Цитаты из книги «Мор, ученик Смерти», страница 2

Короче говоря, Мор относился к категории людей более опасных, чем мешок, набитый гремучими змеями. Он был полон решимости докопаться до логической основы вселенной.

Ты тот, кем себя считаешь!

Анк-Морпорк, наигравшись со множеством различных форм управления, остановился на форме демократии, известной как «Один человек, Один голос». Тем самым Человеком был патриций; ему же принадлежал единственный Голос.

Свет Плоского Мира не таков как везде. Он немного более взрослый и солидный, он стреляный воробей и не видит необходимости кидаться куда-то сломя голову. Он знает: как быстро ни мчись, темнота всё равно придет к финишу первой. Так что он не напрягается.

Аристократы, мальчик, они собаку съели на том, чтобы не видеть, не замечать того, что у них под носом.

Смерть был не из тех, кого хватают за пуговицу, чтобы поведать еще одну (всего одну!) историю. Его не хлопали по спине и не говорили вещей вроде: «У тебя найдется время, чтобы быстро опрокинуть по стопочке, зачем тебе бежать, как на пожар?» Его не приглашали на кегельные матчи («у нас как раз не хватает игрока!»). Не звали пойти купить парочку продающихся в разнос клатчских способов вхождения в мир иной, не… Внезапно Мора резанула по сердцу некая ужасная мысль: а ведь Смерть, должно быть, самое одинокое существо во всей Вселенной. На великой вечеринке Вселенной он все время проводит на кухне.

Пахло главным образом ладаном, но вместе с тем слегка отдавало вареной капустой, давно не стиранным бельем и человеком, который обычно бросает носки в стенку и надевает те, которые не прилипли.

— Так просто? И ты не прибегал к волшебству?

— Единственное, к чему я прибегал, — так это к здравому смыслу. В конечном итоге всегда оказывается, что он гораздо более надежен.

Забавная штука эти ресницы, — размышлял он после окончания эксперимента. — Ты их не замечаешь — пока не лишишься.

История подобна старому свитеру. Он медленно распускается. Так и она распутывает свои узлы не торопясь. Полотно истории пестрит заплатами, его многократно штопали и перевязывали, дабы подогнать под разных людей, засовывали в кромсалку-сушилку цензуры, чтобы превратить в удобную для запудривания мозгов пропагандистскую пыль. И тем не менее история неизменно ухитряется выпутаться отовсюду и принять старую, знакомую форму. История имеет привычку менять людей, которые воображают, что эо они меняют ее. В ее истрепанном рукаве всегда найдется пара запасных фокусов. Она ведь давно здесь сшивается.