Читать книгу: «Война – как чума», страница 5
Растопырив, пальцы, Иван сжал лицо ладонями.
– Нервы не выдержали? – Анохин улыбнулся одними губами, – привыкай, дальше будет больше, если хочешь выжить. В общем, слушай, Ваня, отцу твоему дали пять лет ссылки, очень мягкий срок для того времени.
– Где он? – Иван вытер рукавом слезы.
– Не знаю, ищи сам! Тогда назначили ему отбывать ссылку в Воркуте. Если он жив, найдешь. НКВД искало тебя эти годы. Это ты меня ранил в пургу?
– Да! – Иван кивнул, отвел затуманенный взгляд в сторону.
– За отца?
– Да, и за мою кровь!
– Говори точнее! Колотая ранка на твоей руке…
– Да, это твоя работа, Петр, зачем об этом? – Иван сидел весь обмякший, поникнув головой.
– Ты был в сене, на чердаке? Говори правду?
– Был! Ну и что?
– Зачем?
– Пришел с охоты, в окно увидел вас с ружьями, залез на чердак послушать!
– А зачем врал до сих пор насчет отвертки?
– Да зачем каждому знать мои дела?
– Молодец, никогда не говори никому то, что касается только тебя! С твоим отцом мы ошиблись! Я был уверен, что он честный человек, но приказ есть приказ. Твой отец попадал под статью, никто ему помочь не мог. Машина наша государственная тяжелая, ошибок наделали немало. Твой отец был арестован ошибочно, это поняли потом, а кто открыто признает свои ошибки? Так и остался приговор в силе…
– Зачем все это?
– Сам не знаю, Иван я не философ, солдат. У меня нет политического образования. Кончишь войну, иди учиться, тогда поймешь больше. Сложно жизнь устроена. Может быть, не нужно было Революцию делать в 17-м году, а раз уж сделали, то ходу не было ни назад, ни вбок, только вперед. Нападение Германии было неизбежным. Сталину нужно было за десять-пятнадцать лет создать тяжелую промышленность, на пустом месте, чтобы вооружить армию современным оружием. Без тяжелой промышленности нам было не устоять против Европы. Поэтому было насилие, были жертвы!
– А теперь, устоим?
– Устоим, потому что есть промышленная база…
– Петр, ты чего, – Иван нагнулся к его лицу. Петр молчал, плотно сжав губы, закрыв глаза. Иван метнулся к воде, выжал платок ему на лицо. Он пришел в себя, с мертвенно-бледным лицом, шевельнул губами:
– Вишь, сознание теряю, Ваня, много сказать надо, силы уходят, воды… дай…
Иван выжал два платка воды в полуоткрытый рот Петра. Он глотал воду, засохшим языком облизывал потрескавшиеся губы, благодарно глянул на Ивана: – Когда умираешь, самое важное, видеть рядом своего человека, друга! Слушай, меня прислали последить за тобой, думали, что можешь сбежать на Запад, пока в НКВД заканчивали расследовать твои дела и готовить материал для суда. Тебя должны были отозвать в тыл до 1-го июля. Война помешала, и я на этом проиграл, из-за тебя…
– Если не убьют на войне, НКВД тебя все равно найдет, арестуют или пригласят на беседу. Они все знают о тебе, кроме одного: – Как ты стал Иваном Кедровым? Где взял справку? Мы выясняли в Сургуте, откуда этот Кедров был родом. Ушел он в Тобольск, не дошел и домой не вернулся. Тебя, это… могут… это… обвинить в убийстве… Ваня… тогда погибнешь… Скажи мне правду, может быть, помогу советом!
На миг перед глазами, всплыло милое личико Анюты, слова Алексея Сазонова: «Останутся Татьяна с Анюткой сиротками…» Сказал твердо:
– За год до ареста отца, на охоте, в лесу нашел скелет, закопал, бумажник и эту справку взял себе. Боялся говорить об этом, даже отцу не сказал, а бумажник на чердаке валялся. Я и вспомнил про эту справку, как ушел в пургу, из дому, навсегда.
– Это возможно! – внимательные глаза Петра ощупывали лицо Ивана, – можно поверить. Но попросят показать место захоронения скелета этого Кедрова. Найдешь?
– Чего искать-то? – Иван искренне удивился, – сам закапывал! Ежели никто не откопал, там он лежит, найду сразу.
– Хорошо, это твое алиби, Ваня! – Петр устало закрыл глаза, застонал, снова затих, – в НКВД, Ваня, расскажи им про этот бой. Это твоя главная характеристика сейчас, отменяет все старые бумажки. Теперь ты начал другой путь. Если пуля минет тебя, начинай свою жизнь, забудь Кедрова, будь снова Степаном Дроновым, это только поможет тебе в будущем, когда встретишься с нашими ребятами.
– Степан, схорони меня здесь, где-нибудь под сосной, поставь крест над могилой.
– Чего хоронишь себя? Дождемся вечера, понесу тебя в деревню, всего шесть километров, там врач.
– Там уже немцы! Добьют нас с тобой, как ты добил этого немца. Нет уж, Степа, – глаза Петра на миг намокли, – мой черед пришел. Все равно когда-то помирать. Две пули засели тяжело, чувствую, конец скоро. Звезду на могилу не ставь – разломают. А крест будет стоять! Жил я коммунистом, а умирать буду просто русским. Смерть все упрощает. Сохрани Джека, если сможешь.
Услышав свое имя, овчарка подползла к Петру, сунула мокрый теплый нос ему в лицо, жалобно заскулила.
– Хороший пес, верно служил: Иди с ним к заставе, осторожно, там могут быть немцы. Потом на Восток, найдешь наших, Отступать будут долго, но не вечно, где-то остановятся. Еще, пообещай, после войны, приезжай сюда, поправь мою могилку и крест.
– Приеду, ежели жив буду! – Степан глядел в землю, которая снова задрожала от гусениц танков. От реки по дороге двигалась вторая колонна танков и мотопехоты.
Колонна ушла в сторону заставы, несколько грузовиков остались за холмом, откуда доносились гортанные команды.
– Подбирают своих! – сказал Петр, – почин дороже денег, а? Сейчас идут фронтовые войска, завтра здесь будут тылы, найдут нас сразу. Ты, это, если немцы меня не застрелят, не оставляй живым, ладно? Степан молча кивнул, глянул на верхушки деревьев, озаренные лучами солнца. Начинался жаркий летний день. Гул боя со стороны заставы затих, слышались лишь редкие винтовочные выстрелы.
– Дай водки!
Петр сделал несколько глотков, благодарно моргнул, закрыл глаза:
– Буду спать!
Степан лежал, вдыхая запах травы, голодный, усталый, отупевший от стремительных событий, перевернувших его душу и жизнь. Два часа назад началась война, весь холмик залит кровью, на заставе льется кровь, здесь, рядом, тоже кровь! Петр медленно умирает… Что в Москве? В остальном мире? Есть ли на свете что-либо, кроме этого леса, наполненного смертью? Он уткнул нос в траву, сквозь тяжелый сон слышал, как стонет Петр, потом все затихло. Проснулся от тихих скрипучих звуков, как-будто кто-то рядом дергал одну струну скрипки, издавая одну и ту же короткую мелодию.
С трудом приоткрыл налитые сном веки. В нескольких метрах от этого лесного логова ярко светило солнце, в двухстах метрах отсюда по дороге бесконечной желто-зеленой гусеницей ползли чужие войска: танки, бронетранспортеры, самоходные и прицепные орудия, грузовики, мотоциклисты.
Тихонько ныла длинная рана на лбу. Перевязка, которую вчера сделал Петр, засохла жесткой коркой, как железным обручем сдавливала голову.
В ушах звенели неприятные колокольчики, во рту пересохло, мучительно хотелось есть. Он медленно перевел взгляд на Джека. Пес лежал с другой стороны Петра, положив морду на лапы, тихонько скулил, как испорченная скрипка, издавая тонкие разорванные звуки. Так плачет в степи заяц, почуяв смерть.
Степан приподнялся. Петр лежал вытянувшись во весь рост, слегка раскинув ноги. На зеленых галифе и на сапогах засохли пятна крови. Левая рука прижата к ране на животе, правая сжата в кулак, вытянута вдоль тела.
Степан долго смотрел в спокойное пожелтевшее лицо Петра, не решаясь нарушить тишину. От страшной догадки бешено заколотилось сердце, страх волной прокатился по телу.
Зажав вспотевшими руками лицо, по которому градом катился пот, дрожа в нервном ознобе, он заплакал, потом замолк. Почувствовал дыхание в лицо, сквозь пелену в глазах совсем рядом увидел добрую встревоженную морду Джека, рукой прижал его к себе, чувствуя как часто вздрагивает собака, уставшая от голода и непонятных страшных событий.
