Читать книгу: «Актуальные проблемы государственной политики», страница 10

Ориентация на трансплантацию западных политических институтов чревата риском погасить импульс к становлению гражданского общества и присущей ему политической системы, адекватных реальной структуре и динамике именно российского общества. Эта чрезвычайная задача требует междисциплинарного социологического, культурологического и политологического анализа с учетом опыта России (СССР) в ХХ в. Хаос политического сознания надо срочно влить в рамки минимального порядка. А пока мы не можем составить «карту» нашего общества – процесс его дезинтеграции и «турбулентного» сплочения и распада новых групп продолжается. Картину этого состояния дает Л.Г. Ионин.

Важно!

Главным признаком российской политики является практически полное отсутствие социально-слоевой идентификации политических партий. Многочисленные попытки отдельных партий и лидеров установить предполагаемую классическими политологическими учениями «принципиальную координацию» между партией с ее доктриной и соответствующим социальным слоем многократно и красноречиво проваливались. Рабочие отказываются идти в лоно социал-демократии, промышленники не поддерживают ни гайдаровскую партию, ни партию экономической свободы, которые, собственно, для них и создавались. Нет партии рабочих и партии крестьян, нет партии бедных и партии богатых.

Формирование блоков и движений регулируется не социальной (социально-слоевой) близостью участвующих партий, а именно актуальными политическими темами, по которым может возникнуть временная общность целей, и конкретными политическими ситуациями. Социально обусловленной идиосинкразии политиков разных ориентаций не возникает. И это не неразборчивость и беспринципность, как о том любит шуметь пресса, а принципиальная характеристика политики, в корне изменившейся вместе с ликвидацией и очевидной бесперспективностью восстановления традиционной классово-слоевой структуры общества.

В нынешнем состоянии общества партии в России нужны уже потому, что они «высвечивают» интересы и ценности общностей, которые находятся в «социальной тени», – мы не знаем, что они думают и куда стремятся. Партии поневоле выносят на всеобщее обозрение продукты их деятельности в виде программ, текстов, демонстраций и действий.

Конечно, партии углубляют раскол общества, ибо они дают стоящим за ними социальным группам язык и самосознание. Сейчас поздно жалеть о потерянном рае соборности, придется пройти через холод размежевания. Новая сборка общества начнется только тогда, когда разделенные части народа поймут себя и других, когда они смогут выложить на стол свои интересы, претензии и средства торга или давления. И все это за каждую общность и должна сделать ее партия. Дееспособная партия сделает это с достоверностью, покажет истинное лицо группы, а не будет уверять, что защищает «интересы народа». Это не только сплачивает каждую часть общества, но и выявляет главные противоречия, основу для союзов и размежеваний. Становится понятно, кто есть кто.

Основные выводы

В современных западных политических системах партии, в том числе оппозиционные, как правило, вырабатывают и представляют конкурирующие доктрины и проекты, не ставя под сомнение существующий государственный строй. Партии, принципиально отрицающие существующую систему, отодвигаются на периферию политической системы либо исчезают. Как часть системы, партия вынуждена снижать свою радикальность и выдвигать умеренные проекты. Одна из главных функций таких партий – институционализация политического участия граждан в «узаконенных» формах вместо радикальных протестов или политического насилия на митингах, забастовках и пр.

Сегодня в кризис вошла принятая ранее на Западе двухпартийная системы. Неолиберальная волна просто смела ее, так что существенные различия между правыми (либеральными и консервативными) и левыми (социал-демократическими) партиями исчезли.

Главным признаком российской политики является практически полное отсутствие социально-слоевой идентификации политических партий. Многочисленные попытки отдельных партий и лидеров установить предполагаемую классическими политологическими учениями «принципиальную координацию» между партией с ее доктриной и соответствующим социальным слоем многократно и красноречиво проваливались.

Контрольные вопросы

В чем отличие политических партий в современном и традиционном обществах?

Каким образом на Западе возникли политические партии?

Дайте характеристику основным видам политических партий.

Чем партия большевиков отличалась от других партий начала XX в.?

Каковы особенности российских политических партий?

Почему в постсоветской России не удается создать дееспособную двухпартийную систему по типу американской?

Дополнительная литература

Даниленко В.Н. Политические партии и буржуазное государство. М., 1984.

Дюверже М. Политические партии. М., 2000.

Острогорский М.Я. Демократия и политические партии. М., 1997.

Согрин В.В. Политическая история современной России: от Горбачева до Путина. М., 2001.

Ware A. Political Parties and Party Systems. Oxford, 1996.

Глава 8. Система необходимого знания власти

§ 1. Значение знания для власти

Система знания обладает большим разнообразием. Одной из ключевых областей в этой системе является то знание, которое генерируется и употребляется властью. Как осуществление господства и воспроизводство его ресурсов, так и осуществление властью других ее функций требуют интенсивного движения информации, ее быстрой переработки с превращением в новое знание, синтеза разных его типов для решения новых проблем в условиях большой неопределенности и дефицита времени.

На картах социодинамики знания власть предстает как самый крупный сгусток интеллектуальной активности и узел каналов движения потоков знания. Власть использует в своих целях или прямо организует большое число разнообразных «служб», занятых производством и движением знания. В Новое время и сама политическая деятельность власти становится в своей важной части все более организованной в формах знания, причем присущих науке. На высших уровнях власти почти все посты заполняются людьми, получившими образование научного («университетского») типа, и совещания этих людей устроены по типу «невидимых коллегий» времен научной революции, а рассуждения построены по канонам рациональности Просвещения.

Важно!

В публичной политике дискурс власти следует канонам идеологии, но и эта сфера знания родственна науке и апеллирует к ней. В моменты острых кризисов картина может измениться и власть организует спектакли, активизирующие иррациональные установки в людях – чувства и веру, мифы и предания. Но и это опирается на знание, которым обладает власть. Ближайший пример – технологии «цветных революций».

Сказано: «Язык – главное средство господства» (Маркс, Ницше). Но это потому, что в языке, его терминах и понятиях закодировано знание людей. Язык является и инструментом со-знания, т.е. соединения поступающей в организм человека информации и ее осмысления – превращения в смыслы. Господство над языком – самое наглядное проявление власти над знанием людей и их общностей. Государственная политика влияния на систему знаний населения – это большая сложная система.

П. Бурдьё писал: «Собственно политическое действие возможно, поскольку у агентов, включенных в социальный мир, есть знание (более или менее адекватное) об этом мире и поскольку можно воздействовать на социальный мир, воздействуя на их знание об этом мире. Это действие призвано произвести и навязать представления (ментальные, словесные, графические или театральные) о социальном мире, которые были бы способны воздействовать на этот мир, воздействуя на представление о нем у агентов».

Из истории политической науки

Пьер Бурдьё (1930—2002)

Французский социолог и философ, один из крупнейших социальных мыслителей XX в.

Основные сочинения: «Политическая онтология Мартина Хайдеггера» (1988), «Практический разум. К вопросу о теории действия» (1993), «Социальная структура экономики» (2000)

Перечислим кратко главные типы знания, необходимые для выполнения властью своих функций. Будем говорить об ареале западной культуры, где выработаны основные категории и теории политологии, воспринятые в России с большей или меньшей степенью адаптации. Культуру Востока мы пока что, к сожалению, знаем совсем мало.

§ 2. Знания научного и ненаучного типа

Человек возник, по историческим меркам, очень быстро, как будто был сотворен. Появление разума резко ускорило эволюцию человека. Он сразу стал осознавать мир и себя в нем, создавать знание. Первым упорядоченным знанием о мире и обществе было мифологическое знание и родственное ему художественное. Потом – более сложное и рациональное религиозное. Накопление опыта, который передавался из поколения в поколение, создавало массив традиционного знания. Философия, этика – тоже типы знания.

Вся эта система развивалась на протяжении жизни человечества, и никакой из видов этого знания не был устранен. Система надстраивается, появление новых типов познания увеличивает ее разнообразие.

Важно!

Но в ХVII в. произошла огромная культурная мутация.

В Западной Европе, перетекая одна в другую, произошли четыре революции. Религиозная революция – протестантская Реформация – изменила представления о Боге, о взаимодействии человека с Богом и людьми. Научная революция дала новое представление о мире и человеке, а также новый способ познания – науку. Из нее выделилась идеология.

Научное знание. Наука породила новый тип техники – прецизионную машину, основу промышленности. Возникла фабрика как система машин, произошла индустриальная революция, которая перевернула организацию общества – производство, быт, социальную структуру. Политические (буржуазные) революции оформили все эти изменения как новый общественный строй. Возникло новое общество, названное современным (обществом модерна).

Возник новый метод познания общества – научное обществоведение и политическая наука. Прежние способы господства и управления не справлялись с новым обществом и культурой. Новое знание, полученное с помощью науки, требовалось срочно, управление должно было стать технологией научного типа.

Ряд ученых сразу стали применять новый метод познания к обществу и государству. Научные модели стали инструментом познания и в то же время мощным средством легитимации грядущего общественного порядка. Примером служит Гоббс – ученый с математическим сознанием. Он разработал модель человека, нового общества и государства. На основе модели человека как атома был развит подход к объяснению общества – методологический индивидуализм, он до сих пор применяется в западном обществоведении. Модель Гоббса выполнила свои функции, хотя аллегория атома в принципе неверна. Исходя из нее, Локк создал модель гражданского общества. Она была эффективной и в идеологии, и в управлении – человек Запада ее принял.

Для этих начал научной политологии были предпосылки.

В философии Древней Греции и Рима уже с IV в. до н.э. имелись тексты протонаучного типа. «Афинская полития» Аристотеля – это трактаты об обществе, государстве и власти, которые и сегодня читаются как вполне современные. Большим трудом был «Свод гражданского права» византийского императора Юстиниана (сер. VI в.). Главная его часть была издана в 50 томах.

Важно!

Однако появление науки – качественное изменение, разрыв непрерывности. Наука возникла в разводе знания и веры. Ценности были оставлены философии и религии, а наука говорит, «что есть», не указывая, «как должно быть». Иногда она может лишь предупредить: если поступишь так-то и так-то, будет то-то и то-то. Наука дает объективное знание, независимо от любви или ненависти к предмету познания. Научное знание беспристрастно, не судит, что есть добро, а что зло.

Но встал вопрос об отношении науки к иным формам знания. Является ли знание, не отвечающее критериям научности, полезным для самой науки? Должна ли наука мирно сосуществовать с ненаучным знанием? Лейбниц в полемике с Декартом напомнил, что Евклид иногда отказывался от доказательства. Если бы он откладывал разработку теорем и проблем до тех пор, пока все аксиомы не будут доказаны, то геометрии не было бы еще и сегодня. Это значит, что научное ядро знания не может существовать без обширной периферии, состоящей из правдоподобных допущений, которые принимаются на веру на основании интуиции и опыта. Политология нуждается в такой периферии гораздо больше, чем геометрия Евклида.

Вывод: важна целостная система знания, обладающая разнообразием когнитивных инструментов.

Традиционное и обыденное знание. Основной массив знания, которое требовалось для управления обществом, по своему типу долгое время относился к традиционному знанию. Его копили чиновники, правители, военачальники. Часть этого знания к ХVII в. уже относилась к протонаучному знанию, готовому к взаимодействию с наукой. Возрождения дало труды с упорядоченным знанием о политике начиная с античности (например, «Государь» Макиавелли).

Важно!

Политология не может «оторваться» от традиционного знания. Длительный опыт государства, формализованный в обычаях, преданиях, обычном праве и пр., задает политику «повестку дня» его размышлений и проектов, служит источником его гипотез. Объем «научно организованных» наблюдений за политикой и общественной жизнью ничтожен по сравнению с тысячелетними наблюдениями и размышлениями сотен поколений.

Рассуждения Вебера о протестантской этике опираются на рассказы сельских хозяев, три века наблюдавших различие поведения жнецов-католиков и жнецов-протестантов. Эти рассказы – «источники» традиционного знания.

Что потеряли культуры, вытеснившие на интеллектуальную обочину традиционное знание? Вот пример. Долгое время наука опиралась на механистический детерминизм – представление, что мир, общество и государство – это машины, которые действуют по законам механики. Центральной догмой была идея равновесия и стабильности машины, предсказуемости ее поведения. Это легло в основу многих моделей, которые стали «руководством к действию» (например, модель рыночной экономики или Конституция США, в которые была перенесена ньютоновская модель мироздания). Как выразился И. Пригожин, «понятие нестабильности было в некоем смысле идеологически запрещено».

Напротив, традиционное знание представляет мир как борьбу порядка и хаоса. Это альтернатива механистическому детерминизму. Нечувствительность рационального научного сознания к нестабильности, кризисам, хаосу сильнее всего ударила по обществоведению и политологии.

Уайтхед в книге «Способы мышления» (1938) пишет: «Понятие безусловной стабильности определенных законов природы, а также определенных моральных кодексов представляет собой главную иллюзию, принесшую немало вреда философии. <…> Нет оснований считать, что порядок более фундаментален, чем беспорядок». Переживая в России кризис, мы видим, что он трактуется как аномалия –политология не представляет его как особую форму бытия. Наши политики даже уподобляли кризис 2008 г. «стихийному явлению».

Эта проблема актуальна сегодня в России, так как большая часть знания, на базе которого складывались институты Российской империи и затем СССР, относится к категории традиционного. Оно плохо оформлено и часто не было переведено на язык теорий западной науки. Это проявилось в 1990-е годы, когда разрушались структуры, которые были не вполне поняты и совершенно неизвестны западным консультантам.

Об этом с горечью сказал либеральный философ Джон Грей: «Приоритет культурной традиции в политической жизни – вот истина, которую забыли или постарались забыть все те, кто думает, будто бывшие коммунистические страны должны или могут следовать некоему западному образцу».

К традиционному знанию примыкает особый тип знания, которое вырабатывается обыденным сознанием. Оно «записано» на естественном бытовом языке, хранится обычно в виде расхожих выражений и штампов, умозаключения делаются в виде коротких цепочек с упрощенной логикой. Это знание систематизируется в рамках здравого смысла, более развитой и строгой части обыденного сознания.

Здравый смысл консервативен, он не настроен на выработку блестящих оригинальных решений, но надежно предохраняет против наихудших решений. Этот консерватизм и ставится в вину здравому смыслу. Действительно, здравый смысл может подавлять дух новаторства, он слишком уважает опыт. Однако именно в рамках здравого смысла добывается самый большой массив знания, которым пользуется человечество. Этот массив взаимодействует с другими массивами знания и перекрывается с ними. При этом наблюдаются и кооперативный эффект, и конфликты.

Важно!

В реальной жизни люди не имеют времени делать сложные многоступенчатые умозаключения по большинству вопросов. Они пользуются здравым смыслом. Это инструмент рационального сознания, хотя действует иначе, нежели научная рациональность. Он служит главным подспорьем логическим рассуждениям и умозаключениям. Более того, само научное знание становится социально значимой силой только при наличии массовой поддержки здравого смысла.

К несчастью, в обществоведении здравый смысл часто отрицался как антипод мышления рационального индивида, как продукт местных условий той или иной «общины». От этого сильнее всего пострадали именно «местные» культуры, воспринявшие с западным образованием эти догмы.

Так, Маркс занял резко отрицательную позицию по отношению к здравому смыслу, он предстает у него как ложное знание. Маркс звал к «восстанию против господства мыслей», рожденных обыденным сознанием. Это нанесло ущерб системе знания Советского государства. На первых этапах власть и аппарат в большой мере опирались на здравый смысл, опыт и традиционное знание. Начиная с 1960-х стали пренебрегать здравым смыслом, и это кончилось признанием Андропова: «Мы не знаем общества, в котором живем».

Во время перестройки рациональные доводы здравого смысла, исходящие из опыта, стали принципиально отвергаться. При нехватке теоретического знания об объекте реформирования это привело к глубокому кризису. В условиях кризиса, когда рушатся догмы и стереотипы, подрываются нормы строгого логического мышления, здравый смысл с его консерватизмом и простыми однозначными понятиями начинает играть исключительно важную стабилизирующую роль. Тут стоит вспомнить Киплинга:

Проходя сквозь века и страны в обличье всех рас земных,

Я сжился с Богами Торжищ и чтил по-своему их.

Я видел их Мощь и их Немощь, я дань им платил сполна.

Но Боги Азбучных Истин – вот Боги на все времена!

Художественное знание. Очень коротко скажем о знании, «записанном» в художественных образах. Оно соединяет воображение, эмоции и рациональное мышление. Необходимым элементом является знание, с древних времен накопленное в особой отрасли «духовного производства» – сказаниях и литературе. Литературный текст изначально был способом фиксации и передачи знания, а создание текста – этапом познавательного процесса.

Художественное восприятие настолько сильно и ярко, что часто противостоит рациональному мышлению и расчету. Вспомним горькие слова В.В. Розанова о крахе монархии: «Приказ 1, превративший одиннадцатью строками одиннадцатимиллионную русскую армию в труху и сор, не подействовал бы на нее и даже не был бы вовсе понят ею, если бы уже 3/4 века к нему не подготовляла вся русская литература… Собственно, никакого сомнения, что Россию убила литература».

Из истории политической науки

В.В. Розанов (1856—1919)

Русский религиозный философ и публицист.

Основные сочинения: «Ослабнувший фетиш» (1906), «Люди лунного света. Метафизика христианства» (1911), «Война 1914 и русское возрождение» (1915)

Многие проблемы политики были представлены, почти на уровне научных моделей, в художественных формах (вспомним трагедии Шекспира, романы Достоевского). Драмы и театр были лабораторией для мысленных экспериментов. Театр позволяет «проигрывать» в особом пространстве сцены прошлые и будущие политические конфликты и драмы, а реальные политики часто превращают реальные драмы в спектакль на площади – с режиссурой, декорациями и ряжеными (кровь льется настоящая). Театр сыграл важную роль и в развитии русской революции, и в становлении фашизма и антифашистского движения. Очень активным был «антиинституциональный театр», подрывавший общественные институты, в подготовке перестройки, «бархатных» революций, «арабской весны» и «майданов».

Важно!

Стихи, песни, живопись – мощные инструменты политики. Они или укрепляют легитимность власти, или ее подрывают. Соответственно власть и сама должна знать, что пишут поэты и композиторы, кто их читает и поет их песни. Так выявляется структура отношений эмпатии или отчуждения и вражды между властью и социокультурными группами. Исходя из этого вырабатываются доктрины культурной и информационной политики государства.

Познание политического через художественные образы приобретает особое значение при наступлении постмодерна, с совершенно новыми, непривычными этическими и эстетическими нормами, новыми концепциями воздействия на общественное сознание. Постмодернизм – это радикальный отказ от норм Просвещения, от классической логики, от рационализма и понятия рациональности вообще. Это стиль, в котором «все дозволено», «апофеоз беспочвенности». Здесь нет понятия истины, а есть лишь суждения, конструирующие любое множество реальностей.

Речь идет о важном сдвиге в культуре, о стирании грани между жизнью и спектаклем, о придании самой жизни черт карнавала, условности и зыбкости. Сегодня эти культурологические открытия делают политические технологии. Этот переход накладывается на более широкий фон антимодерна – отрицания норм рационального сознания, норм Просвещения, архаизации мышления. Это постоянные разрывы непрерывности. Художественными средствами создается культурный шок, который эффективно используется в политике, исходя из научного знания об обществе в этом аномальном состоянии. Можно вспомнить «путч ГКЧП» или атаки на небоскребы в Нью-Йорке.

А. Грамши – один из первых современных философов, который почувствовал новую научную картину мира и перенес ее главный дух в науку о политике.

Религиозное знание. Имеется в виду не богословие, а то знание о власти и о народе, которое накапливалось жрецами и священниками и оформлялось в виде церковных текстов и преданий. В Средние века основной формой общественного сознания была религиозная. Рациональная форма знания была сопряжена с религией, совместно создавались инструменты познания.

Вселенские соборы и диспуты с еретиками, организация монастырей и школ, хозяйственные отчеты управляющих поместьями религиозных орденов, разработка больших программ типа Крестовых походов – все это было насыщено проблематикой, которую мы сегодня отнесли бы к политологии. Схоласты в монастырях и университетах вырабатывали нормы дискуссий, способы постановки задач и логику умозаключений. Они выполняли трудоемкую работу по созданию методов, приложимых к обществу.

С конца IV в. стали разходиться пути восточной и западной частей Римской империи. В Византии сложилась сильная власть императора с церковью, а на западе – неустойчивое равновесие между христианской и языческой общностями при угрозах со стороны варваров.

Блаженный Августин выразил драму общества в момент мировоззренческого и социального сдвига – от языческой древности к христианскому Средневековью и от рабства к новому жизнеустройству. Его «Исповедь» актуальна для нас и для нашей власти.

Цитата

Атомарный индивидуализм разлагающегося общества в то время уже сливается с индивидуализмом пришлых германских элементов, прорвавшихся в империю. Расшатанный до основания государственный порядок уже не в состоянии сдержать анархического произвола, и церковь одна стоит против индивидуализированной личности с ее стремлением к безграничной свободе и ненасытной жаждой жизни. Привыкшая к разносторонней практической деятельности – не только духовной, но и мирской, – церковь мало-помалу проникается элементами античной культуры, насыщается государственными идеями Древнего Рима. Ее епископы являются представителями не только духовной власти, но и светских преданий, юридических и административных. Ее духовенство вступает в Средние века уже подготовленное долгим опытом в управлении и господстве над людьми, и пастыри ее могли быть для варваров не только наставниками в вере, но и учителями права.

Е.Н. Трубецкой. Миросозерцание Блаженного Августина

Из истории политической науки

Блаженный Августин (354—430)

Христианский теолог, философ и проповедник.

Основные сочинения: «Исповедь» (397—398), «О граде Божием» (413—426)

Е.Н. Трубецкой (1863—1920)

Российский философ, правовед и общественный деятель.

Основные сочинения: «Энциклопедия права» (1908), «Миросозерцания В.С. Соловьева» (1913), «Смысл жизни» (1914)

Важно!

Религиозное знание стоит на особой системе постулатов и догм, а также на развитой логике, которая позволяет, исходя из постулатов и догм, делать умозаключения, привлекая доводы из реальной жизни. Эти умозрительные выводы являются следствием теоретизирования – деятельности в сфере знания, в которой вера остается «за скобками», будучи включенной в постулаты. Насколько сложна эта логика и применяемая в рассуждениях мера, видно из того, как часто приходилось созывать совещания и соборы, чтобы обсудить расхождения и согласовать выводы.

Результатом религиозного теоретизирования и согласования выводов становится целостная и достаточно непротиворечивая картина мира, которая наполняет смыслом жизнь верующих и консолидирует общество, легитимируя его жизнеустройство и задавая нравственные нормы и основания для права. Частью религиозного знания является универсум символов, который упорядочивает историю народа и страны, связывает прошлое, настоящее и будущее. Он служит опорой для коллективной исторической памяти, соединяет поколения. Через него люди ощущают связь с предками и потомками, что помогает человеку принять мысль о своей личной смерти.

Разумеется, религиозное знание, постулаты которого основаны на вере, отличается от того, которое вырабатывает опытная наука, но это не лишает его признаков знания. Оно создавалось, воспринимая многие интеллектуальные инструменты и средства рационального мышления (понятия, логику, меру и пр.) из более ранних систем знания, например античной философии и математики.

Континуум знания заключен между двумя пределами – наукой и религией. Гейзенберг приводит суждение физика

В. Паули «о двух пограничных представлениях, которые оказались исключительно плодотворными в истории человеческой мысли, хотя ни одному из них ничего в реальной действительности не соответствует. … Где-то посередине между этими двумя пограничными представлениями движется наша мысль; наш долг выдерживать напряжение, исходящее от этих противоположностей».

Важно!

Антирелигиозная пропаганда позитивистов игнорировала тот важнейший факт, что именно развитое религиозное знание стало фундаментом для рационализации мировоззрения. Внутренняя логика развития основных религиозных идей и была логикой рационализации, что показал М. Вебер. Независимо от внутренних задач религии, «картины мира, которые создаются в ходе логического саморазвития основополагающих религиозных идей, воспринимаются мирянами как системы координат, позволяющих определять основные направления их жизнедеятельности, ее важнейшие цели».

Академик В.И. Вернадский, крупнейший философ и ученый, так высказался в 1920-е годы относительно этой темы: «И философская мысль, и религиозное творчество, общественная жизнь и создание искусства теснейшими и неразрывными узами связаны с научным мировоззрением. Вглядываясь и вдумываясь в ту сложную мозаику, какую представляет научное мировоззрение нашего времени, трудно решить, что из него должно быть поставлено в счет чуждым научной мысли областям человеческой личности и что является чистым плодом научного мышления».

Религиозные философы и отцы церкви выработали важные разделы знания, необходимого для государственной власти и политики. Это срез обществоведения, знание о людях, их сообществах и способах убеждения и внушения с целью добиться согласия с властью, укрепить или подорвать ее авторитет.

Резко обедняются познавательные ресурсы власти, если в ее интеллектуальном оснащении один тип знания (научный) подавляет или загоняет на обочину знание религиозное. Такой болезненный опыт государство получило в советский период с конца 1950-х годов, когда под давлением официальной идеологии каналы циркуляции религиозного знания были блокированы.

Дж. Кейнс, работавший в 1920-е годы в России, писал: «Ленинизм – странная комбинация двух вещей, которые европейцы на протяжении нескольких столетий помещают в разных уголках своей души, – религии и бизнеса». Позже немецкий историк В. Шубарт в книге «Европа и душа Востока» писал: «Дефицит религиозности даже в религиозных системах – признак современной Европы. Религиозность в материалистической системе – признак советской России».

Из истории политической науки

Джон Мейнард Кейнс (1883—1946)

Британский экономист, философ и государственный деятель, член Палаты лордов (с 1942 г.), один из основателей макроэкономики.

Основные сочинения: «Экономические последствия мира» (1920), «Конец Laissez-faire» (1926), «Общая теория занятости, процента и денег» (1936)

В результате конфликта между официальной идеологией Советского государства и той системой знания, которая была адекватна его мировоззренческой основе, возникла раздвоенность, во многом предопределившая кризис обществоведения и государственности 1980-х годов.

Надо вдуматься в предупреждение Гейзенберга: «Естествознание стремится придать своим понятиям объективное значение. Наоборот, религиозный язык призван как раз избежать раскола мира на объективную и субъективную стороны; в самом деле, кто может утверждать, что объективная сторона более реальна, чем субъективная? Нам не пристало поэтому перепутывать между собой эти два языка, мы обязаны мыслить тоньше, чем было принято до сих пор».

§ 3. Знание и этика

Йохан Хейзинга говорил, что свобода государства от морали – величайшая опасность, угрожающая западной цивилизации, это «открытая рана на теле нашей культуры, через которую входит разрушение».

Из истории политической науки

Йохан Хейзинга (1872—1945)

Нидерландский, философ и культуролог.

Основные сочинения: «Осень Средневековья» (1919), «Homo Ludens» (1939), «Голландская цивилизация в семнадцатом веке» (1941)

Надо вспомнить, что эта опасность возникла в ходе Реформации, которая изменила и картину мира (разрушение Космоса и десакрализация мира), и представления об этике и эффективности. Есть выражение: протестантизм «позволил власти эмансипироваться». Имеется в виду, что раньше церковь ограничивала свободу политической практики запретами христианской религии.