Читать книгу: «Время животных. Три повести», страница 14

Глава тринадцатая

– Под утро его зазнобило, – эту фразу из какого-то чрезвычайно популярного и вместе с тем пошлого советского детектива Иван услышал из-за печной дверки, когда его петух Хасан только что вывел своих хохлаток на первый завтрак.

– Слушай, дружище, а нельзя услыхать что-нибудь из братьев Вайнеров, Стругацких, Грим или хотя бы отца или сына Дюма? – недовольно зевая, испросил подкрашенную косым лучом Востока голландку Иван.

– Но я же вижу, осень близится, и тебя знобит! – деловым тоном возразил визави. – Дон Румата и Де Артаньян всегда благодарили своих визави по утру, а ты вечно бранишься. А между тем, в Афгане сам порицал за это вялых со сна солдатиков.

– Ну, что ты всё время придумываешь? – уже более спокойно и без какого бы то ни было зёва отвечал Иван, усаживаясь на постели и вставляя босые ступни в стоптанные кроссовки. – В Афганистане тебя ещё не было. Ты пристал ко мне после госпиталя.

– Я пристал? – донёсся медленно удаляющийся по печной трубе голос. – Ты сам меня об этом попросил. Кстати, как и накануне вечером. Ты гляди, со своим Колей все остатки памяти пропьёшь! Ладно, пойду я от греха.

Осторожно погладив заметно нагревшуюся затылочную пластину, Иван достал из старенькой «Бирюсы» банку с домашним, взявшимся по верху сливками молоком и позвал Емельяна. Тот явился вместе с Мальвой, с которой, судя по лукавому виду обоих, он так и не расставался с вечера.

– Ну, вот, я теперь один, – без всякого выражения констатировал Иван, – а у тебя вместо любящей хозяйки появилась просто любовница. Как говорит Николай, «диалектика», то есть даже самые неблагоприятные события влекут не одни лишь потери. Кому-то всегда обламывается… Вчера – мне, сегодня – тебе, а завтра – вон Мальве. Принесёт нам с тобой котят! Пейте молоко и айда на берег. Уверен, что, по крайней мере, мелочи для вас наверняка добудем. Хасан в это время уже созывал горем к насыпанному с вечера пшену.

… Емельян с Мальвой объелись уже на берегу, куда Иван осторожно выволок свои конусообразные плетёнки. Как он и предполагал, повезло больше под берегом, на глубине. Но налимов не было нигде: то ли оказались самыми проворными, то ли наоборот, не успели как следует разнюхать. А, может, подкормка не по ним вышла: они, говорят, любят падаль, а Ивана от любой падали воротило больше, чем от свежей говядины. Но мелкого, в пол-ладошки карася изрядно набилось в обе ловушки. А ещё в ту, что на глубине, угодило полдюжины краснопёрок, а на отмели – несколько средней величины пескарей. Когда возвращались, Емельяна даже покачивало от обжорства, а Мальва, как всегда, ела изящно и в меру. Иван за этим её процессом наблюдал с нескрываемым удовольствием. Сара, дожидавшаяся процессию на крыльце, глянула на улов почти с ненавистью и хотела даже обидеться, но Иван умастил её опалённым свиным ухом, и она, разомлев, залезла хрустеть под дом. Пёсикам Лёве и Филе тоже кое-что перепало, а равно и травоядным. Впрочем, Бориска, как все свиньи, был «не разбери – поймёшь» кем, и мёл всё подряд, что бы ему хозяин ни накладывал в корытце. Одна Жанна терпеливо ждала в хлевушке, когда её поведут на лужайку. Однако, все окрестные лужайки уже изрядно порыжели и обестравили, а потому Иван размочил и намял козе чёрствого хлеба, добавил в него пару варёных картофелин и брюквочку. После этого, поблагодарив Хасана за организацию кормёшки, решил чефирнуть сам. Крепкий чай не впервые по жизни заменял ему сразу и вино, и табак. Он поставил на плиту потемневшую от крутых заварок турку, налил в неё на две трети родниковой воды и досыпал до верху недорогой заваркой, ибо для приготовления чефиря качество чая почти не имело значения. Потом тонко нарезал свежую булку и аккуратно покрыл кусочки слоями солоноватой брынзы, к которой прикипел с Афганистана. Чефирь получился гуще пива, только что без пенки, но по вкусу вполне смахивающим на чешское тёмное. Сахару Иван не ел тоже с Афгана, откуда привёз ещё и диабет. Кстати, крепкий чай лечил ему и посаженную поджелудочную, и почти полностью нивелировал сахар крови, а потому как бы ни настаивали доктора, инсулина он так и не колол, опасаясь всякой привязки к шприцам и вообще любой зависимости от чего-либо: курева, водки, конопли, маковой соломки, транквилизаторов, кокса. Одно время он года два круто сидел на кодеине, который научился добывать из свободно продававшихся до поры таблеток от кашля. Потом смог завязать, а вот его госпитальный приятель Андрюха Санталайнен не смог и уже давно лежит на новом неухоженном лысом кладбище, прилипшем к грязному низинному шоссе на Москву. Умер Андрюха от цирроза, потому что для пущей одурелости запивал аптечные колёса ещё и пивом, объясняя это тем, что раз с пивом – значит он ещё не наркоман. И вот многие наркоманы выкарабкались, а российский офицер давно в могиле. Понемногу млея от второй кружки чефиря, про себя Иван так до конца и не понял: наркоман он или нет, шизофреник или нормальный с небольшими особенностями, инвалид или до сих пор… офицер. Впрочем, подумал он в полном равнодушии, наверняка всё это вместе в одном флаконе, а в придачу ещё и тайный садист, потому что до сих пор жалеет, что не отрезал Машиному убийце уши и вообще не искрошил его на комбикорм лесному зверью. Титановая пластина на затылке от такого поворота мыслей тут же нагрелась, и визави посоветовал «сменить тему»:

– Сходил бы ты лучше за лисичками! – предложил он с неожиданным энтузиазмом. – Отсюда видно, как они там, возле самой тропы желтеют. С ними и возни – ноль, потому что не червивеют и не гниют. Недаром, вся Европа ими объедается…

– Ты же знаешь, что я не люблю ни лисичек, ни Европы, – попробовал возражать по привычке Иван, но потом согласно махнул рукой и полез в шкаф за лёгким пластмассовым ведёрком.

Поскольку собирание грибов Иван почитал священным действием, он не взял с собой на сей раз ни Емельяна, ни Сары, которые, было, увязались за ним из необходимости исполнения своих служебных обязанностей и из неизбывной внутренней потребности – быть всегда рядом. Он коротко дал понять им, что справится один, и быстро скользнул на тропу. Стайку лисичек он приметил сразу, под старой берёзой, они желтели куда ярче уже лежащей там и сям древесной листвы и спутанных пучков увядающего черничника. Но лисички, как говорится, могли и потерпеть, а вот за ручьём в осиннике могли поджидать и боровики, которых пронесли вчера мимо его дома сразу несколько корзин. На самом ручье было пусто, лишь следы покрышек, отчётливо обозначенные на прибрежном суглинке, говорили о том, что минувшим вечером его переехала не самая лёгкая легковушка, скорее всего, внедорожник. Впрочем, выстрелов с болот по утру не долетало, а потому особой смуты в Ивановой душе эти рубчатые следы не вызвали. Да и мало ли таскается туда и обратно по этой сквозной – от большака до большака – дороге разного обременённого хозяйственными нуждами народцу?! Сразу за ручьём Иван повернул к ближайшему лесу, окружённому низкорослой помесью сосны и осины. В ней-то и следовало посмотреть боровика, а где и крупного подберёзовика-переростка. Молодого приземистого гриба в сентябре уже не найти: листва падает, высокая трава оседает, и грибы в таком окружении обречены на неразличимость и постепенное поглощение лесным подзолом. Первый подосиновик Иван срезал уже на самом краю подлеска несмотря на то, что краснел он в аккурат на вытоптанном предыдущими грибниками косогоре. За первым последовал второй, а там и третий. Иван всё делал неторопливо, явно растягивая удовольствие и тщательно прикрывая ведёрко от попадания в него разного лесного сора, который, накрепко въедаясь в грибы, после возвращения домой превращал приятную процедуру их осмотра в бесконечно-мучительную чистку Авгиевых конюшен. После небольшого перехода через абсолютно пустой ольшаник Иван ступил в молодой сосняк, где ему попалось сразу две семейки осенних маслят, которые, в отличие от летних, хоть и не были столь налиты и свежи, зато совершенно не зачервивели. Потом на склоне оврага Иван поскользнулся на укрытой мхом шляпке чёрного груздя и, невольно выругавшись, обнаружил чуть ниже стайку розовых волнух. Так он и добрал свою весьма обширную пластмассовую ёмкость одними яркими и пахучими солонухами, чему несказанно радовался и даже достал запасной пакет под новые находки. Но грибы внезапно исчезли, а с заметно опустившегося неба стала то и дело соскальзывать мелкая, но частая влага. Всё окрест сразу потускнело и выцвело. Пришла пора подумать о возвращении. И в это время совсем неподалёку лес качнуло сразу двумя характерными выстрелами: сухим и коротким – из нарезного оружия и раскатистым дуплетом – из охотничьего ружья. Иван от внезапности даже на корточки присел и, как ему показалось, ощутил свист разрываемого дробью воздуха. Но страха не было, было любопытство. Была едва уловимая горечь дремавшей до срока расплаты… Расплаты за поруху, в которую превращают вполне устроенную человеческую жизнь назойливо точащиеся из всех щелей нынешнего российского пространства мутные ручьи распознанного ещё афганским военврачом «генеза».

Глава четырнадцатая

…Лёва сидел на раскладном из дюраля и брезента стуле и неторопливо рассматривал копошащихся в низине дачников в окуляр оптического прицела явно войскового СКС. Иван узнал Клушина с первого взгляда, как только неожиданно вышел к своему же дачному кооперативу, только с противоположной, вершинной его стороны. На мокрой, но ещё тёплой еловой опушке пахло всё той же палёной шерстью и отчего-то кровью. И через мгновения Иван понял – отчего. В нескольких метрах от Клушина лежала примерно такая же свинья, какую он видел там, на опушке возле своего дома. Только это была самая настоящая дикая свинья, а отнюдь не прожжённый ватник. И кровь из рыже-серой туши сочилась настоящая, и даже палёному запаху взяться было больше неоткуда, ибо окрест ничего не горело и не дымило. А между тем, Лёва поднял свою с неизменно аккуратной седоватой шевелюрой голову и с вполне искренним изумлением пропел:

– Ба-а-а!

Сидевший от него справа немолодой мужчина в камуфляже настороженно поднял красивую дорогую двустволку и обратил к Ивану неприятный равнодушный взгляд. Казалось, в нём мелькнул на короткое время вопрос: «Может, пристрелить тебя на всякий случай?». Но Иван не ответил ни на это удивлённое «Ба!», ни на «равнодушный» вопрос. Он с укоризной смотрел на застреленную только что свинью и как-то странно молчал, словно пообещал Лёве неизбежного не там, на ещё советском Памире, а вчера вечером, после того, как славно закусили с соседом Колей жареными в сметане пескарями. Помнится, он тогда сказал довольному посреднику Клушину, уже имея на руках афганское предписание: «Дурак ты, Клушин! Но не потому, что я с твоей подачи на войну уезжаю, а потому, что умрёшь ты не своей смертью!». И вот он теперь здесь, в лесу, сидит на раскладном стуле с карабином в руках и, возможно, думает, чем ему на это обещание «не своей смерти» ответить.

– Кабана-то зачем грохнул? – не обращая внимания на мужика с двустволкой, спросил Иван без вопросительной интонации. – Да, ещё и свинью. Сейчас не сезон. И из карабинов здесь не стреляют, люди здесь кругом… мирные. Воцарилась тишина, как тогда после сошедшего с вершины селя. Иван не боялся Клушина, даже встреться они не на краю дачного посёлка, а в какой-нибудь таёжной глухомани или там, на высоте более двух тысяч метров над уровнем моря. Да, чужими руками он мог жестоко отомстить кому угодно, но свои чувствительные шаловливые ручонки с университетских времён неукоснительно держал в белых перчатках. А того, который сидел с двустволкой, Иван с первого взгляда вычислил, как Лёвиного прихвостня. И потом фактор неожиданности ещё никто не отменял, а Лёва без тщательного обдумывания никогда ничего серьёзного не предпринимал. Между тем, охотники явно пришли в себя и, переглянувшись, решили вступить в разговор.

– Что ж, – начал Клушин, – давай обойдёмся без сантиментов. Кабана мы завалили случайно. Вот вышли просто поупражняться да оружие проверить, а тут кабаны… целое стадо. Свирепые. Секач их вёл клыкастый. Они бы нас в минуту по этим ёлкам размазали! Вот и пришлось их пугнуть. Так уж получилось.

– Давай и тебе отрежем, сколь надо, – вступил в разговор второй охотник. – Не пропадать же мясу, раз уж так вышло!

– А пару недель назад, на открытии охоты разве не вы возле ручья отдыхали? – всё тем же без выражения голосом спросил Иван. – Вот случайно нашёл «Охотничьи просторы» с твоим, Лёва, домашним адресом, который я, представь себе, до сих пор помню…

Вновь воцарилось полное безмолвие, только Лёвин напарник непонимающе вертел головой и дёргал вертикально расположенными стволами ружья.

– А ты, мил человек, оставь свой вертикал в покое, а то ещё, чего доброго, застрелишься ненароком, – холодно посоветовал Иван нервничающему мужчине и неожиданно быстро оказался у него за спиной. Солонухи при этом веером рассыпались по поляне, а выронивший карабин Клушин почему-то опять произнёс изумлённое «Ба!». Между тем, Иван уже успел снять двустволку с предохранителя и отступить от сидевших.

– Ещё кто с вами есть? – глухо спросил он и сделал концом стволов знак, чтобы охотники встали. Больше с ними никого не было, а потому Иван приказал им погрузить кабанью тушу в стоявший неподалёку «УАЗ», а затем усадил туда, в передние кресла, и Клушина с товарищем.

– Мстишь, Иван? Ну-ну! – с трудом сдерживая злобное раздражение, не то спросил, не то констатировал Клушин. – Только чего ты этим добьёшься? Ты, боевой офицер, герой Афгана? Из-за какой-то грязной свиньи…

– Ошибаешься, товарищ посредник! – ощущая поднимающийся внутри холодок, возразил Иван. – Я не герой, а всего лишь инвалид первой группы без пальцев, без глаза, без половины черепа с эпилепсией и диабетом в придачу. И я не мщу, а всего лишь поступаю с тобой, как со стукачом и клептоманом, которого не посадили по позорной статье только потому, что я не захотел омрачать память своего отца, которого ты обворовал и в общем-то предал. Поэтому сиди молча, а то и в самом деле умрёшь до срока… рядом с этой вот свиньёй. После этого Клушин послушно запустил двигатель и, нажав на стартёр, стал крутить тугую баранку. Его сгорбившийся приятель сидел рядом и хмуро смотрел на разбитые грязные колеи.

– Давай рули вниз, а потом налево, к мосту, – по-прежнему обыденно командовал Иван, которому на время отчётливо показалось, будто он где-то на Памире возвращается на свой КПП. – Въезжаешь после моста в ворота и справа увидишь правление. Возле него и глуши.

Когда Карасик увидел вылезающего из машины Клушина, Ивану показалось, что он его знает. Но при извлечении застреленного кабана принял отстранённый вид и весь подобрался.

– Лексеича что ли с кордона вызывать? – спросил он у невозмутимого Ивана. – Он как раз к леснику нашему приехал на «Ниве» своей. Пусть вон идут ко мне в правленье и там разбираются. Не моё это дело, Иван. Извини!

– Ладно, разберёмся! – не стал спорить недовольный такой репликой председателя Иван. – Хотя охотятся они на нашей территории и не столько охотятся, сколько портят наши угодья вокруг и про дачки наши не забывают… Вы-то с вашим правлением в центре живёте, вам что? А вот тем, кто по окраинам, возле ручья, как покойная Мария, достаётся каждый сезон. Иль забыл, председатель?

– Ладно, я своё дело знаю, – нахмурился Карасик и стал громко кричать в трубку что-то про свиней и нарезное оружие. Старый Карасик, действительно, дело своё знал туго:

– Выезжай, Лексеич, ждём в правленье. А мы пока тут чаю попьём для ясности. – Почти весело закончил он разговор и, в самом деле, позвал всех согреться чаем или чем ещё. Пришлось идти и Ивану. Но в помещение он входить не стал, а глотнул из коньячной фляжки в заставленных садовым инвентарём сенцах. Охотнадзор Пётр Алексеевич Пуляев прибыл через десять минут, как и обещал, когда все уже вышли на лужок возле моста. Увидев Клушина, инспектор несколько опешил.

– А Вы, простите, кто будете? – с заметным оттенком подозрительности обратился он к стоящему с ружьём Ивану. – И почему с оружием?

– А это вот его оружие, – указал он Пуляеву на клушинского товарища. – Он из него только что кабанью матку уложил здесь неподалёку. На моих глазах. Поэтому я здесь. И с оружием, чтобы господа браконьеры часом пятки не смазали.

– Я думаю, это лишнее, – с наигранной уверенностью сказал инспектор. – Думаю, это вполне себе солидные господа, и смазывать пятки – не из их привычек.

– Давайте мы как-то загладим свою вину перед охотничьей инспекцией? – простодушно предложил Лёва. – Например, моя организация выделит вашей двести тысяч рублей на приборы контроля, оружие, патроны, тот же корм для кабанов в зимнее время. Вынужденно мы эту свинью убили, можно сказать, в порядке самообороны. А карабин взяли, потому что он ещё не пристрелян. Вот и хотели…

Пуляев вопросительно глянул на Ивана, словно испрашивал его согласия на не совсем законную сделку. А в это время под Ивановой пластиной мучились две мысли: про и контра. С одной стороны, Иван не любил всех этих протоколов, штрафов и формальных покаяний и сознавал, что живые деньги для окрестных лесов много полезней. Но, с другой – из его памяти не уходили ни искромсанные берёзы, ни все эти банки, бутылки, пакеты, пачки, кучи – все эти отходы хамства и распада, которые упрямо сеяли окрест Города, словно всё так и было задумано. Только вот когда и кем? Неужели Клушиным ещё того, университетского времени? А кем же ещё? Конечно, такими, как он! И есть во имя чего. Он сейчас отставной полковник и президент какой-то отнюдь не бедной компании или директор коммерческой фирмы. А я – кто? Убогий инвалид, хозяин полудюжины бродячих собак и кошек. По всему видно, они загодя готовили и приближали это, своё время. И вот оно пришло. Вон и инспектор перед ним тут же залебезил, и если б не я, то наверняка отпустил бы его на все четыре стороны, поскольку так ему безопасней. А мне? А мне наоборот: чем опасней – тем притягательней! Это я с Жоркой Гессом мочил духов на перевалах, я жевал сухари в засадах на караваны и сгорал на плоскогорье под прямыми лучами этого дьявольского светила в середине афганского лета. Да, и в госпитале я, а не он рвал на себе кровавые повязки и грыз потные наволочки и простыни. А теперь я должен сделать ему ручкой и пожелать, как в том мультфильме про джунгли, удачной охоты? Нет, у нас не бесконечные зелёные джунгли, а всего лишь куцая, наполовину вырубленная и искромсанная такими вот лёвами пригородная лесополоса, в которой я пытаюсь после всего пережитого по вине этих расчётливых циников обрести хоть какой-то вымученный покой. Нет, Лёва, ты зря прикрываешься своей организацией. Ты хотя бы за дикую эту свинью ответишь сам. Ответишь по закону, не более того. Заплатишь штраф, компенсацию за убитого кабана, карабин у тебя отберут, журналисты про тебя какую-нибудь бяку накропают. А ты наверняка в местную думу собрался через пару месяцев, ближе к Новому году. А потому надолго запомнишь эту охоту, что на земле всё-таки довольно тесно, и что прежде, чем делать пакости ближнему, надо хорошо подумать о себе самом.

– Вот что, товарищ инспектор, – глядя в глаза Пуляеву, всё тем же голосом без интонации заговорил Иван, – я, майор в отставке, демобилизованный после тяжёлого ранения в Афганистане, был свидетелем охоты вот этих двоих господ на кабана. С этой охоты я доставил их вместе с добычей сюда, в правление садоводческого товарищества «Цапля». Вот убитая свинья, вот орудия убийства, вот стреляные патроны и гильза от карабина, а вот сами браконьеры. И мне абсолютно всё равно, кто они, чем заняты и что возглавляют. Давайте я подпишу протокол и делайте с ними, что посчитаете нужным. Но предупреждаю, что ход и судьбу этого документа я обязательно проверю.

– Зря ты так, Ваня, – зло сузив глаза, проговорил Клушин и, криво усмехнувшись, сплюнул ему под ноги. Иван ударил беспалым кулаком точно в подбородок. Клушин сперва тяжело сел на чахлую с бархатцами клумбу, а затем повалился на бок. Пуляев проворно отпрянул от потерявшего сознание браконьера и испуганно уставился на двустволку, по-прежнему находившуюся в Ивановых руках.

– В правильном ты, Пуляев, направлении смотришь! – похвалил Иван. – Я не вполне нормальный после ранения, – он повернулся к инспектору спиной и показал ему свой титановый затылок, – и мне в случае чего, много не дадут. А скорее всего, вообще ничего не будет. Так что делай всё по уму, а потом и спи себе спокойно. Пуляев согласно кивнул и даже, как показалось Ивану, сказал «Слушаюсь!» и хотел отдать честь, но в последний миг, уже доведя правую руку до виска, судорожно сложил раскрытую ладонь в кулак и прижал её к ляжке.

Иван, в свою очередь, положил двустволку на лужайку и стал ждать, когда инспектор закончит составление протокола. Ждать пришлось довольно долго, потому что инспектор, явно нервничая, дважды портил бланки и даже сломал ручку. Кое-как оклемавшийся Клушин долго не мог понять, где он находится, и чего хотят от него, бывшего штабного офицера и состоятельного бизнесмена, эти странные, плохо одетые люди со свирепыми лицами.