Читать книгу: «Невезение. Сентиментальная повесть», страница 4
Валя-большая являет собой яркий тип «ломовой» женщины. Эдакая «коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». Причем, не войдет, а забежит, да еще и поддаст лишнего огоньку.
Высокая, сутулая, с ногами ровными, как палки, быстрая и резкая в движениях, она немногословна и язвительна. Длинная стрижка подчеркивает лошадиное лицо с плоскими, чуть вывернутыми губами, обнажающими при постоянной кривой ухмылке крупные неровные зубы. Она тоже не замужем.
– Ничего, подружка, – любит ей говорить Валя-маленькая, – наше от нас никуда не уйдет… В кино сниматься мы с тобой все равно не пойдем – времени нет, да и рылом не шибко вышли, а во всем другом нам любая артистка позавидует: одеваемся – как хотим и во что хотим, зубки у нас тоже хорошие – любой сервелат враз измельчим, после смены всю вонь магазинную французским декалоном отшибаем…
– Что – «декалон», – рубит сплеча Валя-большая, – тебе бы мыться почаще стоило, хотя бы мылом хозяйственным. Враз любой запах сымает – это я по себе знаю… А то только и хвалишься, как пионерка задрыпанная…
***
Ну и зима в этом году! В наших южных местах – невиданно! – уже больше месяца держится минус 20, а то и более. Недвижно стоят обледенелые тополя. На улицах мало людей.
Что-то не нравится мне в последнее время баба Нюра. Вроде и хворать не хворает, а сдает с каждым днем. Она почти не ходит. Жалуется на ноги, но дело, кажется, не в этом. У нее плохое дыхание, а по ночам сильная одышка. Несколько раз вызывал к ней врача. Участковая девица прибегает взмыленная. Больше пяти минут не задерживается. Стреляет жадными глазами по квартире, даже противно. Слащаво успокаивает больную: вы еще, бабушка, нас переживете! Выписывает лекарства, заглядывая в рецептурный справочник. Принимая меня за сына, лицемерно вздыхает: старость – не радость! Возраст, возраст… И тут же, окинув беглым взглядом непривычную обстановку, стремительно исчезает.
Хожу в аптеки за лекарствами. Немножко веду хозяйство. Баба Нюра вздыхает: – Только этого тебе, Вася, не хватает – ходить за старухой…
Переживает, что мне она в тягость. Пытаюсь ее разубедить, да где там… Эта женщина, которая тяжко хрипит длинными зимними ночами, стала занимать в моей жизни важное место. Не знаю как, но ей удалось прописать меня в своей квартире. Ведь мы не родственники, а постоянная прописка в нашей стране на чужой жилплощади – дело не простое.
Часто заходит Евгения. Меряет температуру, давление. Приносит лекарства, следит, чтобы своевременно принимала. Стирает на кухне. Подолгу беседует с Анной Аристарховной. Делает уборку. С того памятного дня ее рождения прошло почти полгода. С тех пор я у нее не был. Она не навязчива. Мы с ней достаточно мирно сосуществуем. Наверное, я тогда сделал ошибку. Надо было после злополучного сексуального фиаско непременно прийти к ней на следующий день. Выпить немного. Не зацикливаться на прошлой неудаче, и все бы пошло, как надо. Но я, дурак, тогда не решился, а с каждым последующим днем это становилось все труднее. Теперь и вовсе боюсь, что если попаду к ней снова, то все окончится так же.
***
Неожиданно встретился в магазине со старой знакомой, Ниной Ставраки. Увидев меня в фартуке и с мешками, она удивилась, чувствовалось, что ей неловко. Понятное дело, в свое время она работала в моей школе, учитель начальных классов, и увидеть своего бывшего директора в таком облике ей было не очень приятно. Милая женщина. Всегда подтянута, хорошо одета, аккуратна, чистюля. У нас были добрые взаимоотношения. Ученики ее любили. Правда, она была несколько замкнута, в учительской ее почти не видели, все время с детьми, с классом. С ней была связана одна занятная история, после чего ей пришлось уволиться.
Как-то на автобусной остановке, возле школы, какой-то воришка вырвал у нее сумочку и бросился наутек, Нина растерянно закричала. Надо же, рядом проходил молодой мужчина, дал подножку бегущему и мигом его скрутил. Оказалось, работник милиции. Пришлось идти в районное отделение. Стали оформлять протокол задержания. Дежурный офицер, пожилой толстяк с багровым лицом и обширными залысинами, начал проверять содержимое сумочки на предмет: всё ли на месте, или что-то пропало?
Нина сказала, что ничего там особенного нет, она спешит, так что готова подписать протокол и уйти.
– Нет, голубушка, – отвечал дежурный, – порядок есть порядок, осмотр похищенного обязателен. Сидящий за другим столом милиционер, читавший газету, обратил внимание, что женщина явно взволнована.
Дежурный стал вынимать нехитрый женский дорожный скарб: помада, зеркальце-пудреница, какие-то мелочи и ажурный носовой платочек. Открыл боковое отделение, а там – три лотерейных билета. Стал переписывать. Его коллега встал, подошел, взял билеты и воскликнул: – Так это ж последняя лотерея, розыгрыш был только позавчера, вот, как раз, в моей газете! Вы уже проверяли?
Нина побледнела, сказала, что нет. -Так давайте проверим, – воскликнул довольный милиционер, у меня легкая рука!
– Я, правда, очень спешу, – взмолилась женщина, проверю уже дома…
Милиционер оказался настойчив: – Вдруг что-то выиграли, тогда воришку будут судить за более крупную кражу!
Он подошел к своему столу, раскрыл газету на нужном месте и взял первый билет. – Так, что там у нас, – с интересом проговорил он, – так, так…
– Смотри, – удивился милиционер, – кажется, что-то есть…
– Дежурный оторвался от протокола: – Что там?
– Да тысяча рублей! – радостно сообщил любознательный сотрудник милиции. – Поздравляю вас!
Дежурный удивленно раскрыл глаза: -Ничего себе, какая удача, а мне больше трешки никогда не везет.
– Ну, мне пора идти, большое спасибо за такое известие! – сдавленно проговорила пострадавшая.
Но воодушевленный успехом незваный доброжелатель уже держал в руках другую лотерейную карточку.
– Не может быть, – пересохшим голосом сказал он. – Здесь тоже тютелька в тютельку…
– Что? – замер в ожидании дежурный.
– Вы не поверите – «Запорожец»…
Дежурный раскрыл рот, достал застиранный носовой платок и стал вытирать пот со лба.
Нина стояла молча, не высказывая заметной радости. – Может, я уже пойду, – пролепетала она.
– Проверим и третий, – теперь уже требовательно произнес милиционер.
Нина стояла ни живая, ни мертвая. Третьим выигрышем оказалось чудо советского автопрома автомобиль «Москвич».
Милиционеры засуетились, забыв про удивленно таращившего на всё это глаза незадачливого воришку. Сообщили начальнику отделения милиции. Пришел грузный подполковник, внимательно рассмотрел билеты и обратился к поникшей учительнице: – Как это прикажите понимать?
В общем, завертелось дело, было открыто специальное следствие по неслыханному случаю таких выигрышей в одних руках.
Сумочка оказалась поистине золотой, а ее хозяйка катастрофически невезучей. На следующий день она пришла ко мне с повесткой, сообщила о своей беде и сказала, чтобы готовили ей замену.
– Сколько же ты купила билетов, чтобы выиграть такую сумму? – пытался пошутить я, но она не приняла мой тон.
– Не смейтесь, Василий Иванович, мне и так очень плохо…
Когда возбудили уголовное дело, она взяла месяц за свой счет. История получила огласку, и ей было стыдно появляться перед своими учениками.
Следствие тянулось несколько месяцев. Нина уволилась по собственному желанию. Я ей тогда серьезно помог. Дал самую лучшую характеристику. Организовал письмо педколлектива с просьбой взять ее на поруки. Присутствовал на суде, зачитал это письмо, рассказал, какой она добрый отзывчивый человек, как горюет ее класс, потеряв такую учительницу. Холеный прокурор, с мордой типа «пора на холодец», громко бросил в зал: – Хорош коллектив – стеной стоит за воровку, не стыдно?
Судья, молодая женщина с прилизанной волос к волосику прической, выжидающе глядела на меня. Остапа понесло:
– Если уж искать воров в лотерее, то лучше среди устроителей, – резко бросил я. -Везде в мире на выигрыши лотерей идет 80% собранных сумм, у нас – не более 30%. Так что вор у вора украл, – пожал я плечами.
– Вы что, не знаете, что лотерея государственная? – злобно прищурился прокурор. По-вашему, наше государство – вор?!
– Это вы сказали, не я…
– Тогда понятно, чем дышат такие директора, недаром и коллективы поруками разбрасываются. Пора заняться областному управлению образования такими кадрами…
Лотерейное дело оказалось не очень сложным. Брат подсудимой работал радистом на острове Шпицберген, был в сговоре с распространителем лотерейных билетов, который заказывал на Большой земле их тысячами. Прямая связь с островом была периодической, корабли заходили редко, самолеты – еще реже. По положению перед розыгрышем оставшиеся от распродажи билеты пересчитывали, опечатывали и составляли протокол. Когда приходил очередной транспорт, сдавали. Временной люфт был полтора – два месяца. После розыгрыша лотереи результаты на остров передавались по радиосвязи. Там исправляли протокол, вскрывали нераспроданные билеты, выбирали выигрышные, и снова запечатывали пакет для отправки с оказией на берег. По делу проходило три человека: брат Нины; распространитель лотереи, он же – главный гидролог вахты; и председатель профкома. Нина являлась косвенным участником, ей брат передавал выигрышные билеты для обналичивания. Во всем виноват случай, даже два. Во-первых, сразу после розыгрыша последней лотереи к ним залетел самолет с шахтовым оборудованием, и билеты попали на материк на следующий день. А во—вторых, Нина и воришка оказались в одно время в одном и том же месте. Ей дали два года условно.
***
Встретившись в магазине, мы разговорились. Конечно, она знала о моих злоключениях, но была очень благодарна за участие в ее деле. Сказала, что если бы не я, сидеть ей в местах отдаленных. В школе она не работает, переучилась на логопеда, теперь ставит правильную речь малым деткам в больнице Водников.
Между прочим, ее жизнь неплохо сложилась. На ней, судимой, не побоялся жениться молодой сотрудник КГБ. У них двое детей, мальчик и девочка. Муж за эти шесть лет прошел путь от капитана до подполковника.
В общем, завершила она, если когда-нибудь понадобится помощь, она постарается все для меня сделать.
–На хорошее у меня долгая память, – улыбнулась она, протягивая мне визитную карточку.
Тогда я не мог знать, что придет время и мне придется воспользоваться её обещанием.
Гл. 9
В моем магазине меня стали понемногу допускать к тайне тайн. По утрам я режу рулонную бумагу – килограмм двадцать. Эта бумага – золотой Клондайк заведующей. Она идет в вес покупок. То есть двадцать килограмм рыбы, мяса и колбасы – по цене бумаги. Не плохо, правда? Завмаг умеет доставать рулоны с тяжелой, картонного типа оберткой – она у продавцов в особой цене. Довольны и покупатели: прочная обертка не рвется и не пропускает естественную влагу.
Во дворе несколько небольших сарайчиков. В одном из них «темная» кладовая. Когда я разгружаю машины с продуктами, первым делом, несколько ящиков попадает туда. По ходу распродажи я переношу их в магазин. Это «левый» товар – то, что поступает сверх указанного в накладных. Раз в неделю заведующая вручает мне с десяток конвертов без надписи. Только где-нибудь в верхнем уголочке проставлена маленькая цифра, например: 1, 2, 3… Адреса я знаю наизусть. Беру такси и развожу конвертики. Каких-то 30 – 40 минут и я свободен. Теперь в конце каждой смены я захожу к Зое Никифоровне, и она вручает мне красную купюру. Могу взять продуктами. Совсем не такими, за которыми стоит в магазине вечная очередь. Моя ставка – 180 рублей. С премиальными, а они у нас всегда – 240. Каждый месяц у нас примерно 25 рабочих дней. Это еще 250 рублей. Это куда больше моей бывшей директорской ставки, да и возможность по дешевке отовариваться дефицитными вещами тоже чего-нибудь стоит. Работа физическая, то есть полезная для здоровья, и никакой ответственности за производственную деятельность других людей. Что-то в этом, кажется, есть…
Кстати, я стал, наконец, понимать, что это такое – торговля. Это еще та глыба! Здесь люди находятся на невысокой зарплате. В не лучших условиях. Но дополнительные возможности с лихвой компенсируют все. Мне даже кажется, что если бы государство вдруг прекратило платить торговому начальству зарплату, то большинство, безусловно, согласилось работать на благородных общественных началах, настолько притягательно это, покрытое мраком тайны дело.
Разумеется, рядовые продавцы работать без оплаты не стали бы. Их скромные возможности заметно украшают жизнь, это факт, но они далеко не достаточны для безбедного, независимого от тарифной ставки существования. Их главный козырь – дефицит. Он всегда рядом, и позволяет строить нужные отношения, практически, с любым человеком, находящимся на орбите их жизненных интересов. Вот почему советский работник торговли – верный друг всех других категорий населения, не имеющих свободный допуск к разномастным дефицитным товарам.
Правда, свободный допуск к любому дефициту, иной раз, серьезно усложняет многотрудную жизнь торгового работника. Деликатесные продукты и дивные импортные вещи, в условиях затруднительного по причине недостаточной зарплаты их приобретения, обладают мощным искушающим фактором. Который далеко не все в состоянии выдержать. Отсюда хищения и недостачи, элементарный обсчет и обвес, прочие хитрости, плохо сопрягающиеся с неумолимыми нормами уголовного кодекса. Вот почему по количеству своих работников, наказанных лишением свободы, торговая отрасль занимает ведущее место. Правда, это мало кого останавливает, но это уже тема совсем другого разговора.
Приведу, для примера, краткий перечень того, чем торговал мой магазин (естественно, не для широкого круга покупателей!) на прошлой неделе. Куры болгарские, по 2 рубля за килограмм, небольшие, но прекрасно очищенные и заплывшие желтым жирком, в яркой целлофановой упаковке; отборные говядина и свинина, ценой менее двух рублей; мясной балык, сырокопченая колбаса и финский сервелат – по твердой цене, в пару раз ниже комиссионной московской колбаски; крупная золотистая копченая икряная тарань, слезящаяся от жира – по рублю двадцать копеек за кило; греческие маслины и германское темное пиво в металлических баночках с аккуратным устройством для ручной откупорки на выпуклой крышке. Плюс красная икра. Уже достаточно дорогая, но все же в несколько раз дешевле, чем с рук на черном рынке. Все это поступает в магазин, ограниченными партиями, но для адресатов конвертов, сотрудников, их родственников и знакомых вполне хватает.
Вот и представьте себе рядового продавца, с зарплатой примерно 200 рублей в месяц, работающего с такими яствами и не имеющего возможность их купить. А ведь любому хочется побаловать свою семью…
Здесь у каждого продавца своя клиентура. Заходит клиент, краткая перестрелка глазами со своим продавцом, затем отходит в сторонку и тихо, безропотно ожидает. Минут через 5 – 10 продавец удаляется в подсобку, затем выходит с аккуратно упакованным свертком, называет цифру – 25 или 30, моментально получает требуемую сумму, затем счастливый покупатель кратко благодарит его и стремительно удаляется. На основании собственных наблюдений могу утверждать, что еще ни разу ни один такой покупатель не додумался прямо в магазине развернуть свой пакет и проверить на контрольных весах содержимое. Здорово, правда: жизнь на доверии, как при коммунизме… Или благодарность за дефицит надежно застилает любые глаза?
Вот и удаляется наш счастливец, гадая по дороге: что же там, в тяжелющем заветном пакете? Чем на этот раз осчастливит он своих близких? Радостное предвкушение немыслимых яств – неотъемлемая составная часть великого наслаждения рядовых граждан в ходе гонки за дефицитом. А уже дома, развертывая пакет и разыгрывая перед ближними матерого добытчика, вернувшегося с удачной охоты, он понимает, что на каждом таком пакете продавец кладет в свой карман не меньше пяти рублей. Так что уровень жизни наших магазинных девчат, пожалуй, повыше многих доцентов с приличным стажем работы в родном институте.
***
Если говорить честно, обилие этой жратвы меня не слишком радует. Наверное, что-то во мне после заключения обломалось. Пресно и пусто. Я прихожу после работы домой и пытаюсь заставить бабу Нюру что-нибудь съесть. Рассказываю, как прошел день. Просто сижу рядом. Она больше молчит. Иногда на ее грубом лице появляются слезы. Я ухожу в свою комнату, сажусь за стол и включаю массивную настольную лампу. Если отпустить тяжелый бронзовый рычаг и направить абажур прямо вниз, то четко очерченный луч яркого света падает на небольшой участок поверхности стола. Интересно, сколько ему лет? На вид стол очень старый. На крышке затейливые мозаичные узоры. Их можно долго рассматривать и ни о чем не думать. Это же надо: так искусно работать с деревом, чтобы его разные породы создавали такую дивную игру глухих цветовых полутонов. В какой-то момент перестаешь слышать тяжелое дыхание хозяйки квартиры и далекий уличный шум за окнами, начинаешь как бы сливаться с этим столом, которому 50, 100 или 200 лет, и неуклонно летишь в глубокую пустоту, где нет ничего: ни школы, в которой прошли мои лучшие годы, ни лагеря и тюрьмы, ни магазина и соседки Евгении…
И кажется, что куда-то исчез мрачный портрет над неуклюжим секретером, с которого уже не один месяц вглядываются в меня из темноты, постепенно теряя свой блеск, насмешливые глаза мужчины средних лет. Возможно, единственного на свете, знающего, как мне быть дальше, как жить и с кем, чтобы суметь найти себя и выбраться из этой пустоты. Глаза моего покойного отца.
Я быстро прихожу в себя. Какая чушь! Разве я, сегодняшний, чем-то хуже того, который ежегодно первого сентября привычно стоял перед выстроившейся школой и призывал детей к знаниям и добру, и громко звучал оркестр, и верзила-выпускник с малюткой-первоклашкой на плече обходил строй учеников, и сладостно звучал Первый звонок, всегда нежданный и окрыляющий?!
Конечно, меня вывели из игры достаточно грубо и жестко. Но ведь должен же был кто-то за гибель детей отвечать! И что, они совсем дураки – брать эту ношу на себя, мои бывшие владыки?
Я избегаю встречаться со своими бывшими знакомыми. Почему? Чего стыжусь? Ну, так сложилось, что еще можно сказать… Надо, в конце концов, взять себя в руки – к черту мою нынешнюю ущербность! Я человек? – Человек! Гражданин? – Безусловно! Ну, работаю не по специальности, но ведь работаю же! Разве не у меня гудит тело и ноют мышцы от перетаскивания тонн тяжестей после каждой смены? Так что, я до сих пор не имею права смотреть людям прямо в глаза?
Собственно, не стоит лишний раз себя обманывать. В основе моей нынешней неполноценности нечто другое. Как же: преуспевающий директор одной из лучших школ района и вдруг – грузчик продмага… Хотя и сливать керосин вроде бы рановато – еще не вечер! Оглядимся – опомнимся, а там посмотрим…
Гл. 10
Сегодня утром Зоя Никифоровна тяжело выплыла из своего кабинета и всех предупредила, чтобы навели порядок – на обеденном перерыве состоится собрание по подведению итогов социалистического соревнования и взятию новых повышенных обязательств. Будут высокие гости. На входной двери вывесили табличку «Сандень» и принялись за дело. К одиннадцати часам явилась вторая смена и сходу активно включилась в уборку. Мыли окна и прилавки, уборщица так надраила полы, что даже не верилось в возможность такого превращения. В морозильной камере, несколько раз ломавшейся за последнее время, вдруг обнаружилось три ящика с утками, которые пролежали там столько, что приобрели совершенно непригодный для приготовления пищи вид: они даже покрылись непонятного происхождения серовато-зеленой слизью. Валя-маленькая переглянулась с заведующей и за короткое время совершила маленькое чудо. Сначала она разморозила их, затем промыла каждую теплой водой с уксусом и марганцем, подчистила их кое-где ножом и снова бросила в морозильник. Уже через час бедную птицу было просто невозможно узнать. Ее, наскоро замороженную, в белоснежном колючем инее можно было хоть сейчас отправлять на прилавок и заслуженно выслушивать искренние благодарности покупателей. В моем магазине умели бережно обращаться с продуктами.
К обеду появились гости – заведующий отделом торговли горисполкома, высокий мужчина с округлым начальническим брюшком, и стройная дама приятной наружности, как после узнал Василий Иванович, директор гастронома – собрата по соревнованию. Ее лицо почему-то показалось знакомым. Расположились все в тесноте, но не в обиде – в кабинете Зои Никифоровны. Информацию заведующего отделом торговли о том, что в соревновании победил коллектив магазина – соперника, выслушали довольно равнодушно. Зоя Никифоровна вяло жаловалась на плохую работу мастеров – холодильщиков. Камера часто выходит из строя, продукты портятся и приходится их списывать. Качество молочных продуктов оставляет желать лучшего, нормативы усушки и утряски пищевых продуктов явно устарели, бухгалтерия не пропускает начислений зарплаты за сверхурочные. В общем, непорядок. Заведующий отделом исправно делал записи в дорогом красивом блокноте, с особым шиком пользуясь золотым импортным пером. Василий Иванович внимательно рассматривал гостью. Несколько раз их взгляды встретились. Он почувствовал легкий укол в сердце: так и есть, это она…
Еще там, на вокзале, он знал, что они еще встретятся. Мгновенно представил ее себе ту, летнюю, загорелую, в элегантном светлом костюме, ухоженную и недоступную…
Она будто что-то почувствовала и снова посмотрела на него. Василий Иванович понял, что она его тоже узнала. Наконец, завотделом торговли представил гостью и предоставил ей слово. Дина Андреевна Манцева – прочно впечаталось в памяти Василия Ивановича В ходе ее короткого выступления он несколько раз ловил на себе ее взгляд. Гулко билось сердце. Если бы понадобилось пересказать то, что она говорила, он бы не смог.
***
Проводив гостей, Зоя Никифоровна разворчалась: разве можно сравнивать их магазины? Крупный гастроном и рабочая забегаловка… Да если бы к нам поступало столько же ходового товара, мы б выдавали по три плана!
После собрания табличку сняли и магазин быстро наполнился покупателями. За реанимированными утками враз выстроилась очередь. Узнав, что их всего три ящика, стали требовать отпускать не более одной штуки в руки. Их продавала Валя – большая, а ее тезка – маленькая под шумок отоварила трех своих клиентов пакетами.
– Во дает, – завистливо шепнула Василию Ивановичу пожилая уборщица. К старшей смены пришел сын-дегенерат, и она без лишних слов передала ему трепетной рукой «дурной червончик».
Приехал Сеня-спиртовоз. Василий Иванович споро разгружал ящики, а перед его глазами до конца смены стояла прекрасная попутчица.
***
Дома у кровати Анны Аристарховны сидела Евгения. Они поздоровались, и Василий Иванович прошел к себе. Он ощущал состояние душевного подъема. Велико счастье – встретил бывшую попутчицу, с которой даже не был знаком, а вот на тебе – праздник на душе, да и только! Нагрел в кухне воды для бритья, намылил помазком лицо и внимательно посмотрел на себя в зеркало. В его глазах при желании можно было легко найти определенное сходство с глазами человека, портрет которого так некстати заблудился в жилище старой дворничихи. – Впрочем, бывшей когда-то молодой, – добавил он про себя.
Сегодня, впервые за все время работы в магазине, он после смены не чувствовал усталости.
Евгения приготовила отбивные, и он уговорил ее остаться с ними поужинать. Баба Нюра чувствовала себя лучше, казалось, к ней переходит его оживление. Он достал из холодильника бутылку «Столичной» и принес три рюмки. Женщины переглянулись: что-то новенькое…
После ужина Василий Иванович, провожая Евгению, поднялся к ней. Она рассказала, что сейчас в поликлинике много работы, и она даже вынуждена оставлять ребенка на ночь в круглосуточной группе. В душе у Василия Ивановича все пело. У себя дома Евгения вновь стала скованной. На ее лице опять выступили красные пятна. Уходя, он от избытка чувств легонько обнял ее. Потом он не раз пожалеет об этом: ее покорное безвольное тело вызвало у него такую бурю желаний, такую жажду обладания, которой он уже давно в себе не подозревал. Он овладел ею тут же, не снимая платья, грубо, ощущая только себя, свое одиночество, свою так некстати проявившуюся мужскую силу. Потом лежал опустошенный, закинув руки за голову и крепко сцепив их, чувствуя лишь омерзение к самому себе и желая только одного – немедленно уйти. Женщина, лежащая рядом, с того мгновения, как он оставил ее, не сделала ни одного движения. Смятая, задранная юбка, неловко разбросанные белые ноги, отвернувшееся в сторону лицо… Казалось, в комнате витает атмосфера безразличия и неприятия.
Он сказал, что там, внизу, баба Нюра одна, может быть, ей чем-то надо помочь, наверное, ему пора идти… Евгения лежала так же безучастно, молчала, и Василия Ивановича стало одолевать незаслуженное раздражение.
Когда он ушел, Евгения с трудом нашла в себе силы встать. Свое тело она ощущала чужим, постыдным, грязным. Хотелось плакать и бить себя, кричать во весь голос: как же так получилось, как вообще это могло произойти, что мужчина, который был так неистов в своем безудержном желании, терзавший ее тело своими железными руками, так небрежно отстранил ее от себя после удовлетворения грубой похоти, оказался в конечном счете чужим и ненужным, вовсе не тем, о котором она мечтала много дней и ночей? А ведь она, дура, столько думала о нем, даже сына стала оставлять в садике круглосуточно, и вот что в итоге вышло: ее просто использовали как кусок мяса… Куда исчезли его нежность и ласка, что с ним случилось сегодня, ведь он пришел такой оживленный и радостный?
Нет, ей решительно не везет. Пора оставить глупые надежды. У нее есть сын, и она должна посвятить себя ему. Хотя, все это только слова… А как быть с собой, когда на нее накатывает что-то такое, чему она не может противиться, и перед чем ей не устоять? Наверное, это у нее от матери. Она хорошо помнит, как в детстве, по ночам ее часто будил мамин еле сдерживаемый стон, почти крик. Они жили втроем с отчимом в одной комнате коммунальной квартиры. Кровать взрослых была отгорожена ширмой, откуда по ночам доносилась возня, скрип пружин, тяжелое дыхание отчима. Она стала рано понимать, что происходит за ширмой. Утром мать, умиротворенная, смотрела на нее виновато, зябко кутаясь в жалкий старый халатик. А отчим с ней никогда не говорил. Делал вид, что ее нет. Она помнит, когда вдруг все изменилось. В тот день мать ушла рано утром на работу, отчим же должен быть идти во вторую смену. Она занесла из общей кухни тазик с водой, поставила на табурет в углу комнаты и стала умываться. И тут что-то заставило ее обернуться. У ширмы стоял только что проснувшийся отчим. Небритый сорокалетний мужик в мятой майке и длинных черных трусах, он смотрел на нее как-то странно, не как всегда, но это она додумала и поняла потом, а сейчас лишь успела прикрыть руками обнаженную грудь и быстро отвернуться. Схватив полотенце, она набросила его на себя и лишь потом обернулась лицом к отчиму. Он стоял на том же месте, недвижно, затаив дыхание, и только через некоторое время заставил себя отвести взгляд и укрыться за ширмой. Сколько ей было тогда? Кажется, пятнадцать. Потом отчим стал с ней заговаривать. Избыточное внимание. Мелкие подарки. Вкрадчивый хриплый шепоток, легкие намеки, быстрые прикосновения тайком от матери, проснувшиеся шустрые глаза, которые раньше были всегда тусклыми и сонными, – все это было противно Евгении. Но рассказывать об этом маме она не хотела. Жалела её, знала, как она привязана к отчиму, стремится во всем угождать ему, буквально, заглядывает в глаза.
Время шло и отчим, видя, что Евгения ничего не говорит матери, потихоньку смелел. Особенно было неприятно оставаться с ним наедине, когда мать работала в ночную смену. Как бы то ни было, она выстояла. Мать ни о чем не узнала, а Евгения, закончив 8 классов, уехала в Херсон и поступила в медучилище. Закончила Одесский мединститут. С тех пор прошло много лет. К матери она приезжает редко, даже не каждый год. Но отчим, увидев ее, по-прежнему оживляется и призывно глядит масляными глазами…
Почему она вдруг вспомнила это? Что за странная ассоциация? Постой, постой… Тут ровным счетом нет ничего непонятного. Просто, если бы тогда отчиму удалось ею овладеть, она бы, наверное, чувствовала то же, что и сейчас: отвращение, пустоту и полное безразличие.
***
– Ты сегодня придешь как всегда? – спросила баба Нюра, когда я уходил на работу. – Есть серьезный разговор.
– Что-то случилось? – поинтересовался я.
– Да нет, ничего особенного. Просто пришло время объясниться по некоторым вопросам.
Что-то в ее словах меня удивило. Я даже не понял сначала что. И только на подходе к магазину вдруг в голове мелькнула странная мысль: речь бабы Нюры этим утром чем-то отличалась от того, как она разговаривала со мной всегда. Что-то в ней явно изменилось. Это была не простонародная речь малограмотной дворничихи.
Сегодня магазин открылся почти на час позже. Старшая смены, Альбина Петровна, которая обычно своими ключами открывает двери, опоздала на работу. Такого здесь еще не было. Ждали минут двадцать, затем посадили на такси Валю-маленькую и отправили ее за опоздавшей Альбиной. Из аптеки напротив позвонили домой Зое Никифоровне. Она-то и открыла магазин. Все чувствовали, что что-то произошло. Через час в магазин примчалась Валя-маленькая. На добродушной толстушке лица не было: оказывается, ночью в пьяной драке зарезали Пецу, сына Альбины Петровны, постоянно докучавшего ей просьбами дать «дурной червончик».
Заведующая магазином действовала решительно: организовав работу смены, отправилась домой к пострадавшей, прихватив с собой, на всякий случай, пожилую уборщицу Олю.
В ходе смены две Вали-подружки, только ослабевал поток покупателей, норовили уединиться и с загадочными лицами шептались о чем-то. Понятное дело, речь у них шла о несчастной Альбине и ее придуренном сыночке. А во время обеда, переглянувшись со своей подругой и сделав страшное лицо, Валя-маленькая поделилась со мной страшной тайной: оказывается, побои и издевательства, которые Альбина Петровна терпела от душевнобольного отпрыска, вызваны еще и тем, что они уже несколько лет сожительствуют. Причем, инициатором этого, по их мнению, является сама мамаша, так что неизвестно, кто из этой парочки действительно болен на голову…
Я позволил себе усомниться в услышанном: откуда подружкам известны такие секретные подробности, не держали же они свечку в ногах у любовников? На что тут же получил обескураживший меня ответ: своими интимными тайнами с ними делилась как-то по пьянке сама Альбина Петровна, перебрав немного и жалуясь на свою незадачливую бабью долю…
