Читать книгу: «Цена свободы», страница 9
Глава 10
С наступлением зимы отправились из скучнейшего Гельсингфоса в блистательный Петербург и наши герои. Там они совершенно для себя неожиданно сошлись с вернувшимся с Кавказа Денисом Давыдовым. Иван Антонович познакомился с прославленным гусаром и поэтом весной, и сейчас был искренне рад, увидев его на балу у княгини Долгоруковой. В процессе завязавшегося разговора выяснилось, что Денис сражался в кампанию 1808 года в авангарде Кульнёва. Понятен интерес нашего героя к событиям, так круто изменившим в своё время его жизнь. Тем более он слышал о Кульнёве от отца, тяжело раненного в одном из боёв против этого самого авангарда и обязанного жизнью милосердию победителя.
Когда пожилой, но всё ещё моложавый генерал узнал, что его новый юный знакомый сын одного из спасённых шведских офицеров, добровольно пошедший на русскую службу, он с радостью поведал ему историю той кампании, как она помнилась ему самому. Вот что он рассказал:
К началу кампании, я, господа, по своему обыкновению опоздал. Я тогда только-только получил замотанные было канцелярскими крысами законные ордена и награды за предыдущую кампанию, и был полон решимости продолжать сражение против ненавистного Бонапарта. Никто не сомневался, что Тильзитский мир ненадолго, английского посланца полковника Вилсона охотно принимали во всех салонах, в то время, как номинальный союзник Савари был в Петербурге изгоем.
А потом эти высокомерные выскочки с острова напали на нейтральную Данию. Войну объявил подошедший к берегам Зеландии флот, и уже через несколько часов Копенгаген был стёрт с лица земли. Страшно представить, сколько совершенно ни в чём не повинного народу погибло. Датский флот тоже оказался не на высоте – сдался в полном составе, не оказав сопротивления и покрыв себя вечным позором.
– Позвольте Вас перебить, Денис Васильевич, но датский флот не покрывался позором. – вставил слово лейтенант Куприянов. Флот, двадцать линейных кораблей, стоял разоружённым в гавани. Для приведения его в минимальную боеготовность потребовалось бы несколько суток аврала, Дания капитулировала быстрее.
– Пусть так, Иван Антонович, вам, моряку, виднее, значит позор датскому правительству, которое держало корабли в столь плачевном состоянии. Так вот, вам должно быть известно, что наш флот в ту пору возвращался из Архипелага и был заблокирован в Лиссабоне, а позднее и вовсе интернирован в Портсмуте. Все ждали объявления войны с минуты на минуту, укрепления Кронштадта срочно усиливались. Стало известно, что активно поддерживаемая Англией, готовится вступить в войну Швеция. И император решил не дожидаться нападения. Известие о начале кампании против Швеции я получил среди шумных увеселений Москвы. Собравшись в мгновение ока, я махнул на почтовых в столицу, а оттуда, аккурат на масленичной неделе, с попутным артиллерийским обозом отправился в Финляндию. Сперва всё было просто замечательно, обоз был не простым, частью подвижного арсенала, потому в нём были не только ездовые и конвой, но и масса интересных собеседников, но в пути нас застала буря, конвой встал, а я решил пробираться один, с верным ординарцем Андрюшкой.
Добрались мы до почтовой станции Сибо, на станции чистенько, ухожено, не то что на наших, вот только хозяин, скотина, ни слова по-русски то ли не понимает, то ли не хочет говорить. Заходим в горницу и видим несчастного поручика Закревского, уже отчаявшегося добиться от истукана-смотрителя хоть слова. Обрадовался он нам, как родным, хоть тогда мы ещё и не были знакомы, посидели, отогрелись с дороги, перекусили, выпили по чарочке, как водится, да и поехали догонять армию вместе.
Погода улучшилась, и скоро мы были в Гельсингфорсе, а там, только представьте, сидит не кто иной, как Буксгевден. По-хорошему, его после Аустерлица гнать взашей в родные Силезию или Англию! А этого надменного индюка, высокомерно отказавшегося от имперского гражданства, на которое «он, слава Богу, не обязан менять своё, чтимое им английское», снова поставили руководить войсками.
Вообще же, армия наша была сильна. В Финляндию вступили три дивизии: 5, 17 и 21-я. Первой командовал Тучков, второй граф Каменский и третьей князь Багратион. Однако Буксгевден никаких действий не предпринимал: видимо ждал, пока застигнутые врасплох шведы соберутся с силами и сами ударят по нашим войскам. Багратион продвигался на Тавастгус и Або, а я, так и не дождавшись всё откладывавшегося штурма Свеаборга, поспешил за моим генералом. Но и в Або ничто не напоминало о войне! Горожане, сперва встретившие нас со страхом и недоверием, вскоре убедились, что бояться им нечего. От Буксгевдена поступил приказ прекратить наступление и оставаться на неопределённое время в Або, так что ничего, кроме бесконечных балов, мне и тут не светило. После двух скучнейших недель я запросился на север, где ещё пахло жжёным порохом.
На севере, в Вазе, действовал со своим отрядом мой двоюродный брат Николай Раевский, который сперва попытался заткнуть мной дырку в собственном штабе, но после согласился и отпустил в свой авангард, к моему давнему знакомому Якову Петровичу Кульнёву. Вот там-то уж действительно было по мне – что ни день, то схватка! Догнать авангард мне удалось только в маленьком, за два часа до того с налёту занятом городке. Лучшие дома были по обыкновению отданы раненым и тем господам офицерам, которые, привыкнув к комфорту, испытывают нужду в походной жизни. Якова же Петровича я нашёл в бедняцкой хибаре на окраине с той стороны, откуда ожидался неприятель. Поздоровались мы с ним, обнялись по-дружески, да и говорю я ему, мол в Або сейчас только балы гремят, так не примешь ли ты меня, брат, к себе пороху понюхать. А он и рад, отвечает, что балы и у него громкие, только свойству немного иного: под картечную музыку только успевай кружиться.
Положение, как я уже и сам успел убедиться, было невесёлым. Осёл Буксгевден вместо того, чтобы громить шведскую армию, стремился захватить побольше территории, за что его, видимо, хвалили в Петербурге. В результате силы дробились на множество мельчайших отрядов и гарнизонов, отрезанных при полнейшем бездорожье друг от друга и от снабжения в только что завоёванной стране с неразбитой армией и враждебно настроенным населением. В то же время шведы непрерывно получали пополнения, а в прибрежной полосе начали появляться уже и чисто финские отряды, доставляющие трудности в снабжении нашим гарнизонам.
Весь март прошёл в стычках со шведами. Мы с Кульнёвым были неразлучны: жили всегда вместе, как случалось, то в одной горнице, то в одном балагане, то у одного куреня под крышею неба, ели из одного котла, пили из одной фляжки. Нас ждали в одном месте, а мы появлялись в другом. Чтобы ускорить продвижение, передвигались мы на лыжах, а единственную свою пушку возили на санях. Но сколько верёвочке ни виться…
Первого апреля после фланговых поисков мы круто повернули на север к Улеаборгу, и почти сразу у деревушки Кулайоки сшиблись со Шведами, которые, в отличие от предыдущих, не спешили к ретираде. Уже тогда Кульнёв сказал мне, что «не иначе чуют у себя за спиной серьёзную силу», но прекращать наступление нельзя, чтоб нашу слабость не почуяли. И мы продолжили наступление. Через три дня впервые дело дошло и до штыков, а в сем виде оружия нашему солдату никто противостоять не может, кроме, как я тогда убедился, шведов. И что же! Ещё через три дня обнаружили мы крупный шведский отряд и решили, конечно, атаковать. Пехоту и артиллерию двинули через лес большою дорогою, а два эскадрона гродненских гусар и две сотни казаков под командою лихого майора Силина двинулись в обход, прямо по льду Ботнического залива. Расчёт оправдал себя. Разбуженные пальбой со всех сторон шведы переполошились и сами выкатились под нашу картечь. К рассвету огромный лагерь с пушками, припасами и большим количеством пленных был нашим. Ушли только ниландские драгуны, устремившиеся к берегу, но там, на льду залива, их уже ждали казаки и гусары майора Силина, так что пришлось и им капитулировать, отдав нам весьма ценный трофей в виде пытавшегося бежать шведского генерала Левельгельма, личного адъютанта короля, недавно прибывшего отправлять должность начальника штаба шведской армии. Штаб взяли там же, вместе с начальником. Трофеи отправили к наконец то выступившему вслед за нами из Вазы генералу Раевскому, а сами продолжили наступление.
Увлечённые преследованием, мы через день сбили слабое прикрытие шведов у Брагештедта и ввязались в схватку у открывшегося неприятельского лагеря. Откуда нам было знать, что перед нами главные силы во главе с Клингспором! Начав наступать на фланги, мы совершенно неожиданно получили страшный удар в центр, отряд был разорван на две части, смят и почти разбит. С неимоверным трудом мы тогда вырвались из мышеловки, грозившей неминуемой гибелью или пленом, заплатив за то почти тысячью жизней.
Ободрённый победой неприятель перешёл в наступление. Наши разрозненные волей осла Буксгевдена отряды несли огромные потери, но не могли сдержать объединенной шведской армии. Мы превратились в арьергард и сдерживая наступление супостата медленно отходили вдоль побережья. Всем было ведомо, что ежели не последует значительного подкрепления, то придется до единого человека лечь костьми здесь, среди обледеневших валунов и просевших подтаявших финских сугробов. Кто знает, чем бы всё то кончилось, но тут неожиданно затеплело, сугробы растеклись реками и болотами, местность стала абсолютно непроходимой и боевые действия с обоих сторон полностью прекратились.
Мы грелись на ласковом весеннем солнышке и ждали подкрепления, а подрастерявшие наступательный порыв вместе с боевым духом шведы обдумывали свои невесёлые перспективы. В июне, как только позволила погода, боевые действия продолжились. Государь всё же осознал ошибку с главнокомандующим и, номинально оставив Буксгевдена главнокомандующим, передал всю власть над армией молодому графу Каменскому. Уже тогда он был известен незаурядными воинскими талантами, в девятнадцать лет стал полковником, участвовал в итальянском походе Суворова, и особенно отличился при штурме Чёртова моста. Сосредоточив разрозненные отряды, Николай Михайлович сразу перешёл в решительное наступление.
Для нашего отряда снова наступили горячие деньки. Обходные манёвры и марши по непроходимому бурелому сменялись яростными ударами по неприятельским позициям в самое неподходящее для них время и в неожиданном месте. Мы неделями не видели хлеба, питались кореньями и грибами, но никто не жаловался, ведь мы громили шведа повсюду и несли притом очень небольшие потери.
В решающем сражении при Оровайсе Кульнёв, начав бой первым, более часа сражался со всем неприятельским войском в одиночку, пока не подошли основные силы. Граф Каменский наградил его за такой беспримерный подвиг прямо там, на поле крестом святого Георгия сразу на шею, минуя низшие степени. Не остался в долгу и государь, пожаловавший Кульнёву чин генерал-майора и пять тысяч рублей, которые ой как пригодились бедствующей в Витебской губернии без гроша матери Якова Петровича.
После Оровайса шведы оправиться не смогли. Спешащего им на выручку с резервной армией короля Густава IV блистательным ударом разгромил и опрокинул в море неподалёку от Або князь Багратион, но тут в дело снова вмешался Буксгевден, заключивший со шведам перемирие и тем спасший остатки их армии.
Петербург был в ярости. Буксгевдена немедленно сместили, вот только прислали вполне «достойную замену» – тугодума Кнорринга, который три месяца не предпринимал вообще никаких действий «вникая в суть дела», пока, наконец, из столицы не пожаловал Аракчеев с чрезвычайными полномочиями от государя.
Хотя был уже март, и залив зиял полыньями, был отдан приказ на спешный пеший марш через Аланды к Стокгольму. Как на грех разыгрались жестокие бураны. Неистовый ветер, перемешав небо с землёю, со свистом крутил жёсткий как песок снег, наносил сугробы, в которых лошади утопали по брюхо. И без того труднопроходимый из за обильно образующихся в архипелаге торосов, лёд залива начал трескаться и расходиться, образуя дымящиеся полыньи. Почти на каждом клочке суши, а вам, молодые люди, известно сколько их там, поджидали пикеты неприятеля, досаждавшие нам штуцерным огнём с дальних дистанций. При нашем приближении они обычно бежали, но успевали нанести нам чувствительный урон. Однако за восемь дней марша гродненские гусары и казаки Кульнёва с боями взяли весь архипелаг, и штаб Багратиона расположился на Большом Аланде. Чуть только подтянулись основные силы, как князь послал нас с Кульнёвым захватывать плацдарм на шведском берегу. Скажу откровенно, господа: я участвовал во многих кампаниях, но тяжелее перехода делать мне не приходилось. Однако дошли, выбили шведа из Гриссельгама и готовились к наступлению на Стокгольм, до которого оставалось менее ста вёрст. Но тут поджилки у шведов затряслись по настоящему, и Густав IV запросил мира, так что прогуляться до шведской столицы вашему покорному слуге, увы, не пришлось.
Глава11
Минула зима. Наш герой, побывавший по совету начальника третьего отделения личной канцелярии императора Александра Христофоровича Бенкендорфа на родине, активно готовился к наступающей навигации. Последнее время он виделся с чрезвычайно занятым адмиралом Гейденом всё реже. Логгина Петровича поставили, как и в прошлом году, адмиралом красного флага на действующую эскадру, но было существенное различие. Флот возрождался невиданными темпами, и в наступающую навигацию в плавание должно выйти существенно больше кораблей и судов, да и задачи перед ними, судя по всему, будут стоять куда более серьёзные, чем месячное плавание по заливу со стоянкой во многих портах империи. Так что адмирал был занят почти круглосуточно и мог уделить своим подопечным самый минимум внимания. Лейтенант Куприянов ухал к родным в Кострому, и Юган оказался предоставлен попечению почти исключительно графа Бенкендорфа. Тот высоко оценил находчивость молодого человека, проявленную им прошлым летом и настоятельно посоветовал продолжать в том же духе. Он же помог небогатому дворянину возместить понесённые им в Або и Лондоне расходы и выделил приличную сумму денег на обзаведение новыми связями в великом княжестве.
Конечно, бесследное исчезновение Югана во время бомбардировки английским корветом «Гарпия» необитаемого острова, на котором располагался тренировочный лагерь повстанцев, после которого мичман вновь появился в списках русского военно-морского флота, ставило крест на его «карьере» инсургента, однако он мог действовать через завербованных доверенных лиц. Целый месяц приставленный любезным графом учитель посвящал юношу в тонкости ведения тайной войны, пока тот, снабжённый изрядной суммой денег и списком надёжных людей в великом княжестве, не отправился навестить родню, а заодно выйти на контакт с уцелевшей частью подполья. На практике всё оказалось даже проще, чем Юган, замороченный хитрыми многоходовыми планами своего наставника, ожидал.
Прибыв домой и проведя в кругу семьи всего несколько дней, молодой барон только начал обдумывать, как же ему вновь внедриться в среду заговорщиков, когда с мызы отца бесследно исчез их грум: молодой ещё паренёк, всего 16 лет от роду, бывший младшим сыном в многодетной семье. Отец паренька помер, когда тому едва исполнилось восемь, и хотя старшие дети работали в городе, но матери было тяжело содержать и воспитывать двоих младших дочерей и сына. Так на мызе появился новый грум: смышлёный мальчик Харальд. За восемь лет службы паренёк искренне привязался к своим хозяевам и семья не на шутку взволновалась, узнав, что всеми любимый мальчик исчез. Нашли его под утро, мертвецки пьяным в одном из абосских кабаков. Немного протрезвев, Харальд заявил, что увольняется. Вид у юноши при том был крайне взволнованный.
Заинтригованный Юган, испросив разрешения отца самому поговорить со слугой, спустя буквально пол часа выяснил, что у паренька умер старший брат Карл. Так же выяснилось, что Карл вот уже несколько лет состоял в сопротивлении и участвовал в подготовке восстания. В среде инсургентов Карл пристрастился к настойке опиума, которой молодых финнов охотно поили руководители восстания. Пагубное пристрастие изменило брата Харальда до неузнаваемости: спокойный и рассудительный в прошлом, теперь он стал нервным желчным, взрывался по всякому поводу и без, единственной темой его разговоров стали ненависть к богатым оккупантам и жажда денег, необходимых для новой порции опиума. Жену он забросил, так как женщины его более не интересовали. Такие зловещие перемены очень испугали юного Харальда. Он помогал любимому брату чем мог, отдавал ему весь свой скромный заработок, но тот, сбегав в притон за вожделенной бутылкой лауданума, лишь злился, как мало эти прихвостни новой власти платят настоящему коренному финну, вынужденному страдать.
И вот, на прошлой неделе случилось страшное: Карл, которому давно было мало того опия, который давали повстанцам их главари, сжигаемый нестерпимой жаждой и болью во всём теле, вышел на тёмные улочки Або на охоту. Он делал то уже не раз, но сегодня не рассчитал своих сил. Мужчина, которого он хотел быстро и незаметно убить ударом камня по голове, успел обернуться на шум и встретить нападавшего во всеоружии. Жертвой оказался морской офицер, возвращавшийся на корабль. Он имел при себе пистолет, был молод и, что немаловажно, трезв, что и предопределило дальнейшее развитие событий. Поутру бездыханное тело незадачливого грабителя нашли у одной из подворотен портового квартала. Его грудь была прострелена навылет. Теперь, убитый горем младший брат решил отомстить за смерть старшего. Вопрос стоял только в том, кому же мстить. На счастье нашего героя Харальд обратился за помощью именно к нему.
Для Югана не составило большого труда поддержать и немного успокоить юношу, обещав ему всяческую помощь содействие. Когда же он выяснил все детали дела, то не поверил собственной удаче: лучшего агента в среде мятежников, чем Харальд трудно было найти. Оставалось его надёжно мотивировать. Не отказываясь формально от поисков морского офицера, Юган исподволь внушал своему подопечному, что настоящими виновниками смерти его брата стали руководители восстания, пристрастившие его к опиуму. Долгие вечерние беседы с умным и настойчивым собеседником не прошли даром: через неделю Харальд перестал ежедневно интересоваться, как идут поиски убийцы, а через две сам подошёл к Югану с просьбой эти поиски прервать. На вопрос, что же юноша собирается делать теперь, тот ответил, что постарается добраться до глотки самого главного вожака восстания и лично её перерезать. Именно этого момента и ждал наш герой. Он пообещал юноше помочь в его благородном намерении, и на этот раз его обещание было совершенно искренним. Молодые люди деятельно принялись за работу.
Через дружков брата Харальд вышел на вербовщика сопротивления и стал рядовым инсургентом. Теперь они виделись с Юганом не чаще раза в неделю и старались никому не попадаться на глаза. Харальд сообщал своему визави множество подробностей жизни о продолжающейся подготовке восстания и получал взамен ценные советы, помогающие ему продвинуться в иерархии боевиков. Зима приближалась к концу, и нашему герою нужно было возвращаться в Петербург, но они уговорись, что Харальд будет по возможности слать ему письма, зашифрованные так, чтобы постороннему они казались любовной перепиской с горничной старого хозяина Харальда, отправившейся с его сыном в столицу империи. Оставив юноше значительную сумму денег и пожелав ему всяческих благ, Юган отправился готовиться к должной скоро открыться навигации. Спустя месяц, в марте, Харальд написал, что они с товарищами отправляются для подготовки куда то в море, после чего письма прекратились.
Юган не получал писем от Харальда довольно долго, и уже начал всерьёз опасаться за его судьбу, тем более тон и почерк нескольких последних писем говорили о тяжёлом душевном состоянии юноши. Удача улыбнулась нашему герою много позже, когда они со ставшим по прошлому году закадычным другом Иваном Куприяновым уже вовсю бороздили воды архипелага в безуспешных поисках новых баз и схронов инсургентов. Зайдя для пополнения припасов в Гельсингфорс, Юган обнаружил дожидающееся его объемистое письмо, из которого узнал, что его подопечный стал курьером и развозит приказы между различными подразделениями повстанцев, которые на этот раз подготавливают «ополчение» в материковой Финляндии. Однако оружие и боеприпасы по прежнему поступают к ним со схронов в Аландском архипелаге. Харальду удалось за несколько месяцев службы разузнать местоположение крупнейшего из таких схронов, расположенного на небольшом островке, координаты которого он и привёл в письме, переписав их с карты, которую доставлял капитану повстанческого брига.
