Читать книгу: «И снова февраль», страница 5
Может казаться со стороны, что в твоей жизни нет ничего страшного, но на самом деле это одна из самых ранящих вещей в мире: когда ты слышишь фразу «Там опухоль, ее нужно удалить…», а потом идет целый перечень анализов. И ты стоишь. Стоишь так спокойно, будто тебе все равно, и улыбаешься. А внутри тысяча молний ударяются с разных сторон в твое сердце. И ты соглашаешься с мамой и с тем, что все будет хорошо, но на самом деле почти в это не веришь, потому что «все хорошо» – это для той же категории людей, что верит в бога и готова доверять всему. Мой же мозг всегда рассчитывает худшие сценарии, заранее сочиняет панихиду и красочные варианты моих похорон, где гостям будут подавать шампанское и пирожные.
И вот ты целыми днями улыбаешься и хохочешь, но каждый раз, заходя в комнату, ты помнишь, что на краю стола лежит стопка бумаг из клиник с подробным планом лечения.
Иногда, около часа ночи, ты подходишь к зеркалу и в темноте вглядываешься в свои глаза. С напряжением пытаешься увидеть в них готовность. Но ее никогда не будет. Никто не хочет в четырнадцать думать о болезнях. Никто в шестнадцать не хочет думать о смерти. Но иногда без этого никак: нельзя забыть про то, что твой жизненный таймер втрое короче таймеров твоих друзей, знакомых, учителей…
Это так странно, что ты, абсолютно нехарактерно для себя – спокойно и устало, – ставишь локти на комод и упираешься теплым расслабленным лбом в такие же ладони. Обычный вдох, только как будто чуть медленнее. Еще один. И еще. А потом охренительно сложная штука – подняться и сесть на кровать, поджав под себя ледяные ноги, поговорить с собой, успокоить себя.
«Все может идти куда угодно. Люди могут уходить. Но, пока ты можешь в одиночестве в темноте обнять себя, пусть даже и в слезах, то потеряно еще далеко не все.»
