Читать книгу: «Cедьмой уровень», страница 5
14
Приближаемся к границе 30-ти километровой зоны. Рядом с дорогой, в 100 метрах не доезжая до шлагбаума, находится ПуСО (пункт санитарной обработки). Перед выездом из опасной зоны все автомобили подлежат отмывке – дезактивации.
Сворачиваем с дороги на ПуСО, люди выпрыгивают из кузовов автомобилей и со старшими машин идут к лесочку, где ложатся отдыхать на землю прямо в радиоактивную траву – специальной площадки для отдыха людей на ПуСО не оборудовано.
ПуСО обслуживается латышами, все говорят с типичным прибалтийским акцентом растягивая слова.
К машине подходит дозиметрист, на груди висит прибор – дозиметр, на голове наушники, в руке штанга, внутри которой, на самом конце находится счетчик Гейгера. Дозиметрист подносит штангу к деталям автомобиля которые подлежат отмывке – это рама, рессоры, колеса и крылья автомобиля.
Деревянный кузов, в котором люди вынуждены находится четыре часа по дороге на ЧАЭС и обратно, не поддается отмывке, поэтому никто не замеряет уровень радиации в кузове и тем более не пытается его отмывать. Кабина и двигатель автомобиля так же не полежат отмывке – иначе приборы в кабине замкнут, а двигатель будет залит водой и не заведется. По этой причине никто не замеряет уровень радиоактивного загрязнения и этих частей автомобиля. В общем, отмывка автомобилей простая формальность, все та же циничная видимость заботы командования о здоровье людей заведомо обреченных на верную смерть.
* * *
Прибор дозиметр работает в трех режимах: в первом положении замеряется уровень радиации в тысячных долях рентгена – мкР/ч (микрорентген в час), во втором положении уровень радиации замеряется в сотых долях рентгена – мР/ч (миллирентген в час) и в третьем положении уровень радиации замеряется в полных рентгенах.
Указатель выбора режима работы дозиметра установлен в среднее положение, значит уровень радиации замеряется в сотых долях рентгена.
Естественный радиационный фон на ПуСО составляет 15 мР/ч. Рама и колеса автомобиля подлежат отмывке до 20 мР/ч – итого, общий уровень отмытых частей автомобиля не должен превышать 35 мР/час.
Уровень радиации предварительно определяется на слух и точно, визуально, по шкале прибора: В наушниках тихонько потрескивает (треск напоминает щелчки проскакивающей искры высокого напряжения между электродами), но как только штанга прибора приближается к раме автомобиля треск учащается и переходит в сплошную какофонию. Стрелка индикатора зашкаливает, значит, уровень радиации превышает один рентген в час.
По нормативным инструкциям при уровне радиации более одного рентгена в час, автомобиль не подлежал отмывке и должен был оставляться в 30-ти километровой зоне. Но в армии на инструкции никто не обращает внимания – автомобиль будет отмываться при любом уровне радиоактивного загрязнения.
* * *
В соцсетях мне не раз попадались воспоминания отдельных водителей из других воинских частей, якобы вывозивших в одно время со мною, летом 1987 года, людей для выполнения работ на Чернобыльской АЭС. Но, как я уже упоминал, за полтора месяца мне ни разу не довелось увидеть на станции ни одной машины и ни одного человека из других воинских частей. И все эти водители утверждали, что их автомобили не отмывались на ПуСО, а просто менялись на границе 30-ти километровой зоны – из чистых машин люди пересаживались в грязные и наоборот. И ведь действительно, так это и было, но только зимою при минусовой температуре. С первыми теплыми днями грязные машины, остававшиеся в 30-ти километровой зоне, отмывались и люди получали возможность добираться до Чернобыльской АЭС и обратно без пересадки. Именно на такой «отмытой» машине мне и пришлось вывозить людей на Чернобыльскую АЭС в мае-июле 1987 года.
* * *
Вчера при въезде на ПуСО уровень радиоактивного загрязнения моего автомобиля составлял 65 мР/ч, значит сегодня из «саркофага» произошел выброс радионуклидов.
Для отмывки автомобилей на ПуСО оборудовано пять эстакад, но обслуживаются латышами только две. Для заезда на эти эстакады колонна машин разбивается на две очереди.
Въезжаю на эстакаду, глушу двигатель и остаюсь в кабине. Внизу мойщик в костюме химзащиты, перчатках и очках (костюм химзащиты не защищает от радиационного облучения, но он защищает от попадания радиоактивной грязи на одежду мойщика). Мойщик открывает кран и начинает поливать мою машину мощной струей теплой воды с разведенным в ней специальным стиральным порошком (который впрочем мало чем отличался от обычного стирального порошка, к тому же еще и был расфасован в обычные упаковки, поэтому у местных женщин с успехом менялся на самогонку). Минут через десять мойщик перерывает воду и машет рукой.
– Проезжай!
Съезжаю с эстакады. К машине подходит дозиметрист и производит замер – 70–75 мР/ч.
Разворачиваюсь на второй заход и становлюсь в конец очереди. Через час вновь въезжаю на эстакаду, глушу двигатель и кричу мойщику.
– Мой лучше! Сколько раз еще крутиться?
– Мне по барабану сколько раз! Я работаю два часа и меняюсь – с прибалтийским спокойствием отвечает мойщик.
Через 10 минут во второй раз подъезжаю к дозиметристу. Уровень радиоактивного загрязнения автомобиля на этот раз несколько ниже – 50–60 мР/ч, но все равно еще гораздо выше нормы. Разворачиваюсь, но в хвост очереди уже не становлюсь, а заезжаю на свободную эстакаду. Две другие, необслуживаемые, эстакады заняты, водители сами отмывают свои машины.
Сильным напором воды стараюсь выбить радиоактивную грязь из рессор и щелей под крыльями, куда не смог добраться мойщик в своем неуклюжем костюме химзащиты. Вода с радиоактивной грязью отбрасывается на меня. Через минуту я уже весь, с головы до ног, мокрый, но вода теплая, искупаться в такую жару одно удовольствие.
На этот раз все в норме – 35 мР/час по кругу. Прошу дозиметриста «прозвонить» меня: Роба «звенит» 80–90 млР/ч. Пятая точка опоры «звенит» полный рентген в час (Все мои предшественники, и я тоже, по прибытии на станцию ложились досыпать в кабинах своих автомобилей. При этом никто не разувался и сапоги с радиоактивной пылью оказывались на сиденье водителя).
Прошу дозиметриста проверить уровень радиационного фона в кузове. Как только штанга со счетчиком Гейгера приблизилась к кузову, стрелка дозиметра тут же зашкалила. Переключить прибор в третье положение дозиметрист отказывается.
– Не положено!
Но это уже и не важно, какой бы уровень радиации не был в кузове, люди все равно будут продолжать ездить в этом кузове. Поэтому лучше ничего не знать и понапрасну не переживать.
(Меня начинало тошнить, когда впоследствии приходилось читать в соцсетях утверждения некоторых чернобыльцев о том, что во время ликвидации аварии на ЧАЭС соблюдался «строжайший радиационный контроль», в частности на ПуСО во время отмывки автомобилей).
* * *
Через два часа все машины «отмыты» и мы колонной подъезжаем к шлагбауму на выезде из 30-ти километровой зоны.
Из будки выходит милиционер с дозиметром на груди и начинает производить контрольный замер уровня радиоактивного загрязнения наших автомобилей – «строжайший контроль», милиционеры тоже не даром едят свой хлеб. Милиционер сует штангу дозиметра под крылья наших машин, он уже знает все места откуда особенно трудно выбить радиоактивную грязь, поэтому быстро находит их. Несколько машин разворачиваются и возвращаются на ПуСО.
Наконец мы выезжаем из 30-ти километровой зоны. Проехав Диброво говорю командиру.
– Сегодня на станции был выброс.
Командир не верит.
– Если бы сегодня был выброс, то я знал бы об этом.
* * *
Когда в начале года произошел первый выброс радионуклидов из «саркофага» на Чернобыльской АЭС была небольшая паника. Люди так быстро покинули станцию, что забыли на ней несколько человек.
Впоследствии на выбросы уже перестали обращать внимание – выбросы происходили практически каждую неделю.
15
В полк возвращаемся под вечер. Обратная дорога заняла около четырех часов. Останавливаемся перед въездом в парк техники. Люди выпрыгивают из кузовов автомобилей и бегут в часть. Все устали, скорее принять душ, поужинать и единственное развлечение в помещении столовой посмотреть очередной старый фильм.
Но для водителей рабочий день еще не закончен. Нас встречает полковой дозиметрист. Еще раз проверяется уровень радиоактивного загрязнения отдельных частей наших машин – «строжайший контроль». За 50 километров пути в «чистой зоне», от ПуСО до части, уровень радиационного фона повысился до 65–75 млР/час.
Пока машина не будет «отмыта», ее не запустят в парк техники. Возле дороги нас поджидает машина с цистерной наполненной водой из протекающей неподалеку речушки. Мойщиков нет, машины моют сами водители.
Моя машина находится в голове колоны, поэтому я остаюсь возле машины и жду свою очередь на отмывку. Водители, чьи машины находятся в середине и хвосте колоны бегут в часть, на ужин.
Подъезжаю к АРСу, беру брандспойт и начинаю поливать свою машину струей воды с разведенным в ней стиральным порошком. Давление гораздо ниже, чем на ПуСО, поэтому остаюсь почти сухим. Воду надо экономить, да и другие водители ждут. Управляюсь за пять минут.
«Свой» дозиметрист не цепляется. Формальная проверка радиационного фона и моя машина уже в парке техники.
Надо успеть еще и на ужин. Бегу в столовую. Все люди уже поели, на столе меня ожидает миска с остывшей кашей, на этот раз уже без мяса, и неполная кружка чая с молоком.
На стене растянут экран. Люди начинают занимать места за столами перед показом очередного старого фильма. Один человек, из только что вернувшихся с Чернобыльской АЭС рассказывает «местным» бородатую байку о том, как сегодня на станции он работал в свинцовом фартучке, таким образом «надежно» защитив от радиации свое самое дорогое для мужчины место – выезжавшие на ЧАЭС тоже не теряли чувство юмора.
* * *
Эта байка пересказывалась в части неоднократно и по этой причине выглядела вполне правдоподобно. Один знакомый «чернобылец», еще недавно рассказывавший мне о том, как они сидели в парке технике ничего не делали, а только пили самогонку, вдруг «вспомнил», что тоже выезжал на Чернобыльскую АЭС и на полном серьезе начал доказывать, что свою мужскую полноценность он сохранил только благодаря тому, что «работал на ЧАЭС в свинцовом фартучке».
Быстро съедаю свою порцию каши и запиваю тремя глотками чая. Чая как всегда не хватает – режим строгой экономии. Экономить надо на всем, даже на воде из-под крана.
После ужина возвращаюсь в парк техники и начинаю готовить свою машину к завтрашнему выезду: заправляю автомобиль с бензовоза, доливаю масло в двигатель и в картер редуктора заднего моста.
У каждого своя работа – кто-то сидит в штабе, скрупулезно подсчитывая набранную другими дозу облучения, кто-то на кухне чистит картошку и варит щи, кто-то в медсанчасти неустанно печется о здоровье военнообязанных, собирая в пробирки их кровь, а кто-то работает на Чернобыльской АЭС – отмывает помещение машинного зала 3-его энергоблока и собирает радиоактивный графит на крыше.
В мои же обязанности входит мойка (дезактивация) тех частей автомобиля, которые не отмывались на ПуСО – это кабина и кузов автомобиля. Эти части автомобиля дезактивитуются голыми руками обычной половой тряпкой из ведра воды с разведенным в ней стиральным порошком. Прежде чем приступить к мойке кузова я предварительно выметаю из него радиоактивную пыль. Пыли в кузове больше чем достаточно, никто не обмывал свои сапоги прежде чем лезть в кузов. Каждый раз я выметаю из кузова около полукилограмма этой радиоактивной пыли привезенной с Чернобыльской АЭС. Я работаю в респираторе, а ведь люди снимали свои респираторы при выезде из 30-ти километровой зоны и оставшуюся часть пути дышали этой пылью – благо в темном кузове не было видно этой тонкой радиоактивной взвеси парящей в воздухе.
* * *
Надо успеть еще и в баню, баня работает до 21 часа. В палатке несколько таких же, как и я запоздалых водителей – остальные люди давно уже помылись и сейчас в столовой смотрят очередной старый фильм.
Своей мочалки из дома я не захватил, поэтому приходится пользоваться общей мочалкой, которую я предварительно споласкиваю под краном водой с мылом – благо мыла достаточно. Спасибо командованию хотя бы за то, что мыло на нас не экономило.
Вода чуть тепленькая, но это даже и хорошо, после жаркого дня освежает. Плохо только то, что бежит тоненькой струйкой, стекают последние остатки.
Банщик меняет нижнее белье и портянки на стиранные. Нательное белье и портянки меняются ежедневно, но что толку от смены нательного белья, если верхняя рабочая одежда, которая «звенит» полный рентген/час, не стирается и не меняется?
* * *
Ежедневная стирка и замена робы ненамного удорожали бы содержание военнообязанных в полку, но роба не стирается по прямому распоряжению командования. По этому же распоряжению командования после возвращения с Чернобыльской АЭС мы не можем переодеться и в свой чистый комплект подменного обмундирования, «хранящийся» в каптерке у старшины. Ведь для командования мы не люди, для командования мы всего лишь материал для одноразового использования. «Отцы-командиры» руководствовались гуманной целью – сделать все возможное для того, чтобы люди получили возможно большую дозу облучения и долго после этого не мучились. И командование достигло своей цели – подавляющее большинство людей, привлеченных к выполнению работ на Чернобыльской АЭС, умерло в первые месяцы и годы после возвращения со сборов.
Тем не менее, для самоуспокоения после принятия душа мы ежедневно переодеваемся в стираный комплект нательного белья, а затем облачаемся в свою грязную «звенящую» робу. Командирам рабочая одежда так же не меняется на комплект подменного обмундирования. И несмотря на то, что командиры не лазили на крышу собирать графит и лично не отмывали машинный зал 3-его энергоблока, рабочая одежда у них «звенит» как и у нас рядовых – полный рентген в час.
Писаря жалуются, что когда вечером на планерку собираются командиры вернувшиеся с Чернобыльской АЭС, то у них бедняг в штабе резко повышается уровень радиационного фона. Так, что доза облучения в 9.9 бэр набранная писарями в штабе вполне обоснованна.
16
Рядом с входной дверью в штаб, на стене под навесом, висит бесплатный круглосуточный междугородний телефон. На крыльце очередь из полутора десятка человек. Решаю, стоит ли занимать, ведь придется ожидать свою очередь еще и после отбоя.
Какой-то щупленький солдатик разговаривает по телефону то ли с мамочкой, то ли с женою, подробно отчитывается обо всех своих действиях за прошедший день. С распирающим хилую грудь самодовольством рассказывает о том, сколько пустых баночек для закрутки ему сегодня удалось насобирать на кухне, сколько банок тушенки приготовил для отправки домой, почем по дешевке купил у старшины офицерский комплект ПШ (полушерстяной), что сегодня кушал в обед и ужин, сколько раз сходил в туалет…
Пиз… говорит минут тридцать – все стоят, молча слушают. Значит вновь не судьба сегодня мне позвонить домой.
* * *
Захожу в красный уголок – никого нет. На столе лежит журнал индивидуального учета набранных доз облучения. Выезды на ЧАЭС в журнале не указываются, просто напротив каждой фамилии по дням проставлена набранная доза облучения – 0.2, 0.2, 0.2… бэр.
В глазах рябит от 0.2. Присмотревшись, замечаю, что-то не так. Вот местами среди 0.2 проскакивает число 0.02. Этой дозой в июне у меня отмечено четыре дня – это означает, что в эти дни я не выезжал на Чернобыльскую АЭС.
По роду выполняемой работы я направлялся на ЧАЭС ежедневно, без выходных и проходных. Иду в штаб выяснять причину. Перед вечерней поверкой все писаря на месте. Нахожу писаря ведущего учет набора личным составом полученных доз облучения и объясняю ему, что у меня имеются путевые листы за все дни выездов в июне на Чернобыльскую АЭС (поначалу я сдавал использованные путевые листы в диспетчерскую, но когда понял, что они никому не нужны, то просто стал складывать их в «бардачок»). Прошу писаря показать приказы о направлении личного состава части для выполнения работ на Чернобыльской АЭС.
– Приказы хранятся в сейфе у командира, но все равно исправить уже ничего нельзя – надо было сразу приходить – утешает меня писарь.
В общем, сам виноват – оказывается, надо было ежедневно проверять записи в журнале учета набранных доз облучения и чуть, что сразу же бежать в штаб.
* * *
Подобным образом выезды воровались писарями у всех военнообязанных выезжавших на Чернобыльскую АЭС. На вечерней поверке командир полка зачитывал муляж приказа с фамилиями направляемых для выполнения работ на Чернобыльской АЭС, в подлинный же приказ писарями вносились фамилии подставных лиц безвыездно остававшихся при войсковой части. Позже, со второй половины 1987 года, писаря уже перестали воровать выезды – в приказ просто дописывались фамилии «мертвых душ». Таким образом, у лиц безвыездно остававшихся при войсковой части более пяти месяцев, «выездов» подчас оказывалось даже больше, чем у тех, кто действительно работал на Чернобыльской АЭС.
* * *
Строимся на вечернею поверку. После объявления благодарностей командир полка зачитывает приказ на завтра о направлении задействованного состава части на работы по дезактивации объектов Чернобыльской АЭС. На этот раз завтра нашему экипажу (взводу) предстоит дезактивация помещений столовой АБК-2 (административно-бытовой корпус).
17
Утром по дороге на Чернобыльскую АЭС командир подтверждает.
– Да, действительно вчера из «саркофага» произошел выброс.
Издалека видно как над Чернобыльской АЭС кружит вертолет с подвешенной к нему объемной бадьей, вслед за которой тянется желто-оранжевый дымок – это след распыляемого над территорией АЭС жидкого латекса. Резиновый клей склеивал радиоактивную пыль и не давал ей возможности подниматься в воздух и разноситься ветром по округе (В 1986 году для этой цели использовалась более дешевая жидкость, так называемая барда. В отличие от светлого латекса барда имела темный цвет).
Все, в том числе и местное население, уже знают, раз над «кукумбой» кружит вертолет, значит, вчера на станции был выброс радионуклидов из саркофага.
Еще в первый день выезда на Чернобыльскую АЭС командир рассказал мне байку очень похожую на правду.
– Когда произошел взрыв 4-ого реактора, одна старушка, крестясь, назвала Чернобыльскую АЭС «кукумбой». Это слово всем так понравилось, что с легкой руки бабушки Чернобыльскую АЭС иначе как «кукумбой» никто уже больше и не называл.
* * *
В этот раз с нами на станцию «для руководства на месте» выехал и начальник штаба, такой же, как и мы, военнообязанный – майор запаса. Вообще-то в его должностные обязанности не входило участие в работах на Чернобыльской АЭС, но поскольку у начальника штаба подходил к концу срок прохождения сборов, то майор решил хоть один раз отметиться на станции, как говорится, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
По прибытии на Чернобыльскую АЭС командиры разводят своих людей по объектам. Мы, водители, пока солнце не поднялось высоко и не превратило кабины наших автомобилей в духовки для приготовления курочки гриль, ложимся досыпать в кабинах своих автомобилей.
По наследству от одного из моих предшественников мне досталась ватная фуфайка. Фуфайка «звенит» 90 мР/ч, но что такое 90 мР/ч, если вся кабина «зенит» полный рентген/час, а местами и выше? Кладу фуфайку под голову и моментально засыпаю.
Минут через тридцать стук в дверь кабины.
– Выходи строиться!
Начальник штаба усмотрел непорядок – водители ничем не заняты, спят в рабочее время.
– Мы не хотим заставлять вас работать вместе со всеми на станции, но вы будете должны по очереди стоять перед входом в помещения, полоскать половички и менять воду в корытцах.
Добрейшей души человек, они не хотят заставлять нас работать вместе со всеми на станции, да и сама идея майора, полоскать половички, просто гениальная, и как только до этого еще никто не додумался? Мне даже захотелось посоветовать майору самому встать возле двери и начать полоскать половички (только в силу присущей мне врожденной скромности я не предложил майору этот альтернативный вариант).
Да и другие водители не оценили по достоинству благую идею начальника штаба. Хором объяснили майору, что от того, как отдохнет водитель будет зависеть безопасность движения и сохранность личного состава.
Убедили.
– Бог с вами, спите – махнул рукой майор.
* * *
Подошел командир.
– Едем на склад за водой.
Склад находится неподалеку от станции. Все помещения вокруг склада разгромлены – «Мамай прошел». Мебель исчезла, со стен сорваны транспаранты, по полу разбросаны никому уже не нужные документы.
В первый раз в 30-ти километровой зоне увидел живого милиционера. Что он делает здесь на складе? Хотя впрочем, служебные дела милиционера нас не касаются, может быть он склад охраняет от хулиганов, тех самых что разбомбили все соседние помещения. А может быть «шерше ля фам»? – кладовщик женщина.
На месте получаем несколько ящиков с минеральной водой из расчета одна бутылка на двоих.
Обеспечение водой людей, работавших на Чернобыльской АЭС, изначально предусматривалось без ограничения. Именно так и было в 1986 году, но с 1987 года командование перешло на режим «строгой» экономии государственных бюджетных средств, поскольку прекрасно осознавало, что в жару организм человека быстро обезвоживается. Прекрасно понимало командование и последствие обезвоживания – снижение защитных сил организма противостоять воздействию радиации.
* * *
По возвращении на станцию, командир начинает раздавать бутылки с минеральной водой. Просит меня сходить в «курилку» позвать остальных людей.
Подхожу к зданию цеха дезактивации, обмываю сапоги в корытце с водой, прохожу в коридор и нахожу курительную комнату. В нос и голову бьет тяжелый вонючий воздух, хоть «топор вешай». Ощущение такое будто не работает вентиляция. Да, лучше получить дополнительную дозу облучения на улице, но зато дышать чистым воздухом.
Жара – сорок градусов в тени. Но тени, где можно спрятаться от солнца, на территории станции нет. От жары плавится асфальт под ногами, плавятся мозги в голове, желание одно – пить. Не увидел ни одного человека, кто бы выпив половину воды из бутылки, вторую половину воды оставил другому.
Как однажды пошутил Марк Твен.
– Великая сила статистика – один человек съел целую курицу, другой не съел ничего, а в среднем каждый съел по полкурицы.
