Читать книгу: «Мгновения», страница 6
Мгновение 5
Отказ
– Нет, Юрген!
Марта застыла на месте, воинственно и вместе с тем отчаянно, словно ограждая себя от меня, скрестив на груди руки.
– Что?
Останавливаюсь, с недоумением оглядываю ее застывшую фигуру от макушки до кончиков ботинок. Не понимаю.
– Почему?!
В паре шагах позади усмехается Мадс. Я стою к нему спиной, но почти уверен, лицо друга сейчас украшает торжественная полуулыбкой. Да-да, прав, он, прав. Снова… чтоб ему пусто было!
– Почему, Марта?
Настойчиво выкидываю из мыслей Мадса и делаю маленький шажочек в ее сторону. Она не отходит, но и не расцепляет руки.
– Не хочу.
Ее лицо, обрамленное темно-светлыми градиентными прядями, выглядит одновременно и грустным, и настойчиво-решительным. Она не пойдет, нечего убеждать. Ее глаза увлажняются и блестят, но Марта сдерживает эмоции изо всех сил, сжимает ладони в кулаки и плотно смыкает губы.
Мы стоим посреди транспортной станции, вокруг длинные тени, солнечный свет, шум, свист, ветер и с праздным любопытством оглядывающиеся на нас люди.
– Ладно.
Я вздыхаю: разочарованно и громко. Не специально, но и не стараюсь скрыть, как расстроен. Мои руки сами собой взмывают в воздух, будто мне правда нужно убеждать кого-то, что я не опасен.
– Но… почему?
Ее поведение не укладывается у меня в голове. Я ошарашен, я просто не способен осознать такой реакции, думал, она будет в восторге. Столько трудов, столько планов, сколько надежд…
– Эх!
Обида клокочет в груди. Потухший взгляд понуро опускается вниз. Марта смотрит на меня и постепенно смягчается.
– Но ты поезжай…
Тонкие пальцы смахивают слезы. Ее голос дрожит и вибрирует от порывов ветра. Она недовольно озирается на прохожих, поглубже закутываясь в свой длинный плащ.
– … потом поговорим. С днем рождения.
Быстро приближается. Чмокает меня в щеку. Улыбается. Через силу, а на лице блестят дорожки слез. Затем коротко кивает Мадсу и поспешно сбегает с платформы.
Мой взгляд невольно устремляются вслед. Туда, где среди толпы людей еще изредка мелькают полы ее плаща. Но потом пропадают и они.
– Даже не обернулась…
Отчего-то это ранит прямо в душу.
Словно робот, оборачиваюсь к Мадсу и машу ему рукой.
– Поездка отменяется.
Мадс неспешно подходит ближе в сопровождении своей длинной, грозной тени. Я поясняю.
– Она отказалась.
Мадс старается не слишком радостно улыбаться. И благоразумно не тычет мне в нос тем, что предупреждал – надо было сначала поговорить, а не устраивать сюрпризы.
– И так понял… Сочувствую.
Тяжелая теплая рука опускается на мое плечо, а Мадс поднимает глаза в небо, очевидно, смотрит что-то в Системе.
– Мы, кстати, можем и вдвоем поехать…
Он подчеркивает, что не настаивает, а просто предлагает.
– У тебя же день рождения, я никуда не делся, экспресс совсем скоро, а ты давно хотел посмотреть ту картину…
Ненавижу этот его голос!
– Да, ну с ней…
Зло бурчу в ответ. Но Мадс не останавливается, чувствуя вкус приближающейся победы, он продолжает уговаривать, медленно-медленно раскачивает шаткие стены крепости моей обиды, а затем решительно идет на таран.
– И Уна бы хотела, чтобы ты ее увидел.
Имя мамы позабытым за долгие месяцы звуком повисает в воздухе. Я хмурюсь еще больше, но не могу не признать, Мадс прав.
– Ладно…
Сдаюсь. Мадс сияет. Оглядываюсь кругом.
– Где там посадка? Веди…
Старая картина
В этом Хранилище все так же, как в прежнем. Стерилизованный, отдающий каким-то странным, едва уловимым привкусом озона, приготовленный, отфильтрованный воздух, тишина, темнота, одиночество.
Мы едем на траволаторе, огни цепочками зажигаются впереди и гаснут сзади, создавая вокруг постоянное пятно холодного служебного света. Мы словно на огромной заставленной декорациями сцене передвигаемся от одного края до другого под ярким, неусыпным взором прожектора. Стеклянные стены, все в темных прогалинах ячеек, разделенных тонкими пластинами поблескивающего металла, на мгновение вынырнув из омута сонного забытья отчужденно и рассеянно наблюдают за нами, отбрасывая тусклые блики. Под ступнями ног уютно журчат моторчики траволаторной ленты. Где-то в глубине Хранилища, за много миль от нас, гулким эхом отдается шелест и лязг механизмов.
Пока мы пересекаем зал за залом, в моих мыслях лишь Марта. Аккуратно опираясь о перила траволатора обернутой в белоснежную ткань перчатки рукой, я думаю о ней и о том, что случилось. У меня нет ответов, поэтому я могу позволить себе всю полноту вариантов.
Мадс рядом тихо напевает под нос незамысловатую песенку из одной нашей любимой Диорамы. Иногда он, видимо, оглядывается кругом, так что его голос становится то тише, то громче.
Я знаю, повторяя раз за разом этот надоедливый, прилипчивый мотив, Мадс как бы намекает: я хочу, чтобы ты присоединился. Ту Диораму мы посмотрели давным-давно в мой день рождения. Она – вольная интерпретация очень старой серии книг о трех друзьях – волшебниках, и на протяжении всей истории они взрослеют, а параллельно, как водится, веселятся и спасают мир от Зла с большой буквы.
Самих книг давно уже нет, текст, конечно, сохранился, но никто даже и не думает его читать, разве что редкие позеры и снобы решат пролистать в Системе пару-тройку страниц на потеху публике. Вместо книг теперь Диорамы, увлекательные интерактивные истории, чем-то похожие на также ушедшие в прошлое кинофильмы.
Однако я не желаю присоединяться, и Мадс постепенно замолкает.
Почему она не захотела ехать? Почему так поспешно убежала? Не знай я Марту, не удивился бы. Отправляться с бухты барахты в какой-то далекий Полис, на это все-таки способен не каждый. Но Марта… Марта… Эх.
Может, дело во мне? Или нет? Может, она считает, что лазить по Хранилищам глупо? Или она боится вновь оставаться наедине? Может, она разлюбила меня?
По спине пробегает ледяная тень паники, я инстинктивно крепче сжимаю пальцами мягкую ленту перил.
Судя по всему, ее не сильно впечатлило и создание Изображений без помощи Системы. Когда я спросил, она лишь пожала плечами, отмахнулась спокойно, буднично, обычно… Как так?! Решительно не понимаю. И от этого куда сильнее теперь сомневаюсь в себе.
Удивительно, печально, грустно!
Однако Марта невольно добралась не только до моей жизни, до моего спокойствия, но и до творчества. Драгоценные, спрятанные ото всех работы обесценились на глазах. Я словно увидел ее взглядом все те огрехи, всю примитивность и наивную простоту линий. Магия рассеялась и не вернулась назад.
Именно поэтому я решил вновь вернутся в Хранилище и именно поэтому очень хотел взять с собой Марту. Хотел увидеть ее реакцию, хотел обсудить, что она чувствует. Предлог – осталась одна картина из моих любимых, что я не посмотрел. Предлог – мой очередной день рождения, первый без мамы, который я не желал проводить в четырех стенах своей квартиры. Но Марта развернулась и ушла.
И все полетело прахом!
Я тяжело вздыхаю. Полотно траволатора заканчивается. Мы аккуратно сходим с подвижной дорожки на твердую поверхность пола и оказываемся в месте назначения – смотровой комнате, отделенной от остального пространства зала прозрачными складными перегородками – ширмами.
Мадс тут же подходит к панели управления и, тыкая пальцами в тонкий зеленовато-синий экран, довольно быстро находит нужную нам картину. Я безразлично плюхаюсь на мягкое сиденье. Вокруг зажигается приятный рассеянный свет.
Далеко в глубине Хранилища опять цокают механизмы. Проходит две минуты, и крохотный стеклянный параллелепипед с одной, задней, глухой стенкой, выныривая из темноты, элегантно останавливается прямо перед нами.
Мадс уже сидит рядом в кресло.
– Ну, что, готов?
Я киваю.
Он нагибается, привставая и опираясь о подлокотники, едва заметно прикладывает кончик пальца к глянцевому затемненному стеклу. От прикосновения Мадса его поверхность постепенно оттаивает, набирая привычную прозрачность.
Я смотрю, без любопытства и энтузиазма, понурив голову, лишь с легким трепетом в груди, как перед встречей со старым знакомым, уже зная, что увижу. Но тут мои губы сами собой трогает теплая улыбка.
Сквозь безопасный сумрак стекла самым первым, будто вырвавшись из грузных оков тяжелых, нависших в ночном небе туч, из безмолвия, забытья, тишины, приковывая наши взгляды и торжественно сияя внутри темного прямоугольника короба, появляется яркий, горящий, розово-оранжевый, пульсирующий контрастом цвета месяц.
***
Я сижу и смотрю, не в силах отвести глаз. Скольжу то вниз, то вверх, разглядываю детали. Картина сильно потемнела, цвета потускнели и краска почти не блестит в поворотах мазков, однако на сей раз, удивительно, но это почти не раздражает. Как будто внутри что-то перещелкнулось, и теперь я отчего-то больше не нахожу в этих признаках старения огорчающие, обезображивающие произведение недостатки. Может быть дело в моем особом отношении к этой картине, в воспоминаниях, прожитых бок о бок с ней, но скорее правда в том, что так она просто куда больше соответствует царящему в сердце настроению мрачной, молчаливой, задумчивой печали.
Вокруг тишина, за спиной туда-сюда шагает Мадс, шорох его ботинок – приятное дополнение – не дает забыться и гарантирует безопасность. По его поворотам я невольно отсчитываю время, но уже догадываюсь, сколько бы ни прошло часов на самом деле, я вряд ли захочу отсюда уходить.
Мне нравится вот так сидеть напротив, имея возможность в любой момент вернуться взглядом к небрежному мазку месяца, собраться с мыслями или, наоборот, раствориться в задумке художника. Рассуждать и представлять, как он, быть может, сидя на каком-нибудь скрипучем стуле перед настоящей треногой мольберта медленно заполнял натянутый на подрамник холст густыми слоями блестящей, свежей, странно пахнущей краски, предварительно смешанной до нужного цвета на неудобно большой палитре с овальным отверстием под палец, часто поглядывая на пару крохотных живых эскизов ночного пейзажа, которые так удачно сумел выхватить у мчащейся мимо жизни на пленэре одним поздним летом. Мне почему-то не верится, что автор картины придумал сюжет сам, однако могу поклясться, сделай он это, я бы ни за что не догадался. Я – человек из другого мира, мира, где больше не встретишь таких летних ночей.
Интересно, а писать на настоящем холсте так же трудно, как и изобразить что-то на Экране? Или с кистью и маслом работать легче? Похожи ли наши чувства? Одинаковы ли ощущения? (В голове проносится безумная мысль, она мне нравится, и я оставляю ее на будущее). Надеюсь, этот художник не растерял того трепетного отношения к своим картинам, как я из-за Марты потерял к своим Изображениям… Было бы очень жалко перестать наслаждаться такой красотой.
Эх, глупая… И почему она, в конце концов, отказалась сюда прийти?
Мои мысли текут неспешно, то возвращаясь, то убегая далеко-далеко от висящего передо мной полотна, меня никто не беспокоит и, отрешившись, я просто плыву, безвольный, подхваченный волнами собственных размышлений. Пока наконец Мадс, тихо приблизившись, не говорит.
– Юрген, нам пора.
– Хорошо.
Я не спорю. Встаю. Мадс вновь тянется ко встроенному в стекло датчику, а затем нажимает пару кнопок на панели.
Картина возвращается назад в Хранилище, я провожаю ее взглядом, пока могу разглядеть, также как Марту этим ранним утром. Когда ее окончательно обволакивает темнота, на душе вдруг становится одновременно и легко, и тоскливо. Мрачное настроение отступает. Глядя в пустоту, я улыбаюсь. Улыбаюсь, потому что чувствую, как во мне навеки отпечатался ее след. Улыбаюсь, потому что рядом мой друг. Улыбаюсь, потому что сегодня у меня день рождение. И плачу, с нежностью вспоминая маму.
Да, Мадс был прав, она хотела, чтобы я увидел эту картину. А еще хотела бы, чтобы я был счастлив.
Слезы бегут по лицу, и я ловлю их мягкой тканью перчаток.
– Ну, что идем?
Мадс заботливо трогает меня за плечо.
– Идем.
Я киваю, он широко улыбается. Мы выходим из лабиринта стеклянных перегородок комнаты и, перекидываясь привычными шуточками, едем назад. Назад к поверхности. Назад, в жизнь.
Отдаление
Ловко увернувшись от крупных капель дождя, они то тут, то там срываются с козырька крыши, будто нарочно стараясь приземлиться кому-нибудь за воротник, поспешно вбегаю в открытые двери общего пространства Создателей.
– Бр-р-р…
За спиной смыкаются прозрачные створки, тело обдает приятной волной теплого сухого воздуха.
– Класс…
Я улыбаюсь, стягивая капюшон и подставляя озябшее лицо восходящим струям обогрева. Затем, насладившись ласковым теплом, раздеваюсь, оставляю мокрую куртку в одной из гардеробных ячеек, и неспешно прохожу внутрь общего зала.
Сегодня людей немного, я рад этому.
Пока пересекаю зал по диагонали, разговоры вокруг изредка затихают, переходят в шепот или прекращаются, несколько человек с любопытством косятся на меня, аккуратно выглядывают из-за мягких бежево-кремовых спинок диванов и кресел. Но в основном большинство коллег уже давно меня знают и привыкли, так что я, искренне улыбаясь, пожимаю их протянутые руки, громко здороваюсь, радостно киваю, смеюсь, интересуюсь, как прошла неделя, и сам отвечаю на вопросы. Меня приглашают присоединиться к компании, но я вежливо отказываюсь и пробираюсь дальше к автоматам с едой и напитками.
Марты в общем зале нет. Поэтому я наполняю кружку горячим чаем, подхватываю из контейнера пару печенек, отхожу к столикам и бегло осматриваюсь, ожидая, что она, как обычно, сама выйдет ко мне. Я написал ей, что пришел. Нам надо поговорить. Но ее нет.
Вздыхаю, нервничаю. На меня косятся люди. Это раздражает.
Лучше пойду, сам поищу ее…
Недовольно подхватываю кружку с остатками напитка и торопливо направляюсь в сторону огороженных стеклянными панелями отдельных рабочих мест, продолжая вертеть головой и оглядываться.
Она точно должна быть где-то тут.
От ходьбы чай постоянно норовит выплеснуться наружу, мне приходится следить за движениями и идти медленно, чтобы не обжечься и не пролить его.
Нахожу ее довольно быстро. В одном из стеклянных закутков. Марта сидит одна, погрузившись в Систему, и что-то делает. Подойдя ближе, я невольно останавливаюсь в проходе и смотрю на нее.
Со спины она очень красива, даже в такую сумрачную, хмурую погоду, когда солнце не играет бликами на ее волосах, не подсвечивает мягким бархатистым ореолом тонкие черты ее лица и плавные изгибы фигуры, она все равно невероятно прекрасна. Не в силах удержаться, скольжу взглядом вниз по чуть сутулой спине, по опущенным плечам, вспоминаю, как она улыбалась и смеялась, когда мы отдыхали в горах, как я крепко обнимал ее, ощущая на разгоряченной коже приятную прохладу ее губ. Все жду, что она обернется, но ничего не происходит.
Чай медленно остывает в руке.
Не знаю, почему просто не скажу ей, что я пришел? Не знаю, почему не окликну ее?
Мы толком ни разу не встретились с моего дня рождения. Она не объяснилась, и меня это тронуло. Она избегала серьезных тем, отшучивалась, торопилась куда-то и старалась как можно скорее закончить разговор. Все стало хуже, и теперь дело было не только в глупой робости или стеснении. Она отчего-то не хотела делиться, окончательно закрылась, а я как бы ни настаивал, не смог добиться правды.
Молчание стало ее обычной реакцией, только вот подозревала ли она, сколько боли приносит мне им.
Так и сейчас, сегодня, стоя за ее спиной, уже решившись на тяжелый разговор, я вдруг на секунду подумал, со страхом предположил, что все повторится. Что несмотря на все мои усилия, она опять будет увиливать и опускать глаза, будет сидеть, не проронив ни слова, прилежно выслушивая мой монолог, делая вид, будто она понимает и ей не безразлично, будто ей не все равно, что из-за нее мне так плохо. А потом просто пожмет плечами… Пожмет плечами, промолчит, развернется и вернется к работе.
Нет, я не выдержу…
Радость и восхищение гаснут на лице. Сердце нервно барабанит в груди. Кружка подрагивает, так что мне приходится обхватить ее свободной ладонью.
Я не готов к этому… Если она хочет молчать, я не готов.
Марта по-прежнему сидит спиной ко мне, погрузившись в Систему. Я еще раз окидываю ее долгим, умоляющим взглядом, жду пару секунд, еще надеясь, что она обернется, а потом поворачиваюсь вокруг своей оси и, натянув на губы дружескую улыбку, возвращаюсь к другим коллегам.
Посылка
Бережно обхватываю упаковку. Коробка вытянутая, почти плоская, поверхность чуть шершавая и выглядит непритязательно, но мне это не важно. С усилием тяну на себя, подставляя раскрытую ладонь другой руки. Посылка опускается на нее приятной тяжестью физического предмета.
Закрываю окошко ячейки, быстро возвращаюсь в квартиру, держу коробку перед собой, будто какой-то ребенок гордо шествую по коридору с новенькой игрушкой, и тут же плюхаюсь на диван. Мне хочется распаковать ее медленно и обстоятельно, смакуя ощущения, гадая, какого то, что лежит внутри, ведь все это сделали специально для меня, и другой такой коробки просто нет на свете. Но любопытство быстро берет верх. Я небрежно разрываю податливый, мягкий картон, вываливая все содержимое прямо на подушки.
А затем горящим взглядом оглядываю свое богатство и с восторгом замираю… Замираю, еще не догадываясь, что эта горстка предметов уже завтра навсегда изменит мою жизнь.
Мгновение 6
Передо мной холст и тренога мольберта. В левой руке – палитра, я придерживаю ее большим пальцем, но она все равно пошатывается от любого движения. На палитре аккуратные, отделенный друг от друга вязкие, застывшие лужицы краски, чистые нетронутые цвета, только-только выдавленные из маленьких алюминиевых туб с крохотными, неудобно закрывающимися круглыми крышечками. В пальцах правой ладони – кисть. Ее длинная ручка приятно вытянута от основания к кончику, лакированная поверхность дерева поблескивает глянцевыми стрелками бликов, рыжевато-коричневые волоски ворса собраны в плоский подстриженный пучок.
Однако, подходя ближе к мольберту, я неспешно откладываю и кисть, и палитру в сторону, а вместо них кончиками пальцев обхватываю тонкий стержень угля, его матовая поверхность тут же оставляет на коже темные, маркие пятна.
Уголь хрупок и податлив. Он едва слышно скрипит, когда я легкими движениями наполовину вытянутой руки, локоть чуть согнут, пальцы раскрыты веером, чтобы удобнее было упираться о рамки холста, наношу плавные линии на коричневатую имприматуру. Стержень подрагивает, сталкиваясь с переплетением нитей. В моей голове картина уже существует, рядом в поле зрения – живой эскиз, разрешенный реальностью в композиции, цветах и формах, так что я шаг за шагом следую ему и своим мыслям, почти не позволяя себе импровизировать.
Раз, выделил нажимом черноту падающей тени, два, едва касаясь холста, ослабил границу пятна световой стороны, три – поставил кончиком пару характерных деталей. Проверил пропорции, отошел, посмотрел, закончил.
Теперь дело за красками.
Возвращаюсь и беру в руки инструменты. Подглядывая на натуру, подцепляю кончиком кисти одни за другим нужные цвета, добавляю их в общее пятно в центре палитры. Вожу кистью, заставляя все смещаться в более-менее однородную массу. Ворс кисти опадает, тяжелеет, набухает, вбирая в себя пасту краски, и слегка расползается от нажима. Под слоем цвета я отчетливо чувствую твердую границу палитры, собравшиеся в пучки ворсинки оставляют за собой бороздки-следы. Я до сих пор не нашел, что нужно и продолжаю работать, пробуя склонить колорит то в одну, то в другую сторону.
По краям замеса краска постепенно накладывается слоями, образуя переливы разнообразных оттенков. Заприметив один из них, он выглядит завораживающе и интересно, я решаюсь попробовать, тут же подхватываю его кончиком кисти и кладу на пустой холст первый длинный, энергичный мазок.
Рука движется сама собой, а цветная паста послушно остается на загрунтованной поверхности, перекрывая ее и угольные линии блестящим тонким слоем, кисть не отрывается, продолжая скользить вниз, и постепенно цвет начинает изменяться, это ворс покидает ранее попавшая туда краска.
Эффект потрясает. Я неспешно отрываю кисть. Мазок выглядит почти идеально.
Мне вдруг становится страшно, что я все испорчу, но я продолжаю.
Снова смешиваю краску, снова длинными мазками наношу ее в нужные места холста. Постепенно шаг за шагом покрываю его цветом, сыплю крупными пятнами, что еще потребуют уточнения и детализации. Чувствую удивительную свободу, радость, щемящее сердце волнение, наслаждаюсь ими. Наслаждаюсь цветом, погружаюсь в формы, исследую их, проверяя на прочность собственные навыки. Предметы уходят, превращаясь для меня в абстрактные фигуры, в тоновые соотношения, в границы света, рефлекса и тени. Загораются блики. Я следую за ними взглядом, разгадываю композицию. Возвращаюсь и раз за разом исправляю что-то, когда ошибаюсь и не попадаю. Устаю, но не сдаюсь. Промакиваю пот, перевожу дыхание. Меняю цвета и кисти. Расставляю детали, добавляю акценты, уточняю, подчеркиваю, высветляю, увожу… И вдруг замираю. Реальность на секунду меркнет.
Картина готова.
День Х
– Юрген, откроешь?
Радостный голос Мадса внезапной вспышкой резкого звука разрушает сосредоточенную тишину моей комнаты. Я работаю, сижу перед Экранами, на которых раскрыт интерфейс Создателей, и сперва отшатываюсь, испугавшись, начинаю озираться, но потом улыбаюсь, осознав наконец, что это всего лишь Мадс. Думаю, удивительно, еще далеко до обеда, а он решил заглянуть. И сразу внутри нарастает легкое беспокойство, я нервничаю.
– Сейчас…
Легким взмахом руки позволяю Системе открыть дверь. Мадс стоит на пороге: куртка расстегнута, полы шарфа небрежно лежат на мускулистом торсе, он даже не обмотал его вокруг шеи, волосы взъерошены, на лице довольная ухмылка, голубые глаза горят, на щеках выступили красные пятна.
– Ну, привет.
Что-то в его голосе меня настораживает. Мадс заходит в комнату, створка двери послушно захлопывается за его широкой спиной. Я все еще сижу на диване, наблюдаю за ним одновременно и с испугом, и с радостью. Иногда косо поглядываю в сторону противоположной стены, где на полу стоит измазанный красками холст. Мне стыдно, что я не убрал его. Не хочу, чтобы кто-то догадался, в жизни все получилось совсем не так идеально, как в Мгновении.
– Привет…
Поднимаюсь на ноги. Он поспешно вешает куртку в гардеробную секцию, потом подходит и вдруг, вздохнув, крепко обнимает. Он взволнован, я чувствую сквозь несколько слоев одежды, как сердце бешено колотится в его груди.
– Э-э-э… Мадс?
Не знаю, что это с ним. Аккуратно отстраняюсь. Он разжимает руки, но следы его плотных, упругих, сильных мышц еще ощущаются на моей коже.
– Ты как?
Осторожно интересуюсь, окидывая с ног до головы скептическим взглядом. А он смеется.
– Лучше всех. Поздравляю, новое Лицо. Только… тс-с…
Хитро прищуривает глаза и прикладывает палец к губам.
– Никому пока не говори пару часов.
Я не очень понимаю, он несет какую-то лабуду, хмурюсь и начинаю раздражаться.
– Чего?!
Весь букет этих противоречивых чувств мгновенно отражается на моем лице. Мадс вдруг перестает веселиться, делает вдох и терпеливо поясняет.
– Тебя выбрали новым Лицом, Юрген. Лицом Общества. Понял теперь?
Его губы трогает лирическая полуулыбка.
– А-а-а…
Я киваю. До меня постепенно доходит смысл его слов. Медленно-медленно. Мысли начинают шевелиться, раскручиваться, разматываться, как клубок, уцепившись одна за другую, приближаясь к сути, пока наконец не обрушиваются на меня оглушительной лавиной осознания.
Мамочки!
– Что?!!!
Я почти кричу, широко распахнув рот и стиснув ладони в кулаки. В висках стучит кровь, а глаза, выпучившись от волнения, смотрят прямо на Мадса.
– Агась.
Он смеется, хохочет и не может остановиться. Мы вновь обнимаемся. Его рука нещадно колотит меня по спине, но я не замечаю этого.
– Поздравляю, друг!
Отпускаю его.
– Спасибо, Мадс.
Нам кажется, что мы оба плачем.
– Пф-ф-ф… Вот новость, так новость.
Смахиваю со лба капельки пота и стараюсь успокоиться.
– Точно.
Мадс соглашается. Между нами повисает неловкая пауза. Я собираюсь спросить, откуда он узнал. Официально новое Лицо объявят вроде только вечером. Но понимаю, что это, наверное, глупо, ведь он же Архитектор, и просто предлагаю выпить кофе.
– Эспрессо?
Он кивает. Мы проходим на кухню. Я вижу, как Мадс задевает любопытным взглядом мою неудачную картину, однако на его лице не отражается никакой реакции. Вместо этого, забравшись на высокий табурет, он лишь интересуется.
– Мгновение просто супер. Долго настраивал?
Небольшое пространство кухни заполняется уютным урчанием работающего аппарата. В ожидании напитков я тоже присаживают рядом.
– Нет, не особо. Приноровился уже.
Не знаю, зачем лукавлю. На самом деле я провозился часа три и жутко устал.
Мадс кивает.
– Говорят, ты там побил рекорд Потока…
Я протягиваю ему чашечку с кофе и стакан воды. Он аккуратно обхватывает миниатюрную кружку своими крупными ловкими пальцами, водит ей с минуту круги перед носом, вдыхая аромат, а затем делает крохотный глоток, долго смакуя его на языке.
– … тебя даже Архитекторы заметили.
Это правда, но я не хочу хвастаться. Поэтому просто молчу и пью кофе, ожидая, что Мадс продолжит: поделится своими впечатлениями, скажет несколько слов о сюжете или на крайний случай вставит едкий комментарий про мою реальную картину. Однако ничего не происходит, и мне становится слегка обидно. Я спрашиваю.
– Ты-то его хоть посмотрел?
Знаю, что говорю резко. И в ответ Мадс тоже невольно повышает градус эмоциональности.
– А как же!
Он даже опускает кружку на стол.
– Ха-х, Юрген. Ты за кого меня принимаешь?
Он смеется, но в глазах настороженность. Я пожимаю плечами. Действительно, за кого? Вопрос висит в голове, и от него мне становится не по себе.
– Извини.
Спешу загладить неловкость. Не хватало еще поругаться с ним тоже.
Мадс понимающе хмыкает. И снова принимается неспешно потягивать остаток кофе. Потом произносит.
– Из-за Марты?
Он словно не спрашивает вовсе. Я бледнею, опускаю глаза.
– Да.
Киваю, что тут скрывать. Он и так знает. Все знают. Хотя мы еще ни разу не обсуждали случившееся. Меня пробивает дрожь.
– Не хочешь рассказать, как все было?
Он серьезен, смотрит прямо, открыто, честно. И я понимаю, что, кажется, правда, хочу поделиться, готов к этому. Тихо вздыхаю, собираясь с силами, и начинаю.
– Она пришла на следующий день после того, как я опубликовал Мгновение…
Марта
… Она пришла на следующий день после того, как я опубликовал Мгновение. Помню, тогда за окном только-только пролетала первая крошка льдистого снега…
Я открываю дверь, она стоит на пороге и молчит, не двигается, словно застыла, и лишь устремленный вперед взгляд зеленоватых глаз нервным огоньком блестит в мрачной синевато-серой глубине тени.
На темной влажной ткани ее плаща таинственно искрятся хрупкие снежинки – крохотные частички застывших капель последнего дождя. Они собираются в дружные кучки на опущенной дуге ее худых плеч, на объемном полотне капюшона, что скрывает от меня лицо, на прядях выбившихся из прически волос. Мягкий шарф, тот самый, что когда-то я искал взглядом в толпе около транспортной станции, ярким полотном обвивает шею.
Я не ждал ее, поэтому выгляжу удивленным и растерянным. И, замешкавшись, не сразу приглашаю войти внутрь. Мы стоим друг напротив друга несколько долгих секунд, прежде чем я догадываюсь спросить.
– Пройдешь?
Она хлюпает носом, и мне становится стыдно, что я заставил ее мерзнуть в коридоре.
– Да.
Кивает. Тут же осторожно, но как-то непривычно уверенно, даже дерзко, будто это стоит ей колоссальной решимости, ступает в круг потолочного света, заполняя комнату мглистой, сыроватой, освежающей изморозью ночи. А ее ботинки, вспоминаю, что она брала их собой в горы, мгновенно оставляют на сухом покрытии пола продолговатые черные лужицы.
Она немного дрожит от холода, так что я, галантно приняв куртку из ее бледных, плохо слушающихся пальцев, тут же прошу Систему приготовить нам согревающий чай.
Раздевшись, Марта привычно проходит на кухню и залезает на стул, натянув на ладони растянутые рукава легкого свитера. На ее щеках алеет румянец, а кончик вздернутого носа покраснел от непогоды.
Ожидая, пока кухонный автомат закончит с напитками, я хочу завести разговор, просто чтобы заполнить образовавшуюся в комнате тишину и узнать, как у нее дела, но Марта, отвернувшись, задумчиво смотрит в окно. Она выглядит отрешенной, сосредоточенной, полностью погруженной в свои размышления, поэтому я не решаюсь отвлекать ее. А вместо этого просто стою и пялюсь в экран.
Наконец автомат пищит.
– Держи.
Когда все готово, протягиваю ей кружку, из которой валил белый ароматный пар. Она принимает и благодарно улыбается. В ее глазах скользят рассеянные мысли, так что я даю ей время прийти в себя, и, устроившись на стуле рядом, маленькими глотками цежу обжигающий чай.
– Я пришла поговорить.
Она начинает разговор сама. Я тут же киваю.
– Хорошо, давай.
На секунду отчего-то с испугом думаю, будто она сейчас предложит взять перерыв в наших отношениях. Это даже в мыслях звучит настолько ужасно, что мои пальцы со всей силой впиваются в края горячей кружки, а тонкую кожу около кромки ногтей пронзает неприятная, жгучая боль от ожога. Я уже тысячу раз пожалел, что тогда на работе развернулся и не подошел к ней, после я оставлял ей тонну сообщений в Потоке. Но до сих пор она мне не отвечала, а заговорила вообще только сейчас.
В кухне становится душно, на лбу выступает испарина. Я чувствую в ее тоне, в ее позе, во взгляде какие-то едва уловимые намеки, словно что-то не так. Меня передергивает.
Марта замечает это, она настороженно косится, но ничего не спрашивает. Продолжает.
– По поводу … нас.
– Да, слушаю.
Я стараюсь говорить ровно, спокойно, размеренно, отчаянно откидывая подальше навязчивые мысли. Она выдерживает паузу, то ли наблюдая за мной, то ли собираясь с силами, а потом говорит, четко и уверенно.
– Нам надо расстаться.
Ее голос эхом разлетается по кухне и в моих мыслях. Взгляд загорается лихорадочным блеском. Она бледнеет еще больше, становясь почти пепельно-серой. А я переспрашиваю, точно не расслышал.
– Что?
И молюсь: пусть она передумает.
– Нам надо расстаться, Юрген.
Но у нее хватает стойкости повторить.
В ответ я не могу найти слов. Знаю, мне надо понять почему, как так случилось, но мое тело впадает в предательский ступор. Тогда она встает и уходит.
Я сижу, я слышу ее шаги, слышу шорох одежды и как она замирает около двери, гадаю, может быть в надежде, что я все-таки попытаюсь ее остановить.
И я хочу остановить. Очень хочу. Но отчего-то не могу.
Проходит несколько секунд молчания. По моим щекам текут слезы. Я по-прежнему сижу на пустой кухне, а где-то там, далеко в глубине квартиры, гулко хлопает дверь.
