Читать книгу: «Дыхание тайги. Рассказы», страница 2
Проводы в армию
Седьмые сутки призывников держат в спортзале механического завода. На улицу никого не выпускают и новое пополнение не завозят. А вокруг помещения толпятся родственники. Команда вроде не секретная: восьмидесятая – морфлот. Непонятно, почему даже с родными нельзя пообщаться.
Сквозь стекло Роман видит свою мать. Окна в спортзале высокие, снаружи грязные, но она тем не менее подпрыгивает, хочет среди новобранцев увидеть сына. Парень растолкал несколько матрасов, лежащих у окон и служащих новобранцам постелями, приблизился к окну и стал махать руками. Но тщетно – мать его не видела.
Вдруг появился полноватый мичман он показал рукой в сторону автобусных остановок и что-то крикнул. Провожающие нехотя стали отходить от окон.
Стояла весна. Было тепло, Роману навсегда запомнилось это голубое чистое весеннее небо. Вдруг у самого уха раздалась команда:
– В одну шеренгу становись.
Наконец-то должны были произойти какие-то события, которые обязаны повлиять на дальнейшую судьбу призывников.
До тошноты надоел этот пыльный зал, хотелось увидеть весеннее небо, вдохнуть свежий воздух, увидеть родных.
Через несколько минут толпа наподобие солдатской шеренги стояла перед лейтенантом.
Новобранцы изрядно устали, томясь неделю в пыльном спортзале в ожидании своей дальнейшей судьбы, и рады были любым переменам.
Наступила полная тишина.
– Сегодня в 19 часов наш эшелон отбывает, – как можно громче сказал лейтенант, чтобы всем было слышно.
– А пока привести себя в порядок. От клуба до железнодорожного вокзала пойдете строем. Разойдись.
На лицах у кого появились улыбки, у кого недоумение. Все думали об одном – куда повезут?
По форме сопровождающих офицеров парни догадывались, что повезут к морю. А вот к какому – вопрос.
Ровно в восемнадцать часов будущих солдат каким-никаким, а все-таки строем повели по центральной улице к железнодорожному вокзалу. В команде призывников было человек семьдесят, по краям бежала толпа провожающих. Тогда Роману это напомнило майскую демонстрацию, не хватало только знамен.
Родственники призывников за время пути успевали пообщаться и передать котомки с продуктами.
Вдруг парень увидел мать. Cо слезами на глазах, она держала в одной руке сумку, приготовленную для него, а другой придерживала его младшего брата Сашку. «Бедные мои, они несколько дней подряд приходили к проклятому клубу, боялись, что не сумеют попрощаться: ведь день отправки никто не знал. До сих пор не пойму, к чему такая строжайшая тайна, вроде и невоенное было время», – вспоминал позже Роман.
Призывники были вконец измучены, а провожающие еще сильнее.
Наконец, военный эшелон прибыл на первый путь, двери состава открылись, у каждой появился офицер или матрос. Молодой человек надеялся, что им дадут попрощаться с родными, но не тут-то было. Прозвучавшая команда: «Призывники, по одному бегом к вагонам!», – посеяла в рядах новобранцев панику. Каждый из провожающих старался обнять и поцеловать своего будущего защитника родины, да передать хоть что-то на дорогу, по всей вероятности дальнюю. Парень всем сердцем почувствовал: надо искать своих, другого такого момента уже не будет.
Мама его с глазами, полными слез, оказалась рядом, он обнял ее и, успокаивая и целуя, шептал:
– Не на войну ведь, мам.
А она ему в это время сумку сует в руку:
– Возьми, сынок, дорога дальняя.
Успел еще обнять братишку, пожал ему руку и забежал в вагон. Все это было, как во сне.
Внутри эшелона стояла духота. Все окна закрыты. Призывники прильнули к ним и смотрели на перрон. Роман тоже притиснулся к окну. Хотелось еще раз увидеть своих, чувствовал, что разлука надолго.
На перроне было много провожающих, но своих он среди них не нашел.
«Как может хрупкая женщина пробиться сквозь толпу провожающих?!» – с грустью думал призывник. Поезд стоял еще с полчаса. Иногда ему казалось, что в этой массе людей мелькнул платок его матери.
Вдруг вагон сильно дернулся и замер.
– Цепляют тепловоз, – сказал кто-то.
Минут через десять эшелон тронулся, Роман последний раз с надеждой взглянул в окно и увидел свою маму, открыл форточку и помахал ей рукой. Она заметила его и стала двигаться в след за вагоном.
Сын ясно видел слезы, текущие по щекам матери, носовой платочек в левой руке, платок, слетевший с головы и развевающийся на ветру. Состав постепенно набирал скорость, а мама все бежала.
Роман видит ее уже вдалеке и видит, что она все еще бежит.
Вдруг мать споткнулась и упала. От увиденного сердце сына сжалось.
Первое, что пришло в голову, – спрыгнуть с поезда и помочь ей. Роман ринулся в тамбур и понял, что это невозможно: все двери были закрыты на замки.
Служил он на Дальнем Востоке, на границе, и образ мамы, бегущей по перрону за поездом, всегда был с ним. Он и сейчас с ним, остался навсегда в его памяти.
Таежная ягода брусника
По всей избе разносился приятный запах вареной брусники. Мария, женщина лет сорока пяти, хлопотала у печи. Добавив в кастрюлю немного воды, чтобы варенье не подгорало, помешивала ягоду ложкой. Боровая ягода – боровинка, – которую в народе называют брусникой, родится в таежных лесах. О целебности ее, особенно ее листьев, знает каждый сибиряк. Листья собирают ранней весной, прямо из-под снега, а вот ягоду по осени в сентябре, бывает, в октябре. Чем теплей таежное лето, тем слаще боровинка.
Помешивая варенье, Мария улыбалась, она вспоминала случай из своей жизни, чуть не ставший для нее трагическим, непосредственно связанный с этой ягодой.
В ту пору ей исполнилось двадцать лет, была она на седьмом месяце беременности первенцем.
Лето стояло жаркое, боровинки уродилось видимо-невидимо. Она была крупной и сладкой. Деревенские девки приносили полными лукошками сочную бруснику с тайги. Несмотря на то, что была в положении, Мария от них не отставала.
– Пожалей себя, хватит нам до следующей осени твоей боровинки, – видя, как дочь в очередной раз собирается в тайгу, ворчал дед.
Ягодниц собралось немало. Стоял осенний, удивительно ясный и теплый день. Брусники в лесу было полным-полно, только не ленись – собирай. Она быстро набрала свое лукошко и присела отдохнуть. Ноги гудели, чувствовалась усталость.
В лесу было тихо, если не брать во внимание звенящий шум висящих над кустами мошкары и комарья, только иногда, кое-откуда, доносился хруст сухих веток.
Вдруг за своей спиной она услышала шум. Женщина привстала и обернулась.
Кем-то напуганные деревенские девки бежали прямо на нее.
– Медведь, – прокричала одна из них, поравнявшись.
Еще несколько ягодниц с криком: «Беги», – промчались мимо.
Мария испугалась, замерла. Последние женщины пробежали мимо, крича во все горло:
– Беги же – медведь!
Но от внезапного испуга она словно окаменела.
Лишь через мгновение схватила наполненное лукошко и побежала – побежала быстро, как только могла.
За спиной приближались треск веток и чье-то неровное дыхание.
Не преодолев и пяти метров, ягодница споткнулась и упала, брусника рассыпалась. Упала удачно, на бок, рядом был пень. Она подползла к нему, закрывая руками голову, и замерла.
Кто-то промчался мимо, не останавливаясь, сильно треща валежником.
– Медведь, – мелькнуло в голове.
Наконец все стихло, в лесу воцарилась тишина.
Полежав еще немного, Мария осторожно встала, осмотрелась вокруг – никого не было. Собрав рассыпанную ягоду и стараясь не наступать на валежник, она направилась в сторону деревни.
«Почему медведь пробежал мимо? – потихоньку успокаиваясь, думала она. – А может, он сам напугался женщин да убегал?.. Может, он почувствовал во мне ребенка да пожалел?» – вдруг мелькнула у нее мысль.
В декабре она родила здорового, крепкого мальчишку и назвала его Михаилом.
И вот сейчас, готовя варенье, помешивая в кастрюле боровинку, Мария с задумчивой улыбкой вспомнила опасный случай в осенней тайге. И хотя прошло уже много лет, та картина не стирается с ее памяти. Такая вот таежная ягода брусника.
Дик
Было это в отдаленной северной таежной деревеньке. Герою нашей истории Данилке через неделю должно было исполниться семь лет. День своего рождения он ждал с нетерпением, потому что с приходом его все родные поздравляли именинника и дарили подарки.
«Что же будет на этот раз?» – думал мальчик.
Он очень обрадовался и удивился, когда Егор, его отец, вручил сыну щенка, сказав при этом:
– Возьми и воспитывай, будет нам охраной.
– Ладно, – произнес счастливый Данилка.
Пару дней мальчик ломал голову над тем, как же его назвать. И, наконец, придумал короткую и звучную кличку – Дик. Щенок был из серьезной породы овчарок, оказался очень шустрым и понятливым. Уже через пару месяцев выполнял основные команды и откликался на свое имя.
С утра до позднего вечера Данилка и Дик проводили вместе. Резвились на окраине деревни, иной раз пробегались по ближайшему лесу. Собака не отходила от мальчика. Она обгоняла его, но видя, что тот отстал, останавливалась и ждала, высунув язык. Когда Данилка приближался к ней, она подскакивала с визгом, как бы говоря: «Не отставай!», – и снова убегала вперед.
Пес и мальчик полюбили друг друга и стали неразлучны.
Прошел год с немногим. Дик превратился в серьезную и верную собаку. Многие боялись только одного его вида. Хотя вел он себя умно, не лаял зря на каждого прохожего, а лишь настораживался, готовый в любой момент броситься на чужака, посягнувшего на его территорию.
Единственно, на кого он реагировал жестко, так это на Ефима, молодого соседа, живущего через два дома. Парень дразнил собаку: ему доставляло какое-то особенное удовольствие бросить в нее камень, громко провести палкой по штакетнику, просто позлить. Дик, видимо, чувствовал его неприязнь, злобный настрой, оттого и невзлюбил Ефима, и, когда тот проходил мимо, пес настораживался. Но даже в этой ситуации не лаял, а грозно рычал, оскалив мощные клыки и вздыбив густую шерсть. На всех остальных нормальных прохожих он реагировал спокойно.
Мальчик души не чаял в своем друге, а Дик просто обожал его! Завидев возвращающегося из школы Данилку, стрелой летел к нему и, встав на задние лапы, а передние вскинув на плечи мальчишке, лизал его лицо, а тот счастливо улыбался.
Однажды в начале лета, играя и убегая от собаки, Данилка далеко углубился в лес. Разгоряченный, он не сразу понял, что происходит: неожиданно земля под ним провалилась, и он полетел вниз. Приземлившись, ощутил, как на голову посыпались еловые ветки. Яма была достаточно глубокой. Их делают охотники для отлова зверья, маскируя ветками. В одну из таких ловушек нечаянно и угодил мальчишка. Оглядевшись, Данилка поднялся, взглянул вверх и увидел мечущегося от волнения Дика. Пес понимал, что друг оказался в беде, скулил и повизгивал, но не знал, как ему помочь!
– Дик, – позвал мальчик.
Услышав его голос, овчарка припала на передние лапы и, опустив морду в яму, громко залаяла, как бы говоря «Я здесь».
Понимая, что собака ему ничем не поможет, парнишка закричал:
– Дик, домой, зови отца!
Пес метался вокруг ямы, не зная, что делать.
– Домой! – снова крикнул Данилка, надеясь, что тот все-таки поймет его.
Сильно взвизгнув, собака исчезла…
Веря в друга, мальчик присел на корточки и стал ждать.
В это время Дик огромными прыжками, поджав уши, стремительно несся в деревню. На счастье, отец был дома и что-то мастерил во дворе. Пес подбежал к нему, схватил зубами за брючину и стал тянуть со всей силы, при этом грозно рыча.
Сразу Егор ничего не понял.
– Что ты делаешь, где Данилка? – испуганно спросил он.
Собака не отпускала его штанину и пыталась тащить за собой. Наконец, мужчина сообразил.
– Что-то случилось?
Пес вдруг помчался к лесу. Егор еле поспевал за ним.
Собака, видя, что он отстает, приостановилась, но, немного подождав, снова побежала, громко лая при этом.
Мальчик, сидя в яме, услышал этот такой знакомый лай и от радости запрыгал.
А увидев над собой счастливую морду тяжело дышащей овчарки с вываленным от быстрого бега языком, восторженно закричал:
– Дик, Дик, Дик!!!
Подбежал и запыхавшийся Егор. Сразу поняв, в чем дело, он отыскал подходящую еловую жердину, с помощью которой вытащил из ямы сына и прижал его к себе.
Данилка не смог сдержать слез. В этот момент между ними протиснулся Дик, визжа от радости. Отец с сыном одновременно стали его обнимать, а он, в свою очередь, успевал каждого лизнуть в лицо, изо всех своих собачьих сил выражая восторг и счастье.
Хлеб с молоком
Было это в не таком далеком советском прошлом. В конце октября стояла противная осенняя погода, моросил нудный холодный дождь. Люди с зонтами быстро шагали, возвращаясь с работы домой. Стёпка, мальчишка лет девяти, медленно брел, не замечая дождя. Зонтика у него не было, поэтому волосы на голове были мокрые. Капли с них стекали по лбу и дальше по щекам, за воротник. Он шел по лужам, особо их не обходя. В руке нес сетку-авоську в крупную ячейку, сквозь которую виднелась бутылка молока и булка хлеба.
Направлялся мальчик в роддом, там лежала его мама, которая несколько дней назад родила четвертого по счету сына. Среди них Стёпка был старшим. Отец ждал дочь, и, когда узнал, что родился снова пацан, с расстройства ушел в загул, и на отрез отказался появляться в роддоме.
Мальчишке стало жалко маму, роды были у нее сложными, делали операцию.
Прошло несколько дней, отец и не думал навестить ее. Роддом от их дома находился неблизко, но дорогу парнишка знал туда хорошо.
«Надо ей что-то купить,» – подумал он, обшарив карманы и просмотрев все ящики в комоде, в которые мама иногда убирала деньги. Стёпка наскреб пятьдесят копеек. Зайдя в магазин, задумался: что же купить на эти деньги? И решил, что полезней всего сейчас для нее будет хлеб да молоко…
Бутылка молока стоила 24 копейки, а булка хлеба – 22. Денег как раз на все хватало.
Пока мальчик добрался до роддома, почти весь вымок.
– Ты к кому такой? – спросила дежурная медсестра, смотря на него удивленным взглядом. Стёпка назвал имя и фамилию мамы. Женщина стала искать по спискам, в какой палате лежит роженица.
В этот момент подошел какой-то мужчина и, подавая ей сверток произнес:
– Ирине в одиннадцатую передайте, да, и вот еще, записку, – добавил он.
«Надо тоже что-то написать», – подумал мальчишка.
– Пожалуйста, дайте мне листочек бумаги и ручку, – попросил он у медработницы.
Та снова взглянула на него тем же удивленным взглядом, но лист бумаги и ручку дала.
– В седьмой палате лежит твоя мама, – сообщила она.
На бумажке сын написал: «Мама, я тебя люблю!»
Записку свернул вчетверо и вместе с продуктами передал санитарке. Она посмотрела на сетку, на Стёпку, потом снова на сетку, на парнишку. Чувствовалось: хотела что-то сказать, но так и не сказала, просто взяла передачу и записку.
Уже поднимаясь по лестнице, женщина крикнула:
– Подожди меня тут.
– Ладно, – выдохнул мальчик, вытирая на лице воду, стекающую с мокрых волос. Через некоторое время она подошла к Стёпке и сказала:
– У окна тебя будет ждать мама, ее палата на втором этаже, выйдешь на улицу и увидишь.
– Спасибо! – обрадовался он и выбежал на улицу.
Действительно, у окна на втором этаже мальчик увидел свою маму.
Она, заметив его, заулыбалась и стала махать сыну рукой. Другой рукой мама держала небольшой сверток, это был его еще один родившийся братишка.
Стёпка стоял внизу, мама на втором этаже, они смотрели друг на друга и улыбались. Лил дождь, и мама махнула ему рукой, как бы говоря: «Иди, не мокни».
На следующий день после школы Стёпка сдал пару молочных бутылок, снова наскреб на хлеб с молоком и отправился в роддом.
Дежурная медсестра его сразу же узнала, посмотрела на то, что он передает и спросила:
– Отца нет, что ли?
Стёпка промолчал.
– Иди к окну, я ей скажу, она подойдет, – сказала женщина.
– Да, вот еще передайте, – спохватился мальчишка, протягивая ей записку.
В ней он написал: «Мама, мы тебя любим и ждем».
Он уже знал, какое окошко. Встал напротив и стал ждать. Через некоторое время в этом окне увидел маму. Она ему улыбалась, а по щекам ее текли слезы.
В одной руке мама держала его записку, а в другой носовой платочек, которым утирала слезы на глазах. Стёпка увидел, как она повернулась и кому-то что-то сказала. К окну подошли еще несколько женщин, которые смотрели на него и тоже улыбались. Одна из них, улыбаясь, в одной руке держала бутылку молока, а другую, сжатую в кулак и с поднятым вверх большим пальцем, показывала мальчику, как бы говоря, что ничего нет вкуснее этого хлеба с молоком.
Мать смотрела на сына, продолжала что-то говорить женщинам и плакала.
Темный чулан
В избе было душно. Колька, мальчик лет семи от роду, долго не мог уснуть. Кроме духоты мешал еще страшный храп, который доносился с соседней комнаты. Храпел отчим, храпел он громко, со свистом, казалось, весь дом содрогался от противного звука, который он издавал. Мальчишка бы давно заснул, он уже научился не обращать внимание на это сопение и спал бы сейчас, как спит рядом его младший брат Витька, широко раскинув руки, но болели коленки, и эта боль не давала ему уснуть. Колька лежал и думал.
Своего отца мальчик плохо помнил, мать о нем мало рассказывала. Соседи же говорили, что он их бросил. А Пантелеймона, так звали отчима, он не любил, а иной раз даже ненавидел, и было за что. Новоиспеченный глава семейства появился год назад и поставил все так, чтобы его боялись.
Деньги на продукты он матери давал, но требовал строгий отчет до копейки.
Как-то вечером громко выяснял, куда она потратила пятьдесят копеек.
C тех пор мать каждый день отчитывалась перед ним. На листочке школьной тетрадки в клеточку она писала:
1. Хлеб – 16 копеек – 1 булка
2. Молоко – 24 копейки – 1 литр
3. Сахар – 78 копеек – 1кг
Итого: 1 рубль 18 копеек.
Оставшиеся деньги женщина возвращала отчиму вместе с листочком. Тот внимательно изучал список и забирал сдачу. Считал он каждую копейку. Но все-таки не за это мальчишка невзлюбил этого человека. А прежде всего за то, что тот стал распускать руки на мать, и при этом ругался матерными словами.
Однажды Колька, возвратившись с младшим братишкой с улицы, застал маму плачущей, рядом стоял Пантелеймон и громко кричал на нее, она в испуге закрывалась от него руками, по всему было понятно, что тот ее до этого ударил. Парнишка, поняв это, ринулся в комнату и оттолкнул от матери обидчика. В этот же момент он почувствовал, как его пальто сдавило ему горло: этот злодей схватил ребенка за воротник и швырнул на пол.
– Щенок, я тебе покажу, – со злобой крикнул он.
Мать подбежала к сыну, подняла его и разрыдалась. Колька сам с трудом сдерживал слезы, с нескрываемым гневом взглянул на своего обидчика и выскочил на улицу.
– Сынок, вернись, – услышал он за спиной голос матери.
Уже оказавшись во дворе, мальчишка дал волю своим чувствам. По щекам потекли слезы, и он заплакал навзрыд.
Такое у него было впервые, никто и никогда с ним так не обращался. Внутри кипела обида из-за своего бессилия и злоба на отчима.
Вообще, с приходом этого человека в их дом мать очень изменилась, и сын это замечал. Раньше она была жизнерадостной женщиной, часто улыбалась, работая по дому, пела песни. С ним мать стала другой, чувствовалось, что она зависела от него и боялась его. Женщина перестала петь, стала задумчивой, во всем старалась ему угодить. Вечерами, когда тот после ужина ложился с газетой на диван отдохнуть, в доме воцарялась тишина, мать сыновьям грозила пальцем, если они громко разговаривали. И не дай бог, помешать отдыхать отчиму, за это можно оказаться в темном чулане. Вначале, правда, он за любую провинность детям раздавал оплеухи, но видя, что этот метод воспитания мало помогает, старшего он стал закрывать в темном чулане. Чулан был действительно темным и мрачным: окон там не было, а свет отчим выключал. Отсидеть в нем, в темноте, нужно было минимум полчаса, а затем попросить прощения, тогда он выпускал.
Поначалу Кольке было страшновато. Там лежали разные старые вещи, да стояли два мешка с мукой и с зерном. Мыши чувствовали себя в чулане как дома. Иногда даже пробегали мальчишке по ногам, от чего становилось жутко, и он тихо бормотал:
– Простите, я больше так не буду.
– Не слышу, говори громче, – требовал Пантелеймон.
– Я больше так не буду, – уже громче повторял Колька.
Некоторое время помедлив, тот разрешал:
– Выходи, будешь знать.
Постепенно Колька привык к чулану и чувствовал себя там неплохо. Глаза быстро приспосабливались к темноте, мыши поняли, что они теперь не одни и уже обходили его, скреблись где-то по углам. Колька мог и час, и два спокойно высидеть в темноте, прощения просить не хотелось. Он сам тихо выходил из заточения, услышав храп, и ложился спать.
Тогда отчим решил ужесточить наказание.
Как-то осенью вечером в дверь постучали. Все были в это время дома. Новоиспеченный хозяин тоже уже вернулся с работы. Мать открыла дверь. В избу зашел хромой сосед, звали его Петрович.
– Милая, ты своего Кольку прижучь, – начал он, обращаясь к матери. – Пацаны яблоки из сада у меня воруют, твой там тоже средь них был. Догнать его не мог. Накажи проказника, милая, одну яблоньку они мне сломали, – поведал сосед и вышел.
Пантелеймон все это слышал. Схватив Кольку за ухо, он потащил его в чулан.
Там, взяв горсть зерна из мешка, рассыпал его на пол.
– Становись на колени, – крикнул при этом.
Ухо у парнишки горело, от боли из глаз потекли слезы. Мальчик зажмурился, опустился коленями на зерно, лишь бы этот варвар отпустил его ухо. А тот громко захлопнул дверь в чулане и, как всегда, выключил свет. Наступила кромешная темнота, в ушах звенело, боль с уха опустилась вниз, в колени. Они горели, было больно, но прощения просить язык у Кольки не поворачивался.
Вдруг дверь приоткрылась, отчим проверял: не встал ли наказанный с колен.
– Сынок, попроси прощения, – услышал шепот матери. Ей было жалко ребенка.
Прошло около часа, мальчишка понял, что, если не двигаться на зерне, стоять можно.
Через некоторое время дверь в чулан опять приоткрылась.
– Иди ложись, – тихо произнесла мать.
Слышно было, как храпел его истязатель. Мальчик встал, почувствовав при этом боль. Стряхнул зерна с коленок, некоторые из них остались. Мать аккуратно их убрала, на месте зерен остались небольшие красные ямочки.
– Ложись спать, – повторила она, тихо плача.
И вот уже, лежа рядом с братишкой и ощущая, как ноют коленки, Колька впервые серьезно задумался. «Почему их родной отец не с ними, почему он их бросил?! Чем они провинились перед ним?! Почему у всех его друзей родные отцы, а у них с Витькой отчим?! Был бы отец рядом, было бы все по-другому. Вырасту, я этому извергу все припомню», – со злостью думал мальчишка, лежа с открытыми глазами, которые блестели от слез. Рядом крепко спал Витька, а из соседней комнаты доносился храп Пантелеймона.
Не знал тогда Колька, что пройдет десять с небольшим лет, и Бог совсем по-другому распорядится за него по отношению к этому человеку, и ненависть к нему куда-то исчезнет, останется только жалость.
Когда Николай служил в армии, у отчима случился инсульт и его парализовало: левые рука его и нога не двигались, лицо перекосило. Передвигаться он мог с трудом – и то с помощью матери, говорил очень плохо.
После демобилизации, вернувшись домой и увидев совсем беспомощного человека, вся обида и зло, накопившиеся в детские годы, у парня куда-то подевались.
Николаю даже стало жалко его, видя с каким трудом тот передвигается, парень понял, что простил ему и подзатыльники, и темный чулан.
Проработав год на заводе, куда устроился после армии, он где-то через друзей приобрел инвалидную коляску.
– Сам теперь можешь передвигаться, – сказал Николай, усадив в нее больного.
Тот вдруг весь затрясся и зарыдал, вытирая слезы действующей рукой, при этом с трудом выговаривая слова сказал:
– Спасибо! Прости меня, Колька!
Николай кивнул. Рядом стояла мать. Глаза ее блестели от слез.
