Читать книгу: «Сочинение на тему», страница 8

Глава 20. Выпускной.

Утро понедельника началось с холода, но на зарядке выглянуло Солнце: появилась надежда на скорое потепление. Перед завтраком нам сказали, что этот день объявляется «Днём индейца». Нам предстоит охота на «мамонта». Он заблудился в наших лесах и ждёт чтобы мы его поймали. Мамонт – это, естественно, переодетый физрук или трудовик. Нашедшему пообещали некий приз. Без энтузиазма на законных основаниях наша троица после завтрака ушла далеко в лес за земляникой. Кое-где эта ягода ещё росла нетронутой. Когда вернулись – пойманный мамонт уже сидел на скамейке, развлекая нашу вожатую. Лучшим охотником племени оказался, естественно – Гоги. Кто же ещё? Как раз вернулся накануне для посещения выпускного вечера и бесстыдного сбора большей части призов и грамот. Один уже получил и вышагивал довольный возле первого отряда, гордо задирая свой могучий клюв в небо. Что ему там подарили – выяснять было некогда. Предстояло убраться на территории да сбегать на склад за вещичками. Иначе – потом получится столпотворение. Всё утро из резиденции начальника доносились «Яблоки на снегу», так что – идя за чемоданом, мне хотелось уже зашвырнуть кирпичом в музыкальную колонку, чтоб больше не слышать сей крайне назойливый эстрадный шедевр. Пришлось сдержаться. Вечером намечались танцы, а без музыки будет как-то скучно. Ничего не поделаешь – пришлось эту песню слушать по пятидесятому разу, сдерживая тошноту.

День проходил медленно. Тянулся, словно специально – не хотел нашего отбытия. После полдника хлынул дождь. Он лил, не задумываясь над тем, что в нашей обители планировалось последнее торжественное мероприятие. В куртках и резине мы шли лесом в направлении столовой. На тропе, хоть и было грязи по колено, но хотя бы не лило сверху – развесистые ели укрывали идущих от воды. В столовой постепенно собирался весь лагерь и усаживался за хитро расставленные столы. Приходили как-то неорганизованно, небольшими группами по три-пять человек. В помещении, когда снаружи лило как из ведра, чувствовался уют. Мы расселись, ожидая торжественной части. Столы заставили угощением. Небогатым, но по советским меркам вполне достойным. На тарелках выложили печенье, пряники, конфеты, стояли бутылки с лимонадом «Южанка». Основным блюдом сделали жареный картофель со свининой. Видимо – чтоб вышло посытнее. Ещё – салат в отдельных чашечках имелся. Без майонеза, зато – под рапсовым маслом. Масло это – дрянь редкая, но и салата было не так-то уж и много. Не разъесться, короче.

Наконец, вышла голосистая воспиталка четвёртого отряда (это которая постоянно «приятного аппетита» горланила, портя мне своими восклицаниями трапезу). Сперва она пригласила на импровизированную сцену своих помощников – «Чебурашку и Гену», которых обязали поздравить июньских новорожденных. Это тех, кто родился в июне. Они, вроде как – свой праздник в лагере испортили постоянной уборкой вкупе со «шмонами», вот хоть тут им это дело компенсируют. «Аниматоры из восьмидесятых» поздравили их и спели пару песенок по теме. Затем – презентовали символические подарки от администрации детского учреждения. Новорожденных оказалось немного – человек десять, может – двенадцать, потому сильно долго церемонию растягивать не стали. Приступили к самому интересному – награждению отличившихся отличников поведения и прилежания.

Для меня тут сюрпризов не последовало. Разумеется, Гоги получил главный приз – сборную модель пожарного катера. В магазине такой за двадцать три рубля продавался. Ещё ему вручили грамоты и всякую мелочь к школе – тетради, ручки, карандаши, ластики. Дальше награждали командиров отрядов. Наша Милда получила благодарность с грамотой, плюс – миниатюрные дорожные шахматы на магнитиках. Ещё с нашего отряда наградили – Комарика, как умелого мастера и Митяя, видимо – за удачные кражи общественного имущества. Родители у него нужные оказались. Пьеру тоже – грамоту вручили. Мать – посудомойка как-никак, свои люди. Меня, как обычно – даже упоминать не стали. Радуйся, мол – что вообще – за столом сидишь. Другого и не ждал.

Продукты неспешно поедались под звуки детских песен и стихающий шум дождя. Когда водопад с неба окончился – начали понемногу расходиться. Первый ушёл Гоги – его уже ждала отцовская «Волга», оставаться на ночь в лагере он и не собирался. Остальные – уходили в павильоны. Солнце на закате порадовало всех красноватым сиянием на западе, потеплело немного, а из кабинета начальника заиграла весёлая музыка. Всех пригласили на танцплощадку. Я так же – снял куртку с резиновыми сапогами и оделся полегче. Как обычно – джинсы и олимпийку.

Пока собирался – стемнело. Я вышел наружу и огляделся. Повсюду сверкали лужи. Возле тропинки на Север тоже – что-то сверкнуло, но не так, как капля воды. Я присмотрелся. Что-то интересное лежало в траве. Серёжка. Золотая. Стилизованная звёздочка в виде шести тонких лучиков, исходящих из общего центра. Конечно – Милда потеряла! Для меня будто наступил день – в голове посветлело от того, что к нашему командиру можно подойти со столь приятной находкой. Я направился на танцплощадку. Девушка стояла чуть в стороне, закрыв половину лица ладонью, видимо – скрывая слёзы. Возле неё стояли две или три наши девочки. Они утешали её, поглаживая по спине. Я дождался, когда они отошли, а Милда немного успокоилась. Оглянувшись по сторонам, она посмотрела на мою приближающуюся фигуру. Без каких-либо церемоний я, протягивая в руке находку, выдал:

– Твое?!

– Да, мое! Где ты её нашёл, я уже всё обыскала?! – Говорила девушка, сильно волнуясь; от волнения она покусывала губы, у неё появился сильный прибалтийский акцент.

– Там, возле тропинки, ближе к лесу…

– Ачу, Витаутас! Ты очень молодец какой!.. А то я уже вся растерялась… Думаю – что говорить родителям буду?.. А ты нашёл! Всё же – очень молодец ты! Подожди меня, я сейчас сбегаю. Никуда не уходи только, я скоро…

Милда побежала к павильону на ходу пристёгивая к уху найденное украшение. Минуты через три она вернулась, сжимая в кулаке что-то ценное для меня. Окружающая местность заиграла яркими красками. Не знаю – кто в тот момент больше радовался – она или я, ради такого момента стоило пробыть в лагере почти месяц!

– Вот – возьми! Спасибо тебе. Я бы больше дала, но это то – что осталось. – Девушка сунула мне в руку две иностранные жвачки в цветастых обёртках. Я положил их в карман. – Может потанцуем? Ты танцевал раньше с девушками? Я научу. Сейчас поставят медленное что-нибудь только.

Следующей песней заиграл Мираж. С Гулькиной. То, что надо: медляк. Милда позволила мне взять себя за руку, и мы зашли на танцпол. Он находился на небольшом возвышении, луж там было не так уж и много.

– Одной рукой возьми меня здесь, а другой – держи мою так. Глазами смотри вот сюда. Голову прямее держи. Двигайся сюда… Поворачивай… Переходи… Теперь – сюда… – Вокруг нас других танцующих было немного. Никто не мешал. По краям площадки стояли другие ребята. Старшие девочки, глядя на нас, поначалу бросали насмешливые взгляды, криво улыбались. Затем – их выражение лиц выпрямились. На нас смотрели, как бы – немного завидуя и восхищаясь. До меня дошло, что танец получился крайне удачно. Я сам подивился той лёгкости и сноровки, с которой мы двигались в такт музыки. Иногда наступали на лужи, но это нас беспокоило меньше всего. Четыре минуты песни промелькнули как один миг. Когда стихло – я не хотел её отпускать. – Теперь держи меня за эту руку и проводи на место, где взял, – сказала Милда, – иначе – больше никто с тобой танцевать не пойдёт, так положено…

Я проводил девушку как надо и, дождавшись – когда к ней подойдут подруги, оставил её. После всего что было, часто приходил на ум вопрос: почему мне Милда была так неприятна вначале? Что с ней не так? Красивая и умная, очень хорошо одетая. Национальные предрассудки и противоречия? В наших краях в то время об этом даже не думали. Тогда что? Спустя много лет, я постепенно начинал понимать. Её взгляд. Прямой, честный, не терпящий и миллиграмма лжи и лицемерия. Голубое сияние прожигало меня насквозь, как рентген. Внутри моей сущности открывались тёмные углы, ранее – тщательно скрываемые прежде всего – от самого себя. Пороки, всякая нечистота показывали мне – кто я такой на самом деле. Это очень неприятно, сознание привыкло считать себя хорошим, пожалуй – великолепным. А тут – такое! Не сметь! Взор внутри эго жмурится, закрывает видение своего несовершенства, духовной пустоты. Наружу вылезает негодование: «это не я плохой, а она». И уже не вспоминаешь, что секунду назад лицезрел что-то тёмное внутри себя, весь негатив обращён на причину ощущения. Переваливание с больной головы на здоровую. «Она виновата, она – противная сволочь». Немного становилось легче, но лучше от этого я не становился. Лишь признав, наконец, что всё увиденное внутри – это я и только я, мне начало приносить удовольствие пребывание рядом со столь милой девушкой. Как рядом с иконой. Наверное, я несколько идеализирую Милду, во всяком случае – она была слишком чиста для меня. Лучше всего – объяснить это так.

Вечер окончился, все разошлись. Мне уже не хотелось получать призы и подарки. Я и так вытащил главный приз. Подороже того, что надавали Гоги. И это – отнюдь не жевательная резинка. Видимо, ради того вечера и ехал я в лагерь. Вовсе – не за стандартными развлечениями и угощением. Что-то ценное я тогда вынес. То, что ещё предстоит осознать.

Яркое утро дня отъезда ознаменовалось суетой. Все носились взад-вперёд на склад, собирая вещи. Как муравьи. Будто – заранее нельзя было. На торжественную линейку я в последний раз одел парадную форму с галстуком. Правда – в то время ещё никто из нас не знал, что никому не нужная ныне пионерская организация доживает свои последние годы. В последующем – про белые рубашечки и голубые брючки все забыли. Но в восемьдесят восьмом – пока что регламент чтили. На это последнее издыхание молчаливо взирали изображения пионеров-героев. Они как бы вопрошали: «Неужели – наши жизни отданы только ради жалких пятидесяти лет мира и благополучия? Неужели наш великий подвиг больше никому не нужен? Останемся ли мы хотя бы в памяти?» После докладов командиров о построении и приветственной речи начальницы – флаг торжественно спустили и унесли храниться на безвестный склад, до следующего раза. Три года он будет ещё востребован.

Потом – принесли коллективные фотографии. Деньги за них взяли на «Родительском дне», а принесли только сейчас. Начался обмен автографами. После – особо сдружившиеся черкали друг другу адреса, в наивной надежде общаться и далее. Я так же написал свой адрес нескольким людям. Вынув чистую тетрадку, на пол со звоном вывалился металлический рубль с Лениным. Он так никуда и не понадобился. Засунув монету в карман, я заложил остатки вещей в чемодан и вышел наружу. Все ждали автобусов. Прошло ещё около часа, пока кочегар Геннадий не открыл ворота, запустив транспорт на главную аллею. Заранее развернувшись, машины заезжали задним ходом, очень медленно. Это вызвало недовольство у некоторых. Поскорее уехать домой желали почти все.

Вскоре я покинул лагерь. Ехал молча, стоя на задней площадке, смотря в окно. Вокруг стояли малознакомые ребята. Они не обращали никакого внимания на меня. Я же: молча размышлял о Милде. Что если она бы осталась у бабушки, в нашем городе? Это немыслимо, конечно, но всё же. Продолжила бы она знакомство со мной? Стала бы дружить? Наверняка, она очень хороший друг. Гораздо лучше, чем я. И нашем в обществе она спокойно найдёт своё место, без труда. Найдёт себе новых друзей. А я как? С моими, крайне сложными взаимоотношениями с одноклассниками, стала бы она и дальше общаться? Или – отвернулась бы, как многие от меня и начала бы «звездить»? Потенциал есть. Наверное, всё же – нет, думаю: не стала б. Однако, ей пришлось бы непросто. Может, и лучше – что мы расстаёмся. Останемся в памяти друг друга такими же, как сейчас – 28 июня 1988 года.

Высадили нас там же, где и взяли четыре недели назад. У мемориала погибших в Войне. Там уже дожидались родственники и близкие. Радостно встречая детей, они счастливые расходились по домам. Меня никто не встречал. Мать на работе. Придётся сейчас идти к ней за ключом. Иначе – ждать до вечера, пока не придёт сама. В стороне я увидел Милду. Она стояла с бабушкой и мамой, что-то выглядывая. Увидев меня, она заулыбалась и замахала рукой. Я так же – улыбнулся как мог и помахал в ответ. Всё же жаль, что нам пришлось расстаться. Кто знает – может увидимся когда? Хотелось надеяться. Во всяком случае, в моей душе её светлый образ оставил неизгладимое впечатление на всю жизнь. До встречи, светлый человек!

Глава 21. Постскриптум, или что-то около того.

Как и предсказывали – Союз распался. Народы бывшего СССР очутились в совершенно другом мире. Жизнь стремительно менялась и то, что ценилось в конце восьмидесятых быстро превратилось в никому не нужный хлам. Время неукоснительно шло вперёд, и мы с улыбкой взирали на пионерию, её традиции и атрибуты. Постепенно появлялась ностальгия по прошлому. Мало кто вспоминал то легкомыслие, с которым мы расставались с прошлыми идеалами.

Про своих друзей я мало что знал. Пьер окончил среднюю школу и навсегда уехал из города. Где он осел в итоге – никто не знает до сих пор. Лёха Кистенёв – ожидаемо сел, лет в пятнадцать. Освободился из заключения уголовным авторитетом. В начале нулевых по НТВ в криминальной хронике однажды рассказали: Алексей Кистенёв, из поколения молодых воров в законе, погиб в ходе бандитской разборки в Подмосковье. Паспортное фото погибшего не оставило никаких сомнений, что это был мой давний приятель по пионерскому лагерю. Покойся с миром. Я буду тебя помнить, как хорошего друга.

В десятых годах – повсеместно появился высокоскоростной интернет. Для меня гораздо удобнее стало читать новости именно из «всемирной паутины». Поздней осенью 2018-го я наткнулся в ленте на сообщение – что в Литве арестовали несколько человек по подозрению в шпионаже в пользу России. Сердце учащённо забилось, и я тут же кликнул на соответствующий заголовок. Оказалось, что в прибалтийской стране долгое время действовала некая полулегальная политическая организация. Она была известна своими обличениями событий в Вильнюсе 13 января 91-го. Публичное сомнение в официальной версии трагедии, то есть – что в людей стреляли именно советские солдаты, а не «Саюдис» (тогдашний кружок местных националистов), там считается уголовным преступлением. Теперь несколько человек предстали перед судом как российские шпионы и диверсанты, борющиеся против возрождения нацизма. Среди прочих фамилий нашлась и моя знакомая – Милда Буткевичюте. Даже фото прилагалось. Сидит в зале суда, в клетке и наручниках, полноватая блондинка. Надо же – встретил бы на улице – ни за что бы не узнал. Изменилась. Да и одежда на ней вполне себе заурядная. У нас так теперь подобными нарядами никого не удивить. Только взгляд остался тот же. Такой же – пламенный и фанатичный. Она самая! Оставалось только пожелать ей удачи. Сохранила верность светлым идеалам, у них там за это наказывают. Бог в помощь! Значит, не зря нас организовывали в загородные лагеря. И это отнюдь – совсем не про отдых. Чувствовалась какая-то высшая задача, которая ещё не до конца осознаётся. Цель, которая выше государственных идеологий. Что-то близкое к религии. Близкое, но немного не то.

Сам же детский лагерь «Бережок» просуществовал до конца девяностых годов, после чего закрылся. Из него некоторое время пытались сделать некую альтернативную базу отдыха, но так ничего и не вышло. Территория, тщательно выметаемая некогда детишками, уже через несколько лет заросла быстрорастущими деревьями и кустарником. Павильоны сгнили. Те, у которых была каменная основа простояли подольше. Дощатые же – исчезли из ландшафта совсем бесследно. Из всех строений подольше продержался домик начальника. Его перестраивали, так что – намного лет вперёд один лишь он мог производить впечатление целостности. Иногда бывшие лагерники навещали сие запустение, выкладывали видеоролики в интернете об этих руинах, делились воспоминаниями. Жаль, конечно, что на живописном берегу реки одного из российских регионов средней полосы больше никогда не будет скромного детского лагеря, состоящего из четырёх отрядов по тридцать человек в каждом, и бывшим лагерникам останется лишь писать мемуары о своём счастливом детстве; где ещё проглядывалось нечто большее, чем пресловутая «культура массового потребления», ставшая новой идеей, захватившей умы людей на много десятилетий вперёд.