Читать книгу: «Между прочим», страница 4
Про послушную женщину и тихую гавань
Помотало Серёгу по белу свету.
Чего только не насмотрелся. Везде побывал, всего помаленьку познал-отведал: сладкого и порочного, горького и волнующего, соблазнительного, желанного, омерзительного, даже жуткого и страшного.
Свободу и самостоятельность ценил пуще самой жизни; любовью не однажды поступался, безжалостно извлекая коварные осколки необъяснимо обволакивающего влечения из израненного настойчивой женской нежностью сердца, чтобы вдохнуть ещё глоток свежего воздуха где-то там, на пыльных тропинках далёких дорог, хотя знал наверняка – впрок не надышишься.
Одиночество очарованный новыми впечатлениями странник переносил довольно легко. Обеспеченное постоянство, напротив, переживал мучительно, испытывал на одном месте тревогу и беспомощность.
Наверно была у него изначально мечта-идея, большая желанная цель, точно была, только вспомнить о ней было непросто, да и нужно ли.
Ни к чему Серёга давно не привязывался, ничего абсолютно не ценил: разве что видавшую виды гитару, особенный, изготовленный за дорогую копейку по фигуре рюкзак, да дневник в кожаном переплёте, который хранил воспоминания, которые необходимо забыть.
Потрёпанные страницы помнили самое-самое, отчего болезненно щемило в грудине и появлялось желание немедленно, прямо сейчас, раз и навсегда завершить земной путь.
Он и сейчас не знал, куда держит курс, ведь его нигде не ждали. Главное – двигаться: твёрдо ступать ногами и ничего не задумывать наперёд, что тоже было тем ещё испытанием.
Абсурдно-навязчивые мысли беспорядочно копошились в голове, создавали непрекращающийся раздражающий фон. Нужно что-то есть, где-то бросить на ночлег бренное тело.
Впрочем, Серёга не был избалован. Чтобы почувствовать себя счастливым, достаточно самой малости, если не заморачиваться на глубинных смыслах всего сущего, не философствовать зазря.
Про фортуну и фатум он знал почти всё: азартные игры с судьбой – занятие для безумцев и идиотов.
Знал, но каждый раз загорался новой моделью достичь просветления, которое неизменно приводило к очередной катастрофе или ввергало в звенящую пустоту.
Вот и теперь Серёга бежал, то ли от себя, то ли от неизбежности, не задумываясь, зачем и куда. Бессознательное вело по знакомому маршруту, туда, где всё началось – к отчему дому, от которого остался лишь адрес.
Родители давно переселились на погост, больше никого у него не было, кроме…
Жениться Серёга не успел, но точно знал – у него есть дочь. Фотография девочки, удивительным образом разыскавшая его в тайге на плато Путорана была вложена в завеиный дневник.
Зачем? Рука дрогнула, не смог выбросить.
Юлька. Забавная такая: с тонюсенькими косичками, озорным взглядом и конопатым носом. Теперь ей должно быть… приблизительно шестнадцать. Взрослая совсем. Интересно, как она выглядит сейчас. Впрочем – какая разница: он никогда не видел её, она, скорее всего ничего не знает о нём. Пусть так и останется. Нечего бередить старые раны. Достаточно незаживающих шрамов, что хранятся в окаянном дневнике.
Серёга с трудом протиснулся в центр вагона, думал, что придётся в толкотне дышать спёртым воздухом, но ему повезло – через несколько остановок освободилась добрая половина вагона. Он успел сесть у окна.
Знакомый пейзаж навевал тоску. Непрошеные воспоминания давили на психику. Да, он так и не отыскал совокупности смыслов, не познал сокровенных тайн, не набрался мудрости, хотя заглядывал во все щели. Вопросов и претензий к судьбе накопил целый ворох, а ответов – ни одного.
Чтобы отвлечься от назойливых переживаний, необходимы новые впечатления. Там, за окном, Серёга знал каждую кочку. Значит, нужно направить внимание на обыденные события.
Он начал пытливо изучать попутчиков. Каждый персонаж, вон их сколько, все разные, это отдельная судьба.
Переводя взор от одного пассажира к другому, Серёга наткнулся взглядом на девчонку, сидящую в соседнем купе, напротив, в компании таких же, как она, молодых людей. Судя по дате в календаре, скорее всего это были выпускники школы или абитуриенты института.
Пять девчонок и один мальчуган, бездарно тренькающий на гитарных струнах что-то романтическое, сентиментально-сопливое. Он бы сыграл куда чувственнее. Эх, сколько девчонок и молодых женщин были очарованы его голосом, скольких он после дружеских посиделок умело утешал.
Ни одна, увы, не задела струн души настолько, чтобы возникло желание раствориться, забыть обо всём. Если чувства мешают свободе, значит это не любовь, а так. Плюнь и разотри.
Серёга поморщился. Зачем врать! Случалось, и не раз, когда рвать приходилось по живому, с кровью. Дурак! Может и жизнь сложилась бы иначе, если бы сумел поверить.
Мальчишка вполголоса исполнял чувственную балладу, впечатлённые слушательницы млели от восторга, сопереживая вместе с исполнителем.
– Я несла свою беду по весеннему по льду. Подломился лёд, душа оборвалася, – сбиваясь с ритма, вдохновлял подружек на слёзы юнец.
Серёгу нервировали огрехи игры и примитивность вокала, это была его стихия. Он и не заметил своей жестикуляции: мимикой и узнаваемым движением пальцев исправлял технику исполнителя.
Осознал своё вмешательство в чужое творчество оттого, что встретился взглядом с той, которую несколько минут назад так внимательно разглядывал, даже кое-какие литературные подробности относительно её персоны сочинил.
Девчонка была, если честно, так себе – ничего особенного, если бы не лучистые глаза, полные искренних эмоций и озорного, особенного какого-то, щенячьего восторга.
Она выглядела ослепительной, яркой в своём простеньком платьице, несмотря на отсутствие того, что теперь считается красотой. Понятно, что основное достоинство юных дев – молодость и свежесть, но было что-то ещё: необъяснимое, таинственное, что заставило выделить её из толпы.
– Хороша Маша… да не наша, – невольно подумал Серёга и немедленно смутился, хотя никогда не был застенчив, – э-э-эх, где мои семнадцать лет!
Наверно его мысли бегущей строкой читались на лице, иначе, отчего девушка так душевно на него посмотрела, улыбнулась, да как… песня.
Внутри зазвучали давно забытые романтические аккорды, что-то приятно заныло.
– Вот шалунья. Зря она так, первому встречному душу открывает. Обманут ведь! Такая непосредственная, искренняя, родная. Вот бы в такую влюбиться.
Он тоже улыбнулся.
Девушка заметила, зарделась, смущённо закрыла ладонями рот.
Серёга обернулся в поисках того, кому могла предназначаться настолько эмоциональная реакция, но никого достойного внимания не обнаружил. Значит, ему улыбается.
– Лет семнадцать. Как моей дочери, – подумал он мельком, но тело отреагировало совсем не так, не по-отечески, иначе. Внимание шалуньи разбудили весьма противоречивые эмоции, нечто ностальгическое, до жути желанное и одновременно бесстыдное.
Серёга вдруг вспомнил слово любовь.
– Чудак на букву М. Она же ребёнок!
Согласовать мысли и действия не получилось. Он улыбнулся в ответ, подмигнул, послал шуточный воздушный поцелуй.
Девчонка изобразила удивление, жестом задала вопрос, – мне?
С этого момента пропал бесследно гул людского присутствия, гитарные переливы, мерный перестук колёс. Безмолвный диалог продолжился.
Серёга забылся, впал в удивительно гармоничное состояние, в котором ничто, даже возраст, не имело значения. Так ведут себя глухари на весеннем току: поют и красуются.
Так и ехал, провалившись в изумлённо счастливое состояние, которое изменило до неузнаваемости мир вокруг.
Такого восторга Серёга не испытывал с тех удивительных дней, когда ему, выздоравливающему после ужасной травмы, призналась в любви медсестричка, которой он пел по ночам чувственные баллады. Кстати, “Беду” тоже исполнял не однажды. А уж что она вытворяла в ответ!
Сбежал, засранец! Испугался последствий.
Если когда-нибудь ещё будет подобное. Будет ли… а если это оно и есть?
Какие изящные у неё ладони, как восхитительно девочка сложена, как юна, привлекательна!
Сердце вело себя несколько странно для опытного сердцееда: трепетало, переполняя невесомостью, как в парной после купания в проруби при скрипучем морозе, когда и дым, и свет от костра направляются прямиком в зенит, к создателю.
Сладкая истома манила незавершённостью. Всё прочее не так сложно додумать: песен не хватит, чтобы выразить милой девочке всё то, что он чувствует здесь и сейчас. На руках будет носить. Да что там… всё к её ногам, всё-всё.
Несколько бесконечных минут Серёгу безбожно корёжило, словно косяк дури выкурил, даже сильнее. Перед глазами пронеслись цветные картинки счастливого до безобразия будущего.
Житейский опыт поможет не делать ошибок. Он так будет любить… так… чертям станет тошно. Каждая тварь завидовать будет!
Девчонка улыбалась
Серёга бредил, представляя в ускоренной динамике сцены безоблачного счастья: переживал момент близости, первый поцелуй, признание в любви (!). Ещё несколько минут и…
Вот и его остановка.
– Чёрт, чёрт, чёрт, – вопило всё его существо, вынужденно поставленное перед непосильным выбором.
Заскрипели колёсные пары, дёрнулся остановленный торможением состав, ёкнуло и упало внутри.
Серёга засуетился, схватил гитару, торопливо пристроил на спину рюкзак. Отводя в сторону взгляд, начал спешно пробираться сквозь толпу пассажиров к выходу.
Не посмотреть в её сторону не было сил. Сдался.
Девочка привстала, сделала попытку последовать за ним.
Серёга неуверенным жестом остановил её эмоциональный порыв.
– А я… как же я, – кричал девичий взгляд, на глазах которой наворачивались слёзы, – ведь я тебе поверила!
Мужчина опять, в который уже раз, сбегал в самый ответственный момент. Может, ничего серьёзного и не случилось бы, может это иллюзия больного воображения, но ведь он даже не попробовал.
Выбравшись на перрон, Серёга чувствовал себя так, словно только что избежал удара лезвием ножа, ощущение, которое известно ему не понаслышке: внутренности противно дрожали, подкашивались ноги, по лицу стекал холодный пот.
– Неужели это я, – недоумевал незадачливый донжуан, – ишь ты, колбасит-то как, словно в самый первый раз! Пригрезилось что-то! Ничего, Серёга, ничего, прорвёмся. Вот Юльку отыщу, предъявлю на неё отцовские права, найду себе тихую послушную женщину, обустрою уютную гавань. Заживём! На работу устроюсь. А жить, жить-то где? Без бабы надёжной и верной никуда. Надо было пичугу эту приголубить. Глядишь и… она ведь сама…
Электричка тронулась. Мимо проплывало окно, сквозь которое на него с недоумением смотрела девушка, которой померещилось, будто встретила судьбу.
– Ну и дура! Какого беса улыбаться первому встречному. Вот и Жанка. Сами соблазняют, на рожон лезут, подставляются, а мы, мужики, переживай потом, расхлёбывай последствия их мерзких пороков. У-у-у, змеюки! Просил я её рожать? Осчастливила прям! Найду родительские могилы, поклонюсь и обратно в тайгу подамся, от греха подальше. Таймень да медведь любви спрашивать не будут.
Когда-нибудь…
Ничего, кажется, в семейной жизни четы Куликовых не предвещало наступления промозглых холодов.
И вообще, это была самая макушка лета.
Солнце в зените, сладкий до одурения запах свежескошенного газона, экзотические фруктовые развалы на каждой остановке, загорелые не по-здешнему женщины почти раздетые, детишки в лагере – живи, радуйся. Так нет же… интуиция, мать её за ногу: зудит, кочевряжится, не даёт покоя, а на какую тему – молчит, как скелет доисторического звероящера в зоологическом музее.
Неуютно стало жить, зябко. Знать бы – отчего грусть-кручина в такое неподходящее время накатывает, прожигает до позвоночника.
Мыслей на этот счёт проскакивает много: с интеллектом, логикой аналитическими способностями у него полный порядок; недаром, где на периферии что не так, на прорыв его посылают. Умеет Виталий Серафимович в считанные дни локальные точки бифуркации обнаружить, форсаж экономической безопасности включить, чтобы переломить кризисную ситуацию.
Это на службе. В семье всё не так. Тут Зойка верховодит, супружница благоверная.
В её нежных ручках с породистыми музыкальными пальчиками все рычаги, все ниточки, посредством которых управляет психологическим, материальным и социальным климатом устоявшейся за одиннадцать лет ячейки общества.
Основным, а может и единственным регулятором благополучия их семейной пары с того самого дня, когда будущая супруга ласково заглянув ему в глаза попросила донести до автобусной остановки неподъёмные чемоданы, была, как бы вызывающе это не звучало, самая что ни на есть любовь.
Виталий млел и таял в Зойкином обществе, наслаждался её присутствием даже тогда, когда чувствовал недостаток с её стороны внимания.
А она… чего греха таить: были и не однажды поводы для ревности, были неопровержимые свидетельства неверности. Виталий Серафимович обожал свою юную пери, которая ещё тогда, сразу после свадьбы целовалась взасос с прыщавым недоноском, бывшим одноклассником.
Разборки он устраивать не стал, но полунамёками дал понять о своей осведомлённости. Зойка даже не смутилась, – мало ли что тебе показалось. С кем хочу, с тем и целуюсь!
Обидно, конечно, но Виталий сумел подкупить уязвлённое эго: девчонка не ведает, что творит. Привыкла к ребячеству. Я ей докажу, очарую, окружу любовью так, что не только недомерков – Аленов Делонов замечать перестанет.
Он старался. Тем не менее, застукал за тем же неприглядным занятием на дружеской вечеринке позже, когда малютка Ларочка делала первые шаги.
В тот день он здорово надрался, даже отключился с горя. Злые языки пытались месить грязь по поводу Зойкиной вольности: мол, она такое на глазах у всех вытворяла…
Куда там. Жена цезаря вне подозрений. Не могла она, не мо-гла! Это был дружеский… ну, или случайный поцелуй (ага!). С кем не бывает! Без соблазнов и иллюзий жизнь становится невыносимо пресной. Поманили, обманули!
С тех пор Виталий вычеркнул из своей жизни всех друзей от греха подальше, а Зойку буквально преследовал, хотя ограничить её внутреннюю свободу был бессилен: она могла так посмотреть, что у него поджилки начинали вибрировать.
Были у жены греховные импульсы или нет – неважно. В любой пикантной ситуации виноваты оба. Так его убеждали на тренинге, объясняя основы семейного счастья, где Виталия обучали по вербальным и невербальным признакам за доли секунд определять, чего хочет женщина и как стать ей необходимым настолько, чтобы даже помыслы не рождались в юной головке.
Виталий усердно познавал секреты интимной психологии, но применить их на практике не успел: Зойка просчитывала его хитроумные комбинации и ловко уводила в сторону, что было совсем несложно: стоило прелестнице оголить ножку, грудь, чувственно потянуться, подать секретный знак, как наивный бычок немедленно возвращался в романтическое стойло.
Она знала толк в обольщении, коварно пользовалась бесконечно огромным арсеналом инструментов искусительницы, для чего под покровами скромных одежд имелось всё и даже больше.
Увы, ни серебряная упряжь из нарядов, ни уздечка из условностей и запретов, ни вожжи благоразумия и стыдливости вольный норов рыжеволосой фурии не воспринимал всерьёз. Опускаться до тотального контроля и слежки Виталий не хотел, да и не мог. Недаром говорят, что слепых вокруг нас гораздо больше, чем зрячих. Любовь делает человека наивным и глупым.
Впрочем, мужчина пробовал на краткий миг снимать розовые очки, но оказалось, что это больно вдвойне.
Родить сына захотел он в надежде, что малыш мотивирует на искренность, откровенность и доверие. Ребёнок – это серьёзное испытание. Не забалуешь.
Зойка родила, но потребность поиска острых ощущений не утратила. Прямых улик не было, зато косвенных – хоть отбавляй: незнакомые мужские запахи, участившиеся отказы в близости, раздражительное настроение, агрессивные нападки без причин, таинственные звонки, ночные сообщения на ватсап, вещи, которые не покупал и многое другое.
Виталий делал всё, чтобы реанимировать любовь. Тщетно. Отношения становились день ото дня формальнее, неприязненнее.
Он готовился к большому разговору, искал веские аргументы, выстраивал внятные логические построения, репетировал решающий монолог. Представить себе, что Зойка может уйти, было немыслимо, жутко. Виталий беззаветно любил детей, но жену гораздо сильнее.
Как назло в одном из филиалов произошла почти катастрофа. Неумелое руководство и некомпетентные логистические решения едва не привели отделение к банкротству. Его опять бросили на амбразуру. Сколько времени понадобится на локализацию кризисной ситуации непонятно. За это время может случиться всё, что угодно. Зойка, она же не видит берегов.
Виталий Серафимович не мог отказаться выполнять служебный долг. Пришлось ехать, так и не выяснив достоверность подозрений, хотя… на этот раз он был уверен, что имеет дело не с сиюминутным увлечением жены, как минимум с серьёзной влюблённостью.
Поведение супруги выходило за рамки мимолётной влюблённости.
Бессовестный разврат начался сразу после отъезда. Нашёлся доброхот, пославший Виталию пару не очень чётких снимков, на которых были хорошо видны голые тела и искажённое наслаждением Зойкино лицо, выглядывающее из-за мужского плеча. Было подозрение, что это могла состряпать (но зачем?) жена анонимного любовника.
Лучше бы он этого не видел.
Если бы в момент идентификации действующих лиц рядом не находилась Ирина Леонидовна, главный экономист филиала, Виталий Серафимович запросто мог бы выйти в окно девятого этажа офисного здания, чтобы раствориться в нематериальной среде.
Ему поплохело: перед глазами восьмёрками кружились разноцветные мушки, голова гудела как соборный колокол, возвещающий Благовест.
Ирина Леонидовна суетилась, старалась угодить приезжему начальству. Когда кризис миновал, женщина предложила пансион в своём доме, – будет, кому за вами приглядеть. Я ведь одна живу. Муж на погосте, дочь в столице учится. Соглашайтесь. Денег опять же сэкономите. Меня развлечёте. А я вас.
– Давайте сначала служебные вопросы решать, – на автомате брякнул Виталий, отметив, тем не менее, моложавое, крепкое от природы телосложение, высокую грудь и приятный до напряжения в паху тембр голоса, – я не развлекаться сюда приехал. По существу, что можете сообщить?
– Спрашивайте. Я полностью в вашем распоряжении. Введу в курс дела, с остальными специалистами встретитесь завтра. Совещание назначено на девять утра. У меня банька протоплена, соседка молока парного принесёт. Не обижайте вдовицу отказом. Это ни к чему вас не обяжет.
Рабочие дни были заняты под завязку. Причина кризиса филиала тривиальная – алчность руководства. Ирина Леонидовна не скрывала от Виталия даже неприглядные факты.
Вечерами они гуляли по набережной реки, беседовали непонятно о чём, готовили сообща, парились топлес, ночью и вовсе тёрлись телами (не без этого).
Женщина была аппетитна, сказочно нежна, темпераментна и предельно доступна. С ней было легко, словно романтическое безумие не началось только что, а существовало изначально с момента сотворения мира.
Про Зойку он почти не вспоминал все эти дни, – бес с ней, бесстыдной шалавой девчонкой. С её порочным поведением нужно кончать. Другое дело Ирина. Пусть не красавица. Подумаешь – конопухи во всё лицо, бесцветные глаза и безвкусная одежда, зато характер ангельский. Бросить всё и начать сначала, пока не поздно.
Виталий вновь почувствовал себя молодым.
После интимных марафонских забегов он ощущал забытый давно прилив сил, которых хватало после постельной акробатики на утренние рыбалки, на медленные парные танцы, посиделки с гитарой у костра и многое другое.
Ирина умела всё: непонятно когда успевала готовить, стирать, прибираться, ведь она каждую минуту посвящала ему. А как чувственно пела!
Виталий был человеком эмоциональным, мечтательным, страстным. Витамины счастья бурлили в крови, заставляя грезить. Обычно этим грешат женщины, но когда долго болеешь разочарованием, испытываешь внутренний кризис, полную утерю контроля над собственной судьбой, милосердно протянутая обстоятельствами соломинка кажется спасением.
Ирина была необычайно щедрым подарком, женщиной-мечтой, во всяком случае, на данном этапе жизни, когда перестаёшь питать иллюзии относительно своей значимости.
Женщина ничем не обозначала своих притязаний: просто жила, просто беззаветно служила, просто отдавалась без остатка и только. Возможно, так ведут себя все, кто изголодался по живому общению, по близости, для кого минута страсти равнозначна последнему, единственному глотку свежего воздуха.
Виталий был настолько очарован вниманием, что принял решение переехать сюда жить и работать. В этом уютном домике всё было мило: уют, атмосфера, обстановка, гостеприимность, спокойствие.
Ирина – его женщина. Такая не предаст, не обманет, ей нет дела до запретных наслаждений на стороне. Что ещё нужно мужчине, чтобы чувствовать полное доверие и умиротворение?
Пусть Зойка идёт своей дорогой, пусть ловит в интимные сети бесконечных воздыхателей. Каждому своё.
“Была любовь. Была сомнений смута. Надежды были. Молодость была, да, молодость была, но почему-то она большого счастья не дала”.
Когда-то он эти эмоции уже переживал, где-то слышал, как страдают обманутые супруги.
Ирина никогда не обмолвилась нелестным словом о муже, чего нельзя сказать про него. Открылся, выплеснул душу до донышка. Каждое сомнение и обиду расчертил цветной тушью: бедный, несчастный, заброшенный.
Пожалеть!
Ирина приютила, приласкала, открылась.
На перроне (она провожала его, полная надежд) стояла невзрачная, постаревшая неожиданно женщина без следов искусственного омоложения: простоволосая, одетая как большинство аборигенов – чистенько, но однотонно, мешковато. Внешне она была счастлива, но чутьё подсказывало: эта связь была несерьёзным увлечением: казус курортника, временное помутнение рассудка: никто не узнает о том, какие страсти едва не породили девятый вал.
Виталий на полном серьёзе (сам в это верил) обещал вернуться.
Он жил позитивными образами, которые генерировала Ирина, но был слишком слаб, чтобы жить всерьёз, когда её не окажется рядом.
Как же Виталию было плохо.
Каждому, кто знаком с понятием катарсиса (нравственного и духовного очищения в результате перенесённого страдания), известны реалии этого удивительного состояния: отречение от всего, что мешает счастью здесь и сейчас.
Сравнение той и этой женщин, как бы ни было хорошо и уютно вчера, оказалось не в пользу Ирины. Она – лишь гомеопатическое лекарство, малюсенькая молекула действующего вещества в необозримом пространстве воздуха и света, которое помогло на краткий срок сбросить давление обстоятельств: не так, чтобы очень эффективно.
“Она ушла, Но слезы не прольются. Ушла. Иди. И не зови трубя. Нет, не хочу я в молодость вернуться, вернуться к дням, где не было тебя”
Гипертония ностальгического влечения неизлечима. Завтра Зойка очнётся (нет никого желаннее, ближе), будет страдать, каяться. Кто её поддержит, кто спасёт от депрессии, от пустоты отчуждения!
Красавица жена, пусть распутная, пусть порочная, слабая на передок (так и он в современных реалиях совсем не ангел, тоже отметился), не идёт ни в какое сравнение с женщиной, которая просто напросто соскучилась по интимной близости, которая в трудную минуту оказалась рядом.
Мучает Виталия лишь один вопрос – мужик он после всего этого или слабохарактерный предатель? И ещё один – что их на самом деле с Зойкой соединяет?
Мужчина трясся лицом к стене плацкартного вагона на второй полке и рассуждал: ведь скучал он не совсем по жене. Было нечто иное, чего объяснить уже давно было невозможно. Давно, очень давно, физическое присутствие Зойки в их совместной интимной жизни не было необходимым условием счастья.
Странно, да?
Без неё (мечта активно иллюзорна) он беседовал с фантомом жены сколько угодно и когда угодно (стоило закрыть глаза расслабиться), режиссируя самостоятельно ткань и цветные декорации эмоциональных диалогов, знал, что и когда она ответит, чем и как возразит.
С ней (той, из такой родной оптической голограммы) он был умиротворён и спокоен, заранее зная, чего она хочет, с чем может не согласиться (Виталлий в иллюзиях, где чувствовал себя уверенно, полностью контролировал Зойкино поведение).
Он любил, но давно уже не саму жену, скорее её обожаемый призрачный облик. Ей же (бестелесному фантому) доставлял в мечтах неземное удовольствие: для этого требовалась самая малость – закрыть глаза, с головой погрузиться в нирвану, взять власть над неприглядной реальностью… точнее, немного помочь руками и… получить удовольствие.
Всё хорошее, что даёт силу жить и надеяться, очень многим кажется негативом, пороком.
– Прости меня Ирочка! Я не смог справиться с собой. Но когда-нибудь… подожди, родная, я к тебе вернусь.
В рассказе использованы строки стихов Василия Фёдорова.
