Читать книгу: «Через тысячу лет», страница 4

Профессор Фарбенмейстер реагировал на все несколько иначе: ему были совершенно чужды и мои тревоги, и моя робость. Он не читал, а глотал книгу за книгой, погружался в старые манускрипты, слушал отдаленные радио-лекции современных знаменитостей, жадно следил на телеэкране за каждой деталью мудреных физических демонстраций и засыпал нашего хозяина бесчисленным потоком вопросов. Для чего ему живой мир, когда он мог методически разбираться в этих книгах, читая в них отражение столь чуждой ему жизни Нового Человечества?..

Уединенная лаборатория нашего хозяина, в которой он проводил все свободное время, действительно, напоминала собою какой то тихий оазис среди необразимого океана чуждой, загадочной напряженной жизни… Несколько раз мы заходили к нему и видели там удивительные вещи. Мы уже убедились, что профессор Антей обладал замечательной разносторонностью, но главная его деятельность протекала в области изучения жизни растений. Я боюсь, что это определение очень мало выражает сущность его работ. То было не простое изучение и наблюдение явлений. То было глубочайшее проникновение в самые затаенные уголки органической жизни, остроумнейшее сочетание всевозможных родов воздействия на законы, управляющие ростом и развитием живой материи.

Я мало выносил из тех объяснений, которые давал старый ученый, обращаясь больше к профессору Фарбенмейстеру. На меня, как профана, сильнее всего действовали некоторые из тех поразительных результатов, которых удалось добиться нашему хозяину.

В лабиринте стеклянных баллонов и колпаков, соединенных между собою безнадежно запутанной сетью трубок и проводов, находились растения самой причудливой формы, созданные гением и настойчивостью профессора Антея. Выяснив до мельчайших подробностей законы роста и развития некоторых представителей растительного мира, он, подобно Лутеру Бербанку, известному американскому садоводу моего времени, и другим смелым экспериментаторам, шедшим по его следам, нашел способы в необычайной степени воздействовать на изменение формы и качества растений.

Путем скрещивания различных видов растений, под действием химических, световых электромагнитных агентов, ему удалось получить совершенно новые виды. Я видел голубые розы и бархатные черные тюльпаны, какие-то странные бледные цветы величиной с блюдце, все время менявшие свою окраску, – толстые, изогнутые когтистые листья на коротком синем стволе, жадно хватавшие подносимых к ним насекомых и маленьких птиц, – длинные, золотистые плоды с пульсирующей кожей, – фрукты и овощи чудовищной величины. Неизвестные мне ароматы, непривычные сочетания красок в цветах, поражали и опьяняли меня.

Мы остановились у одного ряда растений. Они ничем особенным не отличались по внешнему виду. Но вот профессор Антей приблизил к ним свою ладонь, и растение потянулось к ней своими бледно-зелеными длинными листьями и, точно ласкаясь, обвило ими руку ученого. Я попробовал сделать тоже самое – пара листьев бегло скользнула по поверхности моей руки и тотчас же откинулась назад, увлекая за собою своих, остальных собратьев…

Что это? Неужели растение узнает «своих», умеет отличать их от «чужих»?..

Так это и было в действительности: науке тридцатого века удалось создать что-то вроде мыслящего растения…

Нас подвели затем к другому сосуду. За стеклянной матовой стенкой бледно мерцали венчики каких-то круглых белых цветов. Профессор Антей приоткрыл дверцу и начал дуть на цветок. От дуновения листья зашевелились, стебель согнулся, а цветок… покраснел, точно сердясь на причиненное ему беспокойство, и снова принял свою прежнюю окраску, когда его перестали тревожить.

– Смотрите! – сказал профессор Антей, зажигая перед нами яркую лампу, – оно может выражать и радость.

Действительно, под влиянием яркого света, лепестки тихо дрогнули и приняли светло-синий оттенок…

Дальше мы увидели еще более поразительную вещь. Под ярким светом рефлектора блестели, точно металлические, темно-зеленые листья широких кустов с желтыми пышными цветами, которые я видел в изобилии растущими на лугу около дома. Наш спутник медленно повернул какую-то ручку, и свет постепенно стал меркнуть. Я наклонился поближе. От куста, вместе с поднимавшимся тонким, неуловимым ароматом, стало доноситься сперва еле слышное, потом все более громкое, мелодичное звучание.

Растение пело!.. Ухо улавливало гармоничное сочетание медленно замиравших аккордов. Так вот откуда шли эти непонятные мелодичные звуки, которые я слышал каждый вечер в саду! Я не понял, да и не пытался понять объяснения профессора Антея, не хотел анализировать чудесную сказку поющих цветов… Это было последнее достижение старого ученого и он, по-видимому, немало им гордился.

От нашего ученого хозяина мы узнали, что здесь, в этой лаборатории, собраны далеко еще не все чудеса растительного мира новой эпохи. На то, что природе надо было много сот тысяч лет, науке последнего времени понадобилось лишь несколько столетий. Путем строжайшей селекции, скрещивания и воздействия самых разнообразных физико-химических процессов удалось до неузнаваемости изменить свойства почти всех полезных для человека растений. Но этого мало, появились совершенно новые искусственные сорта – кактусы без шипов, фрукты без зерен, новые хлебные злаки, огромные колосья, сахаристые новые плоды, вечно зеленые лиственницы, древесина съедобная и древесина, своей твердостью соперничающая с железом, быстрорастущие сорта строевого леса, растения, выдерживающие самую жестокую жару, и растения, дающие плоды в самом холодном климате Сибири… мне трудно даже перечислить все эти новые полезные классы и виды царства растений…

– Вы увидите, – продолжал профессор Антей, – когда ознакомитесь с нашими научными центрами, что столь же успешную работу удалось проделать и над миром животных. Уже ваши современники, при помощи искусственного подбора, создавали новые породы домашних животных – вроде тонкорунных овец, богатых мясом быков, удойных коров, особых сортов кур и т. д. XX и XXI века достигли в этом отношении еще более ценных и поразительных результатов. Наряду с этим, громадные успехи сделала синтетическая химия. Она открыла, наконец, тайну создания белка и витаминов, и теперь часть натуральной пищи заменена более доступным искусственным продуктом. Что бы стало с людьми без этих достижений? Ведь уже в XXIII веке одними только продуктами сельского хозяйства население уже не могло бы прокормиться, так поднялась численность рода человеческого… И вот, фабрики пищи постепенно вытеснили желтеющие нивы и огороды, где теперь раскинулась непрерывная пестрая скатерть садов-городов…

В этот вечер, гуляя с Реей в саду и прислушиваясь к пению цветов, я с невольным замиранием сердца думал о том, какие еще неожиданности ждут меня в этом удивительном мире! Но в тот момент я не искал их, этих новых чудес, потому что переживал самое великое чудо – вечное чудо любви.

Я не мог отдать себе отчета, когда это случилось со мною. В подобных случаях так трудно установить какие-то вехи…

Рея… Это имя звучало в моем сердце, как вечерняя мелодия цветов, сливаясь с ним в одно неразрывное целое. Странно – лишь в этот момент я понял свое состояние. Я любил эту величавую, прекрасную дочь тридцатого века, – любил, как еще никогда никого не любил… Какими пустыми и мимолетными казались мне теперь все мои увлечения там, на старой земле… Они стерлись, забылись бесследно и не только стены столетий отделяли меня теперь от этого времени. Рея… Не ее ли ждал я всегда, всю свою жизнь? Не к ней ли стремился я в часы усталости и раздумья, когда все представлялось мне таким ненужным и бесполезным?..

– Что ты молчишь, Антреа? – нарушила молчание моя спутница, – посмотри, какое странное облако – точно желтая птица.

Она указала рукой на пылающее небо заката.

Я оглянулся – но на багряном фоне заката я видел лишь горделивый профиль Реи в золотисто-бронзовом ореоле ее волос, выбивавшихся из-под тускло блестевшего шлема.

Непонятное волнение мешало мне говорить.

– Что с тобой, Антреа? – с беспокойством спросила Рея, и пристально взглянула мне в глаза.

Должно быть, мой взгляд был достаточно красноречив. В вечернем сумраке я увидел, как побледнело ее лицо.

– Становится холодно… – как-то глухо произнесла она и зябким движением поправила плащ, соскользнувший с плеча. – Надо вернуться…

Мы двинулись по направлению к дому, в широких окнах которого отражались последние краски заката.

У дверей мы простились, как всегда, поднятием руки. Я невольно пожалел, что тридцатый век отнял у меня право поцеловать эту руку.

На другой день профессор Фарбенмейстер с утра увлек меня в библиотеку и заставил под диктовку составлять какой-то список мудреных названий, необходимых ему для дальнейших работ. Время тянулось невыносимо медленно. Реи я не видел весь день до самого вечера, когда она пришла, чтобы позвать меня принять участие в игре в мяч.

Профессор сказал, что придет попозднее, но я не заставил просить себя дважды.

За время нашего полудобровольного заключения в доме профессора Антея мне уже несколько раз приходилось наблюдать за этой излюбленной игрой молодежи XXX века. Что-то знакомое – не то от лаун-тенниса, не то от баскет-болла, мелькало в некоторых движениях и приемах играющих. Играли по обыкновению трое: Рея, ее брат Фер и смуглый, темноволосый юноша, помощник профессора Антея – Унаро, которого я видел в первый день нашего появления в новом мире.

Сбросив легкие плащи и блестя своей металлической кирасой, плотно охватывавшей каждый изгиб их великолепного тела, эти дети тридцатого века положительно казались ожившими бронзовыми изваяниями неведомого гениального художника.

Четкими, быстрыми движениями, в которых рассчитан был каждый дюйм, они с легкостью перебрасывались тяжелым мячом, подхватывая его на лету, отражали удары, защищались и нападали.

Фер был ловчее и увертливей, но Унаро брал силой и смелостью. Рея же, казалось сочетала в себе глазомер одного с уверенностью движений другого.

Со временем я осмелел и даже сам попробовал принять участие в этой игре. К моему удивлению, дело пошло не так уже плохо, как я мог ожидать. Унаро насмешливо отмечал все мои промахи, но зато Рея одобрительно кивала головой при каждом удачном ударе с моей стороны. Разумеется, мне было далеко до моих тренированных юных партнеров, но, по-видимому, Рея решила, что я играю недурно, и все чаще стала приглашать меня в партию, к досаде Унаро, сердитый и насмешливый взгляд которого я ловил на себе уже несколько раз.

Когда в тот вечер мы пришли на площадку, Фер и Унаро уже были на месте. Фер начал меня расспрашивать, как идут мои занятия в библиотеке, а Унаро, отведя Рею в конец площадки, начал что-то ей горячо говорить, временами недовольно поглядывая в мою сторону. Слов я не слыхал, но заметил, что Рея была недовольна и досадливо пожимала плечами. Унаро резко произнес какую-то фразу, с силой отшвырнул прочь ракетку для мяча и быстро пошел по направлению к дому. Уходя, он злобно взглянул на меня, не отвечая даже на мой прощальный привет.

Так вот оно что! Я начинал понимать: Унаро ревнует, Унаро не равнодушен к Рее и ему не нравится ее внимание ко мне… Но неужели Рея?..

Нет, эта мысль была положительно смешна… О каком чувстве со стороны Реи мог я мечтать?.. Что я для нее? Странное, полудикое существо из давно прошедшей эпохи, едва научившееся понимать ее родной язык… Кроме того – разве может быть какое-нибудь сравнение между блестящим Унаро и мною?

В этот вечер мы мало играли.

Рея делала ошибку за ошибкой. Я играл не лучше. Фер сначала смеялся над нами, нашей неловкостью, потом рассердился и заявил, что так играть больше не стоит. Мы не спорили с ним и скоро вернулись домой.

У входа мы задержались, глядя, как зажигаются первые звезды.

– Действительно, мы ужасно играли сегодня… – засмеялась Рея, – Фер был прав, рассердившись на нас…

– Да, но почему Унаро пришел в плохое настроение духа? – решился я спросить.

Рея густо покраснела – я заметил это даже в полусумраке вечера, быстро взглянула на меня и тотчас же отвела свои глаза в сторону.

– Унаро… Он какой-то странный… Ты никогда не видел моих работ, Антреа? – уклончиво ответила она вопросом на мой вопрос.

– Твои работы, Рея? В лаборатории у отца? Да, он говорил о тебе много раз…

– Да, нет я не об этом… Хочешь посмотреть?

Ну, конечно, я хотел их увидеть, эти работы, в чем бы они ни заключались. Ведь это значит пробыть еще четверть часа в обществе Реи. Мы прошли в конец дома, и в комнату, ярко освещенную матово-белым светом, падавшим с потолка. Я сразу понял, что эта была мастерская ваятеля. Глиняные торсы и маски висели на стенах, а на полу стояло несколько незаконченных скульптурных групп поразительно глубокой и одухотворенной работы.

Особенно хороша была одна группа.

Спокойное величие, невозмутимая уверенность в своей силе и знании сияли на лице стройной женской фигуры, державшей в руке земной шар. Напряжение мускулов говорило о том, что ноша тяжела, но в то же время чувствовалось, что она в верных и надежных руках. Каменный взгляд фигуры был задумчиво устремлён вперед, над нашими головами. Он будто читал что-то там, в бесконечной дали веков и времен, куда стремительно несся наш мир…

В углу стояла еще какая-то группа, накрытая влажным полотном. Я хотел приподнять его, но рука Реи мягко остановила мое движение. Глаза ее блестели ярче обыкновенного, а рука, я почувствовал, заметно дрожала. Неловким движением я задел за подставку, наскоро наброшенное покрывало соскользнуло и я увидел незаконченный барельеф.

Там было лишь две фигуры: одна, я сразу узнал ее – была Рея. Другая, – я едва мог поверить своему зрению, – был я сам… Мы протягивали друг другу руки, мы звали и ждали друг друга…

Возможно ли?

Я оглянулся, улыбаясь. Рея смело встретила мой радостный взгляд и через мгновение, держа ее в своих объятиях, я чувствовал сквозь тонкую металлическую вязь кирасы, как бьется ее молодое сердце…

– Рея, любимая!

– Антреа, мой милый…

Глава IV

Я слушаю повесть о новых веках. Начало великой борьбы. Атомный взрыв 1945 года. Что видели астрономы Марса. Новый вулкан у берегов Бретани. Пики и арбалеты заменяют пушки и пулеметы. Освобожденная Европа. Азорское соглашение. Возникновение Пан-Американской Империи. Эпоха невиданных войн. Война за Гольфштрем. Жизнь под землей. Мировой Союз Братских Республик. Прогресс человеческих знаний. Я чувствую себя, как непонятливый школьник. Завоевание энергии. Усовершенствование человеческого рода. Междупланетное сообщение. Мы едем знакомиться с новым миром…

Я не хочу писать здесь о своих личных переживаниях. То, что я перечувствовал, – мне не хочется наряжать здесь в слова, фразы, связные мысли… Слишком глубоко захватило меня это чувство, слишком остра еще память – о чем? о прошлом? Нет. Значит это будет в грядущем? Значит, исчезнув из этой жизни через положенное число лет, я восстану через десятки веков, и мое я вновь переживет упоительный сон этой странной любви?..

Рея! шепчу я имя любимой… Ее уже нет… Тогда где же она? Мысли мешаются, и слова бессильны что-либо выразить…

Снова берусь за перо. Так много надо еще рассказать…

Взявшись за руки, точно дети, мы вошли в другую залу, где среди своих чудесных растений виднелась фигура мудрого Антея.

– Отец… – тихо окликнула его моя подруга…

Погруженный в свои мысли, старый ученый не сразу услышал. Он оглянулся, когда мы подошли совсем близко. Не было необходимости говорить ему еще что-нибудь: наши счастливые лица сказали ему обо всем. Мягко положив свои сильные руки на наши плечи, он глубоко заглянул нам в глаза. Мне показалось при этом, что в его взгляде мелькнула какая-то тревожная мысль.

Вздохнув, он прошептал несколько непонятных мне слов и, тихо притянув к себе Рею, долго и грустно глядел нам в лицо.

Внешне наша жизнь шла, как и раньше. Я не счел нужным делать профессора Фарбенмейстера моим сердечным поверенным. Погруженный в свои книжные изыскания, он вряд ли даже замечал мое отсутствие, так как большую часть времени я проводил теперь около Реи, расставаясь с ней лишь на самое короткое время, казавшееся мне тогда бесконечно тягучим.

Новый мир сделался для меня чем-то родным. Не зная еще его, не видя – я чувствовал, что это уже не чуждый мне мир – ведь Рея, моя Рея, жила в нем, и значит это и мой мир, забытый и найденный вновь… Странное это было ощущение – с каждым часом мне казалось, что я не узнаю что-нибудь новое, а только припоминаю что-то давно позабытое… И в тоже время перспектива скорого, близкого, осязательного знакомства с этим миром начинала меня пугать. Мне казалось, что это отнимет от меня мою Рею. Что мне в этом мире, когда весь он – здесь со мной, в моем чувстве?

Рея по-прежнему помогала мне и профессору Фарбенмейстеру в наших занятиях, но, увы, я не был лучшим ее учеником; вслушиваясь в ее оживленную речь и любуясь одухотворенным лицом нашей учительницы, я нередко терял нить ее рассуждений… Старый профессор Антей тоже посвящал нам немало своего времени, и в его образных рассказах оживали минувшие века, над которыми наш корабль времени промчал нас, подобно тому, как экспресс с закрытыми окнами мчит путешественников через неведомые им страны и горы…

Какой захватывающей повестью была эта история прошлых веков, история того грядущего, в которое тщетно вперяли свой взор лучшие люди всех времен и народов!..

В этих немногих строках нет возможности дать даже бледную картину тех великих катастроф и побед человеческого гения, которыми пестрят страницы новой истории. Историю человечества за последнее тысячелетие я сравнил бы с плаванием корабля по неведомым водам. В начале, в эпоху XX, XXI и части XXII века – это плавание в бурю: взлеты, падение, удары волн, близость подводных камней, темнота, – прерываемая блеском ослепительных молний, смертельная схватка с враждебными силами космоса. Затем – опасный путь пройден, волны и скалы уже позади. Корабль вступает в тихий пролив – уверенно и смело распускает свои паруса и несется вперед, в бескрайные океанские дали… Зоркие глаза кормчих, погибавших на своем посту, и коллективная мощная воля экипажа не дали кораблю разбиться о камни, которых было так много на его трудном и долгом пути…

Вот, вкратце и отрывисто, то, что я узнал.

Весь XX век, особенно его вторая половина, был насыщен напряженной борьбой двух миров, – мира труда и мира, где царил капитал индустриального Запада и земледельческого Востока.

В поисках новых орудий военной техники, ученые всех стран уже два десятилетия лихорадочно работали над тайной разложения атома. Фантастические цифры энергии, которая тогда могла бы освободиться, кружила голову не только у широкой публики, жадно следившей за этими работами и понимавшей, что покорение атомной энергии преобразует весь мир. И думавшие это не ошиблись. Энергия эта, действительно, в необычайной степени способствовала изменению лика земли, но далеко не так, как они того ожидали.

Особенно подвинулось дело разложения атома и освобождения заключенной в нем энергии у одной группы французских ученых, работавших, как большинство исследовательских институтов того времени, в теснейшем контакте с военным ведомством. Предшествующие работы Рамзая, Резерфорда, Астона и других выдающихся исследователей тайн строения материи нашли здесь удачное завершение. К тому времени поняли, что для покорения такого гиганта, каким была энергия атома, необходимы чрезвычайные средства. Робкие лабораторные попытки первой четверти двадцатого века должны были уступить мощным, комбинированным атакам колоссальных давлений, сверхвысоких электрических напряжений и температур. Для этой цели на берегах Бретани было построено несколько грандиозных центральных электрических станций, использовавших энергию морских волн. Станции эти снабжали также Париж светом, теплом и движущей силой. Специальная лаборатория военного ведомства, устроенная в труднодоступной и надежно охраняемой местности, неподалеку от берега, могла располагать в отдельные часы всей огромной мощностью океанских электроцентралей, оперируя миллионами вольт и сотнями тысяч киловатт. Гигантские конденсаторы могли аккумулировать эту энергию, чтобы обрушить ее молниеносным разрядом на неподатливый атом. Опыты были настолько многообещающи и успешны, что в 1945 году близкие к этому делу лица были уверены в скором и конечном успехе. Специалисты уверяли, что военная техника западноевропейских держав получит тогда такое оружие, которое сделает всякую войну невозможной – конечно для тех, кто этим оружием не обладает…

Тоже самое, хотя с меньшей уверенностью, повторяли многочисленные пацифисты того времени. Чашка весов истории как будто явно склонялась на сторону Запада…

Но кудесники XX века, по-видимому, овладели не всеми заклятиями для власти над вызванным им духом разрушения и смерти: по каким-то непонятным причинам, – историки объясняют их различно: непредвиденным случаем или умышленным вмешательством агентов Восточных держав, – последний решающий опыт повлек за собою небывалую катастрофу. Атомы отдали скрытую в них энергию, Прометей разорвал свои цепи, но это стоило гибели почти половине Европы.

Намного километров кругом не осталось в живых никого, кто мог бы рассказать, что случилось. Катастрофа произошла ночью – взрыв необычайной силы разорвал атмосферу, подняв столб огненных паров на высоту нескольких сот километров. Пред этим взрывом ничтожны были исторические извержения Везувия, Кракатоа и горы Пеле на острове Мартинике. На снимках, сделанных астрономами Марса, ясно виден среди темного фона Земли этот вихрь сине-багрового цвета, взметнувшийся огненным протуберанцем на огромную высоту, около четверти радиуса нашей планеты. Я видел эти замечательные фотографии, с которыми человечество познакомилось два столетия спустя, когда были, наконец, установлены правильные сообщения с этой загадочной соседней планетой. Ужасающей силы взрыв развернул недра земли; оттуда хлынула огненная лава и смешалась с водами океана, превратившись в облако необъятных размеров. Огненный столб был виден во всей Европе, северной Африке, а отблески его наблюдались даже на границе Лапландии и в западной части России. Почти молниеносная сила взрыва вызвала настоящее землетрясение, разрушившее то, что осталось после опустошительного бега воздушной волны. Волна эта дважды промчалась вокруг всего земного шара, достигнув антиподов Парижа в виде громовых раскатов на ясном, безоблачном небе.

Последствия этой почти космической катастрофы были ужасны. На месте самого взрыва осталась огромная пропасть – кратер нового вулкана. Дождь земли и камней, обрушившихся с высоты нескольких сот километров, завалил под собою десятки цветущих городов Франции и Южной Англии, создав новые бесчисленные Геркуланумы и Помпеи, засыпал Ламанш, разделявший обе эти страны, и в смертельном объятии спаял их в один материк… Дальше шла зона, опустошенная силой воздушной волны и сотрясения почвы. Зона эта охватывала почти всю Англию, Францию, Бельгию, часть Испании, запад Германии и север Италии. Небывалой силы вихрь разметал все суда в Средиземном море и в восточной части Атлантического океана, подняв волны невиданной высоты. Взрыв сопровождался, кроме того, каким-то странным электрическим разрядом огромной проницающей силы, вызвавшим детонацию почти всех взрывчатых материалов в Западной части Европы. Большинство арсеналов, набитых снарядами, превратились при этом в развалины. Общие цифры убытков и жертв никогда не могли быть приведены в ясность. Как бы то ни было, погибло больше восьми миллионов народа, пострадавших было по крайней мере в два раза больше, разрушена была масса заводов, домов и разных строений. Потрясение хозяйственной и военной мощи двух величайших Европейских держав было настолько велико, что капиталистическая система Европы дала зияющую трещину в самом своем основании. Взрыв сорок пятого года ускорил процесс естественного разложения старого мира и тщетны были попытки Франции и Италии отвлечь внимание широких народных масс войной с возрожденной Россией, которой западные державы, – особенно Англия, – пыталась навязать роль виновницы страшного атомного взрыва…

Наполовину уничтоженная атомным взрывом, боевая мощь Европейских держав заставила их во многом изменить свою военную тактику. Союз Народов Востока в этой войне извлек на арену совершенно новое оружие боя, – это были те «детонирующие лучи», которые в последующие века с таким успехом были применены в усовершенствованном виде для новых общественных грандиозных работ.

Лучи эти в эпоху второй Европейской войны обладали, впрочем, лишь одним свойством – они мгновенно разлагали почти все взрывчатые и легко горючие вещества, вроде пороха, динамита, бензина и нефти. Один прожектор с такими лучами «выметал» перед собою в несколько минут пространство в десятки квадратных километров. Бессильными сделались пушки, в ненужные куски металла и дерева превратились автоматические многозарядные винтовки, бесполезными стали гигантские аэропланы, обреченные сидеть на земле… Холодному оружию вновь суждено было решить судьбу сражающихся, подобно тому, как это бывало до изобретения пороха. Вновь воскресли, после многовекового сна, старинные луки, и на кино-фотографиях того времени я с изумлением наблюдал совершенно неправдоподобные сочетания: катапульты на автомобилях, арбалетчиков в противогазах, средневековых пращников в защитного цвета рубашках, копейщиков на велосипедах и командиров с полевыми биноклями, одетых в кольчуги и панцири… Всего лишь пять месяцев понадобилось на то, чтобы Восточные армии, поддержанные бесчисленными восстаниями рабочих в тылу своих Западных врагов, – прошли всю Европу. Снова, как в 1814 году, крутобокие лохматые казацкие кони утоляли свою жажду водами Сены. Но, увы, что осталось теперь от Парижа? Прекраснейший город Европы лежал наполовину в развалинах… «Скифские орды» и «Гуннские полчища» наводнили собою все страны: от Скандинавских фиордов до стен Гибралтара и от Вислы до Темзы слышалась гортанная восточная речь. Скуластые лица и русые бороды пестрели в толпе флегматичных норвежцев и среди черноглазых испанцев. Вновь как будто вернулись времена Атиллы и Тамерлана. Но тогда это были враги всему чуждому, жадные, беспощадные завоеватели и убийцы, – теперь были это друзья, благодатная новая сила, призванная чтобы сбросить с трудящегося человечества последние оковы рабства и гнета.

«Новый строй» – писал современный историк – где единственным мерилом ценности должен стать труд и знание, пришел в Европу так же, как весна приходит после зимы: неизбежно и своевременно…

В мае 1951 года генеральный штаб европейских держав вступил в переговоры с противником о прекращении военных действий. И было пора, так как уже к началу переговоров немалая часть европейских армий положила оружие и даже перешла на сторону наступавших восточных революционных войск.

Дело капитализма в Европе было безнадежно проиграно.

Говорить ли здесь о последующих годах, когда в сотнях миллионах людей проснулся небывалый энтузиазм к строительству нового мира? Сверх ожидания, борьба с остатком старого капиталистического уклада оказалась значительно более легкой. Наиболее активная и разумная часть средней и мелкой буржуазии поняла, что возврата к прошлому нет и не может быть. Необъятно широкие перспективы для приложения своих сил увлекли не только одну впечатлительную молодежь. Рухнувшие границы и искусственные перегородки, настроенные по всему материку Версальским миром и рядом последующих соглашений, – открыли перед промышленностью Европы и Азии немыслимые раньше возможности. Процесс заживления прежних ран, нанесенных взрывом, и последующей всеевропейской войной, пошел такими огромными шагами вперед, что уже через десять лет лицо Европы стало неузнаваемо. Великий Союз Социалистических Республик Европы, Азии и Африки объединял в себе около двух миллиардов народонаселения, – иначе говоря три четверти общего числа жителей земного шара этой эпохи.

Три четверти, но не всех. Защищенные океанами от опасного соседства Азии и Европы, оба материка Америки, Австралия и Япония, во главе с Американскими Соединенными Штатами, стали последним прибежищем и верным оплотом реакции. Все, что не находило себе места в дружной трудовой семье Европейских республик – главным образом верхи промышленной буржуазии, – чиновничество и обломки феодально-дворянских слоев, – все это спешно эмигрировало в Америку, унося с собою вместе с остатками своих «ценностей» – лютую ненависть к новому строю.

Reculer, pour mieux saucer³ – утешали себя эмигранты старой Европы, – мы еще вернемся и тогда…

Попытка форсировать берега Америки окончилась, однако, для Восточного Союза полнейшей неудачей. Соединенные флоты Америки, Южных республик, Японии и Англии оказались достаточно сильны, чтобы противостоять революционному флоту, который был наполовину уничтожен в великой морской битве у острова Тринидада, но рабочие волнения внутри страны не позволили Америке развить свой успех, и мир, заключенный в 1953 году на Азорских островах, стал тем непрочным фундаментом, на котором держались международные отношения двух систем народного хозяйства в продолжении почти полувека.

Обе стороны, заключая мир, отчетливо сознавали, что это всего лишь перемирие, и что кто-нибудь должен в конце концов сдаться. Уроки истории не прошли даром капиталистическим странам. Они поняли, что старые методы должны измениться, и со свойственной англосаксам решительностью приступили к перепланировке своего дома, перепланировке, которую поистине можно было бы назвать революционной, если бы она исходила не «сверху», а «снизу»…

Государственный переворот, происшедший в С. А. С. Штатах в 1960 году, порвал с остатками республиканских и демократических идей, поставив во главе управления безответственный Тайный Совет из среды крупнейших магнатов индустрии. Великая Заатлантическая Республика превратилась в Пан-Американскую Империю, и представитель одной из бывших европейских династий сделался, хотя и номинальным, но в достаточной мере представительным «повелителем» четвертой части земного шара. Тайный совет внес некоторую систему в промышленность, декретировал национализацию – горного дела, металлургии и транспорта, выкупил часть паев промышленных предприятий и наделил ими верхи рабочей массы, внося тем глубокий раскол в ее солидарность. Исключительная степень механизации всех трудовых процессов позволила в сильной степени понизить стоимость производства и удешевить все товары, что при высокой заработной плате создавала впечатление полнейшего процветания страны. Но это было лишь внешнее впечатление – капитализм не мог устранить коренной причины многочисленных внутренних противоречий, не устранив самого себя, и вспыхивающие время от времени рабочие волнения, жестоко подавляющиеся идеально налаженными полицейскими организациями, напоминали собою сцены из «Железной Пяты» Джека Лондона, говоря о том, что все это наружное благоденствие (prosperity) таило под собою скрытую угрозу самому своему существованию.