Читать книгу: «От рядового до полковника», страница 3

Первый отпуск. Павел

В тот же день ближайшей электричкой мы вдвоем с моим сокурсником Бато-очир Митаповичем Васильевым, чьё имечко никак не прижилось в курсантской семье, и все называли его просто Валерой, прибыли в Москву. По телефону договорились о встрече с бывшим однокашником, москвичом Сашей Байшевым, ранее изгнанным с курсов за неподобающее поведение. Затем купили билеты на самолет до Улан-Удэ. Ну, не совсем купили – просто доплатили разницу за скоростное перемещение из точки А в точку Б по воздуху, не желая колыхаться в вагоне суток этак пять. К сведению тех, кто не знаком с особенностями военной службы, добавлю, что проезд офицеров к месту отпуска и обратно по железной дороге был бесплатным. Деньгами, по тем временам – приличными – мы теперь располагали, получив отпускные в размере месячной нормы.

Вечер и ночь провели в компании Александра на его квартире, а поутру вылетели на Ту-104 в Улан-Удэ.

Первый и единственный до этого полет я совершил на Ан-2, когда, будучи еще школьником, пролетел из своей Копыловки в Батурино. Полет длился всего 15 минут, но этот «кукурузник» своими нырками в воздушные ямы, поднимающими твой желудок вместе с его содержимым к самому горлу, так истерзал мой организм, что я зарекся когда-либо сесть в него вновь.

И теперь я садился в самолет, предвкушая повторение неприятностей, испытанных в том первом полете. Однако огромный пассажирский самолет летел ровно, не замечая пресловутых ям, и лишь иногда резко дрожал, влетая в восходящие воздушные потоки. Полет с промежуточной посадкой в Иркутске прошел благополучно, за исключением сильного давления в ушах во время снижения. Летать мне довелось много, но упомянутая неприятность мне гарантирована в любом полете.

В Улан-Удэ жили родители «Валеры». Как прошла их встреча с сыном после длительной разлуки, догадайтесь сами, без моих подсказок. Мать нарезала круги вокруг сына со словами «очир, очир» с ударением на «о» (я понял, что это означает: сын, сынок). Гордый папаша откровенно любовался возмужавшим очиром и его новенькой военной формой.

Торжественный ужин прошел по типовому сценарию «выпили, закусили, поговорили». Номеров оригинального жанра, как то: скандал, мордобой, танцы в трусах из канцелярских скрепок (из репертуара «Уральских пельменей»), в этот раз не было.

Предвижу уместный вопрос: «А тебя-то каким ветерком задуло сюда, в Забайкалье, в то время, когда вся родня с нетерпением ожидала твоего явления в родные пенаты – в Копыловку?». Дело в том, что в этих краях, близ советско-монгольской границы, тянул срочную службу мой брат, Павел, средний из нас троих. Зная характер Павла, его какую-то скрытность и обособленность в поведении, затруднения в общении со сверстниками, склонность к совершению непредсказуемых поступков (В возрасте 15 или 16 лет он однажды исчез из дома, переполошив всю семью, был объявлен в розыск, и, примерно через неделю задержан милицией где-то на Урале. Ездил туда за ним наш отец), я понимал, что тяжело ему придется в армии. Вот поэтому и решил навестить его, надеясь, что наша встреча станет светлым пятном в нелегкой солдатской жизни, поднимет настроение и укрепит моральное состояние парня на весь оставшийся срок службы.

Пробыв в Улан-Удэ один день, 15 февраля мы вместе с моим приятелем выехали на автобусе в Кяхту. Долгая эта поездка, с остановкой на перекус возле придорожной кафешки, запомнилась изрядным морозом, мёрзнущими ногами в холодном автобусе и удивительным видом на огромное Гусиное озеро. Переночевали в Кяхте, в гостинице. На следующий день местным автобусом доехали до пограничной ж/д станции Наушки, затем на поезде добрались до конечной цели – посёлка с названием Джида.

В ответ на наш вопрос: «Как пройти в воинскую часть?» местный житель вытянул руку и произнес: «Туда». В указанном направлении мы видели лишь заснеженное ровное поле, но всё же пошли туда и через некоторое время вдруг оказались на взлетно-посадочной полосе аэродрома, а в отдалении заметили военные самолеты в капонирах. Ни людей, ни каких-либо строений в поле зрения не было, только небольшие холмики торчали кое-где. Наконец, словно гном из-под земли, неподалёку возник солдатик. Я окликнул его и спросил, где находится зенитная батарея. Услышав его ответ «Здесь», мы с Валерой недоуменно посмотрели друг на друга. Задав бойцу дополнительные вопросы, мы выяснили, что личный состав батареи, включая офицеров, квартирует как раз под теми самыми холмиками, в землянках.

Тот же боец проводил нас в землянку командира батареи, от которого мы узнали, что батарея переброшена сюда недавно с задачей охраны аэродрома, что брат мой служит в целом неплохо, но отличается от других какой-то замкнутостью. Кроме того, этот капитан живо интересовался высокими боевыми возможностями зенитных ракетных комплексов, многократно превышающих возможности его родных пушек. Заключая беседу, он распорядился привести сюда рядового Хахунова, и тут же выписал ему увольнительную на сутки.

Вошедший в землянку Павел конкретно оторопел, не веря глазам своим: перед ним стоял лейтенант с лицом родного брата. Что это – сон или явь? Шёл сюда по вызову комбата, чтобы получить какую-либо задачу по службе, а вместо этого – очевидное, невероятное! Тихой радостью осветилось лицо парня, глаза заблестели от напрашивающихся, но пока сдерживаемых слёз, когда он осознал, что все происходящее – реальность.

Попрощавшись с комбатом, мы втроём двинулись в Джиду, устроились в гостинице, прикупили продуктов и, потихоньку подбадривая себя «чем положено», до глубокой ночи вели разговоры, разговоры.

На следующий день Павел возвратился в часть, а мы с Бато-очир Митаповичем уехали на поезде в Улан-Удэ.

И тогда, в Джиде, и в дальнейшем, во время наших нечастых встреч, Павел неизменно вспоминал тот мой неожиданный визит и благодарил за поддержку, такую необходимую, придавшую ему сил для дальнейшей службы в тех невероятно сложных условиях. Представьте себе, каково это – жить в землянках при жестоких сибирских морозах.

Нефартовая «дорожная карта» из колоды человеческих судеб выпала на долю Павла.

Возвратившись из армии, отгуляв обычный в таких случаях некоторый срок в безделье, он устроился работать трактористом в леспромхозе, однако проработал недолго. Искусный соблазнитель и «враг человеческий» (тот самый – из бутылки) все настойчивее подчинял себе разум и волю моего брата. Однажды в затуманенной его голове возникла шальная затея – переехать речку Юксу вброд, рядом с мостом. Результат был предсказуем: трактор безнадежно увяз в речном иле, а Павел остался без работы. Спустя некоторое время, устроился на должность охотника в потребсоюз и здесь-то, будучи предоставленным самому себе, при отсутствии контроля со стороны руководства «конторы», находящейся в райцентре, в сотне километров от нашего поселка, он прижился надолго. От него требовалось лишь добывать дары сибирской природы и регулярно сдавать добытое в упомянутую организацию. В разные периоды года (всему своё время) отлавливал пушных зверьков: норок, ондатр; ловил рыбу, собирал грибы, ягоды, сосновые шишки; по весне драл лечебную кору с деревьев, высушивал её и одной-двумя машинами отправлял в райцентр. Такая деятельность лучше всего соответствовала его характеру. Иногда совершал труднообъяснимые для обычного человека поступки. Без всякой на то необходимости построил не то землянку, не то шалаш в лесу, километрах в шести от посёлка, и долгое время жил там отшельником.

Однажды ушел в деревню Нижняя Курья, уже обезлюдевшую, и сжёг наш дом, в котором мы родились и провели детство.

Радостей супружеской жизни не познал, всю жизнь прожил холостяком. Дружбу водил с подобными же приятелями-выпивохами. В совместных кутежах шло время, водка обеспечивала кратковременное приятное забытьё и при этом коварно подтачивала не слабый от природы организм. Трое моих сестер, проживающих в Кургане, многократно предлагали ему приехать туда и помочь устроить нормальную жизнь, но он всегда отказывался.

Немало досталось переживаний родителям от такой жизни сына. Он все более становился груб в отношениях с ними, а в конце 80-х, после смерти нашей матери, создал вообще невыносимые условия отцу для дальнейшего совместного проживания в нашем доме. И, в конце концов, вынудил отца уехать из родной Сибири. Незадолго до своей смерти Павел спалил и этот дом – умышленно, ни от кого не скрываясь. Шел по поселку с пучком смятых газет в руке и прямо говорил встречным односельчанам:

– Иду жечь свой дом.

Умер он в 2013-м в возрасте 64 лет от рака желудка.

Завершая эту историю о Павле, я хочу выразить сердечную благодарность моей племяннице, Наташе Малиновской, которая одна лишь в течение всего времени, когда он остался в одиночестве, всячески заботилась о нем. Уверен, без этой её бескорыстной заботы о родном человеке, каким бы он ни был, жизнь покинула бы его намного раньше.

А теперь возвращаемся в тот февраль 1969-го.

Попрощавшись с бурятской семьёй Васильевых, я сел на поезд и отправился домой, на встречу уже со своими заждавшимися родными. Во все три дня поездки я неотрывно торчал у окон вагона: то с одной стороны – из своего купе, то с противоположной – из коридора, впечатывая на скрижали своей памяти совершенно новые, не ведомые мне, уроженцу равнинных таёжных мест Западной Сибири, ландшафты: гористые берега Байкала, само великое озеро, заснеженные сопки Восточной Сибири, разбросанные вдоль магистрали города и прочие поселения. И всё-то мне было интересно, я впервые воочию ощущал, как велика Россия.

И думал, думал. Один пункт отпускного плана я уже выполнил. Как пройдет целый месяц в Копыловке – представить не трудно. Но в голове прочно зависли два уравнения, постоянно удерживающих меня, отпускника, в состоянии напряженного ожидания.

Первое из этих уравнений имело целый ряд возможных решений, и только одно из них я должен был узнать в последний день отпуска – где, в каких краях, состоится мой лейтенантский дебют. Выпускники ЦОКК обязаны были после отпуска явиться в штаб той армии ПВО, из которой прибыли на учёбу. И лишь оттуда направлялись в конкретные воинские части.

Второе уравнение имело только два решения: «да» или «нет». А именно: встречусь ли я с Наташей, и каким будет исход этой встречи.

20 февраля молодой лейтенант в новенькой военной форме переступил порог родного дома. Слёзы радости окропили глаза матери, отец прямым текстом высказал гордость за мой жизненный выбор, счастливы были многочисленные родственники (я стал первым кадровым военным в роду); уважительно здоровались со мной односельчане, как бы походя задавая вопрос о зарплате военных. Мой двоюродный брат Демьян Тюкалов, значительно старше меня, приняв чарочку, горько сокрушался:

– Дурак я, дурак! Ведь предлагали мне остаться на сверхсрочную, сейчас бы тоже был офицером.

Чередой проходили посиделки с возлияниями и бесконечными разговорами: у одних, у других, у третьих… Чем еще можно заниматься в деревне в феврале-марте?

А я ждал главной встречи. И она состоялась.

К нам зашла Люба Серебреникова, наша родственница. Сообщила, что приехала из Томска Наташа, и пригласила к себе домой на молодёжную вечеринку, где Наташа тоже будет.

Откровенно скажу, что шел я туда в тревожном ожидании: как всё произойдёт, что скажет мне первый наш взгляд в глаза друг другу после долгой разлуки. Я умышленно, напрягая силу воли, гасил возрождающийся порыв любви, чтобы не так больно было падать, если увижу в её глазах холод и равнодушие. Обжигала мысль, что за это время она могла связать жизнь с другим человеком, а мне осталось лишь навсегда зачеркнуть свою надежду.

А, встретившись, мы вместе зачеркнули ответ «нет» в нашем любовном уравнении.

Конечно, мы были уже другие, повзрослевшие, так или иначе определившиеся в жизни (пока каждый в своей). Возродившаяся наша любовь уже не была той ранней, безрассудной, ничему не обязывающей. Мы реально оценивали свои возможности, желания, перспективы.

Все еще было впереди: ЗАГС, свадьба и многое другое, но решение на будущую совместную жизнь было принято, как говорится, окончательно и бесповоротно.

Тот март врезался в память тревожными сводками о боях на советско-китайской границе. Существовала реальная угроза перерастания локальных боев в широкомасштабные боевые действия. К счастью, до этого не дошло. Мощным ударом с применением реактивной артиллерии советские войска погасили воинственный пыл китайцев.

20 марта я приехал в Новосибирск и сразу направился в штаб армии. Оттуда транзитом меня переадресовали в штаб дивизии ПВО, находившийся в Толмачёво. Поскольку времени в тот день на посещение этого штаба уже недоставало, поехал к моей сестре Галине, работавшей там по распределению после окончания Томского фармучилища и проживающей на съёмной квартире. Не сложно догадаться, как обрадовалась Галина моему неожиданному визиту.

Вот примерный текст диалога с офицером кадрового отдела дивизии:

– Какую технику Вы изучали?

– Зенитный ракетный комплекс С-125.

– К сожалению, в дивизии, и даже во всей 14-й армии, нет таких ЗРК; они дислоцируются, в основном, в приграничных районах. В каком из полков дивизии Вы хотели бы служить?

– А где они находятся?

Он назвал несколько городов на территории Западной Сибири. Я незамедлительно ответил:

– Томск.

– Что, к тёще поближе? (снайперский выстрел).

– И это тоже. К тому же я родом из тех краёв.

– На днях мы направили туда одного из ваших выпускников. Ну да ладно, поезжайте, вакансии там ещё есть.

На том и порешили. Получив командировочное предписание, я покинул штаб дивизии.

Таким образом, и второе моё уравнение разрешилось наилучшим вариантом ответа.

Кругом тайга – и мы посередине

24 марта 1969 года, в аккурат накануне дня своего рождения, я вернулся в Томск. Уже не помню, из какого источника я зачерпнул информацию о том, что штаб полка находится в закрытом городе, и сразу я не смогу туда попасть. Нужно городским транспортом доехать до остановки «Психбольница», а там любой встречный подскажет, где находится военная часть.

Этой частью оказался 3-й дивизион 393-го зенитного ракетного полка, дислоцированный вблизи городской окраины, я легко нашёл его. Представился командиру дивизиона, и после краткой беседы он доложил в штаб полка о моём прибытии. Спустя некоторое время меня вызвал к телефону начальник штаба полка Виктор Храпов. Первый его вопрос был тот же, что и в отделе кадров дивизии:

– Какой комплекс изучал?

– С-125.

– У нас таких нет, есть С-75 и новый (из соображений секретности он не назвал по телефону тип комплекса, а я и так знал, что это дальнобойный С-200, недавно поступивший на вооружение). Я бы тебе рекомендовал осваивать 75-й, он по техническому устройству и принципам работы во многом схож со 125-м. А на новом тебе придётся вариться в собственном соку (именно так и сказал).

Далее последовал вопрос: «Офицером наведения в 1-й дивизион пойдёшь?», на который я без колебаний ответил «Да». Я знал, что должность офицера наведения в составе боевого расчета самая трудная и ответственная, и в то же время самая перспективная.

НШ предложил мне побыть некоторое время в этом дивизионе, взяв тайм-аут на решение вопроса о способе доставки меня в 1-й дивизион, поскольку на прямой дороге туда стояла непреодолимая преграда – закрытый, обнесенный несколькими рядами колючей проволоки и охраняемый целой дивизией внутренних войск город со 150-тысячным населением. В народе бытовали три наименования этого города: Томск-7, 5-й почтовый, Северск.

Только на следующий день я получил указание ехать на автобусе в поселок Самусь (около 60 км от Томска) и на центральной площади ожидать прибытия военных.

Стоя в назначенном месте, я издалека услышал характерный лязг гусениц, и вскоре на площадь лихо выкатил уже ранее упоминавшийся мною АТС-712 – гусеничный артиллерийский тягач, прочертивший своими «башмаками» две линии в глубоком мартовском снегу по просеке вдоль ЛЭП.

На обратном пути следования по тем же колеям разговор с прибывшим за мной лейтенантом более соответствовал допросу, нежели диалогу: я спрашивал, он отвечал.

Дивизион оказался в восьми километрах от этого самого Самуся. На расчищенной от леса площадке была оборудована стартовая позиция, рядом – жилая зона. А вокруг этого оазиса – сплошная стена леса, преимущественно соснового.

Вкратце о позиции: посередине – насыпной холм с взгроможденной на него кабиной, обвешанной передающими и приёмными антеннами, рядом с холмом – аппаратные кабины станции наведения ракет (СНР) в подземных капонирах; по окружности, на расстоянии до 70 м от центра позиции – шесть пусковых установок ракет. Поодаль стояла радиолокационная станция кругового обзора П-12. Кроме того, технический арсенал дополняли средства опознавания воздушных целей, а также автоматизации управления.

В жилой зоне располагались: солдатская казарма со спальным помещением, умывальником, канцелярией, ленинской комнатой; 12-квартирный щитовой дом для офицерского состава (ДОС); солдатская столовая с большим залом, уставленным 10-местными столами, а также с крохотными отдельными помещениями офицерской столовой и магазинчика; общественная баня с утвержденным графиком помывки (солдаты, офицеры, жены и мелкие дети офицеров); котельная на угле, водонасосная станция со скважиной, обеспечивавшая водой все объекты, кроме ДОСа. Проживающие в нем семьи офицеров добывали воду из колодца, вырытого в нескольких метрах от него, а пресловутые «удобства» в виде двухместного дощатого сооружения располагались, по понятным причинам, на приличном удалении. Кроме всего упомянутого, в дивизионе был ещё автопарк, коровник на две персоны (некоторым солдатам, служба которых требовала больших физических нагрузок, полагалось выдавать молоко), а также трансформаторная подстанция.

Чуть не забыл ещё упомянуть про беседку около казармы, откуда в часы досуга беспрерывно раздавались щелчки бильярдных шаров. Бильярд был любимым занятием для офицеров, особенно холостых, в долгие часы вынужденного безделья. И сам я был активным участником этого «клуба» бильярдистов.

Ближайшим поселением (в двух километрах от дивизиона) была деревня Чернильщиково, вытянувшася более чем на километр по высокому берегу Томи и населенная, в основном, доживающими свой век старичками. Для нас важно было, что здесь на Томи стояла пристань, и в период навигации к ней швартовались речные теплоходы местного сообщения. Тем самым обеспечивался самый короткий и удобный проезд до областного Томска.

Также на удалении двух километров от нас было большое озеро Баранчуково. Будучи рожденным в сибирской деревне, я с детства познал толк в рыбной ловле. Немало приятных и волнующих душу рыбака минут подарило мне озеро, радуя неплохими уловами и позволяя хотя бы на время избавиться от надоедающего однообразия дивизионного бытия. При этом добытая рыба очень даже кстати вписывалась в наш небогатый рацион. Ловил я зимой – со льда, летом – с берега или с лодки. Иногда знакомый дед из Чернильщиково давал мне на время свои сети. В них-то рыбка попадала покрупнее.

Однажды этот дед презентовал мне несколько копченых лещей, пойманных им самим сетями в Томи немного пониже Северска. Имея подозрение, что эта рыбка может быть с «сюрпризом», я решил сначала проверить её с помощью радиометра-рентгеномера, и не напрасно. Характерным треском при сближении с любой из проверяемых рыб прибор засвидетельствовал наличие радиационного излучения. И хотя мощность излучения была небольшая, дедушкин подарок пришлось утилизировать. Моё сообщение деду об этом «открытии» ничуть его не смутило, он спокойно сказал:

– Да мы всю жизнь едим эту рыбу – и ничего.

«Чёрные» дни для рыбалки наступали, когда дивизион становился на боевое дежурство, на целый месяц. Вот тут уж, уважаемый офицер наведения, сиди и не рыпайся. Даже за пределы ограждения не имеешь права выйти, срок прибытия на рабочее место – не более 5 минут.

Предварительно ознакомив читателя с некоторыми географическими, а также бытовыми условиями, в которых мне с семьёй довелось жить четыре с половиной года, я рассчитываю меньше уделять места данной тематике в дальнейшем повествовании.

Итак, 25-го или 26 марта (точно не помню) 1969 года я въехал на грохочущей махине АТС-712 на территорию 1-го зенитного ракетного дивизиона славного 393-го зенитного ракетного полка 19-й дивизии ПВО. На вооружении полка состояли четыре огневых и один технический дивизион системы С-75 «Десна», а также группа дивизионов системы дальнего действия С-200 «Ангара» в составе трех боевых и одного технического дивизиона. Боевая задача полка – не допустить ударов средствами воздушного нападения вероятного противника по Томску и Северску. Говоря об этом, я не рискую раскрыть военную тайну, поскольку этот полк уже давно расформирован.

Командовал полком полковник Пищалёв Анатолий Алексеевич. Это был умный, тактичный, ответственный, высокообразованный человек со спокойным характером, никогда не позволяющий себе грубым словом нанести обиду кому-либо из подчиненных. Если обстановка требовала жёсткого вмешательства командира, требовательного тона в его голосе вкупе с появляющимся металлическим оттенком было достаточно, чтобы субъект воздействия моментально проникся готовностью «ещё вчера» выполнить волю командира. Лет через шесть после начала моей службы в полку, в связи с приближением к выходу на заслуженный отдых, его перевели на должность начальника военного училища куда-то в европейскую часть России.

Заменил Анатолия Алексеевича на этом посту его заместитель – капитан Демидов Владимир Александрович, примерно год назад прибывший в полк после окончания Калининской академии ПВО. Имея ещё невысокое воинское звание, будучи значительно моложе многих, отныне подчиненных ему офицеров, он сразу рванул под уздцы и понесся вскачь по прямой, не глядя по сторонам. Амбициозный, не терпящий возражений, он стремился добиться непререкаемой власти надменным выпячиванием своего должностного превосходства над всеми остальными, в отношениях с офицерами зачастую был резок и груб. Если он кого-то вызывал к себе, то у вызываемого возникало тревожное ощущение обзавестись в процессе встречи незаслуженным обидным нагоняем. Не избежал подобного общения с новым командиром и пишущий эти строки.

Перемещаясь вниз по «Табели о рангах», возвращаюсь в свой 1-й дивизион, всё в тот же март 69-го.

В этот период обязанности командира дивизиона временно исполнял начальник штаба майор Бубнов Аркадий Егорович. Штатный командир, подполковник Журиков Владислав Иванович, сдавал выпускные экзамены в академии, где заочно учился.

Войдя в канцелярию к Бубнову с единственным чемоданом в руках, я представился, коротко рассказал о себе. Он, в свою очередь, поведал об особенностях службы и быта во вверенном ему «хозяйстве», после чего указал курс на офицерское общежитие, «устраиваться». Офицерскими общежитиями были две двухкомнатные квартиры в ДОСе, по две солдатских кровати в каждой комнате. Проживали в них холостяки, а также офицеры, имеющие квартиры в городе. Эти, из второй категории, шесть дней в неделю несли службу в дивизионе, а на воскресенье уезжали к своим семьям в город и только при условии, если дивизион не стоял на боевом дежурстве. В одном из общежитий я и занял единственную свободную кровать.

Продолжить повествование я хочу воспоминаниями о моих начальниках, о друзьях-товарищах офицерах, с кем бок о бок прошли первые годы-версты на моей долгой офицерской стезе.

Итак – по ранжиру.

Командир дивизиона подполковник Журиков. После окончания академии он недолго продолжал командовать дивизионом и был переведён куда-то с повышением. Однако образ его нашёл свою ячейку в моей памяти. Это был волевой, требовательный, уверенный в самом себе и в своих действиях, обладающий высочайшим чувством ответственности, не терпящий разгильдяйства в любом деле, уже немолодой и закаленный в перипетиях воинской службы, боевой командир. Заняв свое рабочее место в кабине управления, он уверенно руководил боевыми действиями дивизиона в ходе тренировок по отражению воздушных ударов авиации, как виртуальной (имитируемой тренажёром), так и реальной. Под руководством такого командира и весь боевой расчёт кабины управления действовал, как правило, чётко и слаженно. Этого человека я уважал.

На смену Журикову прибыл майор Буслович Александр Дмитриевич, выпускник кафедры Минского училища, на которую принимались уже послужившие в войсках и хорошо зарекомендовавшие себя офицеры. Срок обучения, если не ошибаюсь, составлял два года; по окончании учёбы они направлялись уже на более высокие должности. Этот жизнелюбивый, с сильным характером, переполненный созидательной энергией человек, сразу же взял «быка за рога», не тратя времени на предварительную «пристрелку». Боевую работу вёл твёрдой рукой, в технические вопросы сам не вникал, справедливо считая заботу о поддержании её боеготовности уделом подчиненных. За упущения по службе, за провинности спрашивал строго, громко, для пущей убедительности украшая свою воспитательную речь ядрёными «спецэффектами». Быстро освоившись с состоянием дел в дивизионе, он с неукротимой энергией и напором развернул совсем не характерную для боевого подразделения хозяйственную деятельность, втянув в неё не только личный состав дивизиона, но и командование полка. Уговорив командира полка, привез в дивизион полковую пилораму, пылившуюся на складе с незапамятных времён. Чудесным образом добился разрешения местного лесничества на вырубку прекрасных сосен на отведенной делянке (чудеса стали проясняться, когда с нашей пилорамы пошли машины с пиломатериалом в то же лесничество и в распоряжение «отцов» города Северска). Я в этом процессе принимал участие, осваивая профессию вальщика леса. Дело в том, что у меня была личная бензопила «Дружба», подаренная мне отцом. Однажды в разговоре с ним я обмолвился, что наша квартира слабо отапливается от центрального отопления и приходится подтапливать печку, а дрова готовить, притаскивая сушняк из леса и распиливая его вручную, на пару с молодой женой (за это меня даже укоряли офицеры: «Что, у тебя солдат нет?», а моя Наташа держалась молодцом, не считая такую работу чем-то зазорным для женщины). После этого разговора с отцом я и вернулся на свою «точку» с бензопилой.

Когда пилорама была смонтирована и подготовлена к работе, процесс пошел. Я валил сосны, бойцы цепляли хлысты к АТСу, и он тянул их к пилораме – на разделку и распил. Надо заметить, что это была не какая-нибудь маломощная циркулярка, а серьёзный рамный агрегат с шестью или семью режущими полотнами, способный с высокой производительностью выдавать разный пиломатериал: брус, доску любой толщины, рейку. Конечно же, этот материал, главным образом, предназначался для внутренних потребностей как нашего дивизиона, так и других подразделений полка. В дивизионе была построена прекрасная новая баня взамен старой развалюхи, обновлены другие хозяйственные постройки, замполит напилил себе реек для обновления «убранства» ленинской комнаты. И тут в самый раз упомянуть о нём, замполите. Именно его, капитана Валерия Николаевича Фисенко, Буслович назначил руководителем работ на пилораме. Валерия уважали, он был приятным во всех отношениях человеком, легко ладил и с офицерами и с солдатами, активно вникал во все насущные проблемы подразделения, не ограничиваясь лишь чисто «замполитскими» делами. И вот, при исполнении обязанностей «главного пилорамщика», его настигла беда. Представьте себе школьную забаву, когда вы в одной руке крепко держите линейку, второй рукой оттягиваете свободный конец линейки, и, резко отпустив его, отправляете скатанный из бумаги шарик в спину сидящего впереди одноклассника. В случае с Валерием роль линейки выполнила резко разогнувшаяся доска, ударив плашмя по его ноге. В результате большая берцовая кость была переломлена в двух местах. Этот удар надолго уложил нашего замполита на больничную койку, очень надолго. Кости никак не хотели срастаться.

Ещё немножко о моей «Дружбе». Ею я не только валил лес для пилорамы, но и пилил дрова для новой бани и для себя. Вообще, любую физическую работу, не только с пилой, я выполнял с удовольствием. Не всё же время заниматься одной лишь боевой подготовкой. «Дружба» эта верно служила до того момента, пока я однажды, по просьбе командира, не доверил её солдату – напилить дров для бани. Сам я в этот день по какой-то причине не мог заняться дровами. И стал сей злополучный день последним в «жизни» моей пилы – боец перегрел двигатель, и его заклинило.

Буслович командовал дивизионом около трех лет, после чего был переведен с повышением к другому месту службы.

В должность командира вступил подполковник Савран Василий Фёдорович, «сосланный» к нам с понижением в должности из Новосибирского полка, где он командовал группой дивизионов С-200. Причиной «ссылки» стало серьёзное происшествие с несанкционированным запуском ракеты. Командир стартовой батареи вдвоём с сержантом проводили контрольно-проверочные работы на ракете, установленной на пусковой установке в горизонтальном положении. Допущенная при этом ошибка привела к запуску двух стартовых ускорителей из четырёх, установленных на ракете этого типа. Получив в свою «тыловую» часть «пинок» мощностью в 80 тонн (тяга каждого движка равнялась сорока тоннам), ракета легко оборвала крепёжные узлы, выдула мощной газовой струёй из обвалованного капонира обоих неудачников и понеслась по полю, пока не закончилось топливо в стартовиках (его хватает лишь на несколько секунд). Сержант погиб, комбат получил серьёзные увечья, Савран отправился в Томск. Он старался не выказывать обиды на судьбу- злодейку, однако это был уже не тот энергичный, уверенный в себе подполковник Савран, с которым мне довелось познакомиться и пообщаться раньше, на прежнем месте его службы. Обязанности командира он выполнял исправно, но без былого рвения и энтузиазма. То роковое событие тяжёлым катком прошлось по психике этого достойного, честного, преданного военной службе человека.

Начальник штаба дивизиона майор Бубнов Аркадий Егорович, человек немолодой, эмоциональный, общительный, не чуждый юмора (чаще всего, чёрного). Свои штабные дела исполнял скрупулёзно, ответственно. Оставаясь за командира дивизиона, функциональные обязанности «стреляющего» в составе боевого расчёта выполнял без существенных недочётов. Нужно пояснить, что стреляющим, согласно Наставлению по боевой работе, назывался офицер, руководящий боевыми действиями дивизиона. Обязанности стреляющего могли выполнять только три человека: командир дивизиона, начальник штаба и командир 1-й батареи (он же зам. по вооружению). Чтобы совсем не запутать читателя, должен сказать, что стреляющий только руководил боем, а пуск ракет производил, т. е. непосредственно стрелял – офицер наведения. Возвращаясь к личности нашего НШ, добавлю, что в его характер внесла коррективы неудавшаяся семейная жизнь. Прожив долго с женой, не заимев детей, узнав от шептунов о «нестандартном» поведении супруги в его отсутствие, он развёлся, оставив ей городскую квартиру. Сам стал постоянно жить в дивизионе, в одной из квартир ДОСа. Уже после начала моей службы здесь, он сошёлся с другой, тоже немолодой женщиной из Северска, на выходные привозил её к себе, и жили они, как говорится, дружно и счастливо. И вот, обзаведясь новой женой, загорелся идеей оборудовать собственный огород. Возможно, инициатором в этом деле была именно она, его Галина, когда увидела, что у многих офицеров земельные участки есть и не пустуют. С каким же энтузиазмом и упорством приступил наш Егорыч к реализации своей затеи. Видимо сам лукавый смеха ради впрягся в эту «телегу» вместе с её хозяином, надоумив того выбрать участок для огорода в лесу, метрах в ста за пределами нашей территории. И пошла «писать губерния». Неумолчно рычал АТС на облюбованной делянке, выдирая с корнями росшие там деревья. Сам Егорыч в поте лица топором и лопатой зачищал оставшиеся корешки и сучья. Когда участок был освобождён от леса, его неоднократно перепахали тем же АТСом. Вся эта работа длилась не один месяц. Картошка была посажена только следующей весной. Сведущему человеку понятно, что участок истощённой лесной земли, окруженный со всех сторон затеняющими его высокими деревьями, не мог выдать обильного урожая. Собрав жалкую картофельную мелочь, хозяин несколько приуныл, а повторив свой неудачный опыт ещё один раз, напрочь утратил интерес к земледелию. Возделанный с такими невероятными усилиями участок вновь стал зарастать травой и кустарником.