Читать книгу: «Цветы полевые», страница 3

Шатевские травы

Засов на калитке громко звякнул.

Я подбежал к окну и выглянул во двор, но не успел заметить, кто вошел в калитку. Тут же хлопнула входная дверь, по порожкам сеней загромыхали шаги, постучали в стену.

– Андреич! Ты дома? – в кухню ввалился сосед – Агафонов дядя Толя.

Высокий, сутулый, громкоговорящий. От него всегда веяло весельем, непонятной лихостью, ухарством и, чуть-чуть, спиртным. Разэтакий рубаха парень-губошлеп. С отцом они дружили, как соседи (дом его находился напротив нашего на Станционной улице), как заядлые рыбаки. Еще, я думаю, их объединяло то, что они оба были не курящие.

Как они любили рыбалку!

Андреич, отец мой, работал в механическом цеху, токарем. Все металлические детальки, необходимые в снастях, были его епархией. Заготовки для блесенок нарезать, колечки завить, поводочков наплести, распустив миллиметровые тросики. Уключины новые для лодки смастерить и, набалдашник для ботушки¹⁷ выточить, с погремушкой.

Степаныч (дядя Толя), отвечал за лодку и мотор. У него была самодельная железная лодка и лодочный мотор ЛМ-1. Маленький, но зато мотор-всё не руки трудить. Сетенку какую за зиму сплести, дыры залатать – челночок туда-сюда по линеечке, закинет петельку, челночок пропустит, пальчиком прижмет и затянет узелок. Елочку сухую на черенок для строги подыскать.

Посадка сетей – священное действо. Здесь даже меня приобщали. Я отвечал за поплавки. Нарезал из больших кусков бересты полоски сантиметров по восемь, срезал уголки, что бы потом нитки не цеплялись и совал их в кипящую воду. Береста закручивалась, превращаясь в плотно свернутую трубочку. Такие трубочки -поплавки прикреплялись на верхнюю бечевку сети – трехстенки.

Грузила были фарфоровые, благо завод фарфоровый и рыбаки быстро наладили их производство.

Про рыбу знали все. Ямы на реке, коряжник, пни, отмели, травы. Ходили перед рыбалкой на берег, смотрели, слушали, бывало, ногами притоптывали – гулко отзывались берега. Заволнило – ага, лещ подошел, подъязок спускается, щучка бултыхнулась, мелочишку веером пугнула.

– Андреич! Поденка завтра пойдет? Как думаешь?

Отец нюхал воздух, смотрел на воду, на чистое вечернее небо и говорил:

– Да, пожалуй, день, может два. Надо бы завтра, с утра, язя проверить, а то потом неделю брать не будет.

– Смотри, пузырьки лопаются – воон вдоль травки. Здесь и будет кормиться.

– Я уже горох замочил, ночью напарю-отзывался Степаныч.

И, рано утром, чуть свет, пошли за огороды, к реке. Место было излюбленное – «Колодчик» называлось, прямо за домами ИТР (инженерно-технических рабочих). Брали по одной удочке. Короткие, полутораметровые стволики можжевельника, беленькие, кончики тонюсенькие. Леска ноль три, грузила на поводочке грамм по двадцать пять.

Сядут не далеко друг от друга. Опустят ладошку в жестяное ведерко с горохом, зачерпнут пригоршню и рассыпят коротким взмахом, чуть выше по течению-прикормить что бы. Леску колечками у ног распустят, выберут горошинку, заправят крючок под кожицу и плавно, раскачав поводок, закинут на середину речки. Усядутся, удилище в руках и застынут. Слушают рукой, как надавит рыбина и подсекут. Голавли, язи крупные – не много – штуки по две три подцепят и хватит – для себя ловили.

Всегда брали меня с собой. Смотри, мотай на ус, наблюдай! Я и мотал. Много чего перенял и был в тринадцать лет достойным напарником. Вот и сейчас, сердечко ёкнуло – не с проста дядька явился.

– Ну, что? На ночь собрался? – спросил отец. Чай Вальку будешь просить?

– А-то кого? В Шатевские травы поедем. Холодно сегодня – рыба под берегом мертво стоять будет. Пусть собирается. Пожрать я возьму, Нинка пусть не беспокоится.

Мать, что-то пыталась говорить, мол завтра только пятница, мол в школу ему надо.

– Ну мам!? Уроки я сделал и у меня, все равно, одни пятерки! – вставлял я. Мать качала головой и смирялась. Разве удержишь!?

– Пусть собирается! – подмигнул мне сосед и угремел.

Шатевские травы… Правильнее, наверное, было бы сказать, ШатеЕвские, так как этот участок реки находился под горушкой, на которой в зелени ив, красовалась резными наличниками деревня Шатеево. Но все называли проще и короче – Шатевские. Прямой участок, с прозрачной, отфильтрованной травами водой – прокопка, старая уже, с кочками под берегами, с черными бревнами по дну, оставшимися после сплава, с тенистыми ямками, закоулками, светлыми местами, песчаными отмелями. Вдоль берегов ивняк и выходы чистых лугов.

Рыба водилась всякая. Конец октября, температура приближалась к нолю-самое время для ловли строгой. Строга не широкая, восемь зубьев всего, сделана очень удобно, аккуратно, легонькая длинная слежка. Отражатель от тракторной фары без стекла, тоже на длинной ручке, в котором помещалась двенадцати вольтовая лампочка, провода и аккумулятор. Вот и вся снасть.

Вечером погрузились в лодку, пристроив весь скарб в носу. Накинули брезентовый плащ, а я улегся сверху на живот, чтобы наблюдать за рекой, как убегают назад берега, подцвеченные осенней желтизной, темные ельники, спускающиеся к воде, высокие, с оранжевым отливом коры, сосняки, на дальних поймах в изумрудной зелени озимые поля. Вечернее небо пестрило розовыми облаками, брызги из-под скулы лодки разноцветными каплями мельтешили, играя радугами, иногда попадая мне на лицо. Широко раскрытыми глазами я впитывал в себя мир, счастье от происходящего, от возможности быть частичкой огромного процесса, творимого природой.

Моторчик небольшой, всего в одну лошадиную силу, надежно урчал сзади, толкал лодку против течения. Добираться было долго – часа три.

Исчезли позади последние домики поселка и пошли нарезать петли – Первый рог, Второй, Третий. Нырнули под мост и выскочили на прямой участок, названный рыбаками «трубой». В «трубе» обычно ловили на горох язя. Повернули вправо, под обрыв – «убитое», заюлили в тоннеле ивняка – «сады», «земляная» и придерживаясь правой стороны, по глубине, обогнули мелководье-наносную, песчаную косу-устье реки Ветелки, перед желтым обрывом, с короной сосняка. Ручей Хазовый – непонятное название. Знаю только, что в пойме этого ручья была вотчина браконьерских охот на лося. Бухали голосами русские гончаки, орали лайки. Тропками выносили удачливые охотники сохатину с раздольных Акуловских боров к реке, сплавлялись на лодках в поселок. Добавляла в Дубну воды речушка Веля.

Марьинский рог, с глубоченным омутом, Старковский рог и ручей Кошарма. Затем Павловический рог, не большие повороты и вот уже виднеются ободранные купола, хлопающие ржавым железом, с надломившимися крестами – остатки храма Никола-Перевоз, что перед деревней Сущево. Гулкое эхо под Сущевским мостом и вырываемся на простор сенокосной поймы. Два укоса за лето снимали косари. До Шатевских трав – рукой подать. Уже в темноте проскочили травы и остановились, справа впадала река Нушполка. В ее устье и приткнулись.

– Перекусим и начнем! – дядя Толя стал вытаскивать на берег необходимое барахло. Несколько березовых сухих полешек, прихваченных из дома, оказались весьма кстати. На берегу запылал костер. На рогатульке подвесили небольшое жестяное ведерко, зачерпнув в него воды из речки.

Пока кипятился чай, мой напарник собирал снасть. В корме, под сиденьем, пристроил аккумулятор, присоединив к нему проводочки от отражателя. Проверил – размытый свет озарил тяжелую осеннюю воду, колючие берега с застывшей, жухлой растительностью, полоснул по белесой стерне скошенных лугов, по уже звездному небу, устремился к окраинам деревни Нушполы. Пару раз мыкнула корова, звякнуло ведерко, проскрипел колодезный журавль. Заорали собаки, устроив вечернюю перекличку, долго лаяли, постепенно затихли.

Вода вскипела, заварили чай. Из брезентового, старенького, военного, вещмешка извлекли нехитрую снедь – вареные вкрутую яйца, хлеб, соль, несколько вареных картофелин. С неповторимым наслаждением принялись за еду. На реке, у костра, все вкуснее!

Время настало. Собрали добро, Стенаныч встал на корме – в левой руке древко фонаря, в правой строга. Я уселся на подстеленную телогрейку в носу с веслом наперевес. Оттолкнулись и тихонечко стали спускаться вдоль берега, по течению. Моя задача была простая, особых усилий не требовала. Течение несло лодку – надо было только не много корректировать движение. Управляя веслом, слегка окуная его в воду, я направил корму вперед-нос лодки притормаживал, давая напарнику обследовать дно реки.

Желтое пятно света, от погруженной в воду фары, двигалось под водой, освещая причудливые картины рельефа дна, сказочные тени, темные ниши под берегом, шарило из стороны в сторону, высвечивая добычу.

Строга, тоже опущенная в воду, следовала за пучком света. Иногда, дядька отталкивался строгой, помогая мне, или, не громко, направлял мои действия.

– Подтабань! – напрягся и резким движением ткнул строгой-тут же ее вытащил. На зубьях строги изгибалась серебром крупная плотвица. Сбросив ее в установленную под рыбу детскую ванну, дядя Толя снова устремил строгу в воду. Еще резкое движение-дрожь от древка орудия передалась на лодку. Прижав плотнее строгу ко дну, проговорил хрипло:

– Щука!

Аккуратно поднял добычу. Щука была приличной – килограмма под два.

Я старался привстать со своего сидения-хотелось рассмотреть, что там делается под водой.

– Сиди, не прыгай. Успеешь еще.

Я садился на место и с пересохшим горлом выполнял пожелания моего командира. Погода была славная – немного холодновато, но это нас не смущало. Рыба попадалась часто и, действительно, стояла как мертвая. Уже на дне ванночки шевелилось несколько щук разных размеров, лещи, подъязки, какая-то мелочь.

– Ну дядь Толь!? Дай мне поколоть!? – терпение мое было на исходе.

– Ладно, давай меняться местами… – радости не было предела!

Сердце выпрыгивало, глаза, казалось видели сквозь толщу воды и без фонаря. Тело, весь организм сосредоточился, и я превратился в охотника. Сунул фонарь в воду, не глубоко-так, чтобы только различать дно реки. Строга сопровождала освещенное пятно. Передо мной открылся сказочный подводный мир. Черные кочки, выглядели причудливыми животными, коряги отбрасывали тени, бревна, полузаплывшие илом, полузанесенные песком, казались огромными щуками. Туда-сюда сновали мелкие серебристые рыбешки. По течению извивались потускневшие гирлянды водорослей. И вот, наконец-то, неожиданно возникло камуфлированное тело щуки. Она стояла головой к берегу, отчертив белым животом полоску на песке… Подвел зубья строги к голове и с силой вонзил орудие в рыбину, прижал ко дну. Щука забилась, взбудоражив все кругом, подняв муть. Мой напарник вовремя придержал лодку. Я не торопился, дождался, когда рыба ослабнет и, аккуратно, оторвав ее ото дна, поднял в лодку.

Дядя Толя помог стащить ее со строги. Рыбина плюхнулась в общую кучу и расщеперив жабры, чуть подрагивала телом, засыпая.

А я уже был весь внимание – обследовал следующие участки дна. Несколько плотвиц, пара крупных окушков, щурец. Под нависшим кустом ямка. Придвинул отражатель ближе ко дну и чуть не отпрянул-в пятно света попала какая-то бревнушка. Как черная головешка-только живая. Впереди туловища подрагивали длинные усы…

Налим! Да не маленький! От напряжения вспотел, глаза заслезились. Но от меня не уйдешь! Подав знак не торопиться, стал выцеливать добычу.

Ночь была почти на исходе. Звезды на темном небе стали растворяться, аккумулятор, израсходовал всю свою энергию, сдох – луч света померк.

– Хватит! – Дядька сложил в лодку фонарь и строгу.

– Давай выбирай местечко, причаль где-нибудь. Выбрали пологое место, пристали. Мой наставник занялся костром, а мне поручил прибрать рыбу. Да и прибирать-то ее, особо и не надо было-вся в детской оцинкованной ванночке-так из-под скамеек вытащить, еще которая завалилась под решетки повыбирать.

На берегу скоро закрутился дым, искры полетели в небо и подхваченные ветерком устремились вдоль реки, остывая, гасли.

Почистили пару небольших щучек, тройку плотвиц, несколько картофелин и подвесили воду, в котелке, над костром. На брезентовом плаще разложили провизию.

Скоро вода закипела, забулькала. Добавили горсть пшена. Пока ждали уху стало рассветать. Над горизонтом обозначились верхушки храма Никола-Перевоз. Пискнули ранние птички, над водой поплыл туман. В поле несколько раз тявкнула лисица, в деревне пропел поздний петух.

– Рыбу бросай, укропу не забудь! Да лаврушки добавь…

Дядя полез в вещмешок и извлек бутылку водки.

– Эх, Валька! Опять мне одному упираться? – аккуратно положил ее на стол, нарезал крупно хлеба, дунул в кружку. Свернул кепку на горлышке и плеснул прилично, сглатывая слюну.

– Не прозевай! Глаза побелели? – я кивнул.

– Тащи! – и прилип к краю, кадык заходил по шее. Поднес краюху хлеба к ноздрям и прижался к ней-вдохнул, мотнул головой…

– Хорошо! – стал закусывать.

Отхрумкал от пучка зеленого лука, проглотил яйцо и зашлепал губами. Я пристроился поближе к ведерку и стал черпать уху. Обжигался, смотрел на напарника, вдыхал окружающий мир, по-мальчишески, удивленно, наблюдал за происходящим, внимал каждым уголком своей души, своего сознания.

Утро распахнулось, открывая новый день.

Давно это было. Путешествие в Рай

Давно нет на Земле белых пятен. Всё исползано, исхожено, раскопано, просверлено, выловлено и выбито. Земля страдает, болеет, сопротивляется, а мы продолжаем ее тискать, мучить. Нам мало Земли, мало неизученной обратной стороны Луны, мы всё дальше забираемся в космос, стремимся к другим планетам. Но и этого мало. Коллайдер готов разогнать частицы, столкнуть их. Мы готовы создать новую Вселенную и совсем забыли кто мы, чьи мы. Земля уже начинает сама возобновлять невозобновляемое, старается оградить нас от самих себя. А мы всё сулим себе конец света, пугаем сами себя пророчествами древних и не очень древних предсказателей, мифами и чьими-то календарями, запугиваем метеоритами, летающими тарелками, пришельцами. Заряжаем воду перед телевизором, верим в магов, шарлатанов, колдунов. И всё, бежим и бежим куда-то, глядя за горизонт, в космос, за другие галактики, пропуская что-то главное, невозвратное, земное. И некогда нам остановиться, оглянуться назад, спросить себя:

– Куда бежим? Зачем? Что оставим своим детям?

Да – мы не потомки обезьян (заблуждался дедушка Дарвин). Интеллект нам подарили более цивилизованные предки. Но мы поселились на Земле, мы живем на ней, мы дети Земли. Земля – наша Мать, Земля – наш дом. И память нам дана, чтобы помнить.

Растёт маленькая девчушка. Трогает меня за плечо, заглядывает в монитор.

– Пап! Сгитарь чего-нибудь. И тащит мне гитару.

Пощупал струны, покрутил колки:

 
Покрыта льдом зелёная вода,
Летят на юг, перекликаясь птицы,
А я иду по деревянным городам,
Где мостовые скрипят, как половицы
Над трубами синеющий дымок.
Висят на окнах белые метели.
Здесь для меня дрова, нарубленные впрок,
Здесь для меня постелены постели.
Не удержат нас за руки площади,
Не вернут нас вокзалы назад.
Только память, рученькою дочкиной,
Осторожно погладит глаза…
 

Ей, маленькой, светловолосой девочке, дочке моей Алене и посвящается всё выстраданное, выплаканное, пережитое и вымученное в этих строчках.

***

– Ну куда ты на ночь глядя собрался?! Смотри метель какая! Посидим. Кофе заварим. Выспишься и помчишься завтра. Ты там еще просил, что-то рассказать? Давай-ка, друг мой любезный, приготовь по чашечке!..

– Не, мне двойной и без сахара. Сушки вон, с маком, бери! Хорошо с кофе идут.

– Так спрашиваешь, как я до такой жизни докатился? Может мне еще и в грехах покаяться? Ладно, слушай.

Давно это было.

Моя первая экспедиция в Западную Сибирь. 1969 год. Было мне тогда двадцать лет. Студент Московского топографического политехникума. Отряду из десяти человек надо было пройти с нивелировкой второго класса от поселка Верхне Имбатский, что на правом берегу Енисея, в Туруханском Крае (ссылка великого отца народов Иосифа Виссарионовича), почти до Обской Губы. Народец подобрался разношерстный и интересный. Начальник партии – двадцатисемилетний опытный геодезист, его помощник и я, кто имел, хоть какое-то отношение к геодезии. Брат начальника партии-водитель автобуса из Москвы, еще один их родственник (предполагались большие заработки), радист Володя Белов, Валдис Бранд – рижанин, известный тем, что первым пробился на легендарном «Рафике» через всю Россию до Владика (журнал «Вокруг Света»).

Отдельная тема – Горбатенко Володя. Известнейший борец вольник, несколько раз чемпион Союза, Европы и два бывших зэка, которых завербовали в Ханты-Мансийске, где базировалась наша 200-т какая-то экспедиция. Время романтиков, отчаянных и самоотверженных людей. Засветились названия Сургут, Варьеган, Нефтеюганск. Ханты-Мансийск напоминали муравейник, кишащий многонациональным людом, приехавшим за деньгами, романтикой, приехавшими на СЕВЕР. Все просто и ясно, как вывернутый карман. Рюкзаки, гитары, ружья, штормовки, рыжие энцефалитки¹⁸, сапоги с завернутыми до щиколоток голенищами, тяжелые деревянные ящики с кованными 40-ка сантиметровыми гвоздями для постройки геодезических вышек, питьевой спирт по 5,76, снующие по Иртышу и Оби трамвайчики и скоростные «Ракеты». И, наконец, отмашка – поехали.

Первый ледяной душ, это решение начальника партии отправить меня с рабочими первопроходцами. Выделил мне денег четыреста рублей (большие деньги по тем временам). Поставлена задача: довезти всех до поселка Верхне Имбатский, арендовать три лодки, одну со стационарным мотором, найти металлические трубы для изготовления реперов, познакомиться с местными рыбаками – охотниками и максимально навести у них справки по предстоящему маршруту. Дальше – дожидаться его приезда.

Как добирались на трамвайчике по Иртышу до Омска и на поезде до Красноярска, практически не помню. Погрузка и разгрузка экспедиционного скарба – ничего примечательного. Ну, а в Красноярске, началось!

Конец мая, навигацию по Енисею еще не открыли, жара под тридцать, делать нечего – народ приборзел, стал требовать денег на успокоительное. Не дал. Зэки посверкали глазами, поскрипели зубами, и пропали на сутки. Родственники ничем себя не проявляли, прибалтиец держался особняком, Горбатенко болел (в Хантах ему разрезали щеку, чтобы подлечить больной зуб).

К вечеру второго дня объявились пропавшие и притащили начатую коробку какой-то бормотухи. За два часа с коробкой было покончено. Больной ушел в пике.

Володя Горбатенко

28 мая, восемь тридцать утра. Уже припекает резко континентальное солнышко, народ торопится кто куда. Под стеной речного вокзала растерзанный спальный мешок. Мешок добротный, ватный, в брезентовом чехле. Стерильно белый вкладыш красиво обрамляет откинутый клапан спальника. В спальнике, наполовину вывалившись из него, спит Володя. Лицо серое, на щеках недельная щетина (тогда еще не модная), на месте шрама, после хирургического вмешательства, щетина еще больше. На голове фетровая шляпа. Чуть не задевая спальный мешок, рабочий вокзала голяком метет асфальт. Мимо молоденькая воспитательница детского сада ведет писклявых, взявшихся за руки ребятишек. Увидав спящего, она энергично собирает вокруг него разноцветную группу и произносит восторженным голосом:

– А вот это дети – геолог!!!

Иван Петренко

Освободившийся по УДО. Тридцать лет, худой в плечах, черный пиджак явно маловат, неопределенного цвета кепка. Сидит в теньке. Перед ним в картонной коробке из-под выпитого вина мороженное «Эскимо», около двух десятков, пересыпанное дымящимся сухим льдом. Попросил купить вместо обеда. Первый раз в жизни попробовал, а так только слышал. Мурчит от удовольствия.

Наконец-то объявили продажу билетов на рейс. Мы первые в очереди, взяли билеты и утром благополучно погрузились на белый речной лайнер «Генерал Карбышев». Трое суток по взбесившемуся Енисею, трое суток борьбы за сохранность кошелька, трое суток незабываемого концерта с участием наших, выяснение отношений с капитаном. Постепенно погрузились в белые ночи, притерлись к резиновым бокам поселка Верхне Имбатское. Сибирское чудо стоит на тридцатиметровом обрыве. Встречает весь поселок. Навигация открылась!

Обосновались. Все интересно. Деревянные тротуары, собаки разных мастей, огромные медвежьи шкуры, растянутые на стенах небольших домов, бесконечные поленницы дров вдоль заборов, всюду лодки, заготовки щепы для охотничьих лыж, сети, связки самодуров, нарты на крышах – СЕВЕР!

Наша стоянка – две брезентовые палатки у воды в устье Верхнего Имбата, на краю поселка. Опять меня прижали, опять требовали денег, опять не дал. Поплатился. Вернувшись из поселкового Совета, обнаружил свой спальный мешок замоченным в водах Енисея, прижатый большим камнем. Высушить ватный спальник проблема. Что делать? Психанул, выволок мешки подозреваемых и придавил камнями рядом со своим. Ждать пришлось не долго. Вернулись веселые и почернели. Ваня Петренко нырнул в палатку и выполз оттуда с одностволкой, переломил, захлопнул, звякнув металлической гильзой, повел стволом в мою сторону.

– Я убью тебя, Студент! – взвел курок.

Наверное, было страшно, наверное, трудно было говорить, но мои доводы о том, что нам вместе работать в тайге больше полугода, что у меня тоже есть двустволка и, что все может случиться, ему показались убедительными. Дуэль завершилась словами:

– Я пошутил, Студент. Кликуха так и прилипла ко мне на несколько экспедиционных месяцев.

Ну, ничего. Переболели. Занялись делами. Нашли и купили лодки, проконопатили, просмолили, залили гудроном. Нашли металлические трубы, в местной механической мастерской приварили геодезические марки-подготовили репера. Познакомились с местными.