Читать книгу: «Приговоренный», страница 6

Выходной

Отпуская нас из больницы, тётя Анжелика объяснила, как управлять коляской, как менять колеса, если мальчик захочет заняться спортом или танцами. На прощание сунула Папочке увесистый каталог, который мы с царевичем всю обратную дорогу рассматривали на заднем сиденье. Все цены здесь были указаны в рублях и юанях. Вот уж не думал, что лыжи для инвалидной коляски так дорого стоят! И только один вариант. Колясок, наоборот, было много. На любой вкус и кошелек. От простеньких, с одинарными колесами, до сложных моделей с программным управлением, навигатором, «шагающих» по лестницам. А самые навороченные позволяли парализованным людям ездить стоя. Пока Батя изучал экзоскелеты и автомобили, как для самих инвалидов, так и для провоза коляски, которые шли в самом конце каталога, Папа рассказывал, что у Алеши не все так плохо. Ходить он может, если понемногу. Ему во время операции в сустав залили какой-то гель, который временно заменит естественную жидкость и разрушенный хрящ. Опять же, ноги у мальчика не парализованы. И все же настоятельно рекомендовал протезирование.

Всю субботу мы провели на свежем воздухе. Бродили по историческому центру Питера. Оказалось, что культурную столицу нужно показывать не только царевичу, но и мне. Живя за городом, отвыкаешь появляться здесь без повода. Бесценная историческая брусчатка меня, как велосипедиста, не привлекает. Толпы туристов тоже мешают проезду. На Невский я выбирался последний раз года три назад, только что школу закончил. А когда я, зевая и обнимая стакан с кофе, выглядываю из очереди в Эрмитаж, мне уже не до прелестей рассвета над Дворцовой площадью. Родители тоже давно никуда не выбирались. Папочка такой же трудоголик, как и я. Только сам себе в этом не признается. Поглядывая на целующихся и обнимающихся влюбленных, они с Батей тоже шли, взявшись за руки. Будь родители помоложе, купили бы цветы или мороженное в какой-нибудь исторической подворотне. Но прожив много лет вместе, они уже не нуждались в таких знаках внимания. Живое доказательство их любви в моем лице бодро толкало впереди инвалидную коляску.

Я уже забыл, когда мы с родителями так отдыхали. Не понимал, что стал от них отдаляться. Это происходило долго и незаметно. Мне вовсе не казалось, что есть какая-то проблема. Мы же дома видимся. Семейные ужины никто не отменял. Что бы ни случилось, я всегда знаю, что они меня ждут. Но вот именно вместе развлекаться мы не ходили уже много лет. Учеба и спортзал занимали все мое время. Мне и в голову не могло придти, что Бате не хватает наших разговоров. Надо бы по-тихому выяснить, чего не хватает Папе. Судя по всему, инвалидной коляски под моей задницей. По крайней мере, вокруг царевича он носился с удвоенной энергией. Мальчика развлекали всеми доступными способами.

Невский проспект, давно приспособившийся к нуждам туристов, был полон кафе и ресторанов на любой вкус. Мы пообедали дважды. Один раз в кафе с претензией на русскую старину «Ресторация Нестеровъ», где посетителей развлекали костюмированным представлением из жизни дореволюционной столицы, а меню пестрело расстегаями, блинами, икрой и целыми поросятами. Даже вход для инвалидов был забавно, но интересно вписан в общую стилистику заведения. Стоило нам появиться возле пандуса для колясок, из затейливо украшенных стеклянных дверей «ресторации» выскочил молодой парень. С завитыми и уложенными каким-то гелем волосами, закрученными усами, в черных штанах, сапогах, алой рубахе и блестящей черной жилетке. Он любезно, но настойчиво, оттеснил меня от Алеши, нажал на кнопку, заставляющую стеклянные двери распахнуться как можно шире, и сам вкатил мальчика внутрь.

При нашем появлении актеры-купцы, весь день делающие вид, что чаевничают у себя, в девятнадцатом веке, вызвали цыганский хор. Клюква, конечно, но мне понравилось. Наш официант, вооруженный вместо кассы-калькулятора обычным блокнотом и карандашом, который он выуживал из-за уха, порекомендовал придти сюда в день рождения. Тогда к ряженым купцам можно будет присоединиться и отобедать за одним столом. К нашему удивлению, из всех представленных разносолов оглодавший царевич выбрал гречневые блины со сметаной. Мне было интересно, насколько действительно удалась арт-дирекции этого кафе их задумка. Но мальчик только пожал плечами. Его в город вывозили редко. На торжественных приемах и ужинах он ел, что приносили. И не всегда эта еды была ему по вкусу. Да что там, даже дома, в Царском селе, щи и каша, предназначенные для солдат, были куда лучше тушеных перепелов и остывших протертых супов, которыми вынужденно давилась вся семья, чтобы не обидеть французского повара. А на разгульные пьянки купцов царь своих детей никогда бы не отпустил. Ресторация мальчика не впечатлила.

Зато он весьма заинтересовался противотанковым ежом, который притаился в каком-то сером закутке. Подворотня была мрачная настолько, что её искусственное происхождение тут же бросалось в глаза. У входа во двор-колодец дежурила девушка-промоутер. Старательно загримированная и одетая в какую-то рванину, она притопывала надетыми на неказистые коричневые чулки ботами на размер больше требуемого, изображая закоченевшего человека на этой летней улице. Для пущего эффекта она куталась в шерстяной платок и похлопывала себя по плечам ладонями в шерстяных варежках. «Блокадная столовая» находилась не в самом людном месте. Но дирекция подошла к делу с фантазией, и двор со снятой брусчаткой, обнесенный колючей проволокой даже на меня произвел впечатление. А от окон, заклеенных крест-накрест газетными полосами, пришли восторг даже мои родители.

Кафе было в полуподвале. Вход для инвалидом здесь тоже был обыгран под старину, и представлял собой подъемник, взятый, похоже, с какой-то стройки. Внутри было тихо. Ходили тощие, подкрашенные официанты. Меню не было. Всем давали одно и то же. Нам принесли разномастные стаканы, чашки с отбитыми ручками и одну железную помятую кружку с жидким чаем. Сахар, плотный, похожий на леденцы, приложили отдельно. Крошечные рисовые котлетки с какой-то белой подливой Алеша уплетал за обе щеки. На кусочки порезанного сала и черствый черный хлеб, строго по 150 грамм на человека, он накинулся так, как будто и правда голодал. А все пирожки с луком мы, не сговариваясь, отдали ему. Воду принесли с колотым льдом. Развлекательная программа столовой состояла из сирены, которая время от времени гудела где-то за окном. И приглушенного голоса Левитана из невидимого радиоприемника. По правде сказать, здесь мне даже больше понравилось, чем в «ресторации» с её гипертрофированным налетом русской старины.

После второго обеда Алеша стал тих и задумчив. И все расспрашивал меня о блокаде и войне. Я показал ему надписи с предупреждением и следы от пуль и снарядов на гранитных перилах Аничкова моста. Царевич понурился, и все чаще повторял: «Горе! Какое ГОРЕ!» Мне показалось, он не понял, что это не была Первая мировая война. В его сознании она к тому времени ещё не закончилась, и перетекла в страшный голод сороковых. Но я не стал ничего объяснять. Потом сам все прочитает. Чтобы развлечь мальчика, Папа отвез его в какой-то подростковый бутик, но это не помогло. А потом мы вышли к Эрмитажу, и Алеша сник окончательно. И хотя он улыбался и был с нами приветлив, я понимал, что никакая новая одежда, спортивная площадка для «лиц с повышенными потребностями», обед в кафе с какой угодно кухней, ничто не вернет и не заменит ему погибших родных. Время катилось к вечеру, и я предложил вернуться домой.

У порога дома нас встретила баба Стефания. Папочка позвонил ей ещё утром из больницы, и попросил простерилизовать «холодильник №1». Домработница заодно убралась и в гостиной. А задержалась, потому что кровавое пятно с дивана никак не желало выводиться. Пришлось звонить знакомым. Мне даже стало интересно, к кому именно она обратилась. Кому-то, кто убирает места преступлений? Патологоанатому? В наличии таких знакомых у нашей уборщицы я почему-то был уверен на все сто. Хотя, может я попал в ловушку стереотипов? Мало ли, у кого какие татуировки и украшения. Может она у врача спросила. У стоматолога. Зубы у неё были белоснежные и такие ровные, что сомнений в их искусственном происхождении не было никаких. На мой наивный вопрос Стефания легкомысленно брякнула: «Знакомая горничной в гостинице трудится. Выручила», вскарабкалась на свой не по доходам навороченный мотоцикл, и была такова. А мы, обвешанные покупками, потащились домой. Отдыхать.

Про отдых, это я погорячился. Пока Папочка носился по дому с портативной ультрафиолетовой лампой, выявляя остатки просмотренной нерадивой домработницей органики, Батя кому-то названивал, понизив голос до шепота и прикрыв дверь. А я устраивал царевича на постой. Гостевая комната у нас маленькая, и я предложил поселить Алешу с его коляской у себя. Я все равно в тюрьму сяду, мне комната не нужна. Заодно угостил его протеиновыми батончиками. Мальчик был такой тощий, что его можно было принять за больного анорексией. В его старой одежде, заботливо выстиранной и высушенной, он ещё смотрелся неплохо. А вот новая трикотажная футболка у него на плечах болталась. Батончик царевичу не понравился. Блокадного хлеба в доме не водилось. У нас мучное вообще под запретом. Я пожал плечами, и предложил прокатиться до «холодильника 1», чтобы он сам что-то выбрал.

Папа уже вовсю орудовал на нашей огромной кухне, когда раздалась трель видеофона, и к нам пожаловала очередная гостья. На этот раз совершенно мне незнакомая бабуля лет семидесяти с грудным ребенком. Младенца она сунула Папе на руки, а сама бесцеремонно плюхнулась за кухонный стол, раскрыла принесенный с собой ноутбук, и деловито осведомилась у Бати: «Весь пакет, или опционально?» Взгляд у неё был колючий, опасный. Какой бывает у очень умных, но не очень добрых людей. Свои длинные седые волосы она кое-как собрала в неряшливый пучок на затылке с помощью китайской палочки для еды. Сама же она была, как мне показалось, скандинавских кровей. Узнав, что в доме нельзя курить, со вздохом вернула в карман клетчатой рубашки тонкий черный вейп, и неистово застучала по клавишам. Время от времени она останавливалась в задумчивости, а после снова начинала печатать. Временами к твердому цокоту клавиш присоединялся какой-то металлический звук. Я принялся вертеть головой в поисках его источника, и женщина, приподняв штанину своих узких черных джинсов, показала мне навороченный титановый протез, которым она тихо постукивала об ножку кухонного стола.

– Авария? – уточнил я из вежливости.

– Диабет, – буркнула старуха.

– В общем так, Ирма Йоргиновна, – перебил меня Батя, едва появившись в дверях, – свидетельство о рождении обязательно. Остальное, как получится.

– Медкарта нужна? – не отрывая глаз от монитора, спросила женщина.

– Сами сделаем, – отмахнулся он.

– Как скажешь, Братислав Святогорыч, – пожала плечами Ирма, – моё дело предложить. Я уж думала, тряхну стариной, извилины разомну. А то с внуком дома одна примитивная бытовуха. Так и одичать недолго! Давайте, я вам хоть патронат одобрю.

– Нам что, – испугался я, – снова Опеку проходить?

– Зачем? – удивилась женщина, – Алексею Николаевичу через месяц четырнадцать исполнится. Имеет полное право от биологических родителей эмансипироваться. И поселиться в приемной семье, а то и вовсе на съемной хате.

Я обернулся к царевичу. Тот рассеянно крутил в руках яблочное пюре, упакованное в пластиковую имитацию зеленого яблока. А вокруг коляски восторженно носился пылесос Павлик. Окрыленный своей сегодняшней востребованностью, робот на «базу» не спешил, и жужжал по-особенному деловито. Как же мальчик из прошлого века один жить будет? Я уже представил, как Алеша одиноко катится на своей коляске по ночному Невскому проспекту домой, в Эрмитаж, когда раздалась трель видеофона.

Почему-то стало очень тихо.

Жив

Говорят, перед смертью вся жизнь пролетает перед глазами. Сейчас, за те несколько секунд, которые отделяли меня от звонка в нашу дверь и до того, как Батя успел сделать из кухни всего несколько шагов, я тоже пересмотрел незатейливое кино прожитых лет. Ролик был короткий и малосодержательный. Черно-белый и беззвучный. С ожидаемым титром: «Ну, вот и всё!» в финале. Хороший детский сад со зверинцем, собственным маленьким огородом и большим домом на дереве, который у нас с первого же дня отбили девчонки. Не спешите осуждать, мы сражались, как звери. Но, получив свою порцию синяков и шишек, поняли, что джентльмены, и уступили. Гуманитарная гимназия, кующая как под заказ олимпиадников и медалистов. Высокий процент поступающих, своя лаборатория и библиотека, которой позавидовал бы Хогвартс.

Артек, с его абсолютной свободой творчества и строгим делением на зоны. «Будущее», с навороченным космическим стилем. Сюда на смены ждали победителей физико-математических конкурсов, маленьких гениев от точной науки и чемпионов по решению в уме квадратных уравнений. Их серые костюмчики вызывали у меня тоску, и многие со мной соглашались. Умные ребята редко бывали веселыми. «Настоящее», одетое в зелень, увитое лианами, оплетенное сетью гидропоники. Собственная маленькая ферма и фруктовый сад встречали юных биологов и зоологов, философов и писателей. Джинса всех оттенков, фенечки-перышки. Ночной вой под ненастроенную гитару. Мне там одна девочка нравилась. Из соседнего отряда.

А я выиграл путевку в «Прошлое» за проект по раскопкам в районе «Дороги Жизни». Меня окружал старинный советский быт, облагороженный и благоустроенный. Синие шортики, белые футболки. Алые галстуки. Острое чувство собственного несовершенства рядом с оркестром старинных инструментов и десятилетним победителем конкурса конструкторов древних машин по чертежам авторства Да Винчи. И не было для меня места лучше тем летом, чем единственный сохранившийся корпус древнего пионерского лагеря. Творческие зоны друг с другом почти не контактировали. Столовые у всех были разные, развлечения отдельные. Все тридцать отрядов встречались только на большом лагерном квесте, позволяющем вволю побегать и повоевать с использованием тех технологий, которые сами же и создали в течение смены.

Слились в одно болезненное нервное месиво старшие классы. Спортзал, зачеты, баллы, поверки, госэкзамен. Поступление. Ну вот, я и студент! Отсрочка от военной службы, ушедшая в армию девушка. Недолгая малосодержательная переписка. Короткое: «Нам надо поговорить». Папочка с чашкой какао. Тяжелый взгляд Бати из-за двери. Наверное, я сам виноват, что она меня не дождалась. Быть может, мне тоже надо было уйти служить на пять лет. Она искала во мне богатыря-защитника, а нашла книжного червя. Папенькиного сынка. Архив, практика, раскопки. Два месяца в Старой Ладоге. Воспаление легких после купания в проруби на Крещение. Короткий роман с медсестрой. Одобрительное похлопывание по спине от Бати, «Мужик растет!» А после снова какао с маленькими зефирками от Папы. Определенно, в любви мне не везет. Надо было попробовать себя в азартных играх.

Я поднял глаза. Все присутствующие на миг замерли. Молча зависла, сверкнув на меня глазами, Ирма Йоргиновна. Быстро пробежалась пальцами по клавиатуре, коротко нажала на эскейп и облегченно выдохнула. Папа по какой-то давней привычке прижал к себе младенца. Тревожно высунулся в коридор, прислушиваясь. Батя никогда не открывает двери сразу. Годы жизни под контролем Опеки приучили нас всех быть очень осторожными. Печально и задумчиво смотрел Алеша. Быть может, он, как и я, ждал, что его найдут, и вернут обратно на казнь. Ведь пришел за ним чужой человек в дом купца Ипатьева. Кто знает, сколько в мире ещё таких визитеров? Казалось, в задумчивости застыл даже пылесос Павлик. С одной стороны, на кухне было много народу. С другой, долг звал его ко входной двери. Где-то в его железных мозгах боролись два источника его повседневных радостей. Что предпочесть, тапочки четырех человек на кухне, или новая грязь принесенная в дом кем-то совершенно неизвестным? Долг победил, и Павлик, моргнув лампочкой, медленно, как бы извиняясь, ускользнул в прихожую.

Меня тревожила тишина у входной двери. Если за мной пришла милиция, то почему молча? Сотрудники этой структуры, приходя к нарушителям закона, не церемонятся. Не затрудняют себя предварительными звонками, ненужными предупреждениями. Заходя в чужой дом, они громко здороваются и представляются. Закон приходит не для развлечения. И он здесь в своем праве. Сразу же, как бы на всякий случай, показывают всем свои документы и ордер на обыск, или арест. Благодаря Бате я хорошо знаю, как себя вести, что говорить. Но кроме шуршания Павлика я не слышал ничего. Вошедший молчал, Батя тоже. Но потом послышались тихие шаги, и в дверях кухни, седом за моим отцом материализовался профессор Санаев. Недобро глянул на меня, чуть поклонился Алеше. Остальных он, как будто, и не заметил.

– Здравствуйте, Алексей Николаевич, – сказал он тихо, но твердо, – уделите мне несколько минут.

Все присутствующие, не сговариваясь, потянулись в коридор. А Коловрат остался с мальчиком, да ещё дверь за собой прикрыл. Я ждал снаружи, и у меня мелко подрагивал кончик носа. До сегодняшнего дня я не знал, что такое нервный тик. То есть, знал конечно. У меня папа врач, я вообще много чего лишнего знаю. Просто у меня тика отродясь не было. Тихий разговор на кухне был едва слышен из-за толкотни, царившей в прихожей. Уходила домой старая Ирма, расплакался не вовремя её внук, вырванный из заботливых объятий Папочки, разбрасывая мелкое печенье, все покрытое слюнями. Павлик от восторга аж повизгивал. Батя что-то ворчал, извинялся, и клялся, что этот случайный визитер не из милиции. А я силился расслышать хоть какие-то целые фразы. Но до меня доносились лишь малопонятные отдельные слова. «Дагмара», «корабль», «из Ливадии». «Великие княгини». «Ганина яма». «Канонизация». Я не выдержал, когда услышал, как царевич ответил: «Согласен с Вами». Резко пнул дверь, чего у нас в доме делать нельзя, и бросился внутрь.

– Вы что, его на казнь вернёте? – растерянно прошептал я, – это же бесчеловечно!

– Садись, раз пришел, – недовольно буркнул профессор Санаев, – и расскажи мне, что это вы там у себя в спортзале хлещете, что так сильно логику «выносит»?

Я растерялся, а мальчик чуть улыбнулся, и потупился.

– Ты не думал, – продолжал Коловрат Вавилович. – отчего это ты царевича из осьмнадцатого года к себе домой припер, а жизнь твоя не поменялась? Дом на месте, родители живы. Россия не часть Китая или Европы. Жив остался наш Алексей Николаевич! И без тебя было, кому его из Еката увезти.

– Я думал, – буркнул я, краснея, – что меня на всю жизнь посадят.

– Да если бы всякий историк кинулся спасать из костра Жанну Д'Арк или Джордано Бруно, – невесело усмехнулся профессор, – тут сажать было бы некого. Мы бы вообще не знали той реальности, в которой твоим двум отцам разрешили пожениться. При Иване Четвертом «Грозном» тут за такую любовь ноздри рвали. А при Николае Александровиче Втором "Кровавом" твой Батя у себя в Воронеже землю бы пахал, а Папка, сын профессора, молча бы на бабе женился. Из приличной семьи. Моя бабка польская еврейка, а дед казак. Тоже бы в Москве не встретились, кабы не единый госэкзамен, да ни институт. Все ещё хочешь всех спасти? Внести немного истории в свою жизнь?

Я понурился.

– Работать ко мне пойдешь? – вдруг неожиданно спросил Санаев.

– Так меня же из института поперли, – удивился я.

– Кто сказал? – опешил Коловрат, – практику ты сдал на «отлично», характеристика прекрасная. Как Аппарат Хокинга фурычит, я тебе за два дня на пальцах объясню. Аликбек Усманов на тебя не нахвалится. У тебя от него штук сто "входящих". Ищет тебя друг твой, волнуется.

–Какое же это «отлично», – я кивнул на Алешу, молча слушавшего наш разговор, – это у меня ничего не поменялось. А там, может, вся Европа в огне.

– Стоит, родимая, – успокоил меня Коловрат, – чего ей сделается? Не погиб на казни твой царевич, история дальше своим ходом пошла. Просто обычно его Юровский выносил, а тут ты подвернулся.

Я замер. Было слышно, как шепчутся в коридоре мои родители.

–Не первый раз я на этом расстреле присутствую, – продолжал Санаев, – а вот студента, который в одиночку мальчика спас, своим ходом до безопасного места без машины и документов довез, и даже операцию ему организовал, вижу впервые. Молодежь нынче не та. Без телефона шагу ступить не может. Это тебе не маленькие партизаны Великой Отечественной. Что до меня, то лежа под завалом в Брестской крепости, или заразившись холерой в Питере девятнадцатого века, я хочу иметь рядом надежного помощника, а не просто человека с дипломом истфака.