Читать книгу: «От рядового до полковника», страница 2

Наташа

Ах, Наташа!

Негладкой была наша с тобой дорожка от первой встречи до ЗАГСа.

Открутив стрелку времени назад, в 1964-й год, окажемся у истоков этой истории.

Итак, первые теплые дни сентября 64-го, начало учебного года. На плоскую тесовую крышу дровяного сарая высыпало население школьного интерната с книгами, одеялами, а кто и просто позагорать. В этот интернат в поселке Батурино Асиновского района Томской области, где была средняя школа, съезжались для продолжения учебы в 9—11 классах школьники из многих окрестных поселков и деревень, где школы были только 8-летние.

Жили мы в интернате в течение всего учебного года. Ребята из ближних поселений могли на выходные ездить домой, а мы, дальние, уезжали домой только на каникулы.

Для меня этот год проживания в интернате был уже вторым, я «распечатал» 10-й класс.

Так вот, лежа в один из тех погожих дней на крыше сарая, я увидел незнакомую девочку небольшого роста, с книжкой в руках, и …что-то коснулось души. Именно этими словами из песни «Малиновый звон» точно описывается чувство, охватившее меня при этом первом взгляде на нее. От ребят я узнал, что девочка эта – Наташа Дарькина, девятиклассница, приехала из лесосплавного поселка Усть-Юл, расположенного километрах в 25 вверх по Чулыму. Своим чередом пробегали школьные дни, мне все чаще хотелось видеть Наташу, как бы невзначай оказываться рядом, делать что-то такое, чтобы обратить ее внимание на себя.

И уже к весне ярким светом вспыхнула моя любовь – чистая, волнующая все мое существо, без каких-либо греховных помыслов, и при полнейшем отсутствии планов на будущее. Наташа стала постепенно отзываться на мои ухаживания, с наступлением весеннего тепла мы с ней стали ходить на прогулки, держась за руки. Однажды мы вышли за черту поселка в лес. Наташа встала около берёзы, прижавшись к ней спиной. С внезапно закружившейся головой я приблизился и поцеловал её в губы. Она тихо произнесла:

– Меня еще никто не целовал.

Каким же бальзамом разлились в моей душе это её признание и наш первый поцелуй. На обратном пути из леса я чувствовал себя счастливейшим из людей. С тех пор поцелуи перестали быть в наших отношениях чем-то запретным и недосягаемым.

В один из майских вечеров мы стояли с ней на крыльце уже закрытого поселкового магазина. Воздух был наполнен дурманящим ароматом цветущей черемухи. Наташа вдруг спросила:

– Валера, ты любишь … (продолжением фразы был какой-то предмет или явление – этого я не помню)?

В ответ у меня вырвалось давно выстраданное:

– Я тебя люблю.

Реакция была мгновенной:

– Что-о-о?, – а затем тише, – один человек уже говорил мне это, Витька Перевалов.

Меня такой поворот не расстроил – знал, что Витька – персонаж из ее детства и ныне мне не соперник.

Тем временем, учебный год закончился. Кто-то радовался каникулам, а я с грустью ждал разлуки с моей Наташей на целых два месяца.

Настал неминуемый день прощания. Мы сидели с ней на скамейке, на верхней палубе теплохода, плывущего по Чулыму, целовались, обещали писать письма друг другу. Наташа сошла на пристань в Усть-Юле, а я поплыл дальше, в свою Копыловку.

Никогда в моей жизни больше не было такого лета, прожитого в состоянии эйфории, когда все вокруг кажется прекрасным, достижимым и не предвидится никаких барьеров на пути к счастью. Обмениваемся хорошими письмами с Наташей, уверяя друг друга во взаимном желании скорейшей встречи.

И не ведали мы, что уже близок край пропасти, который разлучит нас надолго.

То ли некий неведомый и невидимый режиссер счёл такое развитие сюжета слишком примитивным и решил устроить испытания на прочность нашей любви. То ли сам лукавый из зависти злорадно подставил подножку нашему тандему.

С первых же минут возвращения в интернат после каникул я с вожделением ждал встречи с моей любимой, горел желанием обнять ее и целовать, целовать. Но в хлопотах по первичному обустройству время шло, а увидеться все не удавалось, она почему-то не выходила из своей комнаты. Наконец, настал вечер, и наша интернатская молодь устроила игру в «почту». Суть игры заключалась в том, что ребята и девушки писали короткие, в основном анонимные, записки с какими-либо пожеланиями или иными сообщениями друг другу. Вручали их адресату не сами, а через посредника.

Получил такую записку и я. От Наташи.

Прочитав эту записку, я изумленно завис в глубоком ступоре и, казалось, с останавливающимся сердцем без сил опустился на кровать.

Наташа написала, что стала равнодушна ко мне и впредь нам встречаться не следует.

Вот это был сокрушительный «ядерный» удар по моей любви, надолго зачеркнувший (а в тот момент, думалось, и навсегда) мечты о возможной счастливой жизни с любимой женщиной.

Конечно, я потом пытался выяснить, что же произошло. Однако, получив от неё железное «нет» в подтверждение принятого ею решения и зная ее характер, признал бесперспективность дальнейших попыток восстановить нашу так жестоко и непонятно для меня разбитую любовную идиллию. По крайней мере, в ближайшее время. Тем не менее, я невольно, с не проходящей щемящей тоской, наблюдал за ней, и пытался как-то понять всё, что бы она ни делала в последующем.

Однажды произошёл такой случай. В минуту безделья я поднял с земли булыжник величиной с куриное яйцо и запустил его через крышу интерната на противоположную сторону. Раздавшийся оттуда вопль свидетельствовал об удачном попадании в некую одушевленную цель. Оказывается, злосчастный камень угодил в ногу не кому-либо, а моей избраннице. Прямо как в сказке о царевне-лягушке.

Ну да ладно. Этот учебный год так мы и прожили, избегая любого общения между собой: одна сторона – от равнодушия (уж не знаю, реального или показного, из принципа), а вторая – от бессилия что-либо изменить.

Весной ко всем моим переживаниям добавилась ещё и ревность. Наташа стала дружить с капитаном пассажирского теплохода, ходившего по Чулыму.

Как же мучительно мне было видеть её уходящей с этим капитаном с нашего выпускного вечера, а ещё хуже было, когда эти, двое, уединились в каюте того же теплохода, увозящего нас по домам по окончании школы.

Я же в тот выпускной вечер пошел проводить мою одноклассницу, Любу Казакову, с которой у нас были хорошие дружеские отношения. Подходя к дому, Люба неожиданно сказала:

– Валера, давай поцелуемся на прощание. Что мы и проделали и, думаю, неоднократно. После этого я направился в интернат спать. Однако не спал мой вышеупомянутый режиссер и, ради собственной забавы, надумал ещё потерзать мою душу.

Устроившись в своей кровати, я ещё не успел заснуть, как в комнату вошел мой сосед, Коля Павлов, с которым мы здесь жили вдвоем. Пришел не один, а со своей любимой девушкой, Лидой Алексеевой. Полагая, что я сплю (а я поддерживал эту иллюзию легким похрапыванием), ребята устроились на ночь на его кровати, перешептываясь, целуясь и обмениваясь клятвенными обещаниями.

Я же при этом подумал: вот так-то у людей. А у меня что?

Но, несмотря на всю трагичность случившегося в наших отношениях, НАДЕЖДА, мой компас земной, продолжала теплиться в моей подраненной душе, то затухая, то вновь до боли возбуждая в памяти светлые картины тех счастливых дней, поддерживая призрачный шанс на то, что всё еще можно вернуть.

Пусть впереди страдания, пусть боль в сердце, но это все надо преодолеть. Дорогу осилит идущий.

Просвет, хотя и робкий, обозначился в наших отношениях во время той самой встречи в Томске в ноябре 67-го. Мы договорились переписываться.

Воодушевленный встречей с Наташей и обретший надежду, что всё ещё можно вернуть, я уехал из Томска. Кто служил, тот знает, как окрыляет солдата и помогает легче выдержать неизбежные трудности военной службы вера в то, что дома тебя ждет любимая верная девушка. Эта вера, словно маяк, освещает твою нелегкую солдатскую дорогу.

Благополучно избежав встречи с военным патрулем (отклонение от маршрута-то было самовольным), я доехал до Тайги, сел на поезд дальнего следования и, с пересадкой в Кирове, прибыл в Москву, а оттуда электричкой добрался до конечного пункта – поселка Костерёво Владимирской области.

Но прежде хотелось бы еще немного дополнить эту часть моего повествования.

Начавшаяся между нами переписка через некоторое время вновь закончилась размолвкой, взаимными обидами, и следующая – решающая встреча – состоялась только по моём возвращении домой после окончания училища. И здесь уже лукавый, признав своё поражение, снял все засады на пути, ведущем нас к совместной семейной жизни.

Следует признать, что в годы разлук оба мы не были неприступными унылыми аскетами или затворниками. Я встречался с разными девушками, иногда и увлекался на короткое время.

У Наташи также были поклонники и обожатели, она впоследствии рассказывала о них. Я также не скрывал от неё своих былых похождений.

Такие честные взаимные признания только способствовали укреплению нашего семейного союза.

ЦОКК

ЦОКК – это 4-е Центральные офицерские Краснознаменные курсы – кузница офицерских кадров для Войск ПВО, с богатейшей славной историей и традициями. До 1967 года офицеры из действующих войск направлялись сюда на учёбу с целью повышения квалификации, изучения и освоения вновь поступающей на вооружение боевой техники. Сроки обучения ограничивались несколькими месяцами.

С начала 60-х годов началось интенсивное перевооружение частей ПВО на новую технику – зенитные ракетные комплексы разных типов, сложные технические устройства, вобравшие в себя новейшие достижения в области радиоэлектроники, радиолокации, ракетостроения. В этой гонке по скорейшему наращиванию зенитных ракетных войск закономерно возникла проблема дефицита специалистов, прежде всего – офицерского состава – по обслуживанию и боевому применению нового вооружения. Существующие военные училища были не в состоянии закрыть эту брешь своими выпускниками – их просто не хватало.

И тогда высшим командованием Войск ПВО было принято решение: организовать на базе 4-х ЦОКК курсы по ускоренной подготовке офицеров, для чего сформировать несколько учебных батарей курсантов из солдат срочной службы (как я упоминал ранее – прослуживших в частях не менее года), а также старшин и сержантов-сверхсрочников, изъявивших желание пройти обучение на этих курсах и далее продолжать службу, уже став кадровыми офицерами.

Обучаемым предлагалось два варианта обучения, на выбор:

– одиннадцать месяцев учебы – экзамены – звание младшего лейтенанта и убытие в войска со справкой об окончании курсов;

– те же 11 месяцев – успешный результат на экзаменах – месяц самостоятельной подготовки с участием преподавателей-консультантов – повторные экзамены по основным предметам уже в полном объеме учебной программы Ярославского зенитно-ракетного училища – диплом об окончании этого училища экстерном – погоны с двумя лейтенантскими звездочками и нагрудный знак с надписью «ВУ», именуемый его обладателями «бычьим глазом».

Учебные программы курсов были составлены с таким расчётом, чтобы курсанты максимально освоили боевую технику, овладели навыками её эксплуатации и правилами боевого применения. Что касается общевойсковых дисциплин, то им уделялось минимум внимания, поскольку каждый из нас познал их за время предыдущей службы. Также не грузили наши мозги и всяческим гуманитарным мусором, типа философии, политэкономии, никогда и никому не понятного научного коммунизма.

Этих наук я вдоволь нахлебался в дальнейшем: в академии, в ходе обязательных занятий по марксистско-ленинской подготовке офицеров, а также политзанятий с солдатами, во время всего периода моей службы, под неусыпным надзором наших вездесущих «угнетателей-инквизиторов», а именно политработников различного ранга. Неоправданно много времени и нервов затрачивалось на эти дела, в ущерб боевой подготовке. Я помню, с каким воодушевлением, самозабвенно, преподаватели академии, излучая словами и глазами великую гордость за свою принадлежность к элите проповедников идей партии, шлифовали нашу преданность делу Коммунистической партии и великого Ленина. Нам-то хотелось «настоящим образом учиться военному делу» (это слова Ленина, просто переставленные местами), а вместо этого тратили уйму времени на выслушивание этой никому не нужной белиберды на лекциях, обсуждение на семинарах, переписывали в свои тетради рефераты и доклады наших предшественников, выдавая их за свои.

Конечно же, представители этой профессии были разными. Офицеры-политработники низового звена, как правило, были настоящими помощникам командиров в работе с личным составом. Они не приходили со стороны, а выдвигались из своих же, имеющих склонность к такой работе.

О политработниках высокого ранга у меня сложилось другое мнение. Для них, по сложившейся у меня оценке, было присуще показное выпячивание своей значимости, неприкасаемости, высокомерие в отношениях с подчиненными, стремление взять себе больше власти, чем предусматривалось должностными обязанностями. Нередко это становилось причиной натянутых отношений между командиром полка и его начальником политотдела.

Но были и исключения. Самыми добрыми словами я вспоминаю генерал-лейтенанта Осипова Владимира Арташесовича, замполита нашего главка в Генштабе. Благодаря его решительному вмешательству, я, наконец, получил ордер на квартиру в Москве, прожив с семьей более трех лет на съёмных квартирах.

Извиняюсь за этот внезапный обходной маневр и возвращаюсь в ЦОКК.

21 ноября 1967 года младший сержант Хахунов В. В. переступил порог большой 3-х этажной казармы, расположенной в жилой зоне военного городка.

Первым моим собеседником здесь стал старшина сверхсрочной службы Поломарчук, осуществляющий прием подъезжающих оптом и в розницу соискателей офицерских званий и должностей. Слегка кивнув в ответ на моё «Здравия желаю» и, ознакомившись с моими документами, спросил:

– Почему опоздал?

Я пробормотал какую-то заранее придуманную легенду о якобы опаздывающих поездах, и на этом вопрос был закрыт. До начала занятий было ещё несколько дней, люди продолжали прибывать, и проверять моё алиби никто не собирался. На следующий день старшина собрал из нас группу человек в 15, провел в подвал и дал задание делать лопаты для уборки снега: прибивать к кускам фанеры черенки и окантовывать жестью. Работа не сложная и занимались мы ею дня три. Этими самыми лопатами мы впоследствии, в дни снегопадов, убирали снег с многочисленных дорог и дорожек городка.

Наконец, все съехались, были сформированы три батареи курсантов, каждая разместилась на отдельном этаже.

Поломарчук занял должность старшины нашей, 3-й батареи, отвечал за поддержание порядка в казарме и все виды хозяйственного обеспечения. Под его руководством в дни генеральной уборки мы сдвигали кровати, отдирали кусками стальной сетки пол до белизны, отмывали его, протравливали красящим раствором и, наконец, после высыхания, надраивали до блеска мастикой. Эта операция выполнялась с помощью «Маруси», огромной чурки, обтянутой шинельным сукном, с прибитой к ней длинной палкой. Эту «Марусю» тягали по полу вдвоем, а иногда, шутки ради, на ней восседал кто-нибудь третий. Наш старшина не мог терпеть халтуры в любом деле. Например, увидев швабру в чьих-либо руках при мытье пола, он отбирал ее, всучивал взамен обычную половую тряпку и требовал, решительно пресекая любые возражения:

– Вехтём, вехтём!

Говорил он на неком гибридном диалекте – этакой смеси украинского и какого-то южно-русского. Этим он веселил наш гораздый на шутки и выдумки курсантский контингент, а в общем, был хороший человек и заботливый хозяйственник.

Командиром нашей батареи был майор Плужник, человек замедленного действия, весом под сто кило, для нас совершенно безобидный. Службой себя не утруждал, ограничивался лишь ролью наблюдателя.

Полной противоположностью вышеупомянутому персонажу был начальник всего сформированного курса – подполковник Морозов. Невысокого роста, плотный, с жёсткими чертами лица, острым взглядом серых глаз, каким-то отзвуком металла в голосе, он был резок в движениях, целеустремлен, всегда серьёзен (я даже не представляю, как могла выглядеть улыбка на его лице). По большому счету, это был умный, крайне принципиальный, преданный военной службе офицер, достойный нашего уважения и подражания (в будущем). Он прекрасно понимал нашу курсантскую психологию, через какие-то свои источники получал информацию о наших проделках и моментально реагировал, выбирая меру воздействия адекватно степени вины, вплоть до исключения виновника с курсов. За несерьёзные проступки проводил воспитательные беседы так, что виновника пробирала дрожь, и возникало твердое желание «больше никогда этого не делать».

В числе наших начальников был еще замполит курса – майор. Фамилию его я не помню, а знаменит он был тем, что с наступлением сумерек коварно намазывал мазутом забор в наиболее вероятных местах преодоления его самовольщиками. А с утра пораньше приходил в казарму и собирал «улов», отыскивая пятна мазута на шинелях, аккуратно висящих на вешалке и оборудованных бирками с фамилиями владельцев.

Военный городок размещался в замечательном сосновом лесу и подразделялся на две зоны: жилую и учебную – режимную, обнесенную отдельным забором, вдоль которого проходила тропа наряда и стояли вышки для часовых. Южная и северная стороны ограждения жилой зоны упирались прямо в реку Клязьму. В режимной зоне находились учебные корпуса и боевая техника, включая и главное учебное пособие для нашей батареи – красавец зенитный ракетный комплекс С-125 «Нева». Помню, как при первом показе мы во все глаза таращились на эту громадину: несуразного вида антенный пост; огромную кабину управления, уставленную шкафами с аппаратурой; спаренные пусковые установки. С чувством гордости и всплеском патриотизма воспринимали слова «гида» о боевых возможностях этого ЗРК. Как тут было не возгордиться, узнав, что одна пущенная с него ракета сбивает воздушную цель с вероятностью около 90%, а очередь из двух ракет гарантирует почти 100%-ное поражение.

Вот этот-то комплекс и предстояло нам изучить и освоить.

Начались занятия: теория – в классах, практика – непосредственно на технике.

В первые дни и месяцы учебы нас усиленно накачивали основами электро-, радиотехники; давали немного прикладной математики. Далее началось изучение типовых схем и различных электронных и механических устройств, которые в совокупности и сращивались в грозную боевую единицу. Нелегко формировалось в наших мозгах понятие о принципах работы всех этих мультивибраторов, триггеров, блокинг-генераторов, фантастронов, клистронов, магнетронов, сельсинов и многих-многих других чудес техники. О себе могу сказать, что я с большим интересом изучал всю эту электронику, стараясь действительно разобраться в принципах её работы и назначении.

На следующих этапах обучения отдельные элементы и узлы стали складываться в цельные блоки, а те, в свою очередь, группировались в системы определенного назначения: СОК, УВК, УПК, СДЦ, УНВ, АПП и т. д. От расшифровки воздержусь, это было бы длинно и бессмысленно для непосвященного читателя.

По мере освоения нами материальной части ЗРК основное внимание было направлено на изучение документов по эксплуатации и боевому применению комплекса: Наставления по боевой работе, Правил стрельбы, инструкций по проведению регламентных работ. Финальный этап учебы был наполнен практическими тренировками по выработке навыков действий в роли того или иного лица боевого расчета в условиях «реального» налета воздушного противника, имитируемого с помощью тренажера.

Разумеется, наша курсантская жизнь не ограничивалась одной лишь учебой.

Бытовая составляющая этой жизни, несомненно, отличалась от обычной солдатской. Мы чувствовали себя вполне свободными, никто не пытался унижать наше личное достоинство, жили дружно, в одних и тех же условиях. Рацион питания по ассортименту, качеству приготовления пищи и габаритам порций был таким, что, проводя много времени «за партой», мы стали заметно набирать вес, физиономии округлились и посвежели. Мой вес перевалил за 80, стало трудно выполнять упражнения на перекладине, которые раньше я всегда проделывал с лёгкостью.

На присланные из дома деньги я купил «Командирские» часы и щеголял перед сокурсниками высочайшей точностью их хода. Да вот счастье это оказалось недолгим: вскоре после начала моей службы в дивизионе один боец, матерый «урка» из Одессы по фамилии Щукин, вероломно «приватизировал» часики, беспечно оставленные мною в комнате офицерского общежития. Я твердо знал, что это его рук дело, но доказать не мог.

В свободное время мы занимались спортом, ходили в кинотеатр, купались в Клязьме. В обязательном порядке несли караульную службу со всеми присущими ей трудностями и нарушениями нормального биоритма наших молодых организмов. Иногда по выходным руководство устраивало спортивные соревнования с непременным нашим участием. По очереди ходили в увольнение, знакомились с девушками (два таких знакомства закончились свадьбами). Одну из этих свадеб мы весело отгуляли в городке, на квартире нашего комбата Плужника, поскольку невестой была его родственница, а женихом – курсант Хакимов Ханафия Ханифович, наш сокурсник, татарин по национальности.

Справедливости ради, должен отметить, что мы не были такими уж рафинированными, безгрешными паиньками. Кое-кто похаживал в самоволки. Не возбранялись (нами, конечно, а не начальством) и поддерживались дружественные отношения с «зеленым змием». Однажды зимой мы втроём пропахали на лыжах по снежной целине километров пять в деревню Болдино (не пушкинское) лишь затем, чтобы «пивса пососать», как озаглавили эту вылазку наши пересмешники, когда узнали о ней.

Увольнения мы могли проводить не только в Костерево, но и с выездом в другие ближние населенные пункты. Один раз я, будучи в увольнении, съездил даже во Владимир. Надо признать, что не всегда увольнения завершались благопристойно и безмятежно.

Однажды наш общепризнанный ловелас Коля Остапчук возвращался вечерней электричкой с очередного свидания из поселка Лакинка, «очарованный» немалой дозой принятого спиртного. По этой причине Николай свою остановку проспал. А когда, очнувшись, взгрустнул по данному поводу, предпринял решительные действия с целью избежать кары за наметившееся слишком большое опоздание из увольнения. Ударом ноги высадил стекло в тамбуре и смело сиганул в темноту на полном ходу поезда. Слегка придя в себя от удара о земь, поковылял по шпалам в обратную сторону, в Костерёво. В часть наш Коля вернулся под утро, хромающий, со ссадинами на лице и, вероятно, не только на нем. От руководства он получил заслуженное, а от нас, курсантов – долгий период насмешек и похвал за такой «подвиг». Юмора в курсантской среде было хоть отбавляй.

Довелось и мне быть участником одного происшествия, связанного с увольнением. 7-го ноября, уже 1968 года, я и еще двое курсантов были назначены в состав военного патруля, возглавляемого капитаном из числа офицеров так называемого переменного состава, проходивших краткосрочное обучение на курсах повышения квалификации. Основным местом патрулирования был Костеревский дом культуры и прилегающие к нему окрестности. Задача – пресекать любые нарушения порядка военнослужащими. Здесь было с десяток солдат из подразделения обслуживания учебного процесса. Вечером, когда истек срок увольнения, начальник патруля попросил меня собрать их в патрульную машину и сопроводить в часть. Указание было выполнено, и мы поехали. Накануне выпал обильный мокрый снег, дорога очень скользкая. При выезде из поселка дорога делала крутой поворот вправо и далее тянулась в сторону части. Заметив, что солдат-водитель подъезжает к повороту, не сбавляя скорости, я попросил его «умерить прыть», так как сам имел определенный опыт вождения и реально оценивал ситуацию на дороге. Однако самоуверенный молодой лихач моему совету не внял, и тяжелый в управлении ЗиЛ-157 с будкой со всей дури ухнул в глубокую придорожную канаву, резко прилепив всех сидевших в нем бойцов к передней стенке будки. Все наши попытки общими усилиями вытолкать машину из канавы были безуспешны. И тут водитель вспомнил, что машина оборудована лебёдкой для самовытаскивания. Размотав трос, закрепил его на бетонном пасынке ближайшего столба линии электропередач и включил лебедку. Пасынок лопнул, вверху раздался треск, и посыпались искры, так как провода легли на другую линию, проходившую перпендикулярно. Погасли уличные фонари, к нам подбежала полупьяная бабка-сторожиха из стоявшей через дорогу сторожки с бранными словами и угрозой немедленно позвонить куда надо. Тут уж «командовать парадом» взялся я сам, более не слушая никого. Увидев впереди толстый деревянный столб без пасынка, и проникшись уверенностью в его прочности, приказал водителю зацепиться за него и повторить попытку самовытаскивания. Машина вылезла из канавы, а красавец-столб даже не колыхнулся. Незваную свидетельницу мы нейтрализовали, вручив ей бутылочку винца и заручившись клятвенным обещанием «никому ни слова, не видела, не знаю». И она его выполнила.

Мы доставили увольняемых в часть, договорившись с ними молчать под любыми пытками (а солдаты в подобных случаях своих не сдают), и вернулись к месту патрулирования. Капитану, естественно, я ничего не сказал. Водитель за ночь выправил погнутые детали машины.

Конечно же, местные власти на следующий день начали поиск виновников повреждения линии электропередач, однако благодаря принятым с нашей стороны мерам по сокрытию данного злодеяния дело было прекращено за отсутствием улик.

Ранним утром 16 июня 1968 года мы были подняты по тревоге, быстро экипировались по полной выкладке, получили сухие пайки и погрузились на бортовые машины. Лишь перед самым отъездом узнали, что едем тушить торфяной пожар в Шатурский район Московской области. Пункт назначения – деревня Соколья Грива. По прибытии на место узнали, что накануне по краю этой деревни пронесся огненный смерч, превратив в пепел пять домов, в одном из них сгорела пожилая женщина. Вблизи деревни и вообще везде, в пределах видимости, лежали серые очаги золы, во многих местах из-под земли выбивались струйки дыма. Наскоро обустроившись в каком-то административном доме, мы разделились на две группы: одна группа осталась тушить очаги горения вокруг деревни, другая погрузилась на открытые ж/д платформы, прицепленные к мотовозу. Туда же были погружены мотопомпы и ёмкости с водой. Этой группе поручалась ликвидация очагов горения на торфянике, в нескольких километрах от деревни. Прибыв туда по узкоколейке, мы были просто ошеломлены увиденным: до самого горизонта простиралась безжизненная серо-бурая пустыня, без единого обгоревшего кустика. Воздух сильно задымлен, трудно дышать, вокруг дымятся и пышут жаром оставшиеся очаги горящего торфа. Мы поочередно заливали их водой из брандспойтов, а мотовозик беспрестанно курсировал, подвозя воду из деревни.

Дней через пять, ликвидировав все опасные очаги на закрепленной территории, мы возвратились в часть, чумазые, насквозь пропахшие торфяной гарью, но с чувством успешно выполненного важного задания.

Подняли нас по тревоге и в день ввода советских войск в Чехословакию, была объявлена повышенная боевая готовность. Однако вскоре, когда ситуация с этой «заварухой» прояснилась, нам дали «отбой».

Не одними лишь военными науками пополнились копилки моих знаний и ощущений в ту благословенную курсантскую пору. Навечно врезались в память залихватские соловьиные концерты в кустах за Клязьмой; мощное, волнующее молодую мою душу, цветение вишни в садах и палисадниках; терпкий аромат опавших листьев в дубовой роще, куда я зашел во время очередного увольнения и просто лежал, наслаждаясь этим ароматом и легким шумом осеннего ветра в кронах дубов. В такие моменты всегда возникал передо мной образ Наташи, той, молоденькой, горячо любимой. И так хотелось, чтобы она была сейчас здесь, рядом, и мы бы вместе радовались этим красотам. Ведь ни этих соловьев, ни вишни, ни дубов не было в наших родных сибирских местах.

Помню, как поразила меня громада Успенского собора во Владимире; как великолепен был вид сверху на долину Клязьмы.

Однако, пора вернуться к главному. В конце декабря 1968 года первый этап обучения был завершен. 7 ребят из нашей батареи, не будучи уверенными преодолеть неизбежные трудности второго этапа, покинули ЦОКК, удовлетворившись званиями младших лейтенантов и справками о прохождении обучения на курсах. Все остальные воспользовались возможностью добиться существенно больших результатов, и, в итоге, успешно сдали повторные экзамены, получили дипломы Ярославского училища ПВО и воинское звание «лейтенант».

Пара дней потребовалась на получение офицерского обмундирования, пришивание погон и петлиц, прикалывание звездочек, эмблем. Нам были вручены отпускные листы и проездные документы.

10 февраля 1969 года состоялся выпускной вечер, и уже следующим утром военные автобусы доставили на станцию Петушки многочисленную группу молодых лейтенантов. Отсюда наши пути широко разошлись по всей географической карте великой страны – от Дальнего Востока до Карпат, от Мурманска до Крыма и Средней Азии.

– Прощай, Костерёво, – сказали мы тогда. Однако, в дальнейшем, это «прощай» трансформировалось для меня в многочисленные «здравствуй» и «до свидания».