Читать книгу: «Мессианский квадрат», страница 15

О том, что это – «провокация», которую не в состоянии вынести гордое палестинское сердце, нам было разъяснено заранее.

Два новогодних дня – первое и второе тишрея – пронеслись незаметно. С исходом второго дня праздника Рош-Ашана вечером мы провели авдалу – обряд отделения праздничного дня от будних дней. Йосеф включил телевизор и, увидев на экране толпу арабов, мечущих в израильских солдат камни и бутылки с зажигательной смесью, воскликнул:

– Кажется, началось!

– Что началось? – спросил я, подходя к телевизору.

– Сам посмотри.

Из телевизионных передач выяснилось, что на другой день после посещения Храмовой Горы депутатами от «Ликуда» арабы попытались забросать камнями евреев, молящихся у Стены Плача.

Сошедшая с горы толпа арабов пришла в неистовство, в Иерусалиме произошли беспорядки. Досталось даже иностранцам. Сообщалось, что один туристский автобус был атакован в Старом Городе, в результате чего в больницу угодили пятнадцать человек. Кое-что об этом было известно еще 29 сентября, в пятницу, из новостных сводок.

Но никто из не включавших в субботу радио религиозных евреев не знал, что под вечер беспорядки распространились на всю территорию Иудеи, Самарии и сектора Газа. 30 сентября массовые волнения продолжились. Причем на этот раз к интифаде подключились также и израильские арабы.

На перекрестке Нецарим террористы обстреляли блокпост ЦАХАЛа.

Именно в той перестрелке случилась эта история с 12-летним мальчиком Мухаммедом а-Дура. Сцена его гибели облетала телеэкраны всего мира. Как потом установила армейская экспертиза и впоследствии подтвердило независимое журналистское расследование германского телевидения, с того места, где находился ЦАХАЛ, никак нельзя было выстрелить в ребенка, так что пуля не могла быть израильской. Но в ближайшие месяцы, когда кадры убийства ребенка настойчиво крутили по ТВ во всем мире, они были непререкаемым свидетельством «новых израильских зверств на оккупированных территориях».

Через несколько лет вообще выяснилось, что это была инсценировка: были найдены так называемые «исходники», то есть исходный записанный материал – выяснилось, что «репортаж» об «убийстве» подростка записан с многочисленными дублями. Но это уже никому не было интересно.

Тогда же в считанные минуты из несговорчивого лидера Арафат превратился в заступника несчастного, гонимого народа.

Во второй день праздника, 1 октября, шхемские арабы напали на гробницу Йосефа. ЦАХАЛ отступил, при этом один солдат погиб. С каждым днем кровопролитие усиливалось. 12 октября, в четверг, в Рамалле арабы линчевали двух израильских военнослужащих, по ошибке вышедших на палестинский блокпост. А 17 октября во вторник началось еще одно позорище: из деревни Бейт-Джалла был обстрелян иерусалимский квартал Гило. Имелись раненые. Танки ЦАХАЛа произвели несколько выстрелов по огневым точкам террористов. Почти каждый день сообщалось об обстрелах Гило и соседствующего с Рамаллой поселения Псагот, о беспорядках на перекрестке Айош, в Хевроне, Дженине и, разумеется, на перекрестке Нецарим в секторе Газа – это было самое неспокойное место.

В эти дни я был призван на военные сборы и более месяца провел в районе Рамаллы. Главным образом на перекрестке Айош, расположенном на северной окраине этого города, возле самой военной базы, граничащей с Бейт-Элем. Место это было хорошо знакомо мне еще со времен первой интифады.

Часами мы сидели в джипах напротив то редеющей, то разрастающейся толпы. Арабы периодически выбегали вперед и закидывали нас камнями и бутылками с зажигательной смесью. Мы отвечали слезоточивым газом и резиновыми пулями. Сложности возникали тогда, когда из толпы кто-то вдруг вытаскивал автомат и начинал палить в нашу сторону. По таким били в основном снайперы, но, конечно, абсолютная точность в такой ситуации не гарантировалась. Так что гибли не только террористы, но и дети, за спинами которых они прятались.

В течение нескольких дней я вновь оказался в одном наряде с Рувеном.

– Какой позор все, что происходит в Гило, – сказал я после того, как в новостной сводке сообщили об очередном обстреле этого Иерусалимского квартала. – Жителям обещают поставить пуленепробиваемые стекла вместо того чтобы просто войти в Бейт-Джаллу и ликвидировать обнаглевших бандитов. Это как если бы полиция вместо того, чтобы арестовать хулигана, разбившего прохожему очки, посоветовала бы этому прохожему вставить бронированные стекла.

– Ты, что не понимаешь, что нам нельзя сейчас нагнетать обстановку? – раздраженно парировал Рувен. – Барак пытается возобновить переговоры с Арафатом, и лишнее напряжение здесь совершенно ни к чему…

– Какие переговоры! Арафат уже открыл свои карты. Он отказывается признать государство Израиль даже в границах 1967 года! Хватит уже создавать видимость «мирного процесса», назовите же войну войной! Имейте мужество. Разве не ты уверял меня, что мы вернемся в Газу, стоит лишь Арафату прибегнуть к террору? Но вот обстреливается наша столица, а мы бездействуем…

– Мы бездействуем? Ты что, не видел по телевизору, сколько мы им домов повредили?

– Но террористы же именно этого и добиваются! Они заняли христианское село, палят из него по евреям, а евреи разрушают это село ответным огнем… Христиане бегут в Южную Америку, евреи отступают к границам 1967 года – лучше не придумаешь!

– Но международная обстановка изменилась. Сегодня мы не можем себе позволить занимать территории.

– Как же ты не замечаешь, что это она не сама изменилась, эта обстановка? Как же ты не замечаешь, что это вы сами целенаправленно изменили ее своими «экзаменами» Арафату и экспериментами в области теории вероятности – дали один шанс миру, который на самом деле предоставил миллион шансов войне! Если бы Рабин не впустил в Израиль Арафата, ничего бы этого не было.

– А что было бы? Что было бы, если бы победили вы? Трансфер арабов? Ну уж извини.

– Не извиню! Во-первых, Ликуд вел мирные переговоры с местной палестинской делегацией, переговоры, которые твой Рабин зачем-то сорвал. Во-вторых, все, о чем говорили даже самые правые, – это экономическое стимулирование арабской эмиграции. А в-третьих, если вы считаете, что трансфер сам по себе плох, то почему вы ежедневно твердите о необходимости изгнания еврейских поселенцев? Вы-то нас как раз силой выгнать рассчитываете, а не пряниками выманить.

– Да вы просто фанатики… Своей поселенческой политикой вы втянули страну в авантюру. Но страна не хочет гибнуть из-за вашего культа земли. И вообще… – в этот момент раздался оглушительный удар: в защищенное сеткой лобовое стекло нашего джипа врезался увесистый камень. Рувен вздрогнул и замолчал как-то обиженно…

***

Во второй половине декабря, после того как я вернулся из армии, на сборы был призван и Давид. Ожидалось, что брата будут отпускать домой по субботам, однако обстановка этого не позволяла. Его два раза подряд задержали, и мой визит в Шират-Аям в очередной раз откладывался.

Тогда же, в конце декабря, в Израиле снова появился Сергей Егоров. По телефону он заверил меня, что тогда в Москве я неправильно понял его друзей, что это недоразумение, и настоял на встрече. Впрочем, я не очень сопротивлялся – мне самому хотелось разузнать кое-что о рукописи.

На работе у меня был аврал, я знал, что просижу перед компьютером до позднего вечера, и решил, что проще встретиться за счет обеденного перерыва.

– Ты помнишь кафе на Кинг-Джордж, где мы с тобой встречались в прошлый раз? Найдешь?

– Найду.

– Будь там через час.

Шел проливной дождь, и я до нитки промок, пока бежал от автомобильной стоянки до этого кафе. Сергей уже сидел за столиком, тоже основательно подмокший. С его сумки натекла целая лужа воды.

Обменявшись обычными «как поживаешь?», я, не откладывая в долгий ящик и не подыскивая слов, перешел к теме пропавшего свитка.

– Ты случайно не знаешь, где рукопись, которую нашел Андрей?

Сергей вытаращил глаза.

– А где она может быть? А что, случилось что-то?

– Представь себе. Когда за рукописью пришли, ее не оказалось на месте.

– Ничего себе… Нет. Я не знаю ничего, разумеется. Почему ты вообще решил меня об этом спрашивать?

По его реакциям стало ясно, что он не имеет к этой истории никакого отношения. Побеседовали мы с ним довольно мирно. Сергей объяснял мне, что США – мировой жандарм, что Израилю разумно делать ставку не на эту страну, а на «иные силы». Я кивал. При прощании Сергей предложил мне ознакомиться с учением евразийцев. Он извлек несколько журналов и протянул мне.

– Прочти. Буду рад услышать твое мнение.

Я оставил журналы в машине и из-за занятости на работе смог взглянуть на них только вечером следующего дня.

Журналы изобиловали нацистской символикой. Я ткнулся в одну статью – в ней воздавалась хвала отцам и идеологам третьего рейха. Мне было странно увидеть в этом издании работы того же Рене Генона. Я ведь в свое время внимательно прочитал его «Царя мира». Такую вроде бы любопытную книгу человек написал и в одной палате с такими тяжелыми параноиками оказался!

Сергей позвонил через два дня, спросил о моих впечатлениях. Я сказал, что, по-моему, все это – самый обыкновенный фашизм, хотя, конечно, я всех его современных разновидностей не знаю и квалифицированно судить не могу.

С того момента Сергей пропал. Чего он от меня с этими фашистскими журналами добивался, я решительно не понял.

2001

В самом начале 2001 года я провел субботу у родителей. В течение дня несколько раз звонил телефон. Родители мои, переставшие к тому времени пользоваться в субботу электроприборами, трубку не снимали и только удивлялись, кто бы это мог быть?

С наступлением темноты мама наконец ответила на звонок.

– Это тебя, Юра.

Я взял трубку.

– Ури? Это Халед. Нам нужно увидеться.

– Вот это сюрприз! С тобой все в порядке? Где ж ты столько времени пропадал?

– Меня держали люди Джибриля Раджуба…

– Что ты говоришь!? Как же ты от них вырвался?

– Все при встрече.

– Сейчас можно увидеться? Ты где вообще?

– Я в Иерусалиме.

Мы договорились о месте, и я немедленно выехал в район центральной автобусной станции.

Шел довольно сильный дождь, было не до поиска забегаловок, и разговор наш начался прямо в моей машине. Выяснилось, что Халеда выследили через его мать, с которой он иногда встречался в одной деревне в районе Рамаллы, и продержали все эти два года в тюрьме. После начала интифады над ним, как и надо всеми захваченными маштапниками, нависла угроза расстрела, и один симпатизировавший ему палестинский офицер помог ему бежать.

– Как же это было? Чья была инициатива? – удивился я.

– Его. Он вызвал меня на допрос, спрашивал всякие глупости, а в конце между прочим рассказал, как где-то в Газе убежал один маштапник: он, мол, спрятался в фургоне, привозившем в их застенок хлеб. На другой день тот офицер послал меня прибраться у входа, а там как раз стоял хлебный фургон и вокруг ни души. Я моментально забрался внутрь и не ошибся: никто ничего не проверял, фургон выехал, я выскочил из него на одной из улиц Рамаллы, дошел до блокпоста ЦАХАЛа – и так спасся.

– Но ты же целых два года там провел… Что они с тобой делали?

– Много чего… Избивали, подвешивали, ставили на битые стекла, больше месяца продержали в тесной бетонной коробке, в которой нельзя было выпрямиться…

– Как же ты все это вынес?

– Очень тяжело было, но молитва спасала.

– Молитва? – не понял я.

– Это не обычная молитва. Она связана с дыханием, с сердцем. Если умеешь так глубоко концентрироваться, то в конце концов становится безразлично, в каких условиях ты находишься: в специальной удобной молитвенной позе или скрученный. Дед учил меня этой молитве с шести-семи лет. Мы вместе сидели рядом и молились по четкам, это состояние отрешенности и восторга я первоначально связывал с ним, оно как бы передавалось мне от него, но потом, став подростком, я научился и сам с легкостью входить в такое состояние. Все внешнее пропадает, ты чувствуешь только свое сердце… Чтобы эти садисты не поняли, что со мной происходит, я внушил им, что у меня низкий болевой порог и я быстро теряю сознание.

– А кто там еще с тобой находился?

– Всякие люди были. Были такие, как я, помогавшие Израилю. Двоих из них при мне убили. Были и уголовники, конечно. Но неожиданно много было арестованных по личной неприязни. Один лавочник отказался отпускать им в долг, когда этот долг превысил две тысячи долларов. Другой держал столярную мастерскую, отказался платить «налог». Так мастерскую его спалили, а самого посадили, и навесили сотрудничество с Израилем…

– Ужасно, что армия не вошла в Рамаллу и не освободила вас! – вырвалось у меня. – Вот оно – истинное, а не выдуманное преступление израильской военщины!

– Самое ужасное было видеть солдат на блокпостах… Ведь меня, представь, несколько раз возили из Рамаллы в Йерихон и в Шхем. Хоть бы кто-нибудь проверить машину догадался.

Дождь прекратился, мы вышли из машины и уселись в небольшом кафе неподалеку.

– Ну, а что у вас слышно? – спросил Халед, с удовольствием отпивая кофе. – Барак действительно сказал, что если бы он родился палестинцем, то стал бы террористом?

– Да. Прямо так и сказал.

– Мне там в тюрьме этими его словами все уши прожужжали. Все время его в пример ставили. А вы его еще главой своего правительства после этого выбрали. Интересный вы народ… Ну а сам-то ты как?

– Я пока сельское хозяйство, к сожалению, оставил… Работаю программистом в Иерусалиме.

– А как Сарит? Когда мы с тобой последний раз говорили, ты сказал, что она добивается развода.

– Представляешь, Пинхас согласился было дать ей развод в обмен на арамейский свиток, но… рукопись пропала.

– Ах да, рукопись… – пробормотал Халед. – Совсем про нее забыл.

Он внимательно посмотрел на меня и похлопал по плечу.

– Пляши, парень. Возможно, я помогу ее тебе разыскать.

– Поможешь? Ты знаешь, где она?

– Два года назад, незадолго перед тем как попасть в лапы Раджуба, я перепрятал рукопись. Но я не могу обещать, что там ее не нашли… Два года большой срок. Не хочу тебя обнадеживать, Ури, но, может быть, нам повезет. Командуй, когда выходим в Макух.

– В самое же ближайшее время скомандую! Не сомневайся! – Я просто обалдел от этой новости. – Но что же произошло? Зачем ты перепрятывал рукопись? Расскажи же наконец, – набросился я на Халеда.

– Помнишь, когда мы ходили в ущелье Макух, то я тогда с бедуинами разговаривал?

– Ну, вспоминаю.

– Я среди прочего расспросил их тогда, кому они продают своих овец. Они назвали имя человека из Рамаллы, которого я хорошо знал. Он бизнесмен. Торгует не только скотом. И имеет пропуск, то есть может проезжать из автономии в Израиль. Я иногда с ним встречался и расспрашивал, как они там в Рамалле поживают. И вот однажды, когда я в шутку попросил его передать привет бедуинам из ущелья Макух, он рассказал мне, что там все бедуины заняты поисками какой-то рукописи. Он смеялся, говорил, что старые люди помнят, что пятьдесят лет назад во всей Иудейской пустыне была просто настоящая лихорадка. Бедуины с утра до вечера обыскивали пещеру за пещерой – искали свитки, которые потом продавали ученым. И вот теперь в вади Макух началось что-то вроде этого…

– Подожди, а он объяснил, из-за чего эта лихорадка началась?

– Он не знал этого. Но я могу предположить. Наверняка, Пинхас продолжал там поиски, и бедуины как-то пронюхали, что он ищет именно рукопись. На самом деле об этом совсем не трудно догадаться, если Пинхас задавал им наводящие вопросы. Ну а поняв это, они решили сами в поисках поучаствовать, и вся их детвора оказалась мобилизована на обследование пещер… Об этой мобилизации мне и рассказал этот бизнесмен. Понимаешь, я испугался, что в той пещере бедуины могут легко найти рукопись, и решил перепрятать ее в какой-либо укромной щели. Я положил ее в одно труднодоступное углубление, недалеко от той же пещеры, где вы ее спрятали. Я думал, что прячу ее максимум на несколько недель…

– Так почему же ты со мной не связался?

– Тебя не было. Родители сказали, что ты на военных сборах. Ну а потом случилось то, что я уже рассказал: меня выследили и схватили…

– А почему ты рукопись перепрятал, а не забрал с собой, если знал, что ее ищут?

– Я думал об этом, но побоялся проверок. Ты считаешь это так просто молодому человеку с арабской внешностью пройти через блокпост, а потом еще протащить сумку через весь Израиль? Что бы я сказал, если бы попался?

***

Я проводил Халеда на автобус до Хайфы, уселся в свою машину и задумался.

Что мне было делать? Позвонить Андрею? Нет, сначала надо все сказать Сарит… Каким-то образом это ее тоже касается. Она должна это знать.

Номер ее сотового телефона был когда-то записан в памяти моего телефона, но я сменил фирму, и все прежние записи больше не существовали. В записной книжке номер Сарит за ненадобностью записан не был. Значит, приходилось звонить на домашний телефон Пинхаса…

Я решил, что в том случае, если подойдет Пинхас, я брошу трубку. Но произошло другое. Чужой голос сказал мне, что прежние жильцы съехали месяц назад.

Мне оставалось только позвонить родителям Сарит и спросить ее новый телефон у них.

Каково же было мое изумление, когда в трубке мне как будто послышался голос Сарит.

– Простите, Сарит можно попросить? – неуверенно произнес я.

– Ури? Это ты? – радостно воскликнула Сарит.

– Ты в гостях у родителей, что ли?

– Ну да, в гостях.

– Сарит. Я не знаю, имеет ли это для тебя теперь значение… интересно ли тебе это сейчас, но я должен сказать, что рукопись, похоже, нашлась.

– Что ты говоришь? – ее голос задрожал. – Значит, мой развод опять возможен!

– Что? Я плохо слышу, повтори, – попросил я, не веря своим ушам.

– Я могу теперь развестись, я сказала! – почти закричала Сарит.

– Ты что, опять этого хочешь? – я тоже закричал в трубку, хотя связь была превосходной.

– Ну… не знаю, может быть. – сменила тон Сарит, – Приезжай! Подумаем вместе!

Она действительно ненормальная, промелькнуло у меня в голове.

– Ты где сейчас, Ури?

– В Иерусалиме. Сижу в машине. Так что буду через десять минут.

Пробок не было, и я домчался до Рамат-Эшколя даже быстрее, чем за десять минут…

Отец и мать Сарит были несказанно мне рады. Что же касается Тамар, то она с громким криком подбежала ко мне и бросилась на шею. Посидев немного за общим столом, мы с Сарит прошли в отдельную комнату.

– Ну, как продвигается роман Пинхаса о великих раввинах – потомках Иисуса Христа? – спросил я осторожно, когда мы остались одни.

– Он близок к завершению.

– То есть с ролью музы ты справилась успешно?

– Об этом не мне судить.

– Но без рукописи, найденной Андреем, я так понимаю, Пинхас уже готов обойтись.

– Это надо его спросить. Вполне может быть, что он все же согласится обменять ее на меня. Вопрос в том, согласишься ли ты принять свой залежалый товар?

– Но за тобой дело не станет?

– Нет. За мной дело не станет.

– Да как же ты так можешь?! – разволновался я. – Живешь с человеком и одновременно готова с ним развестись?

– А почему бы и нет? Ты про синицу в руках пословицу слышал?

Я смотрел на Сарит с недоумением и вдруг заметил, что краешки губ ее начинают подергиваться, и Сарит вдруг расхохоталась. Я боялся верить и боялся не верить, неужели это возможно, неужели это опять розыгрыш?

– Да я и не жила с ним совсем! – сказала она сквозь смех. – Я все это время просто жила у родителей!

– Как у родителей? Я видел тебя с Пинхасом на пороге его дома!

– Ты забыл, что я регулярно привожу к нему Тамар?

– А как же Андрей видел ваши с Пинхасом фотографии на Синае!

– То было не Красное море, а Средиземное. А сами фотографии были четырехлетней давности. Я отобрала снимки, где мое лицо было не очень заметно.

– Сарит, Сарит! Какой же я дурак, что поверил тебе…

– Мне всегда удаются мои мистификации, пора бы уже было это выучить!

Я стучал себя по голове, смеялся, хватал Сарит за руки и был настолько счастлив, что совершенно забыл о рукописи. Я очнулся только тогда, когда сияющие Саритины глаза оказались в пугающей близости от моих.

– Нужно достать рукопись, и как можно быстрее, – сказал я, отодвигаясь от Сарит. – Прежде всего надо узнать новый телефон Пинхаса. Он съехал с прежней квартиры.

– Ты думаешь, я не в курсе? Или не знаю его нового телефона? Ты опять забыл, что нас связывает Тамар, – сказала Сарит, протягивая мне записную книжку. – Хорошо, что ты программирование бросил. У тебя там сплошные «багги», наверное.

– Во-первых, нет программиста без «багов», а во-вторых, я сейчас как раз программистом работаю, на стадо зарабатываю.

***

Я немедленно набрал номер. Законный муж Сарит взял трубку.

– Здравствуй, Пинхас. Это говорит Ури Шахар. Послушай, возможно, рукопись нашлась. Во всяком случае мне стало известно, куда она была перепрятана два года назад… Если твои условия остаются в силе, то давай отправимся туда. Если на этот раз рукопись окажется на месте, то ты можешь ее забрать и дать Сарит развод.

После некоторой паузы, которая длилась для меня если и не вечность, то по крайней мере значительный отрезок моей земной жизни, Пинхас ответил:

– Нет проблем. Я готов выехать при первой возможности. Однако напоминаю, что мне нужна не только рукопись, но и то место, где она была найдена…

– Разумеется.

Мы проболтали с Сарит до поздней ночи, рассказывая друг другу о том, что было с каждым в течение тех полутора лет, что мы не виделись.

***

На другой день после работы я снова заехал к Сарит, и мы снова без умолку болтали. Сначала втроем с Тамар, потом наедине.

В какой-то момент я, наконец, позвонил Халеду.

– Пинхас согласен. Надо выбираться в ущелье Макух. Так что будь готов.

– Договорись с ним и перезвони мне. И посмотри сегодня вечером телевизор, там будет передача про маштапников.

Хорошо, что он сказал. Нам с Сарит в этот вечер было не до телевизора, и я бы непременно пропустил эту передачу.

В нужный час мы вместе с родителями Сарит уселись перед экраном.

На протяжении долгих лет израильское телевидение знакомило свою аудиторию с многочисленными претензиями главарей ООП, с подстрекательскими высказываниями израильских арабов, а также с наиболее одиозными антисемитскими заявлениями террористов всех мастей, передаваемыми по международным каналам типа CNN или «Аль-Джазира». Это почему-то гражданам слышать было необходимо. Но при этом эфир был полностью закрыт для арабов, сочувствующих Израилю, и тем более рисковавших своей жизнью ради его безопасности. Во всяком случае, так повелось после подписания соглашения с ООП.

Однако в связи с последними публичными казнями агентов Израиля в Палестинской автономии масс-медиа решились, наконец, дать слово также и разоблаченным маштапникам.

Выступило несколько человек. Все они сотрудничали по убеждению, а не ради денег или закрытия уголовных дел. Они рассказали о тех преследованиях, которым подверглись со стороны Арафата и они сами, и их близкие. Были зачитано несколько отписок израильских чиновников, желавших пострадавшим здоровья, но решительно ничем им не помогавших.

Суть происходящего прекрасно выразил некий Мухаммад Хамдан Эл-Ахрас. В течение предоставленных ему пятнадцати секунд эфирного времени он успел выкрикнуть, что того, кто спас человеческую жизнь, ни с какой точки зрения нельзя считать предателем и что проблема вовсе не в том, что некоторые арабы сотрудничают с израильскими службами безопасности, а в том, что израильские власти сотрудничают с террористической организацией.

Лучше не скажешь.

***

К моему великому счастью, дожди полностью прекратились, и мы отправились в ущелье Макух через три дня.

Я пришел на место встречи в сопровождении Халеда, Йосефа, Давида, и, конечно же, Сарит. Хотя дождевой поток полностью спал, оставалось немало луж и даже заводей, затрудняющих продвижение. Ноги скользили, и спуск был утомителен.

Через четыре часа мы, наконец, подошли к той пещере, где я, Андрей и Халед пять лет назад спрятали рукопись. Халед прошел еще немного, вскарабкался по крутому склону к какой-то расщелине и стал в ней разгребать камни. Мы с напряжением наблюдали.

– Все на месте! – радостно крикнул Халед и, помахав многократно обернутым в целлофан футляром, спустился вниз. Заполучив футляр, Пинхас не спеша вытащил свиток и начал бесконечно крутить его в руках, рассматривая со всех сторон. Воцарилось напряженное молчание. Наконец Пинхас произнес:

– Ну что ж, рукопись подлинная. Два свидетеля у нас имеются. Я сейчас напишу разводное письмо, и можно произвести обмен.

Это предложение было для меня полной неожиданностью.

– Я бы предпочел действовать наверняка, – ответил я. – Я предполагал передать тебе рукопись в рабануте, сразу после развода. Все равно туда придется идти.

– Как скажешь, – пожал плечами Пинхас. – Я подумал почему-то, что вы хотите скорее с этим покончить. В рабанут я в любом случае приду, но развод можно произвести и прямо сейчас. Образец я захватил, два свидетеля имеются. Можно и не откладывать до похода в рабанут.

– Ури! Зачем тянуть? Давай прямо сейчас! – жалобно попросила Сарит.

Я опасался подвоха, разводное письмо – непростой документ, а Пинхас – непростой партнер… Да и, признаться, уже предвкушал, как буду сегодня вечером без помех рассматривать с Сарит нашу таинственную рукопись. Но ее умоляющий голос немедленно изменил мои умонастроения.

– Чего ты боишься? – добавил со своей стороны Йосеф. – Мы же с тобой «Гитин» учили. Не можем, что ли, удостовериться, правильно ли написан гет? Если будет необходимость, его в рабануте подтвердят.

– Ну, хорошо, – махнул я рукой, замирая от мысли, что Сарит может быть освобождена прямо сейчас. – Давай все закончим здесь.

Пинхас извлек заранее приготовленные принадлежности, написал под контролем Йосефа разводное письмо, вручил его Сарит и уложил рукопись в свой рюкзак.

Однако теперь нам предстояло пройти еще несколько километров до пещеры, в которой эта рукопись первоначально была обнаружена. Сарит сияла: в довершении к полученной свободе она, наконец, окажется в том месте, в которое так давно мечтала попасть.

Еще через два часа мы подошли к тайной пещере, обнаруженной Андреем. Я указал Пинхасу на дно расщелины.

– Это здесь.

– Что значит здесь? Где здесь?

– Надо немного разобрать камни, и откроется ход…

Пинхас был изумлен. На его лице читались одновременно и недоверие, и досада… Я же отвалил несколько камней и указал Пинхасу на отверстие. У него загорелись глаза.

– Ну все, вы свободны. Можете возвращаться. Я остаюсь.

– Это небезопасно, – стал возражать я. – Если ты остаешься, то и мы должны остаться с тобой.

– Придется слишком долго ждать. Я собираюсь провести в пещере ночь. Уйду завтра поутру. Я уже вижу, что там есть чем заняться…

Уговаривать его было бесполезно. Оставаться на ночь в ущелье, да еще на территории автономии, совершенно не хотелось.

– Уходим, – скомандовал я. – Иначе мы не доберемся засветло.

***

Вопреки некоторым моим опасениям Пинхас честно явился в рабанут. Это случилось 23 января. Обладатель древнего арамейского свитка почему-то не выглядел счастливым. Он был угрюм, малословен, подписал все, что требовал судья, и ушел, не простившись.

События этих дней развивались столь стремительно, что все это время я даже не нашел времени позвонить Андрею, и сделал это только после того, как мы с официально освобожденной, наконец, Сарит вернулись из рабанута.

Андрей ликовал. Он даже было вызвался приехать на нашу свадьбу, но потом понял, что оформление выезда (предполагающее переправку ему израильского приглашения) займет слишком много времени, и отказался от этой затеи. Нам с Сарит ничего не оставалось, как пообещать Андрею навестить его в наш медовый месяц.

Свадьба состоялась 5 адара. Провели мы ее скромно, в моей йешиве. Сарит сказала, что ей хватило того спектакля с пятьюстами зрителями, который в свое время устроил Пинхас, и на нашей хупе было на порядок меньше приглашенных, так что Йосефу для его проникновенного поздравления даже не понадобился микрофон.

– Веками наш народ чествовал новобрачных словами пророка: «На опустевших улицах Иерусалима, где нет ни людей, ни скота, еще будет слышен голос радости и голос веселья, голос жениха и голос невесты»… ⁷. Некоторые считают сионизм самозванством. Они покачивают головами и спрашивают: «Это, по-вашему, и есть та страна, которую прозревали пророки?» Да, это та самая страна! Пророки не предвещали того, что в грядущем Иерусалиме все будут ходить в черных шляпах, но то, что в нем еще будет слышен голос жениха и голос невесты, они предвещали! И вы, дорогие мои Сарит и Ури, живые свидетели пророческого торжества! Вы – знамение Божественной верности и Божественной силы! Те, кто под слова той же песни справляют свою свадьбу в Бруклине, этой великой чести лишены.... Сегодня, дорогие мои, вы радуетесь дважды: один раз тому, что вопреки всем препятствиям (в преодоление которых не верил также и я!) вы все же соединились, и второй раз – тому, что вопреки всем немыслимым трудностям, соединились, наконец, народ Израиля и земля Израиля.

Наш медовый месяц прошел чудесно. Каждое пробуждение рядом с Сарит я переживал как настоящее чудо, как будто бы море расступилось… Странно было сознавать, что остроте этих ощущений я в конечном счете был обязан низости Пинхаса!

Родители Сарит забрали к себе Тамар на время нашего свадебного путешествия, и мы только два раза навестили ее между разными нашими поездками. Начали мы с недолгого путешествия по Галилее, откуда заехали на Голаны, где катались на горных лыжах. Потом отправились в Эйлат и еще два дня провели на Мертвом море в Сде-Бокер.

После этого путешествия мы ненадолго съездили в Россию. Три дня провели в еще заснеженном Петербурге, а потом выехали в Москву, где снег к концу марта уже весь сошел. Остановились мы в этот раз у моих родственников, в квартире которых было посвободнее, чем у Андрея.

Впрочем, субботу по его настоянию мы все же провели у него. Андрей уже усвоил, что день покоя, полностью освобождающий человека от суеты, как никакое другое время благоприятен для дружеского общения.

Первым делом Андрей вручил нам подарок – настенные часы с боем.

– Жить вы будете долго и счастливо. Наблюдать за временем вам будет недосуг. Поэтому вам нужны часы с боем, – пояснил он смысл своего дара.

– Спасибо, Андрей. Но ты, можно сказать, нам уже рукопись свою подарил.

– Не путай меня, Ури, – рассмеялся Андрей. – Рукопись, я к сожалению, не вам подарил, а Пинхасу. Но зато монета «Святой Иерусалим», которая у тебя хранится, тоже вам пусть в подарок будет.

– Вот уж спасибо! – воскликнула я. – «Йерушалаим Ха-кодеш» – это, пожалуй, будет посильнее «In God we trust»!

Вечером в эту субботу пришли Катя с Семеном, который, как выяснилось, заканчивал в этом году семинарию и должен был быть рукоположен.