Читать книгу: «Неокантианство. Шестой том. Сборник эссе, статей, текстов книг», страница 4
Однако, несмотря на эту неизбежную субъективность результата, данный вопрос относится к числу тех, от которых безнаказанно не может уклониться ни один период. Ведь для каждого состояния знания необходима общая ориентация о взаимоотношениях существующих проблем. И действительно, среди представителей науки, пожалуй, не найдется головы, столь мало нуждающейся в ясности, чтобы в ней не возникли ряды ассоциаций о взаимосвязях отдельных дисциплин, даже если они могут несколько раз принимать форму нисходящего ряда от собственного круга работы как наиболее ценного и необходимого к самому далекому от него как наиболее незначительному.
Столь же очевидным, как и эта незаменимость, является значение таких общих попыток классификации, ибо каждая группировка целых областей знания должна быть подкреплена теми формами обобщения, которые научное сознание того времени рассматривает как наиболее общие. Таким образом, однако, она становится в то же время, независимо от своей неизбежно субъективной окраски, характерным признаком как направления, так и интенсивности научного движения в рассматриваемый период.
Поэтому данное исследование хотелось бы оценивать в зависимости от того, насколько ему удалось использовать для своей цели наиболее общие, данные в настоящее время формы отношений знания.
Отправной точкой нашего обсуждения является определение задачи науки в целом. Перед ней стоит яркий образ мира, который передается нам как нечто непосредственное и законченное благодаря нашему чувственному познанию, как бы сильно он ни был окрашен многообразными, в основном бессознательными влияниями наших ощущений и желаний, причем всех без исключения индивидуальных. Он ищет те смысловые элементы, на которые должен быть разложен готовый образ, чтобы он мог быть преобразован в понятийную систему мировоззрения. Эти воздействия оценок остаются в силе и здесь; однако они должны вступать в силу лишь постольку, поскольку их можно перевести из бессознательных импульсов в сознательные, понятийно обоснованные требования. Поэтому задача науки будет выполнена, когда ей удастся разложить все части этого наглядного представления о мире на элементы этого умозрительного представления о мире, или, другими словами, когда ей удастся вывести, то есть объяснить, эти элементы без исключения как выводы из общих предпосылок, фактически заданных отчасти природой внешних воздействий, отчасти природой нашего собственного познания.
Это определение задачи науки, однако, основано на предпосылке, которая требует дальнейшего обсуждения. Предположение о возможности объединения всех этих элементов в единообразно связанный комплекс понятий, в концептуальную систему, не является самоочевидным. Мотивы, которые первоначально привели к нему, имеют совершенно разную природу и неодинаковую ценность. По большей части они заключаются в реально наблюдаемых, закономерных связях, которыми мыслились даже в самые ранние периоды самые отдаленные элементы представлений о мире, но отчасти и в самом факте ассоциативной совместимости всех восприятий, которая повсюду становится для наивного сознания убеждением в объективной связи всего воспринимаемого, и, наконец, в различных чисто субъективных потребностях ума. Поскольку первые из этих источников, изначально решающие для научной дискуссии, не всегда протекают четко, а в некоторых случаях даже легко иссякают, поскольку вторые сами по себе недостаточны, а третьи часто вообще не признаются источниками из-за их трудноопределимой формы, то понятно, что никогда не было недостатка в подходах к противоположному утверждению. Примерами таких зародышевых точек являются старые, но все еще сохраняющиеся идеи о большинстве последовательных или одновременных миров без какой-либо взаимной связи, а также рационалистическое противопоставление необходимых и случайных истин, сохраняющееся и сегодня в разделении необходимых законов и случайных фактов, которое столь же несостоятельно, сколь и общепринято. Гораздо более значительным, однако, является влияние идеи всеобщей закономерной связи мира. Она играет не меньшую роль в политеистических представлениях, которые осмысленно разрушают кажущееся отсутствие связи между отдельными группами природных процессов, чем в теоцентрических учениях монотеизма. Все те антропоцентрические теории крепнущего, хотя и все еще чувственно предвзятого, научного мышления отводят ему совершенно соответствующее положение. Оно получило свою наиболее одностороннюю, но и наиболее разработанную подготовку через метафизические системы монистического абсолютизма и плюралистического спиритуализма и материализма.
Эти различные формы, которые принимала идея единой связи нашего представления о мире, доказывают так же, как и те разнообразные маскировки, под которыми противоположное утверждение эффективно сохранялось до сегодняшнего дня, что мы имеем дело с предположением, обоснование и значение которого может быть установлено только постепенным развитием всего научного опыта.
Поэтому необходимо указать, в каком смысле эта идея здесь утверждается. К счастью, для нашей цели достаточно придать ей лишь то содержание, которое выражает убеждение, общее для всех научных исследований нашего времени. Поэтому мы предполагаем, что наша идея мира приведет к системе, каждый элемент которой связан со всеми остальными общими закономерными отношениями. Итак, мы придерживаемся только одного, в чем не может больше сомневаться ни чисто спиритуалистически настроенный философ, ни самый осторожный естествоиспытатель, – что даже самые разрозненные процессы, такие как механические и психические, связаны между собой неизменными законами. Соответственно, с одной стороны, мы совершенно не обращаем внимания на то, как эти последние элементы нашей теории должны быть более четко определены, должны ли они мыслиться как абсолютно однородные, например, как материальные атомы или духовные монады, или как равные атрибуты, или же они должны мыслиться как разнородные. С другой стороны, мы пока оставляем неопределенным, как нам понимать эту постоянную закономерность.
Однако мы хотели бы отметить здесь одно методологическое требование, которое мы сможем использовать только впоследствии. Если мы можем предположить, что каждый элемент нашей теории связан с каждым другим элементом неизменными (законными) отношениями, то необходимой максимой исследования является утверждение, что мы расцениваем законные отношения элементов, установленные в опыте, как единственно верные, даже в тех случаях, когда приемлемый опыт отсутствует или никогда не может быть получен, в самые отдаленные периоды развития мира, а также в самых отдаленных частях мира в целом, пока прямо противоположный новый опыт или косвенно обеспеченные выводы из старого опыта не заставят нас предположить обратное. Эта максима кажется самоочевидной, пока мы просто рассматриваем ее связь с этой общепринятой предпосылкой; однако достаточно взглянуть на ее реальную действительность, чтобы показать, как мало она соблюдается в деталях. Только в области естественных наук она абсолютно преобладает, но и здесь ее сила датируется лишь признанием закона сохранения энергии и удивительными астрономическими открытиями спектрального анализа. Чем сложнее становится материал познания, чем меньше, соответственно, существует твердая основа подобных убеждений, тем больше она теряет влияние, о чем лучше всего свидетельствует один пример многообразных гилозоистических [материя живет – wp] и чисто спиритуалистических спекуляций современности. Следствия этой максимы, которые возникают как в отношении распространения индуктивно обеспеченных законов, так и в отношении отказа от странных спекуляций, поэтому отнюдь не являются столь общепризнанными, как можно было бы ожидать от этой самоочевидности общепризнанного предложения.
В настоящее время, однако, нас интересуют только те последствия, к которым приводит это более четкое определение задачи наук в отношении их классификации. Ведь если мы вправе предположить, что вся совокупность знаний будет соответствовать системе понятий, каждый элемент которой закономерно связан со всеми остальными, то мы можем также утверждать, что все отдельные науки являются лишь членами одной и той же общей науки, в которую они вписываются тем больше, чем больше они сами прогрессируют. Поэтому каждая отдельная дисциплина, в идеале, неразрывно связана с каждой другой. Она образует организм со всеми остальными, а не систему, отдельные части которой могут быть разделены просто в силу большей или меньшей сложности их задач. Поэтому проблема группировки наук совпадает с задачей поиска тех форм группировки, которые могут иметь наиболее общее распространение.
Однако мы еще не в состоянии назвать критерии, дающие нам право детально группировать их. Мы лишь получили абсолютный критерий для понятия науки в целом: Научным является любое знание, целью которого является поиск общих идейных предпосылок, на основе которых мы можем объяснить конкретные процессы, данные нам эмпирически.
Этот критерий приводит к ограничению нашей задачи. Ведь по тому же критерию из нашей задачи исключаются все те дисциплины, целью которых является не поиск новых понятийных форм познания мира, а адаптация существующих условий жизни общества (взятых в самом широком смысле) к вновь полученным результатам. Таким образом, отсекаются такие области, как педагогика, юриспруденция, техника, медицина и т. д. Ибо отношение к существующим условиям, которое добавляется для этих художественных дисциплин или практических наук, одинаково относится ко всем отраслям знания, поскольку оно везде обусловлено значением знания для практического формирования жизни и, следовательно, в конечном счете, для морального действия. Теоретическая предпосылка всего научного образования, о которой говорилось выше, сопровождается практическим предположением, которое еще меньше отвергается и поэтому еще реже прямо подчеркивается, что ни один научный результат никогда не может противоречить моральным задачам общества, а скорее наоборот, каждая новая истина, если оставить в стороне трудности ее введения, должна, в соответствии с ее общим характером, способствовать моральному благополучию целого. Поэтому каждая часть общей науки не только терпит, но и требует перехода в гуманитарную область. В то же время, однако, ясно, что классификация этих практических наук не может быть такой же, как классификация теоретических наук, которые собственно и должны быть названы таковыми. Ни количество, ни расположение гуманитарных дисциплин не будет одинаковым, поскольку причина их классификации лежит в тех практических отношениях, которым они обязательно должны соответствовать.
Мы приблизимся к актуальной задаче поиска критериев разделения наук, как только обратимся к общим чертам процесса становления всех наук. Превращение чувственно данного образа мира в понятийную систему познания мира, составляющее задачу научного познания, происходит, как правило, в два этапа. Ибо понятийные формы, в которые мы преобразуем предметы восприятия, бывают двух видов.
Первая задача, общая для всех наук, состоит в классификации бесконечно разнообразных объектов восприятия или фактов опыта в различные ряды согласованных или соподчиненных родовых понятий. Такими системами классификации являются многообразные попытки классификации природных объектов, грамматические системы языков и т.д., поскольку в них рассматривается только связь содержания или объема отдельных понятий. Сюда же относятся и системы отдельных математических дисциплин. Даже для области психического, в пределах которой нельзя говорить об объектах восприятия и фактах опыта в том же смысле, что и о внешних объектах – мало найдется более неудачных координаций, чем координация внешнего и внутреннего чувства, – необходимы такие серии упорядочений, как, например, различные виды аффектов.
Теперь все эти ряды упорядоченности имеют чисто логический характер; они просто дают группировку характеристик отдельных объектов, в наиболее благоприятном случае всех, в большинстве случаев только некоторых особенно подходящих.
Однако наше представление о мире никогда не было чисто логическим. Только однажды, в классической системе рационалистической метафизики, которой мы обязаны Спинозе, была сделана попытка прийти к такому представлению о мире в последовательном ключе. Скорее, мы упорядочиваем все объекты восприятия, в основном психические, в одно и то же время в соответствии с их временной последовательностью. Но мы преобразуем эту последовательность в особую форму ряда, поскольку считаем ее каузальной. В соответствии с этой предпосылкой, психологическое происхождение и эпистемологическое значение которой здесь можно не обсуждать, мы формируем родовые термины для постоянно связанных процессов. Эти родовые термины мы называем каузальными законами. Они составляют единственное постоянное в этих рядах; объекты же, в которых они выражаются, мыслятся как непрерывно изменяющиеся, как процессы. Всякую закономерную последовательность процессов, стоящих во взаимной причинной связи, мы называем» процессами развития». Логический порядок объектов становится, таким образом, причинно-следственным порядком процессов. Таким образом, процесс формирования науки в целом состоит в преобразовании логического порядка фактов восприятия рядом или над и между собой в развитие их друг от друга.
Вряд ли стоит говорить о том, что этот процесс необходим не для всех областей знания. Ведь мы еще не касались вопроса о том, весь ли материал знания пригоден для такого преобразования логической упорядоченности [упорядоченности – wp] в каузальную упорядоченность. Ясно также, что этот процесс не обязательно должен происходить с одинаковой быстротой в тех дисциплинах, которые должны ему подвергнуться. В области психических процессов постоянство отдельных фактов настолько незначительно, что чисто логическое представление о них могло бы закрепиться только под чарами особого эпистемологического предубеждения, подобного тому, которое тяготило Спинозу. Поэтому здесь логическая упорядоченность нередко отходила на второй план, но еще чаще, как и в ранних теориях способностей души, она трактовалась непосредственно в каузальных терминах. С другой стороны, потребовалось немало времени, прежде чем в естественных науках произошел поворот от логической классификации к теориям причинной связи. В астрономии, с одной стороны, Кант и Лаплас, с другой – Уильям Томсон, в геологии – Лайель, в биологических дисциплинах только Дарвин разрушил старый предрассудок.
Однако для нашей цели достаточно указать на эти исторические ссылки на это методологическое разделение. Более важными для нас являются те ссылки на него, которые связывают его с общей задачей наук. Они заключаются в том, что совокупность наук предстает как система рядов порядков, каждый член которой, представленный определенной дисциплиной, связан со всеми остальными правовыми отношениями.
Таким образом, мы имеем столько же групп наук для разделения, сколько существует различных видов порядковых рядов.
Вопрос, таким образом, заключается в том, сколько таких рядов мы должны определить, или, говоря более узко, должны ли мы отводить самостоятельную роль логическим рядам ординаций в дополнение к каузальным.
Первое, несомненно, необходимо. Причинная связь возможна только при наличии разнородных элементов; ведь причина и следствие сами по себе не могут быть идентичными понятиями. Если бы, следовательно, все элементы нашей теории должны были быть определены как абсолютно идентичные, мы могли бы только логически упорядочить их, например, в соответствии с их переменными отношениями в пространстве и времени. Кроме того, те элементы, которые предстают как абсолютно одинаковые, могут быть упорядочены только логически. Теперь такие элементы фактически даны нам. И единицы чисел, и точки пространства, и моменты времени, и, наконец, элементы величин вообще считаются абсолютно тождественными. В отношении пространства, однако, кажется возможным сомнение. Возможно, хотя и очень маловероятно, что геометрические измерения на очень маленьких объектах приведут к результату, что мера кривизны пространства не постоянна, а отличается в зависимости от трех измерений, пусть даже бесконечно мало, так что пространство не конгруэнтно само по себе. Геометрическое исследование проблем пространства, однако, и в этом случае возвращалось бы к элементам того же рода, будь то выбор в качестве отправной точки таких частей пространства, для которых эти различия мер кривизны исчезают, будь то использование тех, в которых они одинаковы.
Группировка этих математических дисциплин, т.е. наук об однородных многообразиях, обусловлена различной степенью общности упорядочиваемых отношений. Наиболее общей наукой является изучение величин вообще, которое, как изучение непрерывных величин, становится анализом, а как изучение дискретных величин – алгеброй (теорией чисел). Подчиненными им, но согласованными друг с другом являются, с одной стороны, геометрия, т.е. наука о наглядно данных отношениях непрерывных пространственных величин, а с другой – арифметика, т.е. наука о наглядно данных отношениях дискретных числовых величин.
Природа логической упорядоченности этих дисциплин становится ясной, как только рассматриваются основания, на которые они опираются. Их развитие происходит в форме выведения частного из общего. В качестве фактов им даны наиболее оригинальные свойства величин, выраженные в аксиомах, а в качестве эмпирических идеалов – простейшие понятия конструкции или операции. Их задача состоит в том, чтобы перенести отношения меры или числа, содержащиеся в этих простейших суждениях, на все более сложные случаи и таким образом перейти от самого общего к самому частному. Во всех случаях, однако, речь идет лишь о логическом упорядочении. (1)
То, что эти математические отношения переносимы на другие науки, что помимо только что рассмотренных дисциплин чистой математики существуют также прикладные математические науки, ясно без дальнейших ссылок. Необходимо только, чтобы область сходных отношений могла быть отделена от тех несходных элементов. Однако какие именно науки возникают таким образом, можно показать лишь впоследствии.
Для этого нам сначала нужно понять те точки зрения, которые обуславливают разделение группы наук каузальной упорядоченности.
Здесь мы в самом начале сталкиваемся с неопределенностью, причина которой кроется в выбранной выше намеренно неопределенной формулировке задачи наук в целом. Мы предполагаем, что концептуализация наук приведет к системе, элементы которой все без исключения связаны общими закономерными отношениями. В данном случае это предположение допускает множественное толкование. Ибо вывод о том, что совокупность качественно разнородных элементов, которые поддаются нашей каузальной ординации, может быть организована в единый ряд развития, не является единственно возможным. Не менее возможно, что мы вынуждены предположить большинство таких рядов развития, каждый из которых управляется своеобразными законами, но которые точно так же закономерно связаны между собой. Какое из этих предположений соответствует истине, не может быть определено априори. Результаты эмпирических исследований также пока не приводят к однозначному результату. Поэтому нашей задачей будет определение тех рядов развития, которые с научной, чисто понятийной точки зрения можно рассматривать как самостоятельные. Сколько таких серий развития мы найдем, столько типов каузальных наук мы и согласуем друг с другом.
В пределах этих видов, однако, мы должны провести двойное различие; каждая серия развития дает науке двойной материал. Ибо необходимо, с одной стороны, определить постоянные законы, по которым происходит развитие; с другой стороны, необходимо исследовать изменчивые процессы, в которых оно протекает. Соответственно, каждая серия развития обуславливает два класса наук. Те, которые имеют своим объектом поиск общих законов, мы будем называть формальными науками; те же, которые занимаются изменчивыми процессами, возникающими в результате взаимодействия этих законов, могут быть названы материальными или историческими науками.
Эти исторические науки, наконец, требуют дальнейшего деления. Те переменные процессы, которые составляют их предмет, не всегда легко раскрываются перед научным исследованием как фазы одного и того же ряда развития. История показывает, как часто менялось систематическое положение некоторых дисциплин. В связи с этим мы должны будем отделить столько самостоятельных исторических наук, сколько нам дадут комплексы процессов, которые не могут быть поняты как необходимые фазы одного и того же ряда развития. Отсюда следует, что в силу того, что мы не знаем, как осуществить эту субординацию, мы не сможем показать систематическое место для отдельных рядов процессов. Однако многообразные отношения познания никогда не были настолько скрыты, что любая попытка такой классификации была бы невозможна. В большинстве случаев это обеспечивается тем, что признается действенность одних и тех же общих законов в различных комплексах процессов, но пока не удается вывести один из этих комплексов из другого, т.е. найти переходы, связывающие их.
Если мы теперь обратимся от этих общих объяснений к возможным точкам зрения на разделение самой этой задачи, то нам придется прежде всего определить, сколько независимых рядов развития заставляют нас предполагать действительные характеристики материала познания. Найти причины, которые оказывают такое принуждение, несложно. Они присутствуют везде, где наш понятийный анализ должен признать безусловную противоположность как общих законов, так и конкретных процессов развития. Сейчас существует только одна такая оппозиция – между психическими и механическими процессами. Потребовались тысячелетия, чтобы довести ее до ясного сознания; только благодаря картезиевскому различению мышления и протяженной субстанции она была завоевана. С тех пор философское развитие в течение почти 250 лет тщетно пыталось упразднить его. Если мы хотим быть честными, то и сегодня должны признать, что нам удалось исключить многие ошибки, но мы не намного приблизились к истинным фактам. Не было недостатка в попытках решить эту проблему; метафизика и эпистемология охотно предлагали такие решения. За абсолютистской системой Спинозы последовал спиритуализм Лейбница; материалистическое направление французской философии предыдущего века окончательно исчерпало возможность метафизических решений. Критический реализм Канта, для которого эта проблема уже не стояла на первом плане, стремился выдвинуть ее через эпистемологический развод внешнего и внутреннего смысла. Однако ни одной из этих систем, которые до сих пор лишь варьировались всеми последующими, не удалось найти в целом удовлетворительного решения. Не помогли и последние достижения в области психологических и общебиологических исследований. Известный факт функциональных отношений был установлен гораздо точнее, но это пока только укрепило уверенность в том, что оба ряда развития могут быть разрешены в один. Но относительно природы этого распада мы все еще имеем только гипотезы, из которых ни одна не требует ясно фактов, и каждая из которых, напротив, до сих пор была так мало приспособлена к ним, что может быть удержана только сложными вспомогательными предположениями. По этой причине невозможно принять определенное решение даже в отношении того следствия, которое здесь рассматривается, а именно, в отношении вопроса об упорядоченности обеих черед событий. Ибо каждый из трех возможных случаев соответствует одной из тех метафизических гипотез, в которых по существу определена только их неадекватность фактам. Материализм требует подчинения физических процессов механическим, спиритуализм – подчинения; наконец, абсолютизм выступает за их координацию. Но несколько кратких указаний могут сделать вероятным, что в действительности нет причин, требуемых самими фактами для предпочтения одного из них другому.
Материализм может особенно утверждать, что явные следы психических процессов можно обнаружить только в тех организмах, в которых дифференциация физиологических функций привела к образованию ганглиозных соединений и нервов. Ведь если мы вынуждены предположить, что психические процессы появляются только на поздней стадии механического развития, если мы должны поэтому искать достаточные условия в предшествующей чисто механической стадии развития, то, если мы не хотим прибегать к очень сложным вспомогательным гипотезам, материализм действительно неизбежен.
Против этого вывода, однако, выступают два других обстоятельства, которые, возможно, имеют больший вес, чем факт, который нигде не может быть твердо очерчен, из которого он был развит. Прежде всего, все наши фундаментальные законы физики основаны на предположении, что все силы жизни и напряженности являются просто силами движения; особенно закон сохранения энергии теряет свой смысл без этого предположения. Теперь, однако, даже самый последовательный материалист уже не может утверждать, что воображение есть не что иное, как вид движения. Для него оно тоже должно рассматриваться, по крайней мере, как движение + x. Этот x, однако, требует для своего входа силы, которая может быть взята только из существующих сил движения. Но тогда должны были бы существовать силы движения, которые сами по себе не производят движения. Но это противоречит закону сохранения энергии. Вторым союзником спиритуализма, все еще привыкшим к битве и уверенным в победе, является теория Дарвина, которая не позволяет даже провести такой контраст между неорганическими и органическими процессами, не говоря уже о видах органических существ, который был бы необходим при внезапном вступлении психических процессов в механический ряд развития.
Однако, как только эти соображения начинают использоваться для защиты самого спиритизма, они наталкиваются на факты, аналогичные тем, на которых основывается материализм. Ведь до сих пор не было представлено ни одного фактического доказательства, которое дало бы нам право приписывать психическую жизнь неорганическим телам. Со времен Джордано Бруно было придумано достаточно гипотез, которые пытались объяснить этот тревожный контраст в спиритуалистических терминах, но даже восхитительная поэтическая тонкость Фехнера не смогла сделать пустую возможность низшей или даже высшей духовной жизни более вероятной.
Поведение фактов, по-видимому, наиболее благоприятно для многообразных возможных абсолютистских теорий, поскольку все они могут использовать их для себя, так как темная первооснова Абсолюта, будь то бесконечная субстанция, абсолютный дух, воля или бессознательное, с готовностью предоставляет точки соприкосновения для любой гипотезы. Но эта кажущаяся благосклонность на самом деле является скорее безразличием. Все факты кажутся соответствующими, потому что ни один из них не содержит определенных указаний. Те причины, которые приводят к этой гипотезе, лежат почти исключительно в эпистемологических соображениях. Однако, к сожалению, язык эпистемологии еще более двусмыслен, чем язык фактов.
Поэтому для нашей цели остается только координировать психические и механические ряды развития на основе фактического противопоставления их друг другу, но мыслить эту координацию со всеми оговорками, которых требует эта неопределенность.
Науки, которые должны исследовать ряды развития механических процессов, т.е. естественные науки, теперь делятся на формальные и исторические дисциплины в соответствии с различием, рассмотренным ранее.
Формальное естествознание – это наука о законах развития механических процессов, т.е. о законах движения. Оно включает в себя те дисциплины, которые мы привыкли делить на физические и химические. Однако фактических оснований для такого разделения нет. Оно объясняется только тем, что мы еще не в состоянии определить законом молекулярные движения, управляющие химическими соединениями и разделениями, а только эмпирически знать, при каких условиях происходит то или иное их усложнение. Только механическая теория тепла сделала доступными ограниченные области расчетов.
Поскольку физические дисциплины, следуя за Гельмгольцем, прочно закрепили понятие силы в термине «сохранение энергии» (оно также содержится в английском термине «conservation of energy», который постепенно становится привычным), не лишним будет упомянуть, что с тем же основанием мы могли бы говорить о силах движения вместо законов движения. Ведь мы вынуждены разделить понятие закона движения на компоненты причины и следствия, независимо от того, что мы думаем о происхождении этих понятий, чтобы обозначить порядок следования. Сила и причина, однако, стали синонимами с тех пор, как мы научились признавать, что не можем знать ничего вечного о способе производства.
Разделение физической науки на теоретическую и эмпирическую физику является чисто формальным; оно целесообразно постольку, поскольку исследование того, какие законы движения реально существуют в природе, не совпадает с тем, которое должно объяснить природу и связь этих движений, так что необходимо, чтобы каждое из них было и корректирующим, и направляющим для других. То же самое относится к разделению теоретической физики на кинематику и кинетику, а последней – на динамику и статику (2). Фактическое деление – это деление по типу движений, которые реально существуют. Однако в настоящее время это чисто практически осуществимо только в том случае, если принять за основу эфирную теорию Максвелла, которая до сих пор оспаривается. Тогда, по крайней мере, будет обеспечено общее разделение на молекулярные движения дискретных частей тела и движения непрерывных частей эфира, а также последние уже можно будет определить как электрические, магнитные и оптические на основе гипотез Максвелла о «молекулярной конструкции» эфира, которые так трудно визуализировать.
К этим формальным дисциплинам теперь присоединяются материальные или исторические дисциплины, задачей которых является поиск процессов развития, обусловленных этими законами. Мы можем обобщить их общим термином космология, поскольку со времен Вольфа он почти всегда использовался в более узком смысле, относясь только к механическим процессам. Поскольку здесь, как уже говорилось, мы должны выделить столько самостоятельных дисциплин, сколько существует серий развития, которые еще не могут быть поняты как необходимые фазы одной общей механической серии развития, мы будем переходить от более общих наук к специальным.
