Читать книгу: «Аспид», страница 3

– Сударыня, это для вас, – портной протянул ей новенький журнал мод и большой сверток.

Вытарашка растерялась и спешно поклонилась.

– Я хочу, чтобы ты начала за собой следить. А то у меня уже глаза болят от твоего вида.

– Благодарю, господин.

Глеб посмотрел на нее через зеркало. Девчонка опять краснеет и не знает, куда деть руки.

– Что стоишь? Иди, примерь. И сделай что-нибудь со своим пухом.

– О, я могу помочь барышне с прической, – добродушно улыбнулся портной.

– Тогда помогайте, – Глеб нашел на столе свой лорнет. – Просветите мою служанку, как ей стоит ухаживать за своей внешностью. Она должна мне соответствовать, а не быть позорищем.

– Понимаю, – поклонился портной. – Позвольте предложить вам покамест прогулку. Свежий воздух добавит Вашему благородию нежный румянец.

– Пожалуй, вы правы, – сказал Глеб и, захватив с собой книгу, вышел из комнаты.

Пройдясь немного по округе, он нашел невысокий крепкий пень, осторожно сел на него и начал читать.

К недовольству Глеба, он все еще был вынужден жить в своем страшном доме, тот всеми деталями, звуками и запахами напоминал ему о бедноте, из которой Глеб едва только выкарабкался. Он ненавидел свой дом, но был вынужден ждать. Довольствоваться небольшой квартиркой в центре он не желал. Его мечтания были наглы и при том благородны. Он хотел выкупить родовое имение.

Держал в руках лорнет и с умным видом скользил по строчкам скучных стихов. Модный сборник Глебу наскучил еще при первой пробе, однако книг больше в его доме не было, а сидеть на пне и смотреть на сосны, казалось Глебу совсем каким-то мужицким.

Боковым зрением заметил, как к нему идет Анна. Она улыбалась деревьям, словно они ее друзья. Неуклюже переступала коренья и вроде как просила прощения. Глебу не нравилась ее громоздкая деревянная обувь, но боялся заказывать ей туфли. Заказывать туфли девке – какая вульгарщина.

Она почти дошла до Глеба, и он с напряжением стал вчитываться в начало стиха. Однако никак не мог сосредоточиться на смысле. Веточка под ногой Анны хрустнула, отчего Глеб раздраженно захлопнул книгу.

Она стояла в трех шагах от пня. Анне он выбрал легкое светлое платье из муслина, по силуэту напоминающее античный хитон. Лиф был совсем не декорирован, как у светских дам, но это ничуть не портило впечатление. Лаконичность шла Анне, а портной создал из ее медной соломы нечто свежее и юное. Прелестная улыбка, как у набегавшегося олененка, прибавляла наряду столь чарующий свет, что Глебу стало невыносимо приторно.

“Всякая недурная женщина, одетая по-нынешнему, кажется божеством”, – вспомнил Глеб строки из “Московского Меркурия” и с досадой улыбнулся.

– Вам нравится? – осторожно спросила она.

– Одень пень в красный день.

Улыбка сошла с ее лица, а Глебу стало тошно от самого себя.

– Тебя ничто не исправит. Деревней несет за версту.

Она всхлипнула и закрыла лицо руками.

– Ладно. Я погорячился, – встал и осмотрел ее еще раз. – Этот цвет подходит твоим глазам. И новая укладка тоже хороша. Румянец. Наивность эта во взгляде очаровательна.

Они замолчали. Глеб гадал: перестала она всхлипывать, потому что сдержала обиду, или потому, что поверила его фальшивым комплиментам. Но вскоре она вновь заплакала.

– Прекрати, а то накажу, – раздраженно сказал он.

Глеб понимал, что приказывать ― дело последнее, но девичьи слезы всегда действовали ему на нервы, а тут еще эту бестолочь пришлось бы успокаивать. Лучше сразу показать, что он такое терпеть не намерен. Глеб сел на пень и вернулся к чтению. Она потихоньку успокоилась.

– Уходи. У тебя наверняка много дел, – холодно сказал Глеб, и Анна пошла в сторону дома.

***

Весна этого года радовала пышным цветом. Глебу казалось, что он вновь очутился в своем безмятежном детстве, вёсны которого так же томились в цветах и сладких запахах фруктовых деревьев.

Он смотрел, как преобразилась веранда его нового, хотя такого старого, поместья. Как легкие тени ветвей гнутся, касаясь мебели. Еще мутные от пыли стекла рассеивают сочные лучи полудня. Последний раз он был в отчем доме промозглой осенью и помнил эту веранду холодным заброшенным местом, в котором можно разве что плакать и бояться будущего. Сейчас же он вышел из темного коридора и поразился: как обволакивает нежностью это место. Прекрасно, должно быть, здесь будет пить чай.

Дмитрий, что сопровождал его, так же зачарованно остановился рядом и молча оценивал наполненное новой жизнью поместье. Он был рад за друга и доволен собой. Провернуть эту сделку было сложно, даже несмотря на неограниченные финансы Глеба.

– Нравится? – спросил Дмитрий, прикидывая гамму впечатлений друга, который вернул родовое гнездо.

Тот с наслаждением распаковал свеженькую коробку сигар из Нового света. Предложил Дмитрию, но тот отказался. Глеб сел в плетеное кресло и медленно раскурил сигару.

– Вы знаете, я чувствую немного печали оттого, что так долго и по детской глупости, потерянности не мог вернуть все это себе. Однако, конечно же, я доволен. Не то чтобы я клялся на могиле отца или что-то в таком же пошлом роде… Но я ощущаю гордость за себя. И полнейшее удовлетворение собой. Спасибо вам, мой друг. Я знал, что могу на вас положиться. Без ваших умений у меня, возможно, ничего бы и не вышло.

Дмитрий кивнул. Глеб задумчиво смотрел на расползающиеся в лучах кольца дыма и улыбался. Ему было хорошо здесь. Он наконец чувствовал себя дома.

– Там, я подготовил крепостных для работы в поместье, – сказал Дмитрий. – Вы, конечно, можете съездить в деревню и выбрать лично. Домашние слуги ― дело хлопотное.

– Я вам доверяю. Тем более что я совсем не разбираюсь в ведении хозяйства.

– Придется быстрее научиться. Теперь оно у вас есть. К тому же обширное.

Глеб перестал улыбаться, вспомнив об оставшихся сложностях и обязательствах.

– Есть небольшая просьба, – обратился он к Дмитрию. – Анну пусть поселят в поместье ближе ко мне.

– О. Не думал, что вы к девице привяжетесь.

– У меня нет с ней связи. Я не доверяю ей. Хочу держать ближе к себе.

– Насколько ближе?

Дмитрий широко улыбнулся, заметив недовольный взгляд Глеба.

– Не доверяешь – продай.

– Не могу. Сдержан обещанием.

Дмитрий понимающе кивнул. И хоть ему было крайне любопытно, что за обязательства у друга, спрашивать не стал. За время его работы в купле-продаже людей у Дмитрия появилось редкое умение – не интересоваться чужими жизнями, даже если очень хочется.

– Я еще управляющего заказал, – перевел тему Дмитрий. – Хороший управляющий ― редкость. Воруют. Но придется подождать. Дорога долгая.

– Хорошо. Спасибо вам.

***

Королевна парила высоко в небе. Глеб едва различал ее силуэт в слепящем полуденном солнце. Она была так высока, так свободна, так непостижима в своей таинственной силе. Королевна представлялась ему богиней неба. Совершенством, которое, к его гордости, содержится им, оберегается и шлифуется, достигая новое немыслимое. Идеальная птица и исключительная охотница.

Королевна стремительно пикировала, играючи подчинив себе ветер. Словно не она подстраивается под изменчивый нрав движения, а оно у соколихи в услужении. Глеб, будто зеркало, тоже чувствовал власть над стихией. Хищная птица словно возвеличивала его, прилетая лишь на зов. И делала избранным, когда отдавалась его власти послушно. Могла бы изорвать когтями, выклевать глаза и умчаться в свой свободный мир. Но нет. Королевна кротко пригибалась под его ладонью, на каждое желание ждала дозволения.

Глеб улыбнулся и, отпустив птицу в новый полет, позвал легавых. Старухи неторопливо прогуливались в высокой траве. Их морды то и дело выглядывали, хитро оценивая настроение хозяина, но сами суки торопиться не думали.

– Совсем от рук отбились старушки, – улыбнулся Глеб, и легавые считали его веселье.

Они так и ерзали в зарослях кривыми спинами, бороздя поле, а он услышал вдалеке деревенское пение. Глеб вспомнил, что неподалеку должен быть ручей. Должно быть, крестьянки стирают и развлекают себя песней. Он оставил собак и двинулся к мелодии.

Поле окаймлял небольшой пролесок из кустов смородины и ежевики. Пройти оказалось той еще задачкой, новую форму Глеб марать, а тем более рвать не хотел. Но беззаботная песня манила. Чем? Глеб решил: оттого его тянет, что до сих пор в деревню свою не съездил. Как хозяйство ведется, не оценил.

Когда он отодвинул ветки, то увидел нескольких девиц в исподнем. Каменистый ручей в этом месте закручивался в небольшое озерко. Оттого девицы купались, чесали косы и хохотали. При виде его песня и смех оборвались.

– Ой, барин, – тихо сказала одна.

Как же их беззаботное настроение разозлило Глеба. Он переменился в лице, и крестьянки, заметив это, поднялись и поклонились.

– Почему не работаете?

– Так праздник святой сегодня. Как же работать? Боженька прогневается, – одна перекрестилась, и остальные за ней.

– Дуры, – только и сказал Глеб.

Он развернулся и пошел через кусты напролом, теперь уже не заботясь о целости своего платья. Сам себе не мог ответить, чем крестьянки его разгневали. Слишком веселым настроением, слишком счастливым видом или той беззаботностью, которую не ощущал Глеб в своей жизни и, сколько бы ни имел денег, где купить ее, не знал.

***

В тот вечер поместье Глеба заполняла веселая музыка и качание желтых свечей, пламя которых беспокойно разгоняли выпивающие гости хозяина.

Глеб залпом выпил шампанское и с размаху бросил бокал об пол. Никто не обратил внимания. В общей кутерьме этот жест не вызвал ни удивления, ни интереса. Глеб резко встал и подошел к болтающей с одним из офицеров Людмиле. Та была пьяна.

– Прошу прощения, мой друг, но это моя дама сердца.

– Пока, мальчики!

Он подхватил ее под локоток и отвел в скромную комнату в отдаленной части поместья. Там было темно и тихо. Влажный воздух от недавнего дождя и запах старых книг, которые стояли по углам высокими стопками. Глеб решил когда-нибудь обустроить здесь очаровательную тайную библиотеку.

– Садись. Пить будешь? – предложил он Людмиле захваченную впопыхах бутылку вина и понял, что бокалы в этой комнате не отыскать.

Людмила усмехнулась и игриво выудила из декольте кривенькую жестяную стопку.

– Как прикажешь, Глебушка.

Глеб никогда прежде не видел подобные поделки. Он никогда толком не бывал в трущобах. Даже в своем бедственном положении все-таки умудрялся держаться на плаву. Бедствовал, но не нищенствовал. Только сейчас он осознал, что не знает, каково это ― жить на дне. Горечь прокатилась по его телу вместе с омерзением, отчего Глеб отмахнулся от заполнивших его размышлений и чувств. Он позвал ее для другого. И ничего не хочет знать о ней. Глеб налил шлюхе вина.

– Что со мной не так? – спросил он с раздражением. – Я купил этот дом, пригласил этих чертовых людей. У меня есть отличное вино. Красивая женщина рядом… А я не чувствую радости.

Он сел на скрипучую софу и закурил. Людмила молчала. Цедила вино из своей странной посудины и внимательно разглядывала его лицо в лучах луны.

– Все какое-то пресное, – бесцветно сказал Глеб. – Скука.

Он поманил ее к себе, та поддалась. Обнял и отвернул от себя. Ее изучающий взгляд раздражал.

– Мой милый Глебушка, вы просто не привыкли побеждать. Ждете подвоха, и это мешает наслаждаться вином, весельем и мной. Но я прогоню вашу тоску.

Она хотела его поцеловать, но Глеб не дался.

– Мне нужны еще деньги.

– Еще? – она искренне удивилась. – Служить вы не умеете, так неужели опять играть?

– Молчи! Обойдусь без нравоучений от потасканной блудницы.

– Как грубо.

Дверь в комнату тихо открылась, и в темноте Глеб рассмотрел Анну. Та не сразу увидела хозяина. Она сделала уже несколько шагов, как вдруг дернулась и попятилась, опуская взгляд.

– О, простите.

– Стой! Что ты здесь делаешь?

Девица растерялась.

– Я хотела… я хотела здесь прибраться. Вы обычно допоздна общаетесь с друзьями.

– Поэтому ты решила не торопиться выполнять свои обязанности? – ее невинный вид раздражал. – Лентяйка! И с чего ты взяла, что я не замечу книгу у тебя за спиной?

– Я… Прошу прощения, этого больше не повторится.

Анна еще раз попыталась скрыться из виду.

– Я тебя не отпускал. Что ты делала весь день?

Она вернулась на место.

– Ничего необычного. Служила вам.

– Не ври. Я видел, как ты много часов провела в своей комнате. Что ты делала? Читала?

– Рисовала.

– Хорошо пишешь?

– Не знаю. Я делаю это по велению сердца.

– Нарисуй Людмилу.

– Никогда не была натурщицей! – с восторгом почти взвизгнула пьяная та.

Идиотское предложение, но сейчас Глеб не мог позволить себе отпустить Анну. Отчего-то очень хотелось задержать Аспидову дочь в комнате.

Он встал с софы, сбросив с себя обмякшую от шампанского и вина Людмилу. Показал той, как стоит расположиться на софе.

– Точно! Это будет обнаженный портрет. Тебе нравится Людмила? Правда, она прекрасна?

– Да, Людмила, вы очень красивая.

Даже в полумраке он видел, как девица залилась краской и отводит глаза от раздевающейся Людмилы. Глеб помог той со шнуровкой.

– В отличие от тебя, – ядовито сказал он.

Он сдернул плотную ткань корсета и подтолкнул Людмилу спиной к лунному свету. Синяя полоса осветила старые рубцы, которые покрывали тело женщины.

– Ох! Как же это? – Анна едва не заплакала.

– Это тоже красиво? – еще ядовитей спросил Глеб и засмеялся.

– Не бойся, девочка, – Людмила мягко опустилась на софу. – Это следы от кошек. Плата за мою службу в вольных домах.

– Мне так жаль.

– Она у вас сплошное очарование.

Глеб глотнул вина из бутылки и принял самый серьезный вид, обращаясь к Анне.

– Ты должна понимать, что за красоту часто приходится платить. Может, тебе и повезло, что ты такая.

Он поставил стул напротив софы.

– Ну? Тащи свои дьявольские краски! Я готов. И свечи! Свечи не забудь!

Глеб сел, Анна умчалась в свою комнату, а Людмила ему странно подмигнула.

***

Людмила лежала на софе, спиной к Анне. Та уже сделала набросок и сконцентрировалась на прорисовке. Глеб сидел рядом и сосредоточенно наблюдал, как Анна водит карандашом по бумаге. Он то и дело хмурился, а порой вставал со стула, ходил немного и возвращался на место.

– Как же скучно ты видишь мир, – пресно сказал он, в очередной раз раскинувшись на стуле.

Анна закусила губу, и Глеб был готов поспорить, что еще чуть-чуть ― и она прокусит ее до крови. Он масляно улыбнулся.

– Но, может, я не прав, и Людмиле твое художество понравится.

– Понравится, моя милая. Я не сомневаюсь. Такая светлая девочка не может изображать жизнь плохо.

– Какая прелесть, – Глеб вновь встал со стула и подошел к софе. – Очаровываешь мою крепостную? Только зачем? Плачу тебе вроде я.

– А я бесплатно. Мне нравится эта девочка. Почему бы не сказать ей ласковое слово. Вы попробуйте, может, и настроение улучшится.

– Все! – Глеб грубо вырвал листок из рук Анны. – Достаточно прорисовывать детали. А то получится портрет не уличной девки, а благородной особы.

Не церемонясь, он поднял Людмилу с софы и отдал ей незавершенный эскиз.

– Как это тонко, – улыбнулась девица, а Глеба перекосило от злобы.

– Прочь. Пошла прочь! На сегодня нашего общения мне достаточно.

– Как вам угодно, Глеб Александрович, – Людмила неуклюже сделала реверанс.

– И хватит быть такой дерзкой!

– Так вы за это меня и любите, – засмеялась она и начала одеваться.

Анна тихо собрала карандаши и с опаской направилась к дверям.

– Нет! – одернул ее Глеб. – Оставь. Еще попробуешь. И ты стой! Я передумал.

– Хорошо, – Людмила вновь расположилась на софе, но Глеб пересадил ее на стул.

– Ты знаешь, за что я еще люблю Людмилу? – обратился он к Анне. – Она музыкальна.

В темном углу он давно заприметил гитару и сейчас ловко выудил ее из темноты.

– Приятно, когда простолюдинки могут развлечь игрой, – передал расстроенный инструмент Людмиле. – Тем более на европейском инструменте. Кстати, а кто тебя научил играть на гитаре?

Она со знанием дела крутила колки и прислушивалась к тону струн, затем отвлеклась.

– О, влюбленный, но очень бедный итальянец. Тонкая натура, я вам скажу, потому и обнищал в наших холодных краях.

Анна разложила краски на прежние места и достала из папки чистый лист.

– Что мне рисовать? – тихо спросила она.

– Меня, – бросил Глеб.

Он снял рубашку и бросил ее на пол. Затем развалился на софе и прикрыл глаза.

– Сыграй нам что-нибудь.

Людмила перебирала легкий минорный мотив, а Анна шуршала карандашом по бумаге. Глеб отметил, что неровность и хаотичность звуков выдает ее смущение. Он улыбнулся и открыл глаза. Как только повернул голову, глазами встретился с Анной. Она была очаровательно испугана. Глеб поднялся и сбросил с себя остатки одежды.

– Я думаю, так лучше, – сказал он и расположился на софе.

– Я не знаю, – чуть дыша, ответила Анна.

Она пыталась не смотреть на расслабленного Глеба и вести линии наугад.

– Это должен быть рисунок в цвете. Ты же притащила акварель. Используй ее. Что же ты отворачиваешься? – спросил он. – Смутилась? Ничего. Голый мужчина ― это не так уродливо, как кажется. Возможно, даже лучше, чем красивая обнаженная шлюха.

– Я никогда не видела мужчину без одежды.

– Не сомневаюсь в этом. Но ты же хотела посмотреть наш мир. Смотри! Лучше изучить мое молодое и красивое тело, чем какого-нибудь конюха.

– Мне не интересны конюхи. Я бы никогда не стала рисовать кого-нибудь подобного.

– То есть ты считаешь, что красивыми могут быть только благородные мужи? Разочарую тебя. Богатые ― часто лишь потные боровы.

– Я не хотела сказать, что простолюдины некрасивые. Просто меня не заинтересует ни один мужчина, даже если будет очень красив.

– Отчего так? А если встретишь самого красивого мужчину на всем белом свете?

Она умильно улыбнулась и опустила глаза.

– Нет, не встречу. Я его уже знаю.

Он желал и не желал спрашивать. Пауза затянулась, а Людмила сменила грустную мелодию на что-то плясовое. Глеб закрыл глаза и решил просто отдохнуть, пусть она его рисует, пусть рассматривает. Он ничего не будет спрашивать, не будет ее мучить. Только отдыхать под игривую музыку и нежиться в теплом свете свечей.

Анна писала быстро, но пожелание хозяина изобразить его именно акварелью замедлило работу. Уже почти светало, когда рисунок был готов, а Людмила в конец устала играть. Анне было немного жаль ее. По Глебу было непонятно, спит он или, словно хищник, затаился.

– Рисунок готов, – наконец сказала Анна и убрала кисти.

Она надеялась, что хозяин все-таки спит. Однако Глеб тут же поднялся и протянул руку, забрав творение.

– А теперь уходи, – холодно сказал он Людмиле, не взглянув на рисунок. – И скажи, чтобы все расходились. Полно праздновать.

Людмила покорно поднялась и тихо вышла, плотно закрыв двери.

Глеб отложил рисунок, все еще игнорируя изображенное. Он медленно поднялся и стал одеваться. Анна ждала, хотя нервы были натянуты струной. Рубашку Глеб решил не надевать и теперь, полуголый, поднял с софы рисунок.

Он несколько минут рассматривал свой нагой портрет, ничего не говоря. Анна переминалась с ноги на ногу, не зная, куда деть свое никчемное человеческое тело.

– Аполлон, – сухо заключил Глеб.

Вдруг он поднес лист к одной из свечей, тот вспыхнул.

– Нет!

Но Глеб не обратил внимания на протест. Он бросил лист догорать в камин. Анна заплакала.

– Тихо, тихо. Он был неплох, – апатично сказал Глеб, как будто не собираясь утешать. – Самое главное ― это не то, что он навсегда там, а то, что он навсегда здесь.