Читать книгу: «Прогулка за Рубикон. Часть 3», страница 3
Я лег в постель и хотел укрыть плечи. Но простыни были так туго натянуты, что пришлось ужом пролезать под их прохладную белизну.
В еще сонном гостиничном ресторане мне предложили традиционный завтрак: тушеную фасоль, лепешки и кофе. Но фасоль утром – это чересчур. Я заказал креветок в белом соусе, свежеотжатый сок папайи, три свежеиспеченные горячие лепешки, джем, два кусочка масла, два кусочка овечьего сыра и чайник чая.
Потом я спустился вниз, к знаменитому на всю Аравию базару сладостей. Здесь можно было провести весь день. Сюда приезжают даже из Эмиратов покупать шербет с миндальными орехами и пропиткой из манго. Что я и купил.
Пора было наведаться в риелторскую контору, адрес которой я прочитал на бланке, найденном в Манахе.
Вывески с арабской вязью выводили меня из себя, но минут через пятнадцать я все же нашел агентство по недвижимости. Это был добротный дом, с решетками на окнах и толстыми ставнями.
Я толкнул тяжелую дверь.
Как оказалось, дом почти полостью состоял из контор с табличками на дверях. Это напомнило мне бывшее здание НИИ Госплана Латвии, которое тоже заполонили непонятно чем занимающиеся конторы.
Я нашел нужную мне дверь и уверенно вошел в роскошное помещение секретариата. Меня попросили подождать. Одна из стен была плотно обклеена полосками бумаги с изречениями из Корана. Поэтому, сев в кресло, я непроизвольно погрузился в благочестивые мысли.
– Прошу прощения, вам назначено время? – опомнился секретарь. – Шеф принимает только по записи.
– Я не уверен.
Узнав, что мой визит не был заранее согласован, секретарь обошелся со мной довольно грубо.
– Тогда уходите, – его рука поднялась и указала мне на дверь. – Вы же понимаете, сегодня не самое подходящее время для деловых бесед.
Я не стал спрашивать, что за время такое. Наверно, один из местных религиозных праздников. Мне надо было ехать дальше, и я проявил настойчивость.
– Передайте хозяину, что я в Таизе проездом всего несколько часов, – в горле образовался сгусток мокроты, который я громко проглотил. – Слушайте, я не хочу показаться невежливым, – да нет же, конечно, хочу, – потому что спешу и хочу получить от вас членораздельный ответ. Передайте своему шефу, что с ним хочет срочно поговорить режиссер фильма, который будет сниматься здесь, в Йемене. Мне надо купить дом в Манахе, и времени у меня нет.
Вспомнив Карнеги, который учил быть «легким в общении, веселым и довольным», я улыбнулся одной их своих обескураживающих улыбок. Правда, мне было неясно, как теория Карнеги применима на Востоке.
Сраженный моим натиском, секретарь что-то буркнул и исчез за дверью. Я сел на стул и принялся разглядывать потолок.
Наконец меня пригласили в кабинет. Владелец конторы возвышался над полированной поверхностью огромного стола перед шеренгой выстроившихся телефонных аппаратов. У него было смуглое арабское лицо с орлиным носом. Оно было бледным, под глазами обозначились полукружья, словно подрисованные тушью.
– Сегодня не самое подходящее время для деловых бесед, – повторил он, но все же протянул свою визитку.
Секретарь устроился на диване, положив на колени блокнот.
Я путано объяснил, что мне нужно.
– Мне сказали, что продается дом в Манахе, на главной площади, напротив таверны.
Владелец конторы наморщил лоб:
– Я знаю, о каком доме вы говорите, но он уже продан, – не спеша он зажег сигарету, прикурив от огромной, стоящей на столе зажигалки. За этой равнодушной позой, судя по всему, скрывался тонкий расчет восточного торговца.
– Жаль, а что еще вы можете предложить.
Владелец конторы повернулся к своему компьютеру.
– Сейчас я вам распечатаю список и фотографии.
Зашумел принтер. Я получил список и фотографии на нескольких страницах, сел на диван и сделал вид, что читаю. После некоторого раздумья владелец конторы и секретарь оставили меня одного. Именно это мне было нужно.
Конечно, за мной могли следить. Но выхода у меня не было. Невинность я уже потерял. Это было тогда, когда я выкрал списки жильцов в своем избирательном округе. Ворюга! Я быстро подошел к компьютеру, прочел имя бывшего владельца дома в Манахе – как и ожидалось, это был Айдид Фарах, – вошел в клиентскую базу данных и узнал, что теперь он владеет домом в Шибаме. Значит, Шибам. Я запомнил адрес и стер все следы своего посещения.
Владелец конторы пришел минут через десять. Я притворился, что изучаю визитку.
– Скажите, я могу получить более подробные данные, чтобы проконсультироваться с партнерами, – я наугад ткнул пальцем в одну из фотографий.
– Да, конечно. Надеюсь, вы понимаете, что без нашей помощи вы здесь ничего не приобретете.
– Я в этом ни минуты не сомневаюсь.
– Прекрасно. Очень рад, что вы обратились именно к нам. Когда вас ждать?
– Дней через пять. Мне надо съездить в Аден. Я вам оттуда позвоню.
– Отлично. Будьте осторожны, на границе с Югом уже стреляют.
За Таизом начались военные посты на дорогах, через каждые 10-20 километров. Но несмотря на накал страстей между Севером и Югом, контроль был расслабленно восточным. Все улыбались. Моих документов вполне хватало. «Тамам», все нормально, проезжайте. Наверное, северяне, прежде чем вторгнуться на Юг, хотели заручиться моральной поддержкой мирового сообщества. Поэтому иностранцам на какое-то время дали «зеленый коридор».
И вот, наконец, горы Радфана, километрах в ста к северу от Адена. Эти горы, высотой от 600 до 800 метров, создавали естественную границу между двумя Йеменами – Севером и Югом. На их склонах темнели воронки с потеками оплывшего, как горячий воск, песка. Память о прошлых войнах.
Я предстал перед начальником военного поста северян. Он лежал на подушках и жевал кат. Перед ним стоял большой разукрашенный кальян. Он окинул меня презрительным взглядом и, продолжая жевать свою жвачку, сказал:
– Надо заплатить.
– Я чувствовал, как во мне закипает бешенство.
– А с какой стати я должен платить?
– Откуда ты едешь?
– Из Саны.
– Что везешь?
– Ничего, – я показал на свои сумки. – Там только личные вещи.
– Больше ничего?
– Нет.
– Почему?
– Потому что у меня больше ничего нет. Я начинаю жизнь сначала.
Начальник довольно ухмыльнулся, покачал головой и произнес:
– А может, ну ее, твою жизнь, – угольки в кальяне осветили его лицо красным светом, и оно показалось мне зловещим.
– Вас не удовлетворяют мои документы?
– Документы в порядке, ну и что? Твоя ценность как человека равна нулю. Ибо ты – неверный. Кроме того, ты беден. Если из того, что у тебя есть, вычесть расходы на питание и туалетную бумагу, то твоя ценность становится ниже нуля. Вот и весь разговор.
– Не лучше ли меня просто отпустить.
Тут начальник произнес до боли знакомое изречение: «Это будет неправильно». Я даже оглянулся, чтобы посмотреть, нет ли поблизости бритой славянской головы, торчащей из малинового пиджака.
Он приказал солдату начать обыск. Когда тот ничего не нашел, начальник, выпустив изо рта кольцо дыма, велел мне убираться.
Я окинул взглядом горы Радфана и сплюнул. Впереди была другая страна.
На другой стороне границы сразу же бросились в глаза вырытые полосы траншей, окопы, прикрытые камуфляжными сетками, из которых торчали стволы орудий. На небольшой возвышенности стояла крепость из глины и камней – башни с окнами вроде амбразур были соединенные друг с другом толстой стеной. И табличка на арабском и английском языках «Осторожно! Мины!»
Через круглую арку меня провели во внутренний двор. В тени на циновках сидели люди в камуфляже. Небольшая лестница вела наверх, на второй этаж центральной башни. Меня повели туда.
По дороге я осторожно выглянул наружу. Местность хорошо просматривалась. Я опять увидел горы Радфана.
Южные йеменцы оказались очень дружелюбными. Специально для меня извлекли из холодильника, работающего на керосине, охлажденные напитки. Стаканы подала красивая йеменка с открытым лицом. От неожиданности я не мог оторвать от нее глаз.
Один из офицеров рассмеялся:
– Возьми ее с собой!
Другой в шутку возразил:
– Нельзя, она уже обещана!
Мне было все интересно. Когда женщина наклонилась ко мне, чтобы налить воды, я почувствовал ее запах. Она пахла потом и цветами.
Дальше дорога до Адена пролегала по горной местности, рассеченной руслами давно пересохших рек. Потом пошли холмы, поросшие акациями, терновником и молочаем. За ними простирались бесконечные соляные поля, сверкающие как снег. Ближе к морю опять начались перепады высот, и появилась зелень.
Через пару часов я свернул с основной трассы на грунтовку, ведущую к побережью. Поворот, еще поворот. Колеса молотили песок, поднимая облака пыли. Горизонт ширился и светлел. Было трудно поверить, что там, впереди, в нескольких холмах от меня, лежит Индийский океан. Вот оно! Холмы расступились, и океан накатил на меня, как огромный серебряный шар.
Впереди до самой Антарктиды больше не было никакой земли, кроме редких островов.
Я вышел из машины. Это и есть край познаваемого мира. Край Ойкумены. Можно идти только назад. Но назад я не хочу.
Небо над океаном было затянуто дымкой. И я подумал, что больше нет никаких причин, чтобы оно рухнуло мне на голову.
Я стащил с себя все, кроме трусов, и, разбежавшись, бросился в океан. Вода тут же смыла с меня всю усталость. Проплыв под водой метров десять, я вынырнул, фыркая и отдуваясь. Вот и все! Мир стал обманчиво ярким, очищенным от всякого дерьма. Как первый день в Эдеме. Или первый день после конца света. Апокалипсис уже состоялся, а Эдем тут совсем рядом.
Был отлив, и я покатил по берегу вдоль самой воды, расшвыривая колесами дары моря, выброшенные на берег.
Через полчаса береговая линия прерывалась естественной бухтой. С одной стороны, ее прикрывал каменистый холм, похожий на Сфинкса, с другой – высокие песчаные дюны. Отлив обнажил валуны, нестройными рядами уходившие под воду.
Именно здесь, если верить Сфинксу, египтяне высадились на берег Аравии.
Перепрыгивая с камня на камень, я добрался до середины залива.
В море, в метрах ста от меня, качалась на мелкой волне рыбацкая лодка. Мужчина в лохмотьях стоял у руля, а мальчик лет четырнадцати, перегнувшись через борт, глядел в воду.
Я повернулся в сторону берега и принялся рассматривать его в бинокль.
Сначала я не увидел ничего, кроме уходящих к горизонту гор. Потом навел резкость на небольшой унылый холм с плоской вершиной, на котором торчали остовы стен одного цвета с сухой травой. Было видно, как около них группа нищих копается в пыли, собирая камни в большие мешки. Один старик поднял что-то с земли и засунул это себе в рот.
Я вернулся к машине и проехал немного вперед до стоящей на берегу деревни.
Деревня была очень бедна. Хижины сколочены из досок и веток кустарника. Дети одеты в лохмотья. Они таращились на меня из-за дохлых заборов. Все кругом было завалено мусором, издававшим отвратительный запах.
В отдалении стояли бедуинские шатры.
Искать пристанище в деревне не имело никакого смысла. Я подъехал к бедуинским шатрам и попросил у хозяев разрешения поставить машину. Мне разрешили. Мужчины были приветливы, а женщины не закрывали лиц.
Хозяин одного из шатров по имени Хамед немного говорил по-английски. Я сказал ему, что видел, как один старик вытащил из кучи мусора обломок известняка и засунул его себе в рот.
– Этот старик вообще сумасшедший, – засмеялся Хамед. – Он толчет известняк с древними отметинами и поедает его. Он считает, что это отметины бога.
– Какого бога?
– Не знаю. Нет бога, кроме Аллаха.
– Они питаются только этим?
– Нет, у них есть маис. Они рубят на куски старые высохшие мумии и сжигают их, чтобы сварить горсть зерен.
– Какие мумии?
– Не знаю.
Хамед рассказал, что эти нищие – последователи древнего культа. Свое святилище они обозначают кругом из священных камней. Основная часть общины живет в развалинах недалеко от Таиза. Там же находится и храм их богини. Это божественное воплощение Балкис, о которой сказано в Коране. Горожане терпят этих неверных только потому, что они собирают мусор в городе, – таков договор, заключенный очень давно. Развалины они стали разбирать недавно. Камни относили неизвестно куда и складывали из них стену, прикосновение к которой якобы дарит долгую жизнь. Недавно у них возник конфликт с археологической миссией. Теперь они относят камни сначала туда. За каждый цельный кусок с древними письменами им платят один американский цент. Камни фотографируют и отдают им обратно.
Я решил прогуляться. Хамед пошел вместе со мной.
Мы пошли вдоль берега, попирая ногами осколки исчезнувшей цивилизации. В свете луны был виден каждый камушек. Вдалеке на востоке светились маленькие огоньки.
Я шел, стараясь не наступать на цветы, торчащие из расщелин. Мне никак не удавалось вырастить их у себя на даче, а тут они росли из ничего.
Хамед пнул мелкие камни, лежащие у него под ногами:
– Неверные считают эти камни кусочками времени, которое можно каким-то образом вернуть.
– Они ждут пришествия из прошлого?
– Да, пришествия Балкис. Но они ждут еще кого-то. Правда, не знаю кого. Напрасно ждут. Их боги исчезли вместе с государством, которое когда-то существовало на этой территории.
– Катабан?
– Наверно.
Я поднял один из камней. Он был холодным и шершавым, сквозь патину просвечивал древний орнамент.
Мы хотели пройти еще немного вперед. Но нам навстречу из-за древних стен поднялись одетые в лохмотья люди, как предвестники судного дня. От них плохо пахло. Пришлось повернуть назад.
Когда мы отошли на значительное расстояние, Хамед кинул в них камень: «Берите и съешьте это!»
Решив проблему с ночлегом, я поехал на поиски «египетского иероглифа». До шести часов у меня оставалось совсем мало времени, и я резко прибавил скорость. Быстро темнело. Наконец я увидел то, что искал, остановил машину и вылез на пыльную обочину.
Все было именно так, как описывал Карл, – высокая скала, совершенно голая, как Афродита, в метрах пятидесяти от дороги, как будто нарисованная на темнеющей поверхности неба. Западный склон, на котором должен был появиться «знак», представлял собой отвесную стену.
Дорога уходила на север и на юго-восток, теряясь среди холмов.
Внезапно долина огласилась протяжным волчьим воем, и у меня волосы встали дыбом. В Аравии волки не воют. Это могли быть только шайтаны. Через минуту вой смолк, так же внезапно, как и начался.
По мере того как скала утопала в сумраке, на ней начал проступать рисунок. Он становился все более отчетливым и, наконец, повис в воздухе голографической картиной.
Я успокоился. На рисунке была изображена женщина, сидящая перед полусферой. Ничего другого и не могло быть. Ведь это начало имени Таисмет.
Над скалой вдруг появились птицы, обычные птицы, но в лучах заходящего солнца они производили жуткое впечатление, как на картинах Босха. Мне опять стало не по себе.
И тут мое воображение разыгралось не на шутку. Я перестал понимать, где нахожусь, и судорожно огляделся по сторонам. Никого. Дорога была совершенно пуста, как будто все люди остались по другую сторону неведомой мне черты. Птицы исчезли, но жуть, нависшая над дорогой, стала невыносимой.
Моя рубашка на спине промокла от пота, хотя на пустыню уже опустилась ночная прохлада.
Теряя самообладание, я сфотографировал «знак» за мгновение до того, как все кругом покрылось мраком.
Стараясь успокоиться, я прислонился к капоту машины и простоял так не менее получаса. Воздух был настолько прозрачным, что небесный свод, покрывшийся звездами, буквально провис надо мной, грозя рухнуть. И тут у меня опять зашевелились волосы на голове – я не увидел знакомых мне созвездий! Большая медведица была прижата к северу. А на юге, над смутно угадываемым гребнем гор, восходили четыре незнакомые мне яркие звезды.
Срезая виражи и разбрызгивая щебенку, словно воду, я на большой скорости рванул прочь. Постепенно страх прошел, и я попытался рассуждать здраво.
Изображения на скале – это, судя по всему, прекрасно исполненная мистификация. Возможно, действительно очень древняя. В клинописи направление треугольной вмятины на глиняной табличке имеет значение. Египтяне не писали клинописью, но какие-то правила знали. Рисунок на скале, скорее всего, выдолблен треугольником клина, причем под таким углом и на такую глубину, чтобы ловить лучи заходящего солнца и создавать причудливую игру света и тени. Может быть, в коренной породе есть вкрапления слюды, и она блестит. Или же это что-то другое. Вполне возможно, что голографический эффект возникает только при определенном состоянии воздуха и на несколько минут, причем его можно наблюдать лишь с того места, где я оказался по воле случая.
А четыре незнакомые звезды – это всего лишь Южный Крест.
Меня пригласили на ужин. Я сидел рядом с бедуинским шатром и пил их чай. От него возникло легкое опьянение. Стало грустно.
Что такое руины, которым три тысячи лет? Особенно в сравнении с моим собственным прошлым? Лавка древностей под открытым небом? Или нечто больше?
Было тихо. Только из-за развалин слышался то ли шепот, то ли стон. Казалось, что это мертвецы переговариваются и плачут.
Лежа в машине на спальном мешке, я вспомнил китайскую мудрость: любое странствие дарует только то, что ты готов принять, – чашу рисовой водки или готовность начать все сначала. Я был готов начать все сначала, но не с нуля, а убрав все лишнее.
Мне приснились сосны, дюны и серое море. Потом дюн не стало, их срыли бульдозерами. Развороченная колея сворачивала в никуда. Это и есть начало?
Отель у старого маяка. 22–23 ноября 1993 года
Из дневника Эдда Лоренца
На следующий день я снова съездил к скале. Наваждение исчезло. Но чтобы добраться до рисунка, надо было иметь альпинистское снаряжение.
Несолоно хлебавши я вернулся в деревню и часа три бродил среди руин. Но ничего интересного не обнаружил.
Перед отъездом Хамед подарил мне потрепанный томик стихов Верлена. Несколько лет назад в деревню приезжал какой-то иностранец и чего-то искал. Но ничего не нашел. А книгу потерял. Конечно, лучше было бы отдать книгу владельцу. Но неизвестно, приедет ли он. А держать у себя вещь, неугодную Аллаху, Хамед больше не хотел.
Стихи Верлена на французском языке были мне ни к чему. Но на обратной стороне обложки было посвящение Рембо. А это уже тянуло на библиографическую редкость.
Пора было ехать к маяку.
Я посмотрел на карту. Маяк находился в километрах пяти от деревни на самом высоком месте узкой косы, вдающейся в море. И я поехал. Поворот, еще поворот, и вот он маяк, похожий на трубу из преисподней.
В ста метрах от маяка дорога повернула к двухэтажному дому в английском стиле. Его скрывала аллея неизвестных мне деревьев, похожих на вязы. От нее к маяку вела насыпная дамба.
Я снял машину с тормоза и подкатил по шуршащему гравию к парадному входу. Все кругом больше напоминало старинное поместье где-нибудь на суровом побережье Уэльса, а не на пустынном берегу счастливой Аравии.
Поставив машину на парковке, я вытащил ключ зажигания и осмотрелся. Дом был старый, но крепкий, с террасой и неуместной для этих мест косой крышей. Перед входом был разбит небольшой цветник с прохладными на вид цветами и двумя магнолиями с ржавыми листьями. Из трещин каменной кладки торчали плети вьюнков.
На трех длинных мачтах хлопали разноцветные флаги. На парковке кроме моей машины стояли еще две.
Я взял сумку и спустился к океану. Мелкие волны накатывали на берег, разбиваясь об отмель.
Берег был усеян раковинами. У самой воды из песка торчали сухие ребра раздолбанного баркаса. Там же валялся панцирь огромной черепахи, примерно полтора метра в длину и почти метр в ширину. По песку шмыгало бесчисленное количество маленьких крабов, и я случайно с хрустом раздавил одного из них.
Все направления были разными, но одновременно и одинаковыми, можно было идти вперед, в воду, или повернуть назад, к маяку, идти направо или налево. Меня снова охватило чувство освобождения.
Еще пару дней и этот затерянный мир очистит меня от всякой злобы.
На верхушке большой дюны красовался развалившийся сарайчик, над которым гордо развивался дайверский флаг. Значит, мне туда дорога.
Из сарайчика вышел старый араб и замахал руками. «Купаться нельзя. Акулы подплывают близко к берегу». На всякий случай он сделал выразительное движение челюстями: «Ням-ням!»
Я стал искать глазами фосфоресцирующий след, который оставляют за собой акулы. Но его не было. Поверхность океана казалась спокойной и однообразной. Хотелось поплавать.
Под навесом стоял большой деревянный стол, наполовину занесенный песком. Рядом с ним торчало жерло старой английской пушки. Я повесил на него одежду, надел ласты и переместился по замшелым плоским камням поближе к воде.
Было уже пять часов. Солнце клонилось к закату. Крики чаек становились все хаотичнее и вздорней. Теперь они, видимо, приняли меня за конкурента.
Я вошел в воду. На ее поверхности играли красноватые блики заходящего солнца. Мелькнула тень крупной рыбы. Везде плавали медузы, расплываясь лиловыми кольцами. Галька на дне складывалась в буквы незнакомого мне алфавита. Издеваясь над собой, я подумал, что это еще одно послание из прошлого.
Отплыв на двадцать метров от берега, я наткнулся на прутья решетки от акул в палец толщиной. И повернул назад.
На отмели я зарылся в бившие меня волны. Не хотелось выходить. Но солнце уже почти скрылось за горизонтом. Береговые холмы отбрасывали длинные тени.
Мокрые волосы лезли мне в глаза, и я не сразу нашел свои вещи. Рубашка была все еще мокрая от пота. Я стряхнул с нее песок и принялся крутить над головой.
С океана налетел легкий бриз, покрыв мое тело пупырышками озноба.
Только тут я заметил, что ветер раскачивает развешанный на кустах женский купальник. Модный и, похоже, очень дорогой.
На ресепшн лежал ключ и адресованная мне записка. «M-р Лоуренс, располагайтесь, ужин в восемь часов».
Как потом оказалось, я занял один из двух люксов на втором этаже. Две комнаты со старой мебелью, ванная комната с умывальником и душем и туалет, не больше телефонной будки.
Я тщательно побрился над треснувшей раковиной, надел темную рубашку, светлый костюм, повязал галстук платочным узлом и остался собой доволен.
Пора было идти ужинать.
После недолгого раздумья я вынул из сумки револьвер и сунул его под матрац. После чего спустился в гостиную.
Гостиная была выдержана в английском стиле, где в пять часов подают чай. Высокие потолки с великолепной лепниной, стены, выкрашенные в пастельные тона. Вдоль стен понаставлены старомодные шкафы. Глубокие кресла, стулья с высокими спинками, темный резной комод. Тонкая кожа обивки явно скрывала конский волос.
На большом массивном столе красного дерева, накрытом льняной скатертью, были разложены столовые приборы на трех человек: старинный фарфор, серебряные ножи и вилки.
На окнах висели тяжелые шторы из зеленого бархата.
Я сел в кресло. С потолка свисала старинная люстра. Горел камин и несколько настенных ламп, дававших призрачный зеленоватый свет.
Никакого намека на двадцатый век. Даже свечи были из воска.
В конском волосе обивки я кое-что понимал. Мой дед по приезде в Латвию после войны получил квартиру сбежавшего буржуя, со всей мебелью. Часть этой мебели перешла к моему отцу. Мы жили бедно, и из протершейся обивки дивана и кресел пучками торчал конский волос. Он преследовал меня все детство. Когда мы эту мебель продавали одному еврею, он чуть в обморок не упал.
Я встал и отдернул штору. Об оконное стекло бились ветки акации. Море играло темными переливами. На далеком изгибе берега спорадически вспыхивали бесконечно малые огоньки.
Возможно, за окном была та самая акация, которая четыре года назад привиделась мне в заснеженной Риге.
Я снова сел в кресло и стал ждать. Свет от камина растягивал мою тень, сверкал на столовом серебре и бросал отсветы на высокие стены; его огненное отражение горело в окне, словно снаружи погибал охваченный пожаром город. Все это было очень необычно. И я бы нисколько не удивился, если бы все это просто растворилось в воздухе как наваждение.
За открытой дверью виднелась еще одна комната, откуда слышался аромат пряной зелени и жареного лука.
Содержимое камина горело ровно, без привычного потрескивания. Может быть, так горит кизяк?
В комнату по лестнице медленно спускалась высокая красивая женщина, шурша длинным вечерним платьем. Я неловко вскочил на ноги и инстинктивно поправил галстук.
Женщина подошла ко мне, двигаясь с грацией модели. Это была Вивиан Белчер. У меня возникла одна единственная мысль: это сон.
Она тоже меня узнала и рассмеялась.
– Эдд Лоренц. Потрясающе! Так, значит, вы и есть тот таинственный третий в нашей компании. Кто бы мог подумать, что я вас снова увижу, – она произнесла это мягким, чуть вкрадчивым голосом и протянула мне руку. У нее были тонкие прохладные пальцы без колец. – Что вы тут делаете?
В голове пронеслось с десяток ответов, но я выбрал самый простой.
– Врач прописал мне йодистые испарения Индийского океана. А вы как тут оказались?
– Провожу журналистское расследование.
Вив выглядела так, как будто сошла со страниц глянцевого журнала. Белая вязаная кофта, небрежно наброшенная на плечи, смело подчеркивала изысканность вечернего платья.
Раздался какой-то шум. Мы, не сговариваясь, посмотрели на лестницу, по которой только что сошли в гостиную. С точки зрения архитектуры это был маленький шедевр. Я сказал об этом Вив. Она согласно кивнула головой.
– Присуждаю ей третье место.
– А два первых?
– Самая красивая лестница в мире в Парижской опере.
– А вторая в отеле «Джефферсон», в Ричмонде, – поспешно добавил я, чтобы не нарваться на вопрос, был ли я в Парижской опере.
– Вы спускались по этой лестнице и не свалились?
– Меня внизу никто не ждал.
Вив оценила изящество моего ответа.
– Кому вы подавали сигнал? – спросила она.
– Какой сигнал? – удивился я
– Там, на берегу океана, белой рубашкой.
– А-а, я ее стирал… на ветру.
– Вы и носки так стираете?
– В последнее время нет, – промямлил я, судорожно соображая, как себя вести дальше. – Это вы забыли на пляже купальник?
– Ах да, надеюсь, он тоже впитал запах океана.
– Кто еще в нашей компании?
– Только хозяин гостиницы, он же главный смотритель маяка. Моя охрана – два йеменца и водитель, тоже местный, ужинают отдельно. Еще повар, он же официант, по-моему, француз… Вы почти не изменились за четыре года. Только поседели.
– Да, мне досталось.
– Я была в Риге еще раз, в январе 91-го. Но к вам меня не пустили.
– Вы сегодня без эскорта? – спросил я, имея в виду Джерри.
Вив не сразу поняла, о чем речь, но потом улыбнулась.
– Сегодня его не будет.
Из камина вдруг брызнули искры. Мы удивленно посмотрели в его сторону.
– Я думала, что здесь в каминах вместо огня играют солнечные зайчики.
– Ночью в Аравии холодно. Огонь в пустыне – признак щедрости. Бедуин может бросить в огонь свой лук и стрелы, чтобы хоть минуту побыть в тепле.
– Откуда здесь дрова? Плавник?
Я подошел к камину, чтобы понять наконец, что же там горит. Это был не кизяк, а узловатые ветки кустарника.
– Похоже, здесь в песках растет кустарник, которому дождь не нужен.
В гостиную вошел невысокий, крепкий пожилой мужчина в морском кителе. Первое, что я увидел, была большая бликующая серьга в одном ухе. Классический тип английского морского волка: телосложение плотное, открытое загорелое лицо в глубоких морщинах, седые бакенбарды, отсутствие зуба с правой стороны. Он протянул мне свою лапищу:
– Чарльз Даррелл. Пора выпить. Если я начинаю пить до обеда, то к вечеру засыпаю. А если не выпью после шести, места себе не нахожу. А сейчас уже восемь. Как доехали?
– Хорошо.
– Каким оставили позади себя небо?
В доисламские времена этой фразой встречали путников. И я знал один из ответов: «Небо в облаках. А облака, как разрыв ткани, слишком часто выставлявшейся на показ». Это я и произнес.
Капитан удовлетворенно хмыкнул.
– Тогда прошу к столу.
Он говорил с легкой хрипотцой, внятно произнося каждое слово, как и полагается капитану.
Я порадовался тому, что вопрос о небе не застал меня врасплох. Мне было важно не выглядеть этаким chechaco18 посреди серо-коричневого безмолвия Аравийской пустыни.
Мы сели за стол, и повар тут же вкатил тележку с едой. На столе появилась большая бутылка виски.
– Я предлагаю пить виски так, как русские пьют водку. За едой. Надеюсь, возражений нет? – капитан с хрустом открыл бутылку.
– С моей стороны, конечно, нет.
– Дама тоже не возражает, – Капитан прищелкнул языком. – Она может выпить даже больше, чем я. Предлагаю тост, которому меня научил один русский: за тех, кто в море! – Капитан сказал это по-русски, а уже потом по-английски. – Здесь, на маяке, пить больше не за что.
– А за женщин?
– Это само собой.
Капитан приветственно поднял бокал и залпом выпил. Я последовал его примеру. Виски было весьма почтенного возраста.
Капитан вытер губы и снова наполнил бокалы.
– Маяк построили здесь не зря. Плавать вдоль берегов Аравии опасно. Здесь нет гаваней, якорных стоянок, всюду скалы и рифы. Там, за излучиной берега, Баб-эль-Мандебский пролив… километров сто отсюда. Арабы называют его вратами слез, скорби и рыданий. Но корабли исчезают бесследно не в проливе, а здесь, в виду маяка. Этот берег – настоящий кошмар. Маяк предупреждает, что пора причащаться. Поэтому корабли обходят нас стороной. А моя задача, как говаривал один русский адмирал: «Пишем, что наблюдаем. А чего не наблюдаем, того не пишем».
Я бросил взгляд на морской горизонт, видный сквозь узкие окна.
– А плавать с аквалангом здесь можно?
– Конечно. Здесь первозданная чистота, дикий, но огороженный от акул пляж, красивое скалистое дно, бесконечное разнообразие рыб. Можно подстрелить рыб-попугаев, груперов, если вам это что-то говорит. Лучшее место для того, чтобы выпасть из истории, – Капитан предался приятным воспоминаниям. – А лучше всего погружаться в заливе Камр. Это недалеко. Там потрясающие коралловые рифы, просто мечта. Правда, место очень опасное из-за течений. Если вас начнет относить в открытое море, плыть нужно по течению, а затем под углом в 45°, а не прямо против него. – Капитан закатил глаза и изрек с философским глубокомыслием: – Тот же принцип применим и к жизни. Я дам вам акваланг, если, конечно, у вас есть сертификат.
– У меня документ получше, – я полез в карман и протянул ему удостоверение подводного пловца ДОСААФ, которое всегда носил с собой как талисман, – меня обучали подводному плаванию целый год.
Капитан недоверчиво повертел в руках потертые корочки.
– Это ты на фотографии?
– Да, так я выглядел двадцать лет назад.
– И много ты плавал с аквалангом после этого?
– Было дело, – соврал я. – Моя подготовка соответствует квалификации боевого пловца.
