Цитаты из книги «Пером и шпагой», страница 5

"Война есть кровавая тяжба властелинов, и нации она не должна касаться… "

Никогда не думай, читатель, что история — это только история. Давнее нашей земли и нашего народа удивительно сопряжено с нашим сегодняшним днём.

Не верь тому, кто скажет тебе:

— Это нам не нужно… Это история!

Иногда люди не понимают, что история — это и есть наша современность. Нельзя изучить современную жизнь и познать её политические требования к нам — без знания истории! Если человек говорит: «Я знаю историю», — это значит, что он знает и современность. Если человек говорит: «Я знаю только современность», — это значит, что он не знает ни истории, ни современности!

Из ничего ничто и не рождается.

Были люди до нас, теперь есть мы, будут и после нас. Воин русский на поле Куликовом — это воин при Кунерсдорфе. Воин при Кунерсдорфе — это воин на поле Бородинском. Воин на поле Бородинском — это воин на Шипке. Воин на Шипке — это защитник Брестской крепости…

Изменились идеи, другими стали люди. Но родина у них по-прежнему одна — это мать-Россия; и во все времена кровь проливалась во имя одного — во имя русского Отечества. Мы не провожали в поход павших на поле Куликовом.

Не нас разбудили рыдания Ярославны.

Мы не знаем имён замёрзших на Шипке…

И всё-таки мы их — знаем! Да, мы их помним, мы их видим, мы их слышим, мы их никогда не забудем.

Ибо это наши предки, читатель.

В истории есть голос крови.

Этот голос ко многому нас обязывает.

Не будем искать славы для себя.Мы говорили в дни Батыя,

Как на полях Бородина:

Да возвеличится Россия,

Да сгинут наши имена!

Разведка донесла, что — по слухам — Салтыков сильно болен.

— Жаль! — искренне огорчился король. — Просто жаль, что мы с ним противники. Будь другие времена, я послал бы ему письмо с пожеланиями скорее выздороветь… А теперь я должен только радоваться его болезни…

Когда Даун отъезжал из лагеря, он сказал о Салтыкове:

— Какой грубый дипломат!

Салтыкову это тут же передали.

— Дипломат я грубый, верно, — согласился он. — Но зато патриот тонкий…

Кавалерия неистового Зейдлица разом опрокинула русские линии. Началась страшная сеча. Когда патроны кончались, русские бились с конниками штыками. Вспарывали животы лошадям. Тащили пруссаков из сёдел. Под палашами кавалерии сверхупорно не сдавались первые линии русских, и в этот момент Фридрих вполголоса обронил фразу, ставшую знаменитой:

— Я вижу только мёртвых русских, но я не вижу побеждённых русских!Цорндорф

Пригнувшись, в шатёр вошёл венский представитель при русской ставке, барон Сент-Андре, и поздравил фельдмаршала.

— Такой победы, — сказал он, — не только вы, Россия, но и вся Европа едва ли ведала за последние годы! Но удивительная нация эти русские! Почему-то они всегда дают противнику вначале как следует отколотить себя. А потом, уже побитые, они — словно их сбрызнули живою водой! — намертво убивают врага…Гросс-Егерсдорф

Но коллегия была уже явно ни при чём, когда Елизавета довершила свою мысль чисто по-бабьи. Из дома графов Скавронских, где размещалось посольство Вильямса, она вышибла англичан с их сундуками и кофрами и впихнула туда французскую миссию.

Месть была, скажем прямо, не из красивых. Но маркиз Лопиталь превзошёл даже Елизавету: он самолично, чуть не кулаками, вытурил из дома своего английского коллегу Вильямса.

— Здесь вам не Канада! — кричал Лопиталь, суетясь.

Грех молодости со временем проходит и обращается в другой грех, который времени уже не дано исправить.

Фридрих выжидал весны, чтобы начать новую военную кампанию. Англия, заварив всю кашу в Европе, спокойно свернула свой лисий хвост на островах и посматривала прищуренным глазом, что получится из этого густого кровавого варева.

Стрелки дипломатических компасов твёрдо показывали на Петербург, — на берегах Невы тепло и гулко билось обнажённое сердце европейской политики.

Это было тревожное время, и молодая, быстро растущая Россия любила ходить в военном мундире.