Читать книгу: «Между прочим», страница 7

Антон просыпался, выпивал стакан холодной воды, долго держал голову под холодной струёй.

Стоило закрыть глаза – навязчивое видение повторялось. Вновь призывно взлетали над узкими плечами и россыпью волос порхающие весенними бабочками руки Евы.

– Недорого же ты меня ценишь. Неделю думал. Приехал поговорить?

– Я твой. Клянусь. Возвращайся.

– Договорились. Попытка номер два. Я делаю вид, что ничего не было, ты – что у тебя не было никого. До особого случая. Собирай ребятишек.

Антон был возбуждён, словоохотлив, радостен. В голове у него роились тысячи планов. Какое же счастье – освободиться от дурмана: просто жить, просто любить. Да-да, он вспомнил; руки вспомнили, губы: Маринка, это же с ней он впервые познал прелесть поцелуя, с ней учился любить, жить в гармонии с собой, с ней, со всем миром. Взбрыкивал иногда, поддавался порой на провокации привлекательных чаровниц, но, ни разу не переступил черту, кроме этого, единственного раза.

Ева – наваждение, испытание, морок. Переболеть нужно. Придётся лечиться. Как же иначе?

До дома оставалось проехать самую малость – три квартала.

Из переулка с папкой для эскизов и мольбертом выплыл до боли знакомый силуэт. Это была она – Ева.

Сердце остановилось, больно-больно дёрнулось, пропустило несколько ударов.

Антон не мог оторвать взгляд от видения, чуть не въехал в столб.

– Лучше бы врезался… насмерть. Ева, моя Ева!

Он только подумал мельком, оказалось – вслух.

Марина вздрогнула, побледнела, – разворачивайся. Мы возвращаемся к маме.

Обе, две…

Странная была пара. Эксцентричная, диковинная.

Она, Катенька Самохвалова (все подруги так звали), хотя теперь она была Бурмистрова – непредсказуемая, своенравная, импульсивная. Ревновала к кому ни попадя, капризничала, обижалась по пустякам, язвила,  на пустом месте закатывала истерики, беспричинно надолго замыкалась в себе, но обожала своего милого до потери пульса.

Он, Родион Терентьевич (без отчества никто посторонний к нему не обращался) – весельчак и балагур, умеющий без видимых усилий любую неловкую ситуацию обратить в забавную противоположность; душа компании, эстет.

Катенька любила однотонную просторную одежду без содержания и формы, не признавала макияж и украшения, нервно курила; Родион Терентьевич – не то, чтобы франт, скорее лощёный аккуратист: брился трижды в день, раз в неделю ходил к парикмахеру, рубашки менял то и дело, ботиночки натирал до идеального блеска, даже шнурки гладил.

Она – миниатюрная, с тёмными бархатными глазками и старомодной косой, доверчивым, но печальным взглядом, тонкая и звонкая, даже теперь, будучи дважды матерью, выглядела обиженной школьницей. Он – широкоплечий боровичок, обладатель раскатистого баритона и ладоней, в которых терялась Катенькина ручка, даже обнимал её осторожно, словно боялся переломить.

– Катенька, – раскатисто басил Родион, бравший супругу на руки, чтобы поцеловать. Ты у меня… самая-самая!

Как замечательно было гонять вдвоём на великах по облакам, плывущим в лужах, прижиматься к вековым дубам спинами и целоваться, целоваться.

Родион был особенный. За ним охотились девицы, пытались заманить в силки семейного счастья. Он с удовольствием пользовался моментом, пока не встретил её.

– Как ты не поймёшь, дурёха, я согласен быть счастливым с любой  девушкой. Почему бы не с тобой.

Она обмирала от наслаждения, это было заметно, но вырывалась, – отпусти, люди смотрят. Что о нас подумают?

– Знамо что – про любовь. Пусть завидуют. Лю-у-ди, я люблю Катеньку!

После свадьбы всё изменилось.

– Ты всех баб вот так, на глазах у всех, лапаешь, да, – не понимая сама, почему, кричала Катенька, забывая о том, что драматический сценический эффект значительно добавил число зрителей.

– Проходите, проходите. Жена театральную роль репетирует. Успокойся, родная. Хочешь мороженое? Говорят – сладкое успокаивает.

Родион знал, что неделя, а то и больше нервического бойкота обеспечена. Что поделать – такая она непредсказуемая. К тому же дети.

– Бросит ведь! Зачем я ему такая, – грызла ногти Катенька, – соберётся и уйдёт. Пусть не на совсем. Названивать будет, извиняться, а фоном в трубке визгливые женские голоса и весёлая музычка. Сама виновата: какого лешего было концерт по заявкам устраивать!

Подобные спектакли случались и тогда, в самом начале, когда подруги шептались за глаза, удивляясь, отчего Родион терпит её выходки и истерики, чего в ней видит такого, чего нет у них.

Муж любил дружеские вечеринки и встречи, музыкальные и поэтические квартирники, с удовольствием принимал в них активное участие. Катенька ненавидела всё, чем дорожил, чем восхищался и жил её мужчина, потому что…

– А потому-у-у, – визгливо орала она, – что твои подружки забывают одеваться, потому, что накрашены как куклы Барби, потому, что вульгарны и доступны как места общего пользования. Так жить нельзя, понимаешь – нельзя! У меня нервы не выдерживают.

– Я же тебя люблю, не их. Разве есть повод думать, что я… что они… Ты серьёзно? Клянусь – даже в мыслях не было. Кто они и кто ты! Даже сравнивать бессмысленно. “Ты у меня одна, словно в ночи луна, словно в году весна, словно в степи сосна. Нету другой такой ни за одной рекой”. Давай на квартирник Визбора сходим. Меня пригласили.

– Ага, на девочек без трусов любоваться, наблюдать как ты им, а они тебе, глазки строите. Да у меня сердце не выдержит.

– Неужели ты больше ни о чём думать не можешь? Гармония мироздания в разнообразии. Жить нужно, дышать полной грудью, впитывать каждую каплю дождя, каждый шорох осеннего листа. А девчонки, хоть тебя возьми – это же произведение искусства. Знаю, знаю, что истинная красота заключена глубоко внутри, что внешность вторична, но как жить без этих глаз, без милых сердцу ямочек…

– Скажи ещё – без истерик. Я ведь не такая как все.

– Я привык. Ты очаровательна, когда злишься. Твою удивительно милую печаль нужно увековечивать масляными красками.

– Именно поэтому ты всё делаешь мне назло?

– Вовсе нет, любимая! Я стараюсь попасть в резонанс с твоим настроением, но тщетно: натыкаюсь на шипы и иголки.

Катенька запросто могла без предупреждения заявиться в офис, обойти с публичной инспекцией сотрудниц и при всех начать разборку полётов, – вот с этой кудрявой овцой ты завис в пятницу у Гарика? С ней, спрашиваю!

Родион Терентьевич хватал супругу за руку, (дико извинялся мимикой и жестами) и уводил прочь.

Все всё понимали.

И сочувствовали.

– Мы, конечно, можем уехать куда-нибудь далеко-далеко, например, на плато Путорана или в пустыню Гоби. Нам с тобой будет хорошо. Но дети, о них ты подумала?

Он вызывал такси, целовал её, отправляя домой, – ты и я… плевать я хотел на все прочих. У меня врождённое чувство ответственности. Ты и я! Запомни.

Катенька ждала у подъезда, демонстративно мёрзла. Он брал отпуск за свой счёт, лечил её от простуды, читал книжки на ночь.

Говорят, капля камень точит. Основной критерий динамики преобразования – не сила и интенсивность воздействия, а постоянство и время.

Так случилось и в этой семье.

Если тысячу раз сказать человеку, что он… да неважно, что именно вбивают тебе в голову клином. Любой путь начинается с первого шага.

– Нам надо расстаться, – произнёс однажды сквозь слёзы Родион, – я устал. Давай поживём отдельно, поймём, чего каждому нужно, отчего пространство вокруг нас насыщено дымом и серой, там видно будет.

– Ты мне изменил… изменяешь?

– Думай, что хочешь!

Катенька не могла отпустить его просто так, устроила феерию: костюмы, рубашки, трусы – всё искромсала в клочья.

– Не достанься же ты никому! Не-на-ви-жу!!!

Расставание получилось впечатляюще эффектным.

Родион собрал вещи и растворился.

С детьми встречался, с Катенькой – нет. На звонки не отвечал.

Вид у него был настолько потерянный, удручённый, что не заметить этого было невозможно.

– Родион Терентьевич, – чувственно произнесла давно влюблённая в него девчонка, почти ребёнок, у меня сегодня день рождения. И я одна. Составите мне компанию?

– Если бы не было этого предложения, милое дитя… стоило бы его выдумать. Я вам благодарен.

– Тебе, Радик, тебе.

Девчушка была так молода, так соблазнительно хороша.

Он корил себя, терзал сомнениями.

Сдался.

Желания мстить жене не было. Хотелось хоть чем-то заполнить звенящую пустоту, только и всего.

Жанна была великолепна, обворожительна.

Не узнавая себя, не ожидая такого волнения, Родион завис, – какая же ты… красивая.

Вечер был томительно душным. Он знал, зачем пришёл, но надеялся, что этого не случится. Его путеводной звездой, матерью его детей, была Катенька.

Родион стыдился своей слабости: одно дело до брака, совсем иное – когда судьба заплела кругом и всюду тысячи потайных узлов, развязать которые никому не под силу, разве что обрубить или на кусочки порезать.

Жанна не торопила событий. Она была живая, здоровая, цельная.

Оказалось – у них схожие предпочтения, объединяющие интересы и вообще… она клёвая.

От шампанского тошнило, любимая музыка вызывала приступ агрессии. Всё оттого, что в двадцати сантиметрах от удивлённого взора при каждом движении у Жанны соблазнительно раскачивалась приманка в виде пары нежно вздымающихся персей.

Вспомнилось, что на днях, страдая от расставания, прочитал стихи Оксаны Куш – он непослушными шагами вошёл в дурман её духов. Носились чёртики кругами, его толкая в ров грехов…

Секунды тянулись как сладкая микстура от кашля.

Родион не был девственником, но жене, Катеньке своей, никогда не изменял, что бы она не воображала по этому поводу.

В женатых самцах, даже самых преданных и стойких, поражает готовность к измене. Стоит богине с нежным взором изобразить ангельскую непорочность, невинное страстотерпие, предъявить очаровательную кудрявость, готовность безропотно подчиняться, как мгновенно срабатывает древнейший механизм.

Вот и Родион… целовал, обнимал, тискал нежнейшее тело, чувствуя родственную, просто-таки магическую связь.

Это был шок.

Не иначе как настоящая любовь.

В объятиях Жанночки он чувствовал себя настоящим мужчиной, практически богом. Он мог всё!

Жизнь налаживалась.

Последовал развод с Катенькой.

На суд он не явился: не хотел эксцессов. Умение бывшей жены манипулировать, вызывать безотчётное чувство вины, вызывало неприятные эмоции, хотя… если честно, было что с чем сравнивать. Ох, как было.

К тому же благодарность, которую испытывал по поводу рождения детей, через которых иногда дарил Катеньке не всегда скромные подарки.

Втайне от Жанночки.

С ней он браком не сочетался. Не считал необходимым.

– Прекрасно выглядишь, любимый, – то ли съязвила, то ли похвалила однажды бывшая, – поужинаем?

– Стоит ли?

– Если стоит, – съязвила Катенька, – то обязательно стоит. Боишься что ли?

– Ты не меняешься.

– Не скажи. Буду ждать… милый.

Катенька украсила стол разносолами, впервые за столько лет оделась не в балахон, в женственный, весьма соблазнительный наряд, какой прежде считала признаком ущербного интеллекта и призывом к спариванию.

Кто знает, возможно, она изменила мнение, испытав ужасы одиночества.

Женщина распушила волосы, надушилась.

– Вкусно, Радичек? Останешься? Да не томи. Знаешь ведь – отказа не приму.

– Жанна расстроится…

– Один раз переживёт.

– Ты ли это, Катенька! Где твоя ревнивая гордость?

– Неважно. Ты мой.

Если бы это было так.

Родион остался. Не мог поступить иначе. Он любил свою Катеньку.

Беда в том, что Жанну он теперь тоже любил.

– Что, не нравлюсь? Старая стала.

– Не начинай.

– К ней вернёшься?

Чувства не остыли. Родион понял это, как только прикоснулся к Катеньке. Такой интенсивности оргазма, какой терзал его, впиваясь в каждую чувственную клеточку, он не испытывал со времён прощания с девственностью.

От Катеньки пахло чем-то необыкновенным. Это новое, неизведанное, кружило как в молодости голову, таяло внизу, заставляло улетать и парить.

Он был доволен как никогда… и в то же время несказанно несчастен.

Если бы возможно было объединить то и другое. Расстаться с Жанной было немыслимо. Она такая ранимая, такая родная. Катенька тоже самая-самая.

Теперь ему нужны были обе, две.

Неодолимое влечение

Знаешь, милый, ведь будет здорово,

Если все это – не в бреду!..

Это я, твоя помощь скорая.

Вызывай меня. Я приду…

Алёна Сократова

Наивная, знаете ли, иллюзия, что можно изжить проблему, намертво зависшую в черепной коробке с помощью примитивных манипуляций с совсем другим предметом и местом, даже стыдно признаться с каким.

Спасаясь от депрессии и гормонального стресса в необратимой стадии мужчины, впервые познавшие неодолимое влечение, неожиданно и вдруг превращаются в пугливых романтиков, не думающих о грядущих последствиях.

Не все, конечно не все.

Сначала они думают, что попали в сказку. Наркотический гипноз любовного транса дурманит всерьёз. Иногда надолго. Но жизнь меняет местами приоритеты.

Евгений Данилович на беду ли, на радость влюбился без памяти в Регину Валентиновну, руководителя отдела консалтинга, непосредственного руководителя.

Дама была горда и неприступна, знаков внимания не замечала или делала вид, что ей таковые безразличны.

Полгода, даже больше смотрел он на желанную цель оленьими глазами, намекал, старался быть полезным, нужным.

Конечно, она не была единственным объектом вожделения, но сопротивление, нежелание понять  очевидное предпочтение, степень желания обладать, подогревали агрессивный эгоизм, мечтающий о реванше.

У него ведь тоже кое-какие достоинства имеются.

Он был молод, умён, амбициозен. Она – успешна, элегантна, респектабельна, ненавязчиво привлекательна.

Этого было недостаточно для воспламенения чувств, но капризность и строптивое тщеславие выдвинули неоспоримые аргументы – желание доказать, что он тоже азартен и дерзок.

Регина Валентиновна сдалась. Если быть точнее – взяла мятежника в плен, только он по молодости и неопытности этого не заметил.

Она позволила самую малость вольности – лишь призрачный намёк на возможный контакт, отчего у парня мгновенно снесло крышу. Его с головой накрыло болезненное ощущение отчуждения, изъятия из собственного тела, когда сознание испаряется бестелесным  облачком, взмыв над самим собой и плывёт в сторону яркого света.

Евгений завис над самим собой и наблюдал, гадая – что будет, если…

Ничего в принципе не было: медленный танец впритирку, изумительный интимный запах – земляничная поляна в июльский полдень или нечто подобное.

Ни до, ни после ни с одной из женщин Костин не чувствовал даже подобия пережитого  транса.

Это позже красиво и чувственно как ускользающие в перспективе бесконечного до самого горизонта пространства корабельные паруса, проплывали в тишине неразрывного единения минуты, часы, даты в календаре, рождая немыслимые, мелькающие в разноцветном мареве насыщенные азартом лихорадочного возбуждения эмоции.

Беззвучно, обозначая своё присутствие лишь едва уловимым ароматом греховных импульсов, передвигалась она по комнате, с лёгким шелестом ныряла под одеяло. Устоять было невозможно.

Её нежная плоть изнывала от любви. Она была удивительна, волшебна.

Лишь однажды.

Больше Регина Валентиновна не подпускала к себе достаточно близко, практически перестала его замечать.

Евгений Данилович не мог понять – что сделал не так.

Всё было сложно и одновременно просто – разница в возрасте лишала её шанса на серьёзные отношения.

Время остановилось, кружа голову, как случается, когда теряешь сознание. Неожиданно и вдруг ниоткуда выросла стена отчуждения, за которой была пустая, туманная бесконечность, лишённая света и воздуха, а по эту сторону – ворох неразрешимых проблем: равнодушие, апатия и жестокий холод.

Возможно, это была стратегия, но скорее всего тактика, потому, что короны и триумфальные регалии победительница не демонстрировала. На службе она была боссом, вне стен заведения – одинокой женщиной.

Поход в ресторан Регина решительно отвергла, но театральную постановку посетили рука об руку.

Юный воздыхатель надеялся на пикантное продолжение, но на выходе её ожидало такси.

Поцелуй в щёку и благодарный взгляд были наградой за проведённое совместно время.

Евгения Даниловича трясло. Он был весьма впечатлителен: сценарий романтического рандеву был отрепетирован и поминутно пережит в воображении. Подобный облом невозможно было предвидеть.

Регина Валентина не хотела привязываться, хотя чувствовала не просто симпатию. Она ступала по краю пропасти, почти поддалась очарованию страсти, преодолеть которую необходимо немедленно, пока не накрыл девятый вал.

Что с Евгением творилось, как его ломало – не передать словами.

– Что о себе возомнила эта старуха, она вдвое старше меня – бессильно орало его эго, – я целовал и ласкал её исключительно из сочувствия! Соблазнительных девчонок, мечтающих провести со мной время, вагон и маленькая тележка. А она… так бездарно провести целый вечер, который мог посвятить… хотя бы Верочке из планового отдела, юной малышке, готовой на всё.

В понедельник Евгений Данилович набрался смелости, пришёл в её кабинет, – что это было, Регина?

– Остыньте, юноша. Учитесь укрощать эмоции. Вы в моём кабинете. Прежде чем предъявлять претензии, необходимо усвоить правила хорошего тона. Я вам чем-то обязана? “Мне всё равно – вы просто спите или с кем-то. Мне всё равно. Я всё равно не сплю”. Стихи Катеньки Горбовской. Ты озабочен единственным случаем, когда наши интимные колебания случайно вошли в резонанс? Считаешь, что приобрёл бессрочный абонемент на интимное обслуживание? Я тебя разочарую. Это такая свобода – дышать ничьей. Найди более подходящий объект для соблазнения. Будь реалистом: ты не Апполон.

– Тебе не понравилось? Не верю! Твоё тело сводила судорога. Ты кричала.

– Не рефлексируй. Наверно у меня слишком долго не было мужчины.

– Допустим. Но в кино я тебя сегодня могу пригласить?

– У меня другие планы. Зачем я тебе? Пригласи Верочку.

Евгений Данилович вспыхнул, – вот ещё! У меня нет денег на подгузники.

– Любишь старых тёток? Теперь это модно.

– Не понимаю! Ты дашь фору многим и многим.

– А потом? Потом, что, юноша? Через десять лет что… впрочем, к чему эта дискуссия? Покиньте помещение. Вы мне не интересны.

Вечером, рассчитав поминутно время, достаточное для появления её в собственной квартире, Евгений позвонил, – слушаю.

– Я внизу, у подъезда.

– Мальчишка, наглец! Впрочем… ладно, заходи.

Сердце выпрыгивало от счастливой возможности доказать – это не блажь.

Беззвучно прошелестев навстречу влажной простынёй, Регина обозначила своё присутствие едва уловимым запахом греховных импульсов, – ополоснись.

Евгений с остервенением намыливался, предвкушая зажигательную феерию. Всякое терпение имеет предел. Он буквально изнемогал от желания.

Регина Валентиновна встретила его из ванной причёсанной и одетой, – извини, ты слишком долго, настроение пропало. Если не хочешь чая – тебе пора.

– О-кей, шалунья, о-кей, –  закричал Евгений, – ты меня разозлила. Я женюсь, между прочим не на тебе! Как бы не пожалеть!

– Так я и думала. Дай угадаю. Верочка. Определённо она. Тебе не откажешь во вкусе. Тонкая, звонкая. Возможно девственница. Поздравляю!

– С тебя поцелуй. Отеческий.

– Дерзай, папочка. Только не увлекайся.

Казалось бы, ничего особенного не произошло: лёгкое, почти невесомое соприкосновение губ, а по жилам заструились чувственные ручейки непонятной природы электрических импульсов, ускоряющих бег времени и биение сердечной мышцы.

Он торопился, боялся, что Регина передумает, потому изобразил чрезмерный, несоизмеримый с её и своим желанием избыток страсти, который не соответствовал силе возбуждения, хотя одно её присутствие насыщало воздух терпким ароматом грешных мыслей.

Не был Евгений готов к страстной схватке сию минуту. Или испугался фиаско.

– Брэк, юноша, – прервала неудачную попытку любовника Регина, – ты сегодня не в форме.

– Дрянь, ты специально всё испортила!

– Ты переневничал, устал. Так бывает. Дрянь прощаю.

Лучше бы она устроила истерику. Как после этого смотреть Регине в глаза, как!

– Ладно, давай полежим. Просто так. Расскажи мне про Верочку. Ты её любишь?

– Нечего рассказывать. Знаешь ведь – я тебя люблю.

– Глупости. Сам-то веришь в эту чушь? Сравни моё тело и её. Успокойся.

Спустя час или около того секс случился. Теперь Регине не в чем было упрекнуть любовника. Она провалилась в гипнотический транс, была вполне счастлива, но не могла в этом признаться. Слишком велика цена возможного разочарования: рано или поздно любимый поймёт, что опытность – не приз, скорее имитация праздника.

Он звонил, она решительно пресекала желание встретиться, отвергала попытки поговорить.

По ночам женщина плакала: почему он раньше не встретился!

Евгений в пылу нахлынувшего негодования отправлялся к Верочке, иногда к другим безотказным подружкам.

Регина смотрела на него холодно, безучастно.

– Ты меня любишь, – то и дело вопрошала счастливая невеста.

Евгений Данилович отвечал размыто, неопределённо, используя двусмысленные формы речи, предоставляющие лукавую возможность думать что угодно.

Девушка не чувствовала подвоха, она была влюблена без памяти.

Все-все, даже родители, знали, что у неё есть жених.

Беременность никого не удивила. День бракосочетания был назначен.

Верочка бредила предстоящим торжеством.

Евгений избегал встреч с Региной Валентиновной на работе, но каждый вечер звонил.

– Почему, – спрашивал он, – я хочу тебя. Люблю! Тебя хочу, понимаешь! Только ты мне нужна.

– Глупости, юноша. Ты сам не понимаешь, чего хочешь. Готовься к свадьбе. Твоя невеста на сносях. Ты – без пяти минут папа.

– Одна последняя встреча. Последняя.

Регина долго-долго молчала, – поклянись.

– Чтоб мне…

– Приезжай.