Читать книгу: «Время животных. Три повести», страница 5

Глава одиннадцатая

… Приёмник РОВД на Васильевском острове мало чем отличался от того, в котором Саньке приходилось бывать в родном Городе. Те же облупленные углы и исписанные скамьи, такие же взвинченные назойливые «клиенты» и характерный тошнотворный запах – смесь потной одежды, мочи и металла. Санька вдруг подумал, что такими наши ИВС, СИЗО и КПЗ были всегда и не только, а вернее даже не столько из-за нехватки денег, сколько из-за пренебрежения власти к человеку вообще. Только в обычной цивильной жизни наш человек всё же хоть как-то защищён кошельком и остатками системы гражданских прав, на которые за тюремными замками нет даже и тени намёка. Особенно если кошелёк ощутимо тощ, а то и вовсе пуст. Сейчас Санькин кошелёк был пуст, ленинградской прописки у него не было, как не было и питерских друзей – заступников, которые могли бы сочинить судье какое-нибудь ходатайство, «взять на поруки» или внести залог. Оставалось надеяться на случай, стечение обстоятельств или на откуда ни возьмись появившуюся справедливость, которая в родном Городе, случалось, и посещала под утро: или тёплым мам Нининым пледом, или бутылкой холодного пап Фединого пива, или вдруг проснувшимся желанием какой-нибудь Маши, Жанны или Розы. Санька в очередной раз отмахнулся от буквально липшего к нему долговязого гея, которого выловили в каком-то специфическом притоне, где всех повязали за торговлю оружием, и только его, как «мальчика по вызовам». Гея недавно перевели сюда из ИВС, и он был счастлив как ребёнок.

– Сейчас административный выпишут – и на волю! – не уставал повторять он Саньке и заговорщически подмигивал – дескать, ты-то меня понимаешь? Им сидеть – не пересидеть, а мы будем жить и срывать цветы удовольствия.

– За удовольствия надо платить, – сказал Санька. – Сегодня административным штрафом, а завтра и собственной шкурой! Ты бы, цаца, по первому приглашению зад не подставлял, а то в следующий раз тебе туда не протокол ментовский, а сучкастую палку в аккурат воткнут! И тату на щеку спецом выколют. Мне как-то пришлось на это глянуть, так до сих пор воротит. Голубой испуганно отпрянул к стенке, а до Саньки вдруг дошло то очевидное, до которого он прежде отчего-то не домыслил. «А ведь у кореша Алексея точно такая же, как у Быки, татуировка на кисти: лодочка с парусом! И Быка, выходя в город, именно её и показал вахтёрше. И сказал, что сейчас уплывёт в этой лодочке и сделал страшное лицо. Куда? Ну, конечно, к корешу Лёхе, с которым на зоне горе мыкали. А я почему-то считал, что у него здесь никого. Правильно, никого, кроме сидельца Лёхи. Так, номер Лёхин у меня в блокноте есть, но его вынули, когда по карманам шарили. Значит, надо придумать какой-нибудь повод позвонить. И он должен быть веским, очень веским! Значит, надо этих двоих, что здесь дежурят, заинтересовать. Например, скажу, что сейчас приедет знакомый предприниматель и даст вам денег за… за пятиминутный базар насчёт залога или «подписки о невыезде». Скажу, что буду нем, как рыба, и всё такое». С этими мыслями Санька решительно подошёл к решётчатой двери и постучал костяшками пальцев по замку, но стук получился чересчур слабым, и лейтенант, голова которого виднелась за мутным, обсиженным мухами стеклом, не обратил на это никакого внимания. Тогда Санька взялся за двери обеими руками и силой качнул их туда и обратно. На сей раз раскаты металлического гула заполнили собой весь обезьянник, и к дверям мигом прибежали сразу оба дежурных. Лица у обоих были озлоблены, а в руках нетерпеливо вибрировали резиновые дубинки.

– Ты чо, борзой что ли? – занося дубинку для прицельного удара, угрожающе спросил сержант.

– По делу я, – резко отдёрнув с решёток пальцы и неподвижно глядя в водянистые глаза оплывшего жиром сержанта, сказал Санька. – Всё равно нам от этого никуда не уйти. Только тогда платить придётся этим пришлым из ППС, а мне так лучше, если заработаете вы.

– Чего ты хочешь? – отодвинув сержанта, выступил вперёд лейтенант, который хоть и был моложе, но зато поджарый, в хорошо пригнанном кителе.

– Мне нужно позвонить одному серьёзному мужчине, директору предприятия, который не обидит. Он приедет, мы поговорим, он вам заплатит, а потом пришлёт к вашим начальникам своего человека. Они договорятся. Я выхожу работать. О телефонном разговоре никто ничего не знает. Все остаются при своих интересах. Всё.

– Иди звони, – разрешил лейтенант, – только без фокусов.

– Иду, – отступая от решёток, сказал Санька, – только блокнот мне дайте. Я номер телефона забыл. Сержант грязно выругался и пошёл, бренча связкой ключей, к металлическим шкафчикам с номерами. Вскоре он принёс коричневый блокнот и, на всякий случай, ручку. Саньке опять защёлкнули на запястьях наручники и повели его внутрь дежурки, где на столах стояло сразу несколько телефонов. Лейтенант показал ему на старый дисковый аппарат, сказал почти вежливо:

– Ты садись, набирай номер и договаривайся. Если что понадобится – спрашивай. Я – рядом. «Ну, вот и славненько, – подумал Санька, – этот, наверное, сразу после армии и школы милиции, полностью ссучиться ещё не успел. А сержант уже конченый отморозок: такие только жрут и испражняются». Он быстро открыл номера на букву «Т», где последним значился телефонный номер Тарасова Алексея Тарасовича. Диск вращался неровно, выписывая, как велосипедное колесо, крутые восьмёрки. Наконец, трубка ответила частыми гудками: кто-то разговаривал. Санька нажал на рычажок, и, немного переждав, вновь стал накручивать диск. Соединили его лишь после пятой попытки.

– У аппарата! – явно шуткуя, ответил Лёха.

– Алексей! – стараясь держаться как можно спокойней, проговорил Санька. – Это Смыков, друг Димы Быкова. У меня мало времени, пускаться в подробные объяснения некогда. Сегодня ночью Дима из общаги исчез, и мне пришлось сообщать об этом в милицию. Прибыл наряд, обыскали нашу комнату, и вот я здесь, в приёмнике Васильостровского РОВД. За что, я не знаю. Кстати, Быка у тебя?

– Домой, на Первую линию собирается. – Как-то невесело отвечал Лёха.

– Скажи, чтоб не ездил! А вот сам давай ко мне, – почти приказал Санька. – Возьми с собой денег. Если посчитаешь, что я в чём-то не прав, я тут же собираю манатки, и ты меня больше никогда не увидишь. Вы уж тут с корешем как-нибудь сами. Я на нары не подписывался!

– А в чём дело-то? – вскричал вдруг Лёха.

– Я тебе всё сказал, – с трудом сдерживая себя, прорычал Санька. – И передай своему Быке, что я ему, блин, фиксы его золотые повышибаю! В трубке что-то щёлкнуло, потом зашелестело. Санька понял, что Лёха зажал рукой микрофон и, видимо, что – то спрашивает у Быки. Потом вновь послышалась приглушённая музыка, и Лёха сообщил, что выезжает. Санька аккуратно положил трубку и протянул конфискованный блокнот лейтенанту. Но тот, отрицательно мотнув головой, сообщил, что блокнот Санька может оставить при себе. Опасности он, дескать, не представляет. Положив кожаную книжицу во внутренний карман ветровки, Санька неторопливо зашагал к решётчатым дверям обезьянника. Теперь предстояло ждать, продумывая каждое слово предстоящей беседы, чтобы, с одной стороны, не опустить чего-нибудь, а с другой – не выболтать лишнего, тем самым подставив Быку или себя самого. От чересчур монотонных раздумий Санька даже задремал, а потому Лёхино появление возле решётки стало для него полной неожиданностью. Щёлкнул замок, загремели двери, и на Саньку вновь надели наручники. Лёха посмотрел на лейтенанта с укоризной.

– Таков порядок! – виновато пожав плечами, оправдался тот. И они присели за одиноко стоящий возле стены столик, на котором лежала стопка засаленных брошюр «Закон и порядок». Подошедший, было, лейтенант разрешающе махнул рукой:

– Ладно, говорите, о чём надо. Даю вам пятнадцать минут. Буду в дежурке. Всё, время пошло.

– Давай подробнее! – попросил Лёха. И Санька рассказал всё по порядку, не забыв и о подброшенной маковой соломке.

– Её не подбросили! – отвечал, нахмурившись, Лёха. – Он её с похмелья заваривает. А на фиг ты их в комнату пустил?

– Растерялся, наверное, – неопределённо пожал плечами Санька. – Мне вдруг показалось, что Быку убили, и это следственная группа пожаловала. А когда сообразил, было уж поздно. А что же он, щучий нос, не позвонил от тебя?

– Да, он совсем чумной приехал, – стал оправдываться теперь уже Лёха. – Глаза какие-то…

– Страшные? – с пониманием спросил Санька.

– Страшнее не бывает! – утвердительно кивнул Лёха. – И всё про зону, всё про зону, как будто мы и не откинулись вовсе! Я даже испугался, что он, что я… короче, крыша поехала. То ли у него, то ли у меня. Ну, я его коньяком добил и в койку. Вот он и не позвонил, дрых до одиннадцати. А потом, когда рассказал, было уж поздно. Я Галине Ивановне на Васильевский позвонил, а она как заверещит, что типа тебя в тюрягу увезли, что подозревают в убийстве. Ну, я стал размышлять – как быть, чтоб не обделаться. Мало ли за что тебя повязали! Ладно, давай по делу! Тебе что-нибудь предъявили конкретное?

– Да, ничего мне не предъявили. Сунули пачку в дыхло и сказали, что я Быкин подельник, и что нас тут целая банда с периферии орудует. Кинули сюда, а сами свалили…

– Давай, значит, так. – Что-то, наконец, решив, проговорил Лёха. – Эти с ППС скоро должны быть здесь. Как только они появятся, мне этот лейтенант сразу даст знать, и я со своим юристом лечу сюда. Как говорится, вы – мои сотрудники, и я за вас в ответе.

– А вдруг он не позвонит? – усомнился Санька. – Забоится или схитрит, как все менты.

– Позвонит! – уверенно сказал Лёха. – Он правильный мент.

– Ты ему уже заплатил что ли? – искренне удивился Санька.

– А то! – утвердительно кивнул Лёха. – Не заплати я, разве бы он повёл себя так? Я с ним по-хорошему – ну, и он со мной так же. Классическое советское уравнение с двумя известными! Короче, мы приезжаем и берём этого пепеэсника в разработку. Чую, что все эти обыски и задержания в общаге да ещё при свидетелях – чистой воды ментовский беспредел. Видно, собрались тебя на бабки колоть. Я тебе в карман диктофон положу. Ты вот эту клавишу надавишь и провоцируй его: пусть он про деньги конкретно скажет! Потом я у тебя его заберу, а потом прокручу ему эту запись, после чего можешь считать себя на свободе. Извини уж, это самый эффективный приём! Иначе проторчишь тут несколько суток, пока то да сё… В это время раздался оклик лейтенанта:

– Всё, парни, завершайте! А то не ровён час, начальство нанесёт! Санька успел лишь напомнить Лёхе на дорогу, что Быку могут закрыть из-за соломки, после чего его проворно спровадили в обезьянник, где по-прежнему ждал своего хеппи-энда гей – бедолага.

Глава шестнадцатая

Когда прибыл наряд ППС, Санька сделал страдальческое лицо. Заметив это тренированным взглядом, Спицын развязно скомандовал фланирующему вокруг него сержанту:

– Этого гея длинного оформляй – и в шею, а наркомана – ко мне! «Наркоман – это, стало быть, я! – заключил Санька. – Быстро они тут расследования проводят. Прямо поток!». На сей раз наручников на Саньке застёгивать не стали: видимо, капитан проводил такие, так сказать, досудебные разговоры на равных, авансируя доверием. Это позволило Саньке без проблем нажать на пусковую клавишу диктофона.

– Ну, как сиделось у нас на Васильевском? – миролюбиво спросил он Саньку.

– Как везде, – отвечал Санька устало. – Только я сколько ни думал, так и не понял – за что?

– За что? – Обещающе рассмеялся капитан. – А это я тебе сейчас нарисую. Хочешь? Для тебя и твоего подельника, который вовремя срыл, а тебя, стало быть подставил, есть в нашем УК очень хар – р – рошая статья, согласно которой, учитывая нынешнюю наркообстановку в Питере, вы отправитесь в Кресты лет этак на пять! Вы говорите, что приехали сюда работать, а сами привезли сырьё для изготовления героина или сбыта. Это уж как вам больше нравится. Поэтому ты сейчас сдаёшь мне своего подельника, и мы потом договариваемся о том, что я смогу для тебя сделать. Потому что, как понимаешь, и у тебя вполне может оказаться какая-нибудь бяка типа гашиша или той же соломки. Я бы даже сказал, что мы её уже нашли, но пока придерживаем до поры из человеколюбия. Ты ведь не сидел ещё?

– Не сидел, – машинально отвечал Санька.

– Вот и я говорю, – подхватывая Санькину интонацию, заключил Спицын. – Зачем нам отправлять тебя на нары, если ты вполне можешь здесь прижиться, неплохо заработать, найти какую-нибудь местную вдовушку, жениться и стать, так сказать, законопослушным жителем самого красивого города страны. Но, видишь ли, друг мой, наша жизнь устроена таким образом, что за всё хорошее в ней приходится платить. Хочешь – верь, хочешь – нет, но и мне, капитану милиции, приходилось и, заметь, ещё иногда приходится платить.

– Я вас понял, капитан! – подчёркнуто деловым тоном сказал Санька.

– Товарищ капитан, – вкрадчиво поправил собеседника Спицын. – Пока «товарищ», а дальше всё зависит от тебя.

– Я разбогатеть ещё не успел, но, уверен, что за меня скажет своё веское слово директор товарной станции, мой хороший друг и работодатель. Назовите разумную сумму, он заплатит.

– Вот и лады, – легко и, как показалось Саньке, вполне привычно согласился капитан. И в это время дверь в обезьянник распахнулась, и на пороге показались двое: Лёха и с ним некий молодой респектабельный господин в длинном чёрном плаще и с характерным кожаным дипломатом. Лёха резко притормозил в вестибюле, а его напарник подошёл прямо к капитану. В это время произошёл обмен кивками: Санька согласно кивнул Лёхе, а тот, в свою очередь, – мужчине в чёрном плаще, который тут же обратился к Спицыну в весьма располагающей для дельного разговора манере:

– Товарищ капитан, я адвокат вот этого молодого гражданина, который сидит напротив вас. И у меня есть, что вам сказать. Давайте мы, в наших общих интересах, пока отправим его вон за тот журнальный столик, где он немного пообщается со своим работодателем. Капитан, ни слова не говоря, отправил Саньку к столику, за которым тот незаметно передал диктофон его владельцу. Лёха вновь кивнул преднамеренно расположившемуся к нему лицом адвокату. Разговор у того с капитаном вышел каким-то чересчур коротким, и уже через пару минут Лёха понёс диктофон в дежурку. Ещё несколько минут Санька видел только неподвижные фигуры собеседников и слышал такую тишину, что даже диктофонная болтовня долетала до него обрывками. Потом Лёха встал, подошёл к Саньке и вывел его вон из отдела. Точнее, из обезьянника, который имел своё полуподвальное помещение с отдельным входом с улицы.

– А адвокат? – растерянно спросил Санька.

– У него – своя машина и ещё дела на Васильевском. С ним увидишься позже, за бутылочкой армянского, – виновато улыбнулся Лёха. – Ну, что? Первый блин, как это часто бывает, вышел комом. Но главное, что он уже «вышел», а кроме того, есть и другая хорошая поговорка: за одного битого двух не битых дают. Впрочем, если с тобой всё более – менее без последствий, то с Быкой могут быть проблемы. Менты уже успели запротоколировать изъятие маковой соломки, и этот факт попал в городскую сводку. У них, видишь ли, какая-то показательная операция по наркоте. Вот и отчитываются… Короче, придётся Быке возвращаться в Город, хотя бы на время, а то … он ведь только отсидел, а тут опять вляпался с этими маками!

– Видишь ли, Алексей, когда он садился, – стал Санька защищать товарища, – с маками никакого напряга не было. Помню, я для него у своей тёщи на даче целый мешок сухих головок со стеблями набрал. И ничего особенного! И на балконе у него всегда маки росли. Ведь садовые же, не опийные! Вечно у нас так: то никому ты на хрен не нужен, то шаг влево, шаг вправо – побег!

– Садись вон в «Волгу» спереди, справа, – указал на синюю машину Лёха, – а я пойду пива тебе куплю. Санька блаженно откинулся на широкое сиденье и включил местные новости. В самом их конце какой-то милицейский солдафон сообщил, что в Ленинграде блестяще завершена правоохранительная акция по борьбе с распространением наркотических средств «Чистый город».

– Да уж, работают местные мусора, в натуре, с блеском! – кивнув вернувшемуся Лёхе на приёмник, зло сообщил Санька. – Сколько левой капусты нагребли за эти дни! Одно слово – «Чистый город»! Потом Санька молча глотал пиво, а Лёха рассказывал ему горькую историю о том, как он пытался защитить свой бизнес, за что и попал сперва «на бабки», а потом и за «колючку». Больно всё это было вспоминать даже сейчас, когда вроде бы всё встаёт на свои места и в семье, и в бизнесе, и даже появились мысли баллотироваться в Городской Совет…

– А тюрьма? – с некоторым недопониманием спросил Санька.

– О, тюрьма-тюрьма! – Со странным воодушевлением воскликнул Лёха. – Пришли, Саня, такие времена, когда тюрьма может сыграть в политической судьбе и положительную роль. Тем более, учитывая, что я не за кражу или разврат малолетних отбывал, а фактически за противодействие чиновникам, которые хотели разорить моё предприятие, мою семью. Я обязательно подам на реабилитацию и компенсацию морального вреда. Юрист, которого ты видел только что, уже готовит документы. Я и вас-то позвал, честно говоря, втёмную. Хотел, чтобы вы помогли мне на выборах и, конечно, заработали на них. Но теперь, Сань, Быкино присутствие в моей команде неуместно. Конкуренты обязательно до всего докопаются, и тогда на меня запросто повесят и наркотрафик, и ещё чёрт знает что. Придётся оправдываться, а оправдание – это конец для любого начинающего политика!

– Мне, наверно, тоже лучше сваливать, – нерешительно выговорил Санька. – Менты уж очень ненадёжные люди. Во-первых, за деньги мать родную продадут! А во-вторых, этот Спицын, животное, уверен, затаил на тебя злобу и при случае наверняка захочет отомстить.

– Ты думаешь? – серьёзно спросил Лёха и озабоченно потёр виски.

– Я почти уверен, – решительно тряхнул смоляной прядью Санька. – Лучше я уеду до более светлых времён.

– Саня, давай сделаем так, – признательно склонив перед Санькой голову, подытожил машинный разговор Лёха. – Поскольку ты не виноват во всей этой канители, но оказался крайним, я должен как-то смикшировать это.

– Что сделать? – не понял Санька, буквально засверкав любопытством. – Я что-то такой фени ещё не слыхал. С зоны притянул? Смикшировать – это что-то типа «замириться»?

– Типа того, – согласился Лёха. – Если точнее, то смикшировать – это сгладить, сделать незаметным. Короче, если касательно тебя, то это значит признать свою вину и хотя бы частично компенсировать твои неудобства. Словом, я дам тебе деньжат на первое время, чтобы ты малость отошёл и переориентировался. Опять же, о работе тебе надо подумать, походить, поторговаться насчёт достойной зарплаты. А когда деньги есть, делать это удобней. Работодатель сразу чувствует уверенность, самооценку, опыт, наконец. Понимаешь, это чистая психология! В это время «Волга» подрулила к станционному крыльцу, и Санька увидел понурого Быку.

Коньяк пили на берегу Финского залива, в чрезвычайно странном месте, на узкой песчаной косе, которая разделяла какие-то груды искорёженного металла и собственно воды залива, по которым кое-где вдали сновали стремительные «кометы» – то в Кронштадт, то обратно.

– Нет, я тебя положительно не понимаю, Алексей, – горячился адвокат Эдуард Львович, – зачем ты привёз нас в эту задницу?! Тут же сплошное разложение механической цивилизации! Закат Европы – и больше ничего!

– Вот и хорошо, – упрямо защищал свой выбор вчерашний зэк Лёха Тарасов. – Пусть они запомнят надолго эту питерскую поляну, это, блин, ржавое окно в Европу. А природы они найдут и у себя. Да, там у них и искать не надо. Она – везде, а такого вот грандиозного вторчермета и по всей стране не найдёшь! Эрмитаж по сравнению с этим местом на заливе отдыхает! Ни один сюрреалист не напишет такого уникального пейзажа! Разве что у Сальвадора Дали есть что-то похожее… по интонации.

– Ну, ладно, – стал соглашаться адвокат. – Ты мужиков только не грузи! Пусть они лучше Шишкина с Репиным любят! И Левитан у них там в Плёсе жил!

– Пусть любят, – согласился Лёха и предложил первый тост за тех, кого мы любим, и кто нас ждёт. Санька согласился, похвалил за душевный тост, с удовольствием со всеми чокнулся но, выпив, вдруг подумал: а кого я собственно люблю, и кто меня на этом свете ждёт? Но, не успев даже попытаться ответить на этот вопрос, он вдруг увидел над темнеющей гладью залива мерцающий зрак звезды. Видимо, она опять куда-то звала.