Читать книгу: «Цветы полевые», страница 5

Лось

Наступило утро 13 сентября. Ветром разорвало тучи, дождь прекратился. Проглянуло слепящее, резкое сентябрьское солнце, занудела мошка – давненько не было. С Володей Горбатенко решили прокатиться на соседнее озерко. Видели там несколько дней назад пару белых, как снег лебедей и третьего с ними, еще сероватого, видать молодого птенца. Моя тулка была заряжена пулевыми патронами. Решили, если лебеди там, подобраться к ним на выстрел. Жить-то хочется, да простят меня мои сородичи. Володя на веслах, я на корме. Прошли несколько проток, обогнули мысок и перед нами развернулось голубым небом озеро в пихтовых темных, лиственничных желтых, кедровых розовых кружевах. Метрах в двухстах от мыса остров с гребнем кедрача. Потихоньку шевеля веслами, галерный раб вел лодку. Почти сразу увидели желанную троицу. Напряглись, пошушукались и стали подгребать к птицам. Несчастные. Это о нас. Подпустив метров на триста, птицы одновременно забили упругими крыльями, приподнялись над водой, побежали, загоняя под себя воздух, вдруг резко убрали шасси и устремились белыми дредноутами за горизонт.

Сердце еще учащенно билось, пальцы сжимали ружье, но глаза (заметил по Володькиным) потухли. Увлеченные скрадыванием птиц, мы уже обогнули остров. Что-то заставило меня полуобернуться. Не понял! Мозг отказывался воспринимать увиденное. Потряс головой, еще раз взглянул. Да, не ошибся.

От материка к острову, гордо, иначе не скажешь, неся над головой широкие, еще в лохмотьях серого плюша лопаты рогов, плыл лось. Видно хотел скрыться на продуваемом ветром острове от наседавшей мошки. Сдавленным голосом, да и был ли это мой голос, вставший поперек пересохшего горла, прохрипел: – Греби…

Володя проследил мой взгляд, уркнул и заработал веслами. Лось заметил нас раньше и предпринял попытку скрыться на острове, замелькав светлыми ляжкам среди стволов, почему-то ставших красными кедров. Остров был сравнительно небольшой, метров шестьдесят в длину и сорок в ширину. Предложение Володе высадить меня на остров, а ему заплыть с другой стороны, было встречено моим напарником отрицательно. Наслышавшись от меня рассказов о непредсказуемом поведении лосей во время гона, а гон был в самом разгаре, он предложил вместе на лодке еще раз обогнуть остров. Аргумент, что лось на острове – куда он денется, убедил меня. Отойдя от острова метров на тридцать, вглядываясь в чащу, трясясь, мало чего соображая, двинулись вдоль берега. Обойдя почти весь остров, опять неожиданно увидели лося. Мощный, с красивыми рогами, подрагивающими боками (я это чувствовал), он стоял в воде, чуть касаясь ее животом. В мозгах сработал дальномер – метров семьдесят. Достану!

Приклад ТОЗ-БМ 16 влетел в плечо. Слышал только характерный звук шлепка пули, разрывающей дикую плоть. Затуманило сознание, разум отказывался что-то понимать. Зверь дернулся, встал на дыбы и ринулся в воду, раздвигая грудью осеннее небо. Греби, друг, он наш, я не промахнулся! И друг погреб, вложив всю силу русского атлета в силу рывков, вламываясь в зыбкую поверхность озера. Лось направлялся на спасительный материковый берег, такой близкий и такой далекий. Плыл упорно, часто вскидывая голову, оглядываясь на преследователей. Сначала расстояние сокращалось, затем оставалось неизменным и вот силы покинули гребца, он промычал:

– Не могу! – А лось стремился в тайгу, все вскидывал и вскидывал голову, кося испуганным глазом.

– Бросай весла, ложись, – скомандовал. Поймал на мушку междуушье, дождался, когда лось вскинет голову (площадь поражения больше) и выстрелил. Последний патрон, последняя пуля, последняя надежда. Лось в пене, в серебряных брызгах почти весь выпрыгнул из воды, завалился на спину, погрузился в воду и в судорогах забил по ней ногами. Все. Победа.

Что случилось с нами? Кровь первобытных предков взбудоражила артерии, сердце билось плененной птицей, не успевая пропускать сквозь себя такой поток. Заорали, забились в сумасшедшем танце, обнимались, чуть не переворачивая деревянную лодчонку. Все! Мы с мясом, и никакой борт нам не нужен, во всяком случае на первое время. Радости не было предела. Гордость переполняла нас. Мы настоящие охотники, добытчики! Немного поостыв, подплыли к почти успокоившемуся, поверженному зверю. Накинули на рога веревку, медленно отбуксировали к острову и там привязали лося к осине.

Нескончаемо довольные погребли в лагерь. Километра полтора по протокам показались нереально длинными, наконец выскочили на прямой отрезок, и увидели наш лагерь с непотухающим костром, синеватым дымком над ним, одинокой выцветшей палаткой.

– Люди! Мы к вам с добычей! Еще несколько минут и подплывем к стойбищу. И тут Володя, блестя наадреналиненными глазами, почему-то шепотом, предложил:

– Студент, давай их разыграем.

– Как? Зачем? – не понял я.

– Молчи, ничего никому не говори, только после того, как я разрешу, потерпи Валюш.

Причалили. Нас никто не встречал. Подошли к костру, присели. На нас не смотрели, сидели угрюмые, злые, голодные. Пошевелив пустое ведро, Володя хриплым голосом спросил:

– Ну что же вы? Хоть бы чайку нам соорудили.

Упрек нашел уши. Думаю, Горбатенко пожалел о своей затее. Возмущению не было предела! Что тут началось! Как только нас не поливали! Вы там орете, стреляете, тратите драгоценные патроны, а мы вам должны… и понеслось! До рукоприкладства не дошло, конечно, но руками помахали, покрутили пальцами у висков и, как-то сразу, устали, остыли, затихли.

– Говори, Валентин, – выдавил мой напарник.

Захлебываясь, то ли от гордости, то ли от радости, то ли от слюней, скопившихся во рту (предчувствовал мясной обед), с мурашками по всему телу, я выпалил:

– Ребята! Мы лося завалили… там гора мяса!!! И что ты думаешь? Все сразу вскочили и начали нас хвалить и носить на руках? Ничего подобного. Все молчали, никак не реагируя на услышанное. Не поверите – минут сорок пришлось уговаривать, что бы хоть кто-то поплыл с нами за мясом.

Недоверчиво глядя на нас, то и дело переспрашивая – не гоним ли мы пургу? – начальник и два его родственника все же взяли еще одну лодку и заспешили с нами к добыче.

Вы знаете, как погрузить целиком четырех сот килограммовую тушу лося в небольшую лодку? Очень просто. Надо утопить лодку, завести над ней добычу, лодку приподнять и вычерпать ведром из нее воду. Готово, поехали.

Привезли лося в лагерь. Зеки недоверчиво поглядывали от палатки, подошли Валдис, радист, помощник начальника. Стали выгружать тушу. Оказалось, сложнее, чем грузить. Подтянулись остальные. Милованов моим ножом вскрыл шею лося в том месте, где еще почти незаметно подрагивал кровеносный сосудик. Мне дали первому попробовать теплой, приторной, густой крови. Пол кружки. Стали пробовать все. Опьянел сразу. Вырезали приличный кусок мяса и подвесили варить над огнем. Аккуратно разделали тушу, перенесли мясо к палатке. Вырезку настрогали тонкими ломтиками и съели сырьем. Стали ждать вареного мяса.

В сентябре мясо лося необычайно вкусно. Жирное, еще не набравшее в себя хвойного привкуса, чуть-чуть с осиновой горчинкой печень. Его аромат повис над вечерним лагерем, приятно щекотал ноздри, проникал в мозг, обещая сытное будущее. Первый раз за две недели легли спать сытыми и миролюбивыми. Среди ночи часто поднимались, шли к озеру, пили холодную воду, снова ложились, тяжело ворочались, вздыхали.

Утром напились горячего бульона с блестками жира, приятно согревающего и радующего душу. Затем занялись мясом. Резали на тонкие пластины, обжаривали, коптили на ольховых гнилушках. Я занялся нутряным салом. Его было много. Небольшими порциями укладывал его на чугунную сковородку и топил на углях, сливал прозрачную, тягучую жидкость в сохранившуюся посуду. Не удержал сковородку и плесканул на пальцы руки. Сварил почти до кости. До сих пор, видя давно зажившие шрамы, вспоминаю то далекое время, своих товарищей, те счастливые дни, дремучие ночи, снова и снова переживая эпизод за эпизодом. Ту охоту, своего первого лося, тот яркий сентябрь шестьдесят девятого года. Нарубили можжевельника, надрали пожухлой крапивы. Перекладывали ими куски мяса.

Хозработы

Топорище на топоре совсем развалилось. В сыром месте нашел кучерявую в стволе небольшую березку, вырубил кое-как с корнем, усыпанным множеством дремавших почек, обтесал с боков, не спеша, придавая форму топорища, подкаливая на костре. Выбив из-под обуха деревянные остатки, посадил топор на новую заготовку. Клинышками вытянул лезвие, направляя его по оси топорища. Стеклышком от бутылки довел до изящного состояния. Топор приобрел красивые формы, изогнулся удобной ручкой, заканчиваясь классическим затыльником. Пропитал дерево кипящим нутряным салом, обтер излишки, подсушил на углях. За мной наблюдали. Ненавязчиво, но с интересом.

Воткнул топор в дровину лежащую у костра. Народ курил, распространяя удушливый запах, переговаривался. Виктор Милованов дотянулся до топора, выдернул, повертел в руках к себе лезвием, от себя затыльником, прищурился глазом, то ли от дыма самокрутки, то ли проверил правильность посадки, пощупал топорище (удобно ли). Снова воткнул топор в бревнушку. Затянулся пару раз и вдруг изрек:

– Ты извини нас Валентин, мы в тебе ошибались…

О-па! Такого я не ожидал. Передо мной извинился зэк. При всех зэках и за всех зэков, которые воспринимали меня как нахлебника, никогда не упуская любой возможности в чем-нибудь меня упрекнуть. До слез пробрало.

К вечеру сообщение: ждите борт. Наконец-то! Время не ждет, осень быстрая, работы еще много. Да и засиделись мы что-то на одном месте. Ночь почти не спали. С утра наварили мяса. Гостей встречать надо! Стали прислушиваться, смотреть на горизонт. Избегались по берегу.

Вторая половина дня, стали нервничать. Тихий, еще очень далекий монотонный звук услыхали сразу. Он постепенно заполнял окружающую нас тайгу, катился по протокам, отзывался эхом от берегов. Извертели головы, изломали и вытянули шеи, а его все не было видно. Гул уже заполнил все вокруг, ворвался нестерпимым грохотом в наши тела. И все же гидросамолет появился неожиданно и не с той стороны, откуда ждали. Прошел стороной, высоковато, сделал полукруг, нащупывая нисходящие и восходящие потоки, и ринулся прямо на нас. Махали руками, орали, залезли по колено в воду, стараясь приблизить миг встречи. Темно-зеленый АН-2 с черными номерами, красной звездой, с огромными лодками, сбросив обороты, коснулся воды. Отрабатывая винтом, устремился к нам. Причалил к берегу, обороты самые малые, ревнул напоследок, сжигая керосин, и затих. Помелькало за стеклами кабины, отвалилась дверь. В проеме показалась довольная лицом фигура летчика. Холеный, белая рубашка, темно-синий галстук, темно-синяя летная форма с желтыми лейблами – лычками, в фуражке. Генерал! Небесный бог!

– Ну что, голодранцы, все живые!?

Второй пилот, такой же нарцисс, выглядывал из-за спины. Летуны. Молодые, здоровые, лишь бы посмеяться. Дорогих гостей в лодке переправили на сухое, повели к костру. Напоили смородиной, ни о чем не расспрашивали – сами расскажут. Закон.

Разгрузились. Перед палаткой быстро выросла гора всякой всячины: деревянные ящики (джем ежевичный, огурцы – помидоры маринованные, то ли Болгария, то ли Венгрия), коробки картонные – красивые насолидоленные баночки тушенки. Говядина, свинина. Сгущенка в бело-голубых баночках, макароны, галеты. Мешки (соль, сахарный песок, сухари, крупы). Отдельно в фанерном ящике боезапас, снасти для рыбалки. В бумажных мешках цемент. Репера, палатка, железная печка, спальники, кое-какая одежонка и мелочевка.

Летунов одарили щедро. Мясо сырое, мясо копченое, гармонь (лосиные ребра) в прослойках белоснежного жира, ведро отборной брусники. Гости заторопились, засобирались, помахали руками: «Бывайте!»

Запрыгнули в Аннушку. Поискали кнопки, понажимали что-то – мотор икнул, засверкал лопастями пропеллера, заурчал, поразворачивался и пошел на разгон, подминая под себя упругую гладь озера. С трудом оторвался, сбрасывая с булей потоки серебристой воды, выровнялся и стал набирать высоту. Летчики народ избалованный, но и они, понимая важность момента, зашли на прощальный круг, помахали крыльями и устремились на юг, задрав нос к небу, превратились в жужжащую точку и пропали. Были, не были!?

А мы остались, все глядя в бездонное небо, все вслушиваясь, с открытыми ртами и хлопающими глазами. Как индейцы майя, после отлета космоплана к далекому созвездию «Орион».

– Да! Про собак-то я забыл!

Первое животное, которое приручил первобытный человек, было представителем собачьих. С тех реликтовых времен собака сопровождает выбранного хозяина. Где только не использовались эти преданные соседи по планете! Незаменимый помощник. Собака охраняет жилище, охраняет человека, его семью. Собака-поводырь – сколько людей с физическими недостаткам пользуются ее услугами! Собаки в упряжке – символ покорителей Белого безмолвия, охотников Севера, собаки – смертники со связками гранат бросающиеся под танк (вечная им слава), собаки вытаскивающие раненных с поля боя, собаки санитары, собаки няньки, собаки пограничники, спасатели, спецы по наркотикам, по взрывчатке. Индейцы Северной Америки, племя пиеганов или черноногих, разводили собак на мясо, которым лечились от туберкулеза. Собачки разных размеров: от огромного ирландского волкодава, до стограммового чихуахуа по прозвищу Джек Рассел. Охотничьи собаки занимают особую нишу. Про них много написано, рассказано. Мое пристрастие – лайки (сразу оговорюсь, не люблю чистопородных. Извините, кинологи). Вывел своих собачек путем скрещивания русско-европейского кобеля с западносибирской сукой. Получились черно белые крепыши, побольше папы и чуть-чуть поменьше мамы. Работали как боги. Тунгус и Лада. Давно было…

Были собаки и у нас в отряде. Две. Они были «общественные», то есть – ничьи. Таких собак много бегало по Верхне Имбатскому. Лежали по деревянным тротуарам, на крышах, по берегу, питались, чем придется, искали сезонных хозяев, уходили с ними в «поле», в экспедиции с геодезистами, геологами, охотниками, другим пришлым людом. Некоторые возвращались и опять ждали попутного ветра, другие исчезали навсегда, как и временные их хозяева. Я тоже выбрал кобеля лет восьми, с ободранными ушами, со шрамами на умной морде – боец. Почему-то откликался он совсем не на собачье имя Шурик. Игорь сказал, что рабочий пес. Крупный, с крутой грудью, серый, независимый – выглядел очень прилично. Сопровождал нашу компанию с самого приезда. И еще не известно – кто кого выбрал.

Взяли вторую собаку по совету Игоря – на «консервы». Консервы через неделю исчезли (может, что предчувствовал). Шурик был нам верен до конца сезона, вернулся с нами в поселок и провожал нас до пристани, когда мы уезжали в конце экспедиции. Действительно, пес был рабочим. Цену себе знал, но падок был на ласку. Почешешь ему за ухом – тут же падал на спину – чеши ему брюхо. Все его любили и баловали. Работал птицу: глухаря упорно, но не навязчиво, рябчика лаял редко, издали – не спугнуть бы. По маршруту, бывало, пропадал на час, два. Иногда слышался злобный, азартный лай – чувствовалось, что по крупному зверю. Возвращался уставший, взбудораженный и пытался звать за собой в тайгу. Во время происшествия в начале сентября надолго пропадал, питался в тайге, редко попадаясь нам на глаза. Умный пес.

Про полтергейст

В конце сентября, во время очередного привала, взял мелкашку, пачку патронов, свистнул Шурика и побрел поискать староречья, хотелось проверить ондатру на зрелость. Километрах в трех от лагеря вышел на цепочку небольших, заросших рогозом озер. Сразу бросились в глаза ондатровые хатки разных размеров. Они возвышались с подветренной стороны озерка. Повсюду виднелись кормовые столики с белыми остатками погрызей. Притаился и стал наблюдать. Долго ждать не пришлось. Заволнило, вдоль берега поползли «усы»²⁵. Показалась ондатра. Ее голова со вздернутым носиком скользила по воде. Добравшись до ближайшего столика, зверек выпрыгнул на него, сел на хвост и лапками стал обчесывать бока. Затем ухватил передними лапками какую-то травину, поднес ее к мордочке и оранжевыми резцами стал ее лущить. В бинокль было видно, что это молодой зверек, крупный (вероятно с первого помета, конец мая – начало июня).

В Туруханском Крае ондатра дает до шести пометов – пять сама и шестой дает первый помет. Во избежание эпидемий здесь разрешался весенний отстрел ондатры. Моя ондатра была серого цвета, по хребту различалась полоса шоколадного цвета с волосом короче, чем на боках – не выходная. Завозились еще несколько зверьков, забороздили поверхность воды. Высмотрев крупный рыжий экземпляр, выцелил по голове и выстрелил. Зверек забился, кровеня вокруг себя, и затих. Шурик сработал идеально. Уселся ждать подачку. Быстро, по-хантыйски, зажав зубами чешуйчатый хвост, снял шкурку, отрубил задок, передал собаке. Та два раза хрустнула тонкими косточками и довольно заулыбалась:

– Давай еще! Выследили и добыли еще две штуки. Шкурки оказались практически хорошими, мездра по кругу была однотонно белой, правда у одной по бокам были небольшие темные полоски (не дошла). Довольные, кто чем, мы с Шуриком отправились обратно. Да и время было уже позднее, на небе появились первые блестки звезд.

Отойдя с километр, обнаружил, что нет ножа. Поразмыслив, решил, что нож оставил воткнутым в лесину, где обдирал зверьков. Надо возвращаться. Как ни странно, но выйдя на озерко, быстро нашел нож и пошел обратно. По уже сиявшим в небе звездам сориентировался. Большая Медведица, Ковш, пять продолжений последнего отрезка ручки и вот она – Полярная Звезда. Север-юг.

В полной сентябрьской темноте шел медленно, часто оглядываясь на звезду. Шурик пристроился сзади и пробирался за мной сквозь завалы, сквозь стену еще не упавшей жесткой крапивы. Стали переходить болотце. Тихо кругом, только шелест веток, травы под ногами, да негромкое дыхание собаки сзади. Неожиданно в тишине возник на мгновение непонятный звук. То ли глухарь щелкнул, то ли кто-то ударил косточкой по кости. От непонимания происхождения звука по спине побежали мурашки. Жутковато стало. Остановился, послушал, вглядываясь в темноту, обернулся. Шурик стоял в метре от меня сзади и не выражал беспокойства. Двинулся дальше, перетаскивая ноги через высокие, сантиметров по сорок, кочки. Через несколько шагов звук повторился. Встал. Уже струйка холодного пота побежала по позвоночнику, волосы зашевелились. Успокоился, подумал собака-то должна, что-то чуять, направился к темнеющей впереди стене леса.

В лагере пустили ракету, ждали меня. Ее свет поднялся над бесконечной тайгой, засветил небо, на мгновение ослепил напряженные глаза. Еще несколько шагов и опять – клац! И так несколько раз. Проанализировал звук. Так: исходит сзади, возникает одновременно с перешагиванием кочки. Вперед, с поворотом головы назад. Шаг, два, три, четыре – ничего, и вдруг Шурик догнал меня, моя нога пошла вверх и пяткой, довольно сильно, снизу-вверх, ударила его по нижней челюсти. Она лязгнула по верхней:

Клац! Фу ты!.. Случится же такое. Погрузились в работу. Надо наверстывать потерянное. День стал короче, тайга прозрачней, глухари жирнее, рябчики сошли с ума (яичники подтянулись), свистели, бегали под ногами, пугали неожиданным взлетом. Манок на рябчика сделал из глухариной косточки. Прочистил нутро, заплавил свечным воском, поковырял иголочкой, ножом дырочку сверху просверлил, подул, еще поковырял и засипел манок, заиграл умоляюще-зазывно.

Отдыхали как-то в палатке днем. Денек был теплый, с туманцем, самый рябчиковый. Сунул манок в рот и засипел под самочку. Тут же отозвался, родимый! С хрипотцой, отчаянно отозвался. Переждав немного, поманил и опять затих. Отозвался второй. Затрепетали крылья. Опустились на деревья где-то рядом. Я молчал – изнылись бедные. Орали надрывно, просяще. Коротко откликнулся и, тут же снялись, всхлипывая. Было слышно, как шлепнулись на землю и засуетились, погребли лапками по упавшей листве, зашаркали. Лежа в палатке на спальном мешке, я ждал.

За брезентом палатки зашуршало. Чуть не оглушил – звонко, шепеляво. Отозвался. За стеной побежали и на тебе – сначала один, потом второй, рябенькие, с красными гребешками, с черными полосками под глазами, заглянули в палатку. Полог в палатке был откинут. Потоптались, повертели головами ища самку. Я сипанул²⁶. Птицы наскакивая друг на друга забежали внутрь. «Кыш наглецы!» – махнул на них рукой. Съежились, забуксовали и исчезли. Чума!

Посветлевшей тайгой вышли к перевалу на реку Таз. На карте мелкими черными точечками, сквозь кедрач, был нанесен зимник. Нашли его и на местности – пробитая в салатово-белом ягельнике темная тропа с заплывшими смолой старыми затесями по краям, с упавшими через нее стволами деревьев, перевернутыми косолапыми в поисках живности. Зимник упирался в давно несуществующую деревушку Матылька, на речушке Ма-тыль-кы, которая должна была вывести нас к Тазу и дальше на Пур. Три перехода. Показались заросшие кипреем старые завалинки, проросшие внутри уже приличными деревьями. Угадывались заброшенные, провалившиеся погреба, чистые участки. За некоторыми завалинками белели давно остывшие развалины каменок, сквозь них торчали голые, озябшие осинки.

Деревня стояла на высоком правом берегу. Место было выбрано очень удачно, на крутом изгибе, река просматривалась в обе стороны, на левом берегу разнопятная тайга развернулась до далекого горизонта, растворялась в небе. Под деревней, играя бурунами, шумел перекат.

Еще раз спасибо Василию (он побывал и здесь), по его описанию быстро нашли единственное полу сохранившееся строение, бывший заготпункт. В деревьях стояла маленькая (2,5 х 4,0) м, бревенчатая сараюшка. Завалинка еще прочная. По виду года три назад подсыпали, забили упоры, сверху положили пласты еловой коры, прижали камнями. В углах просело, обнажив гнилые, ржаво-трухлявые замки. Две сушины крест-накрест придавили и без того низкую избушку, провалили латанную корой, тесовую плесневелую, покрытую наростами мха, крышу. Дверь добротная, из лиственничных плах, собранных на клинья. Приперта леси́нкой. Отняли подпорку и, помня предупреждение Василия – вдруг самострел (всякое бывает), осторожно открыли дверь. Сквозь свисающий мусор, обрамляющий дыру в крыше, пробивался дневной свет. В луче света висела удушливая пыль. Глаза пригляделись, стали различать нутро. Двухъярусные нары, крепкие, покрытые старой, сухой слежавшейся травой. У маленького, детского оконца, застланного внахлёст кусками пожелтевшего стекла, сквозь которое еле проглядывался свет, прилип к стене, собранный из коротких слежек, стол. На столе две эмалированные, видавшие виды, облупленные кружки, пара объеденных алюминиевых ложек. Сбитая из того же материала, что и стол, скамейка. В дальнем (подходит ли это определение?) углу очаг – груда каменных голышей, закопченных, потрескавшихся. Несколько старинных, лопнувших чугунных колосников. Над очагом черный, завяленный дымоход, отворенный в небо. Небольшая осиновая чурка, посеченная топором. На земляном полу давно осыпавшийся еловый лапник, несколько ржавых банок из-под тушенки. Поднял, повертел в руках – из каких-то армейских запасов. На стенах кое-где пришпиленные клинышками яркие фотографии красавиц из каких-то журналов. Под потолком, на средней балке, на алюминиевых проволочках, подвешены тряпочные узелки. В них соль, пара горстей рисовой крупы, спички, отдельно завиток бересты и просто на гвоздике рыболовная снасть – леска 0,3, в коробочке несколько крючков. Вот так! Набор для выживания. Все по ЗАКОНУ. Слава таежным законодателям! Их бы в нашу Думу.

Обосновались на несколько дней. Надо было устроить перевалочный лагерь. Оставить необходимое на обратный путь и такое же необходимое взять с собой, задача не из легких. Придется идти дальше и волочь все на себе. Взять мало, опять рассчитывая на удачу, перед наступающими холодами – стремно²⁷, а тащит лишнее на своем горбу не хотелось. Часть барахла и кое-какие продукты уже оставили с лодками перед зимником, теперь предстояло опять делиться. Хотелось налегке пробежаться по уже стынущей тайге.

Все чаще по утрам, в свете восходящего солнца появлялись многочисленные стаи кочевой птицы и не трудно было по ним определить, где север, а где юг.

– А как же? Конечно мылись.

– Чего ёрничаешь, зубы скалишь? Баню делали.

Недалеко от воды собрали груду камней, развели на них огромный костер. Часа три жгли сушины, затем убрали несгоревшее, разгребли и убрали угли, повымели золу. Натянули над камнями палатку, пол застелили лапником, наварили кипятку, в ведрах занесли внутрь. Откинули полог и пару раз плеснули кипятком на раскаленные камни. Они взорвались густым паром, вынесли на улицу остатки золы и гари. Завесили вход. Баня готова! Несколько можжевеловых веников дополнили натюрморт. Парились отчаянно, обжигались, стонали, с матерком, с прибаутками. Выбегали из палатки взъерошенные, довольные, в красных пятнах, бросались в холоднющую воду, орали, снова бежали париться. Поизмывавшись над телами, оббив об них веники, уставшие, открыли вход и уже просто в тепле устроили помывку. Спроворили гречневую кашу с тушенкой, заварили чайку. Отдыхаем!