Читать книгу: «Приговоренный», страница 5

На своей волне

Встречали нас, как дорогих гостей. Прямо к машине прикатили навороченную беленькую каталку, очень аккуратно переложили на неё Алешу, пристегнули ремнями, и медленно закатили в лифт. Я все время шел рядом и держал его за руку. Женщина, ростом мне по плечо, с едва прикрытыми медицинской шапочкой синими дредами и выглядывающими из-под длинных рукавов униформы татуированными запястьями, задавала разные вопросы, на которые отвечал в основном Папочка. Царевич лежал, прикрыв глаза. А на укрывавшем его одеяле внизу расползалось алое пятно. Чтобы не смотреть на него, я пялился по сторонам. Эта не была узкоспециализированная клиника. Обычная маленькая больница на окраине. Стены украшали разнообразные плакаты и социальная медицинская реклама. В основном она затрагивала подростковую контрацепцию, крема для зубных протезов и прочие высокотехнологичные и не очень медицинские товары. Здоровые атлеты в роли инвалидов во всевозможных бандажах, колясках для спорта и танцев были не убедительны. А вот молодого печального парня с рекламы средства от какой-то половой инфекции было откровенно жаль.

–Это хорошо, что иглу оставили, – одобрительно кивнула женщина, – не придется второй раз колоть. Прямо сюда катетер введем. Когда мальчик в последний раз ел?

Я ответил, и тут же вспомнил, что мы-то с Батей и Алешей хотя бы что-то поклевали. А Папочка пришел домой голодный. Наверное, он рассчитывал на тихий семейный ужин. Но потом все его планы пошли прахом. Я отпустил царевича, который этого, скорее всего, даже не заметил, и отправился на поиски автомата с едой. Здесь, как и в большинстве бюджетных больниц, их оказалось великое множество. И, что было особенно хорошо, почти в самом начале я обнаружил вендинг-холодильник со свежей едой. Больница не полностью продалась фаст-фуду, и это радовало. Я купил целый поднос тщательно упакованных в пластик блюд. Овощное пюре с парной треской, какое-то желе в стаканчике и две пачки обезжиренного творога. Взял на всякий случай для Бати банку энергетика, а себе протеиновый батончик и две огромные коробки с грибной лапшой. Если уж выбирать из двух зол, то пусть это будет наше отечественное зло.

Обремененный огромным подносом с горой снеди, я тащился по ярко освещенному коридору и уперся в закрытую дверь. Она, конечно, не была заперта, её створки легко распахивались, если через них везли каталку. Но я шел со скользкими коробками стоящими на гладкой поверхности, и обе руки у меня были заняты.

– Позвольте вам помочь, – любезно предложил какой-то высокий мужчина.

Он придержал мне дверь, и дальше мы пошли вместе. Рабочий день давно закончился, и в приемном покое были только две медсестры и уборщик. Этажи тоже были полупустыми. В лифте мы ехал вдвоем, и к моему удивлению вышли одновременно. Я немного напрягся, когда мой случайный спутник свернул в отделение эндоскопической хирургии вместе со мной, и снова придержал мне дверь. Но когда он сунулся вперед, чтобы помочь мне пойти в комнату персонала, где меня ждали родители, я испугался. Может быть, это какой-нибудь агент? Он выследил нас с царевичем, и сейчас арестует меня. А я ещё папу не покормил!

– Тамерлан! – мягко улыбнулся «агенту» Папочка, – тоже в пробку попал?

Я поставил поднос на стол перед большой стеклянной «витриной», за которой уже началась операция, и обернулся к собравшимся. Батя, сверкая погонами, стоял, чуть пригнувшись, и сунув по привычке руки в карманы. Воротник его был расстегнут, а на Тамерлана он смотрел с явной ненавистью. Но тот, кажется, этого не заметил. Гость вежливо со всеми поздоровался, и они с Папой перешли в соседнюю комнатку поменьше. Оттуда тотчас же послышалось шуршание и журчание воды. «Агент» «мылся» и одевался, а Папочка ему помогал, и попутно что-то тихо рассказывал. Потом Тамерлан материализовался за стеклом, а Папа вернулся к нам. Устало опустился на стул, и принялся шуршать пластиковыми коробками. Батя тоже открыл свою лапшу, и сейчас медленно ел, ни на кого не глядя. А я вяло жевал свой батончик, в ужасе поглядывая на завешанный синими простынями операционный стол. На эндоскоп, похожий в моих глазах на тонконогого железного комара. Женщина с синими дредами сосредоточенно поглядывая в микроскоп, орудовала манипуляторами.

– Ты не помнишь тётю Анжелику? – спросил Папа, аккуратно распаковывая стаканчик с желе, – у неё тогда ещё голова побритая была. Ты во втором классе руку вывихнул, она вправляла.

Я радостно кивнул. Чтобы не «светиться» в травмпункте, Анжелика прямо к нам домой пришла. И привела с собой свою приемную дочку. Рыжую, полненькую, круглолицую и чуть раскосую. С приятной загадочной улыбкой, которая отличает детей с синдромом Дауна.

– А вот у Тамерлана с усыновлением не выгорело, – печально вздохнул Папа, – отказали. Ты его не знаешь, Володя, он мой однокурсник. Сейчас заведует отделением гематологии в клинике Пирогова. Академик.

У меня за спиной хлопнула дверь. Это Батя ушел. Молча без объяснений, зло шарахнув на прощенье дверью об косяк. У него бывает. Сейчас за ним лучше не ходить. Сам вернется, когда успокоится. Тогда и спрошу, чем ему так не нравится этот приятный во всех отношениях дядя Тамерлан. К тому же у меня над головой что-то звякнуло, захрипело, и раздался голос Анжелики:

– Елисей! Мойся, и заходи. Тут капилляры кровят. Это по твоей части.

Папочка тут же сорвался с места, и едва ополоснув руки, и втиснувшись в стерильную одежду, почти сразу выскочил с другой стороны стекла. Синий халат на нем сзади болтался. Руки, одетые в черные медицинские перчатки, он держал впереди, согнутыми в локтях, и поднятыми вверх. Ловко протискиваясь мимо столика анестезиолога и операционным столом, он сменил на боевом посту Анжелику. Тамерлан, сидевший неподалеку на отдельном белом винтовом стуле, подскочил сзади, и ловко орудуя локтями, прикрыл Папе спину полами операционного халата. Они обменялись благодарными взглядами. Возможно, о чем-то даже поговорили. Через стекло не было слышно. А ко мне вышла тётя Анжелика. Плюхнулась на свободный стул, устало стянула перчатки.

– Сустав почти разрушен, – задумчиво протянула она, – у него травма какая-то недавно была?

– С лестницы упал, – кивнул я, недоумевая, как она не узнала царевича Алексея в лицо. Но потом понял. Она просто на своей волне. Все они варятся в своем соку. В нужных областях они спецы, им нет цены. В том числе и как людям. Ночью собрались по первому зову со всего города, и делают бесплатную операцию чужому ребенку. Когда им читать исторические книги? Вполне достаточно того, что они без устали штудируют медицинскую литературу. Пусть разбираются только в правых ноздрях. А историю с её равнодушием и документами пусть оставят Коловрату Санаеву.

– Менять надо на титановый протез, – продолжала женщина, – или в инвалидную коляску сядет.

Она ещё что-то говорила, но я не слушал. Было так странно видеть Папочку за работой! Я все не мог понять, как он со своей склонностью все преувеличивать, истерить по любому поводу и насмерть пугаться от такой ерунды, как отсутствие у кого-то прививок, может сейчас так спокойно зашивать мельчайшие сосуды микроскопическими инструментами? Его операционное поле какого размера? Миллиметр или чуть меньше? Он каждый день сует стальные инструменты людям в глаза. Одно неточное движение, и человек навсегда ослепнет. Папа лечит катаракту и глаукому, вырезает какие-то опухоли и стягивает разорванные сосуды. К нему везут людей с травмами. Он видел все, что может по дурости или нелепой случайности произойти с человеком. Проколотые ножами, булавками, обожженные кислотами, паром и огнем глазные яблоки. Возрастные изменения, болезни, конъюнктивиты всех видов он видит каждый день. Когда я сказал, что в хирургии нет ничего красивого, я погорячился. Вся краса хирургических манипуляций в глазах смотрящего. Мой папа со своими тонкими пальцами, аккуратно вращающий ручки манипулятора, был сейчас прекрасен.

– Круто! – буркнул у меня за спиной незаметно для всех вернувшийся Батя.

Ждать

Дядя Тамерлан был чем-то неуловимо похож на Папу. Такой же тихий голос, сдержанность, аккуратность в движениях. Какая-то общая интеллигентность, что ли. Я дремал на свободной реанимационной кровати в палате царевича. Мальчик спал после операции, весь обвешанный трубками и проводами. Тихо шуршал огромный агрегат, отделяющий плазму. Поскрипывал чудо-автомат, очищающий кровь, и насыщающий её ионами. Этот я сразу узнал. Мне такую процедуру часто делали, когда в подростковом возрасте я весь покрылся прыщами. Тамерлан неспешно что-то записывал и все время сверял показатели на мониторах по большой таблице. Потом долго щелкал кнопками, крутил ручки, добавлял в капельную систему растворы. В палате пахло чаем с ромашкой. Не аппаратным, где все травяные чаи похожи на смесь болотной тины со стеклоочистителем. А настоящим, заваренным.

Сквозь сон я слушал тихую беседу. Папа о чем-то говорил с Тамерланом. А тот, приглаживая свои почти уже седые волосы, и тонко улыбаясь, кивал и рассказывал про свою работу. Академические достижения и большие статьи с непроизносимыми названиями. Было понятно, что его много публикуют и у нас, и за границей. Что работа его связана с постоянными перелетами. Конференции, консультации. Во сне я ловил отдельные, ни с чем для меня не связанные фразы. «Не Нобелевский комитет, конечно, но тоже не последние люди. Ну, ты в курсе». «А что с ребенком не получилось, это даже к лучшему». «Ты со своим ментом одичал совсем». Он как-то преувеличенно сочувствовал Папе с его загруженным операциями графиком и уговаривал написать совместную статью. Но мне дядя Тамерлан почему-то сразу разонравился. Интересно, а где Батя?

Проснулся я рано. Папа спал на продавленном диване у стены, Тётя Анжелика, сидя в кресле напротив кровати царевича, что-то быстро печатала, положив ноутбук прямо к себе на колени. А между нашими двумя койками стояло новенькое инвалидное кресло с огромными колесами. Сна не было ни в одном глазу. Но я притворялся спящим. Ужасно не хотелось возвращаться в мир, где у меня Эверест проблем. Несданный зачет, проваленная практика. Аликбек, перед которым нужно хотя бы извиниться. Профессор Санаев, который меня обыскался уже, наверное. Было странно, что мне до сих пор никто не звонит. Не проклинает меня мама Альки за то, что подвел её сына-отличника под пятилетний призыв. Босс не требует вернуть ему ключ в связи с моим отчислением. Почему меня не ищет полиция, я же преступник? Должен же меня хоть кто-то искать. И только тут я вспомнил, что мой телефон остался в Екате.

В конце концов природа победила. Я нехотя скатился с толстого упругого матраса и потащился на поиски туалета. Теперь, когда у нас в семье появился инвалид, я стал обращать внимание на разметку и скаты для колясок. В отдельную огромную кабинку с поручнями возле унитаза, всякими рычагами и плоской раковиной на длинном гибком кронштейне я только из интереса заглянул. Все это теперь часть жизни Алеши, а значит, и моей. Нужно привыкать. Хотя, мне это уже ни к чему. Меня ж посадят! Интересно, в тюрьме есть вход для инвалидов? И согласится ли царевич меня там навещать? А что, если таких, как я, отправляют куда-то очень далеко? Моим родным придется ездить ко мне на автобусе или вообще на поезде. Тогда мальчику будут нужны специальные билеты. А если меня приговорят к пожизненному заключению, и родители умрут, бывший царевич будет навещать меня в одиночку. Надеюсь, к тому времени он с инвалидной коляской освоится. Если, конечно, он не согласится на операцию по замене сустава. Как же его будут оперировать без документов? Протезирование – это очень долгая и дорогая процедура. Ему потом придется на реабилитацию ходить, и менять сустав, когда подрастет. Не может быть, чтобы Зеленая Папка содержала такое количество нужных нам специалистов.

На выходе из пахнущего хлоркой санузла меня подкараулил Батя. Я-то уже подумал, что он уехал домой. Но он был все в том же парадном милицейском мундире. Правда, китель расстегнул. На шее у него болталось одноразовое полотенце из автомата. Рукава были закатаны, а грудь и воротник рубашки промокли. Он протянул мне запакованную в пластиковый тубус зубную щетку и пакетик зубной пасты. Смешной, похожий на сахар в кафе или самолете.

– Тамерлан уже уехал? – мрачно поинтересовался он, наблюдая, как я умываюсь.

Я кивнул. Почему-то мне казалось, что эта больница на окраине не совсем соответствует масштабу его академических заслуг. Он приехал сюда только потому, что его Папочка позвал. А просто так, да ещё и на бесплатную операцию, он бы даже не взглянул. Не то, чтобы я хорошо разбирался в людях. Просто мой Батя смотрелся тут более своим, чем этот загадочный Тамерлан. Все в нем, от взгляда до жеста просто вопило об этом несоответствии.

– А он вообще кто? – спросил я, не особо надеясь на ответ.

– Елисея бывший, – буркнул Батя, и нахмурился.

Отошел от двери туалета, присел на кожаный диван под раскидистым фикусом. Я потихоньку притулился рядом. Он глянул на меня, и, порывшись по карманам, нехотя достал свой телефон. Минут десять, пыхтя и чертыхаясь, соединялся с «облаком», рылся в папках. И, наконец, предъявил мне уже знакомый армейский снимок. Батя на нем был молодой, подтянутый и смешно подстриженный. Стоял, держа на плечах свой автомат, и улыбался.

– А это Тамерлан, – он пролистал несколько похожих фотографий, и ткнул пальцем в двух тощих, стоящий в обнимку парней. Папу я сразу узнал. Улыбка у него осталась такая же тонкая, как бы извиняющаяся. Прическа у него тоже была смешная. А седых волос до сих пор нет, и не предвидится. Зато дядю Тамерлана время не пощадило. Как и все жгучие брюнеты, он седел заметно. В армии он носил короткую бороду, и выглядел взрослым.

– Они учились вместе, – вздохнул Батя, заталкивая телефон во внутренний карман, – и служить вдвоем пришли. Выпускники. Профессорские дети. Таких далеко от дома не отправляют. Альтернативная служба не то, что «пятилетка». Это я, двоечник из Воронежа, даже щемиться не стал, документы сразу после школы в военкомат отнес. Так что когда я дослуживал, эти двое только в часть пришли. С твоим Папкой мы сразу подружились, но ты сам видишь, какой он. Ходил, улыбался, но близко не подпускал. Да я и сам видел, что ему не пара. У него всё детство по музыкальным школам прошло, а у меня по чердакам и лестницам. Правда, с гитарой. Мне с ним и поговорить-то не о чем было. Ну, думаю, ладно. Не на того напали. Все равно добьюсь!

А тут оказия вышла. После службы ему в Сомали предложили съездить. «Врачи без границ». Тамерлан сразу отвалился. У него другие планы были. Диссертация, научная работа. А у меня после службы свободного времени полно было. Успел и к родителям съездить, и по Москве погулять в день отъезда. Сижу я в самолете, а Елисея нет. Уже и ротный наш по салону прошел, и двери закрыли. Того и гляди, взлетим. Самолет военный, взлетит, как часы. Я уже весь извелся. Думал, уговорил его Тамерлан в Питере остаться. И выходило мне одному в Африке служить. А на кой мне то Сомали без Елисея?! И, главное, он же хотел поехать. Ночами не спал, готовился. Прививки все сделал. Не может быть, чтобы отказался из-за чужой диссертации. Уж не знаю, почему, но я тогда уверен был, что он приедет. Делать нечего, потопал к ротному. Так мол, и так. Опаздывает человек. Задержите рейс. А он мужик матерый. Суровый. У армейского самолета вылет по часам. И так я тогда испугался, что сейчас мы улетим, а Елисей дома останется! Сам не знаю, что на меня нашло. Вытащил пистолет, и в голову себе направил. Говорю, застрелюсь прямо здесь, если взлетим.

– И как? – не поверил я.

– Похоже, что застрелился? – саркастично поинтересовался Батя, – дождались. Папка твой из Питера ехал, да по дороге его «Сапскан» забастовщики задержали. Я из-за этих экологов три месяца в штрафной роте проторчал.

– А как же Папа?

– «Умеющий любить, умеет ждать» – непринужденность, с которой Батя процитировал Бродского, добила меня окончательно. А я-то уже привык, что большая часть его житейской мудрости выражается фразой: «Не ссы!»

– Тебя же расстрелять могли! – испугался я.

– Могли, – согласился он, – но ротный оказался мужик что надо. Он у нас в Зеленой Папке первым номером шел, пока не погиб. И если меня кто-нибудь спросит, стоило ли так рисковать ради твоего отца? Да стоило. Он понял, чего я стою. А я потом все понял, когда в декретном отпуске сидел, а Елисей сутками пахал, чтобы я заочно институт закончил. Ты три месяца орал, не затыкаясь. По одиночке мы бы не справились. Весь отдел надо мной ржал, когда с коляской на улице встречали. Один он мной гордился.

Батя надолго замолчал. Я тоже не знал, как реагировать на услышанное.

– А почему мне раньше никто об этом не рассказывал? – спросил я растерянно.

– Так разговор-то взрослый, – вздохнул Батя, – а с тобой лет с тринадцати нормально поговорить уже не получалось. Это и понятно. Ты растешь, у тебя своя жизнь. Скоро вот, съедешь.

– В тюрьму я съеду, – буркнул я, опуская голову.

– Не ссы! – настоятельно порекомендовал Батя, – все решим. Надо только Лёху в системе «Россиянин» легализовать. А потом заявление напишет об утрате физических документов.

– Но это же незаконно! – я понизил голос, – никто не согласится!

– Если бы я отступал каждый раз, когда слышал «НЕТ», – усмехнулся Батя, – вас с Елисеем в моей жизни бы не было.

Он вновь полез за телефоном. Но на полпути обернулся ко мне.

– Но «нет» все равно значит «НЕТ»! Ты понял?

Да понял я, понял!