смогут, мало их, но хотя бы детей.

Мы внезапно оказываемся рядом с высокой машиной, куда нас молча сажают. Это грузовик, поэтому, оказавшись в темном фургоне, малыши сначала пугаются, но я успокаиваю их, потому что верю – нас спасают люди. В фургон залезают еще двое, захлопнув двери, а затем включив огоньки, ничего особо не освещающие, но детям становится спокойнее.

– Это наша мама, – представляет меня Таня. – Если бы не она…

– Я понял, – кивает ей один из наших. – Мы думали выдернуть только тебя, но, судя по всему, ситуация становится критической. Чужие на подходе…

– И ч-что это значит? – хрипло, немного заикаясь, интересуюсь я.

– Это значит, что мы посадим вас в космический корабль, – отвечает он мне. – Может быть, сумеете убежать.

– Куда тут бежать… – вздыхаю я, понимая, тем не менее, что нас не спрашивают.

– Там есть еда, – отвечает мне наш. – Питье есть, так что жить можно. Корабль запрограммирован на поиск планет, даже, возможно, найдете себе новый дом.

Я его не очень хорошо понимаю, зато Таня, кажется, лучше меня осознает сказанное – вон она какая серьезная. Иногда я себя рядом с ней ребенком чувствую, но она сейчас очень вдумчиво о чем-то расспрашивает нашего, и кажется мне, что эта девочка намного больше знает и понимает в происходящем, чем я. Да и разговаривают с ней очень уважительно, и спасать кинулись именно же ее. Непростая она, получается…

Грузовик куда-то едет, а с улицы доносятся крики, визги, как будто кого-то бьют или только собираются. Видимо, нам действительно лучше улететь с планеты, а там, может быть, кто-то нас найдет… Главное, чтобы не чужие, потому что быть едой я не хочу. Я решаю просто довериться, а пока занимаюсь детьми – глажу их, успокаиваю, разговариваю с каждым.

– Как только решим с чужими, сразу же уйдем на старт, – ловлю я окончание фразы, на что Таня серьезно кивает.

– Вам помогут, – как будто задумавшись, сообщает она. – Только сразу не стартуйте, подождите некоторое время, иначе все испортится.

– Мы доложим, – отвечает ей наш, почему-то очень серьезно восприняв ее слова. – А в отношении себя ты… ты не видишь?

– Нет, – качает она головой, отчего-то вздыхая. – Так что на всякий случай попрощаемся.

Здесь совершенно точно скрыта какая-то тайна, но я почему-то не хочу знать, какая. Я просто очень сильно надеюсь на то, что хотя бы детей спасут, а о себе думать уже не умею. Наш о чем-то рассказывает Тане, а я стараюсь просто-напросто не заплакать. Нельзя плакать – дети испугаются, а им уже хватит. Нам всем уже хватит и страха, и боли, поэтому и держусь я.

Грузовик останавливается, двери открываются, что я слышу, но не вижу, потому что очень темно. Уже, наверное, ночь наступила, потому что не видно ничего, или же мы глубоко под землей.

– Давайте быстрее, – слышу я голос, говорящий на моем родном языке. – Времени очень мало.

– Мы идем, – спокойно отвечает Танюшка, принявшись вместе со мной вынимать малышей. И тут я замечаю, что некоторые очень неустойчиво стоят, а одну девочку я просто беру на руки.

– Как только вы взлетите, наши начнут операцию прикрытия, – твердо говорит тот же голос. – Чужим станет не до вас, а мы…

– Вам помогут, – повторяет Таня. – Только продержитесь до тех пор.

– Спасибо тебе, Видящая, – он произносит это слово, как имя, а я ничего уже не понимаю.

Затем мы идем по какому-то гулкому коридору, доходим до овальной двери, сразу же ушедшей вверх, открывая еще один проход. Таня вздыхает, принявшись молча обнимать наших. Я тоже хочу, но у меня на руках малышка. А наши стоят так, как будто прощаются.

– Корабль этот экспериментальный, – предупреждает один из наших. – Каюты две – впереди и сзади, но он быстрый, поэтому шанс есть.

– Лучше так, чем то, что нам уготовили, – кивает ему девочка, а я понимаю: она что-то предчувствует.

Мое же предчувствие молчит, значит, ничего плохого произойти не может. И Таня права – лучше быстрая смерть, чем такой ужас с закономерным концом. Видеть умирающих детей, гадать, кого заберут следующим, я не могу, у меня нет больше сил, да и желания жить особо нет. Только малыши сохраняют это желание, поддерживая и меня.

– Так, наша мама заберет всех, кто покрепче, – говорит мне Таня, – и пойдет вперед, а я с теми, кому плохо, в заднем останусь. Тут койки, а впереди только сидения.

Очень логично звучат ее слова, но мне кажется, в них скрыто еще что-то. Я не хочу отдавать ей девочку, что лежит в моих руках, и Танюша понимает это. Все три мальчика явно не могут уже подняться на ноги – у них силы кончились, и еще две девочки. Их наши заносят внутрь, туда же заходит и эта необыкновенная девочка, названная Видящей, а меня с малышками проводят узким коридором до маленькой комнаты с рядами кресел, куда я сразу же начинаю усаживать детей, пристегивая их, как показывает наш. Вот он уже пристегивает и меня.

– Выживите, дети, – негромко просит он на прощание.

Я сижу в кресле, ожидая не знаю чего, когда вдруг мне становится трудно дышать. Очень большая тяжесть наваливается на тело, и я закрываю глаза. Услышав писк ребенка совсем рядом, протягиваю руку, чтобы погладить ее, хотя мне кажется, что рука моя будто налита чугуном, просто поднять невозможно, но как-то у меня получается… Но спустя некоторое время тяжесть полностью исчезает. Передо мной открывается вытянутое окно, как будто экран развернули, и я вижу звездное небо, а повернув голову, – самый краешек быстро отдаляющейся нашей голубой планеты.

Мне уже кажется, что мы спаслись, когда я замечаю яркие голубые лучи, устремившиеся к кораблю, в котором мы находимся. Один из них, кажется, даже попадает в нас, что-то шипит, но потом становится тихо, и я просто не знаю, что происходит. А затем, будто плод фантазии, перед нами появляется тень, которая не дает лучам попасть в нас. Тень как из сказок прикрывает нас собой, как и я совсем недавно закрывала малышек. Но я знаю, что чужие убьют сначала защитника, а потом и нас, я очень хорошо знаю это… Обнимаю сидящую рядом девочку, молюсь, хоть и не знаю, кому, но просто молю, чтобы защитник выстоял. В этот момент вдруг становится очень темно и, уплывая в черную реку, я только и успеваю подумать…

Нас убили, да?