Читать книгу: «Круг», страница 2

Значит, все это время она существовала. И оставалась такой же, меняясь при этом. Это было слишком. С этим было трудно смириться. Он опустил глаза, но в следующую же секунду вновь поднял на нее взгляд. Она смотрела на него в упор. Ее губы чуть приоткрылись. Она смотрела ему прямо в глаза. Он замер, не понимая, узнает она его или нет. Но на ее лице уже появилась та самая улыбка: насмешливое движение уголка губ, передающееся взгляду, и вот ее обычная манера, как мы все зависим от манеры, манеры говорить, смеяться, злиться, одеваться, убирать волосы, можно подумать, люди состоят из сплошных манер, почему такие вещи запоминаются больше всего и больше всего причиняют боль, когда видишь похожую манеру у другой, у другого, ее обычная манера, чуть насмешливая, может показаться высокомерной тем, кто плохо ее знает, но не ему, узнающему ее готовность посмеяться прежде всего над самой собой.

Она что-то говорит стоящему впереди нее, видно, предупреждает, что отойдет ненадолго, и делает шаг в его направлении. А он только сейчас, только сию секунду понимает, что улыбается ей, улыбается безудержно, просто рот до ушей, хоть завязки пришей, от глупого счастья, этакого щенячьего восторга. Он тоже делает шаг, но тут же обращается к стоящему впереди человеку (очередь! как ни крути, а потерять эту очередь нельзя, встреть ты хоть самую большую любовь в своей жизни, и от этого ему тоже становится немного больно, от того, что мир крутится у них под ногами этакой гавкающей болонкой) и опять делает шаг, еще, еще, их разделяют две очереди, она не двигается со своего места, и он один проходит между людьми, чтобы, наконец, оказаться перед ней. И услышать, как она радостно рассмеется, блестя повлажневшими глазами.

– Это так невероятно, что почти закономерно. Господи, как я рада тебя видеть.

Ее губы слегка касаются его щеки, а он, растерявшийся, не успевает ответить на ее поцелуй и запоздало чмокает воздух где-то у ее уха. И все так же глупо улыбается и молчит, но он пока сам этого не замечает, вот еще несколько таких мгновений, и он понимает, как глупо ведет себя, и, разозлившись сам на себя, говорит, ей, что она потрясающе выглядит. Как всегда было с ней, всегда это ощущение легкости, словно они расстались ну от силы неделю назад и почти договорились о нынешней встрече.

– Послушай… просто невероятно. Пойдём посидим в кафе, тут еще всё равно чёрт знает сколько народу.

Она просто берёт его под руку, и он идёт с ней на первый этаж, в маленькое кафе, скорее, даже буфет, где персонал не привык к большому количеству народа: сюда люди разве что забегают съесть бутерброд и запить его кофе, очень быстро, боясь пропустить очередь. А консульские предпочитают большую столовую наверху. Сюда же изредка заходит кто-нибудь из технического персонала. Пять столиков в окружении стульев и три стоячих у самой кассы. Солнечный свет из окна приглушён наполовину развёрнутыми полосками вертикальных жалюзи. Им приносят по чашке кофе: ему чёрный, ей с молоком, большую чашку. Ее руки лежат на столе, совсем близко. Ему так хочется коснуться ее тонких сильных запястий. Ее пальцы. Ногти коротко обрезаны, следы небольшого маникюра. Она смотрит ему прямо в глаза и улыбается. Он не знает, что сказать и чувствует, что глупо улыбается в ответ.

– Ну, как ты? Откуда ты здесь взялся? – весело допрашивает она.

– Командировка. Налаживаем контакты с потенциальными дилерами, я вроде как ответственный…

Она перебивает:

– Ты всё летаешь?

У него небольшая заминка (не рассказывать же ей, что полгода провёл в больницах после тяжелой травмы, а сразу после того, как восстановился, и отправили в эту командировку, и сейчас он так жаждет возвращения как раз, чтобы поехать летать, наконец-то, целых полгода, даже семь месяцев, если считать с командировкой, изголодался по небу), но почти сразу отвечает:

– Да, летаю, я же больше ничего не умею.

Она кивает, смотрит, улыбаясь, чуть исподлобья, «ну да, конечно».

– А ты как?

Она крутит головой, усмехается, гримасничает.

– Тоже…, – хохотнула, – летаю! Туда-сюда. Личный ассистент обязан мотаться вслед за шефом, вот я и мотаюсь. Целыми сутками перевожу переговоры, бумаги всякие. В общем, особенно не скучаю. Вот завтра должны улететь, а у него какая-то там ерунда с визой, какую-то дату не ту поставили, а мы только сейчас заметили, получается, что виза просрочена.

Ему так хочется прикоснуться к ней, что руки ноют. Взять ее за подбородок и попробовать ее губы. Мягкие. Нежные. Он до сих пор помнит эти податливые губы. Он почти чувствует их вкус. Внутри проснулась боль, и он находил особое удовольствие в том, чтобы обуздывать ее.

– Дома не была две недели, по дочке соскучилась.

– У тебя дочка?

– Ну да.

Улыбнулась, опустила глаза, помешала кофе. Отпила из чашки. Подняла глаза на него.

– Я ведь тогда замуж вышла почти сразу.

Ну да. Замуж. Не за него же, в самом деле, ей было выходить. Она ведь еще совсем ребенок была. Не по уму, конечно, по опыту. Она была готова за ним пойти, это он в глазах ее видел. Но он боялся видеть это в ее глазах. Потому что не знал, готов ли он к этому. За свободу свою дрожал, идиот. За свою странную свободу уже женатого мужчины. Вроде и семья была, а он всё искал и ждал. Не сразу понял, что всё ещё ждёт. Женился, а потом понял, что – не проходит. Самому даже казалось – глупо. Глупо ждать кого-то ещё, когда уже есть жена – такая милая, симпатичная, порядочная. Тоже со своими идеалами. Только вот она ждала его и дождалась, а он как будто дальше всё хотел проехать, посмотреть, что там – дальше. А дальше уже было некуда. Нет, не то чтобы он изменял ей. Совестно было. За те пять лет, что они прожили до рождения дочери, было совестно, а уж после и подавно. Перед дочерью было совестно. Хоть и были две истории. Одну совсем уж мерзко вспомнить, по пьяни. А вторая… из жалости, что ли. Вроде того. И когда он понял, что не успокоился, начал уезжать из дома надолго. В любые командировки просился первым. Стал таким перекати-полем. Все и считали его таким, и сам быстро к такому образу жизни привык, уже как наркотик стало. Постоянная смена мест. А вроде и не постоянная. Потому что одно место стало для него домом.