Читать книгу: «Крест непобедимости», страница 4
– Сколько мы вам должны? – сухо спросила она у Петровны
– Гроши мне не показывай, я не сделала ничего. Тут тебе самой надо разбираться. Я только скажу, что раз ты во сне видишь, как воюешь, то надо внимательнее сон смотреть. Подскажут, небось, что делать. Может, правда, в милицию пойдешь. Или, не знаю, в армию.
– Благодарю за совет. – Лариса раздраженно запихивала кошелек в карман, он не лез. – Меня вполне устраивает моя профессия. Я не буду сажать за решетку придурковатых школьниц. И погибнуть за интересы родины где-нибудь в Африке тоже не хочу.
– Ты не митингуй, тут тебе не Москва. Я свое слово сказала, – Петровна прищурилась и встала с кресла, за ней поднялась и ошарашенная Зинаида. – А не послушаешь – воля твоя, но тогда и до греха недалеко: наяву кого-нибудь убьёшь, без вины, сдуру. Или уже убила?
Лариса широко открыла глаза. Зинаида замахала на Петровну руками, но та сделала предостерегающий жест и смотрела на Лару не отрываясь.
–Всего хорошего. Было очень приятно с вами познакомиться, – произнесла Лариса упавшим голосом и поспешила к выходу.
Еще пару недель она прожила у тетки, неохотно отвечая на ее расспросы. О московских инцидентах рассказывать не стала, чтобы не расстраивать. Тетка чуяла неладное, но до конца признать вердикт знахарки не могла – уж больно чудно. Лариса больше молчала и думала. Всё существо восставало против того, чтобы признать очевидное. Она получила два одинаковых диагноза из разных источников, причем более разные источники, чем Петровна и московский психиатр, найти трудно. Что с этим делать, вот вопрос. Рецепт был невнятный – внимательно смотреть сны и ждать, что ей там что-то подскажут. С тяжелым сердцем Лара прочитала все что можно об осознанных сновидениях и приуныла. Люди, которые учили с помощью сновидений получать зачеты, находить мужей и делать миллионы из воздуха, доверия не вызывали. Лиц же более компетентных она не знала. Будь она в Москве, наверняка среди филологичек нашелся бы кто-то в теме. Таких было немало, мистически настроенных, увешанных амулетами, со знанием дела рассуждавших о Рерихе и Кастанеде. В родном же городе посоветоваться на такую тему было не с кем. Однако игнорировать проблему значило ее усугублять, как любил выражаться Сергей в пылу нравоучений. Однажды, ложась спать в душноватой комнате тёткиного дома, Лара всеми силами сконцентрировалась на вопросе о том, что же это все значит. Она обращалась неведомо к кому, не особенно надеясь на ответ. Однако сон, пришедший той ночью, отличался от прежних.
Девушка лет двадцати, бледная, растрепанная, в синем шелковом платье, когда-то дорогом и нарядном, сидела на лавке в кое-как побеленной хате, освещенной розоватым рассветным солнцем. За окном была желто-серая зимняя крымская степь, вдали золотились мягко очерченные волнистые холмы. Я стоял перед ней на коленях и кричал:
– Тебя убьют, Лена, ты должна это понимать!
– Пусть идут к черту! Я сама метко стреляю!
– Лена, здесь все равно ничего хорошего не будет, уже никогда не будет, понимаешь? Я не тешу себя иллюзиями, как наш полковник, что мы вернемся, а Россия возродится. Не возродится! Нет никакой больше России, а мы есть! Я жить хочу, Лена! Поедем! Ведь мы уже четыре корабля пропустили!
– Езжай, езжай, куда хочешь, в Константинополь, в Париж, хоть в Пекин, да куда угодно! Я люблю Россию и не отдам ее этим крысам! Я буду убивать их до последнего патрона, буду зубами грызть, понятно?
– Лена, мы уже не в Ледовом походе, я умоляю, мы проиграли, надо просто жить дальше.Она вскочила и смахнула со щеки каштановую прядь. В глазах были слезы.
– В Ледовом походе ты был другим! Тебе было не страшно и не жалко себя, и не холодно, и не… – Она задохнулась и села. – К черту! Я остаюсь и завтра же еду в Москву.Я поднялся с колен, схватил ее за руки.
– В Москву! Ты с ума сошла! Зачем? Бомбу подложишь под Кремль? Да туда теперь и не добраться…
Сзади хлопнула дверь. В хату вошел рослый солдат-украинец с висячими светлыми усами.
– Ваше благородие, Николай Михалыч, пора. Боюсь, опять опоздаем. А вы, Олена Ивановна, все ж таки давайте с нами. Вещички я вам собрал, вон стоят.
– Иди к черту, Василенко! Кто разрешал тебе трогать мои вещи? Идите оба к черту, я вас ненавижу, вы трусы, чертовы трусы! Бросаете Россию, кто ее будет защищать, кто ее будет любить?
– А меня, меня кто будет любить? Неужели ты не видишь, я живой человек, я люблю тебя и предлагаю тебе жить, а ты как безумная твердишь про Россию. Она без тебя обойдется, а я нет! Ты ее любишь, а она тебя нет, неужели ты не видишь, у нее новая любовь, все эти рожи в буденновках, они ей владеют и она не против!
– Вот ты говоришь, просто жить. А я не умею просто жить, мне нужно что-то настоящее, за что не страшно умереть! И что я буду в твоем Париже делать? Туфли покупать? После всего, что мы пережили? Зная, что творится в России?
– Да, чет возьми, туфли, платья, шляпы! Почему нет?
– Потому…
Она вдруг стремительно опустилась на колени, обняла и поцеловала меня крепко и как-то безнадежно. Если бы она спорила дальше, я бы не ушел никогда. А после этого поцелуя у меня будто сердце остановилось. Я вдруг осознал, что она вправду не поедет, и мне, возможно, придется прожить остаток жизни без нее. Я надел фуражку, валявшуюся на полу, встал и отступил на несколько шагов, глядя ей прямо в глаза, такие светлые под прямым солнцем, бившим в грязное окно. Повернулся и молча вышел за дверь, в ветреную прохладу. Мы с Василенко отвязали коней. Лена за нами на крыльцо не пошла, и почему-то именно это убило меня окончательно. Не разрешая себе оглянуться, я сел в седло и сильно хлестнул коня. Тяжелым галопом мы поскакали по жухлой траве к морю.
Проснувшись, Лара озадачилась больше прежнего. Тут явно была какая-то история, но в чем ее смысл, было непонятно. Неясность эта ее приятно волновала, как будто интересная книга была отложена на середине. Несколько ночей прошли в напряженном ожидании продолжения, но его не последовало.
Подумав, она решила не торопить события и особенно не волноваться, а заняться насущными делами.
Через две неспешные недели запахло осенью. Отдохнув и успокоившись, Лара уехала в город на такси, нагруженная банками, свертками и корзинками, в одной из которых недовольно подвывал Жеглов. После деревенских каникул у нее словно обновилась система: нашлись силы на ежедневные прогулки, поиски работы и даже на небольшой ремонт в квартире, унылая заброшенность которой угнетала Лару.
С трудоустройством в провинциальном городе было сложновато. Узнав расценки на редактуру в единственном стоящем местном издательстве, она приуныла. Взяла внештатную работу и быстро поняла, что для того, чтобы хватало на самую скромную жизнь, нужно корпеть днем и ночью, не поднимая головы. Попытки устроиться «помощником руководителя» в двух случаях закончились приглашениями в ресторан, еще в одном – непреодолимым приступом тошной тоски при виде пыльного офисного здания в промышленном районе. Случайно встреченная бывшая одноклассница была озабочена поиском репетитора для своего сына-пятиклассника. Лара попробовала, получилось недурно. Спокойствие и требовательность сделали свое дело, мальчику удалось увидеть просвет в орфографических терниях и получить четверку диктант, чего отродясь не случалось. Одноклассница растрезвонила о чуде подругам, и через месяц Лара почувствовала себя в материальном смысле вполне сносно, при этом не имея нужды ходить на работу каждый день.
Самым же лучшим было то, что вся история с разводом и следствием потихоньку начала забываться, а сны стали редкими и туманными, похожими скорее на воспоминания о прежних ярких атаках. Реальность становилась все прочнее, задумчивость одолевала Лару все реже, в основном на длинных загородных прогулках, когда она ехала на автобусе куда глаза глядят, выходила на маленькой остановке у реки или просто в степи и шла, наблюдая за травой, водой, небом. Ей все чаще казалось, что она вполне обычный человек.
Наладился кое-какой круг общения. Бывшие приятельницы находили ее в соцсетях и напрашивались в гости более-менее регулярно, слухи о возвращении Лары пробуждали у них любопытство. В их головы не умещалось, как можно было развестись с «профессором» и съехать из квартиры в центре Москвы. Лара научилась отвечать на их расспросы кратко и доходчиво, хотя и без подробностей. Каким-то чудом информация о следствии и прочих неприятностях до родных мест не дошла.
Однажды осенью, сидя в кафе, Лариса встретила одноклассницу, работавшую завучем в их школе. Лара с трудом узнала ее из-за толстых черных бровей, нарисованных на лбу, и блестящих выпученных губ. Звали ее Ольга. Она на что-то бурно жаловалась. Завороженная монументальными бровями, Лара не сразу поняла на что. Она хорошо помнила эту девушку, казавшуюся в школе робкой и глуповатой, хотя и симпатичной: светлые с рыжинкой волосы, бровки стрелками, остренький конопатый нос. Старшеклассницей она была похожа на местную степную лисичку, некрупную и неяркую. А теперь поди ж ты, завуч. Ольга Петровна. Математику преподает, вот чудеса. И выглядит так, будто собралась устрашить своих учеников максимально опасным видом. Волосы покрасила в угольно-черный, веснушки безжалостно вывела, с бровями, губами, и кажется, грудью, обошлась варварски. Теперь она выглядела одним из многих солдатиков побежденной армии гламура, одетых в свою черно-бежевую униформу. В Москве такие тоже еще встречались, но уже реже, и казались слегка смешными.
Прислушавшись, Лара наконец поняла, что Ольга Петровна жаловалась на кадровый голод в школе. Летом ушли с работы русичка, химичка, историчка и еще кто-то. Еще бы, подумала Лариса и даже спросила, как Ольгу, с ее тягой к веселым вечеринкам и горячим кавказским парням, угораздило стать завучем.
– Сама не знаю, – она пожала плечами. – Замуж я еще на четвертом курсе вышла. Деньги у мужа есть, он же машинами торгует, но дома сидеть – это для лохушек. Я хочу развиваться, личностно расти, понимаешь? Закончила универ, хоть и на тройки, а все же. Куда идти? Секретаршей? Арсен против. Продавцом? Как-то стрёмно. Даже и в дорогом магазине – вдруг кто зайдет из знакомых. Несолидно. Папа сказал, иди в школу, это уважаемая профессия. Там хоть по имени-отчеству будут называть. Я и пошла. А завучем меня вместо химички поставили, все остальные отказались. Там столько дел, а денег совсем не платят. Дети эти еще… – Она вздыхая покончила с десертом и вытащила пудреницу. – А ты что делаешь? Работаешь? Или после развода тебе уже не надо?
Лара ответила уклончиво, хотя, в общем, правдиво. Что немного переводит , редактирует, а в основном живет частными уроками. Много не заработаешь, но прокормиться можно. Личностно расти, правда, не очень получается, ну так не всем везет.
Ольга Петровна, услышав все это, начала уговаривать Ларису немедленно влиться в коллектив школы и стать «русичкой», то есть занять ответственную должность с кучей обязанностей и копеечной зарплатой. Причем проявила такую цепкость, что Ларе пришлось убежать домой, не допив кофе. На следующий день Ольга постучалась к ней в квартиру, адрес которой помнила с детства, и продолжила уговоры. Каким-то чудом, воспользовавшись минутной слабостью, она добилась у Лары согласия поработать до конца года по контракту, а потом «посмотреть». На что «посмотреть», Лара и сама не представляла. Обычно ей не было сложно отказывать людям, но Ольга Петровна представляла собой гремучую смесь глупости, простодушного обаяния и слоновьего напора, перед которым вряд ли кто-то вообще мог устоять.
Уже согласившись, Лара кляла себя за малодушие и горячо надеялась, что ей не дадут справку о несудимости. Надежда разбилась на следующий же день, когда Ольга принесла ей на дом все нужные для трудоустройства документы, правильно сообразив, что Лара будет долго их собирать и в процессе, разумеется, передумает. На вопрос, как ей это удалось, она ёмко и просто ответила:
–Мы же дома. Тут все свои.
Отступать было некуда. Через неделю Лариса уже стояла перед одиннадцатым классом, рассказывая о причинах упадка и новых явлениях в русской литературе столетней давности. Ей, как обладательнице московского диплома, сразу сгрузили старшие классы и обязанности по их подготовке к экзаменам. Дети были в общем, относительно спокойные, в основном уже определившиеся с поступлением и загруженные дополнительными занятиями. Их жизнь, однако, не обходилась без пубертатных страданий, за которые молодой и красивой учительнице приходилось в какой-то мере отвечать. Девочки поначалу разглядывали ее наряды, а мальчики фигуру, но это продолжалось до первых контрольных, после которых Лара приобрела прочную репутацию стервы. Дальше ей оставалось только эту дурную славу поддерживать. Кроме того, она обнаружила, что пара учеников в каждом классе с удовольствием слушают её объяснения, а читают книги и выполняют задания не совсем из-под палки. Этого было достаточно, чтобы почувствовать некоторое удовлетворение от работы, видимо, служившее заменой денег в этом особом мире.
Отношения с коллегами складывались ровные, но, увы, без теплоты. И неудивительно. Учителя смотрели на «москвичку» с изумлением, как на жар-птицу, по доброй воле поселившуюся в курятнике. Ее отовсюду было видно, она привлекала всеобщее внимание, где бы ни появлялась. Она думала, что одевается максимально скромно, на самом же деле ее лаконичные костюмы и рубашки из московских магазинов бросались в глаза и раздражали сотрудниц. Мужчин в коллективе вовсе не было, даже физкультуру вела поджарая пожилая дама в бордовом шиньоне, многое пережившем. Звали ее почему-то Рита Георгиевна. Не Маргарита, а именно Рита, так она требовала себя называть. Она осторожно наклонялась, приседала, ловко и аккуратно бросала мяч, всеми силами стараясь соблюсти неприкосновенность шиньона. Ей это отлично удавалось. Труд у мальчиков вела учительница рисования, Наталья Ивановна, или попросту Туся, которую, как и Риту, Лара помнила с детства. Она была очень милая, тихая и неплохо рисовала, но долгая работа в школе сделала ее нервной и подозрительной. Остальные учителя были прежде Ларе незнакомы, и особого желания сближаться не вызывали.
Ольга Петровна как могла поддерживала бывшую одноклассницу, но у нее была куча своих дел. Лара с изумлением отмечала, что завуч отлично справляется с должностью. Не блистая умом и особым педагогическим талантом, Ольга брала напором и старанием, а главное, доброжелательностью. Она легко умела помирить повздоривших детей, да и взрослых, которые ругались часто и с удовольствием. К язвительным замечаниям старших коллег в свой адрес относилась спокойно, прямые нападки пресекала на корню, если нужно, легко начинала скандал, так же легко и мирилась с обидчицами. Спокойно занималась школьной рутиной, а потом еще и ездила со своим классом на экскурсии и в походы по выходным. С учениками хихикала, сплетничала и фотографировалась, но при случае могла и накричать, причем никто за это на нее не обижался, все знали, что за дело. И дети, и родители ее обожали. В общем, Ольга Петровна была на своем месте как рыба в воде. И это при том, что всей ее зарплаты едва хватало на косметолога. Было очевидно, что ей двигали не корысть или честолюбие, а жажда приносить пользу на пути вещей. Лара, наблюдая за Ольгой, решила поступать так же вплоть до конца своего контракта, который клятвенно обещала себе не продлевать.
Между тем, график Лары уплотнился до предела, она не бросала учеников и продолжала брать редактуру на дом. Ложиться приходилось за полночь и вставать чуть свет. Сны при таком режиме быстро прекратились совсем, и к зиме Лариса вполне успокоилась.
Перед Новым Годом в школу занесло первого за много лет мужчину – молодого историка, которого правдами и неправдами где-то раздобыла всё та же Ольга. Он только что закончил университет и педагогический стаж ему был нужен по каким-то туманным причинам. Звали его Саша. Даже ученики не стали придумывать ему прозвищ, а так за глаза и называли уменьшительным именем. Он был пьющий, веселый и симпатичный, и нравился без исключения всем, даже угрюмой и нервной директрисе Виктории Эдуардовне. Его простодушная конопатая физиономия и русые кудри вызывали какое-то безотчетное доверие, чем он пользовался, не стесняясь. Он вовсе не был знатоком своего предмета,и интересовался больше музыкой и девушками, которых у него было в избытке. Тем не менее, обаяние, красноречие и сообразительность позволяли ему проводить уроки вполне сносно и иметь сногсшибательный успех у старшеклассниц.
