Читать книгу: «Дорога на Горностай», страница 3

Глава 3. Ирина

– Мама, ну сколько можно? Замуж, замуж, надо замуж… Да смотрю я по сторонам, смотрю, но они какие-то замороченные все, ни виду, ни пейзажу! Ни обнять, ни плакать!

– А ты не по фасаду смотри, а по уму. Кто из мальчиков лучше всех учится на вашем курсе?

– Мама! Они скучные! Мне с ними не о чем говорить.

– Засидишься в девках – потом никто не возьмёт. Я рано вышла замуж, и тебе девятнадцать скоро, надо рожать, пока молодая. У меня ещё силы есть, помогу ребёнка на ноги поставить. Мы для чего тебя в мужской вуз определили? Чтобы нашла себе нормального парня из института, образованного. Нечего долго рассуждать, посмотри на ребят из группы и выбери кого-нибудь. Сходишь замуж, не понравится – разведёшься, зато будет опыт семейной жизни, и ребёнок. А на красивых пусть другие заглядываются. В хозяйстве мужик нужен, добытчик, а не Ален Делон. Пусть и не местный мальчик, это даже лучший вариант, у нас квартира большая, приютим. Зато благодарным будет за кров и стол. Присмотрись к общежитским – может, и выберешь кого.

Мамина промывка мозгов закончилась. Ира хотела идти на танцы в матросский клуб, к тельняшкам и бескозыркам, но родители её туда не пускали.

– Это не семья! – отрезал отец, когда мать решила обсудить с ним будущее дочери. – Он полгода будет там, в морях и океанах, а она здесь, на нашей шее, с ребёнком. Профессия у мужика должна быть земная, как у меня. Пусть за инженера выходит.

На занятиях в институте Ира смотрела в окно аудитории – разглядывать сокурсников ей не хотелось. Каждый день одни и те же лица, не на ком глаз остановить. Из этих кандидатов не нравился никто.

«Долгов – худой и длинный, как собачья песня, под стать фамилии. Коваленко – нищий, с однокурсниками даже в кафе не ходит. Синёв симпатичный, глаза вон какие голубые, но сразу сказал, что живёт с женщиной старше себя, к нему не подберёшься… – Ира подпёрла лицо кулаком и стала разглядывать однокурсниц. Куда интересней было смотреть на них, да ещё и размышлять при этом.

«Всего-то пять девчонок на курсе, из них две уже замужем. Светка беременная к тому же, в академический отпуск собирается. А Ленке муж привёз из рейса таблетки заморские, чтобы не залететь. Жить им негде – она пока в общаге, а когда он в отпуске, снимают квартиру.

Дорохов, вон, за первой партой сидит. Да ростом не удался. Подойти, что ли, на перемене, померяться шутки ради? В двадцать, говорят, последняя надежда выйти замуж. И то правда: к диплому всех женихов разберут, а я что, на работу незамужняя выйду? Где я там себе холостого найду? Всех расхватают ещё во время учёбы – щенками, как мама говорит.

Дорохов вообще-то ничего, симпатичный. Рост подкачал немного, да. Но умный, как раз под мамин запрос…

Родительские слова достигли цели. Кандидат подобран, осталось придумать, как его заарканить.

На девчонок Дорохов не засматривался, исправно писал конспекты, «автоматом» сдал зачёты перед сессией, у преподавателей был на хорошем счету. Не прояви Ирина сама инициативу – глядишь, и судьба распорядилась бы по-иному. Но всё вышло так, как вышло.

Случился праздник, Новый год.

Общежитие института засверкало мишурой, двери комнат девчонок запестрели снежинками, вырезанными из салфеток, а в актовом зале на первом этаже поставили настоящую ёлку.

Ирочка Самсонова, хоть и жила в городской квартире с родителями, в общежитие заглядывала часто. Ей нравилось смотреть, как самостоятельно живут её однокурсницы, сами готовят в бытовках еду, сами бегают по магазинам, а иногда по выходным даже посиживают в ресторане «Океан» или в баре «Волна» – первый в центре города, второй на Морском вокзале. Жаловались как-то – мол, что «третья смена» им проходу не даёт. Интересно, думала Ира, что это за парни такие, то ли бандиты, то ли спортсмены? Но девчонки и сами не знали, только шептались об этом. А Ирине родители по барам шататься не разрешали. Видно, догадывались, что за контингент там отдыхает-выпивает. А заодно и «решает вопросы» криминального порядка.

Без особой надежды Ира спросила у матери, можно ли ей встретить Новый год в общежитии с однокурсниками.

– Да, вот и хорошо! – неожиданно согласилась Нинель Фёдоровна. – Иди, конечно, а мы тогда к Соловьёвым на Седанку уедем, давно зовут к себе в гости. Они баню построили, дом у них большой, там и заночуем. Только водку не пейте! Лучше вино. Молодёжи, чтобы захмелеть, много не надо. А вам через два дня на занятия!

В советское время даже 31-е декабря было рабочим днём. Потом два выходных – и опять на работу или за парты. Никаких новогодних каникул страна себе позволить не могла.

В канун Нового года девчонки в бытовке общежития варили овощи в большой алюминиевой кастрюле, а потом крошили из них винегрет. На закуску были ещё консервы из частиковых рыб в томатном соусе, варёная картошка, хлеб, мандарины. Ира Самсонова принесла из дома тонко нарезанную буженину и испечённый мамой торт «Наполеон».

Недалеко от общежития находился продовольственный магазин «Красные двери», названный так за деревянную входную дверь, окрашенную самым дешёвым суриком, зато в несколько слоёв. Парни с курса заранее запасались там для себя портвейном «Агдам», а для девушек – сухим вином «Мурфатлар».

В дополнение к вину Дорохов принёс конфеты «Птичье молоко». Через дорогу от краеведческого музея, где он по утрам махал по асфальту метлой, работал кондитерский магазин «Алёнушка». У входа в него с рассветом выстраивалась вереница людей за дефицитными конфетами. Сергей занял очередь затемно и добыл целых две заветных коробки, а больше двух в одни руки и не давали.

На вечеринке, затеянной в одной из комнат четвёртого этажа, студенты весело галдели, обсыпали друг друга самодельным конфетти из цветной бумаги и фольги от шоколада. Телевизор в жилые комнаты не полагался, на всё общежитие он был вообще один – в Красном уголке, но посягнуть на святое (перетащить его на 4-й этаж) никто не решился. За неуважение к партийно-комсомольским ритуалам можно было запросто вылететь из института. Поэтому чокались кружками и стаканами, сверяя стрелки наручных часов по принципу «среднего арифметического».

Нехитрую закуску смели со стола очень быстро, лёгкий алкоголь звал куражиться, танцевать, флиртовать. Дело молодое! Кто-то ещё допивал вино, но постепенно комната пустела: все уходили в актовый зал, где комендант разрешила потанцевать.

Дорохов доедал из общей тарелки картошку, когда за стол к нему подсела Ира Самсонова:

– А ты пойдёшь на танцы?

Сергей уставился на неё так удивлённо, словно увидел впервые.

«А ей-то зачем это знать?» – подумал он про себя, а вслух сказал:

– Нет, я не умею танцевать.

– Ну, хочешь, научу?

– Не люблю танцы.

– Тогда и я не пойду. Из солидарности!

– Как знаешь… Ладно, я к себе, спать.

– А ты из какой комнаты? Можно посмотреть? Я только у девчонок была, интересно, как парни живут. Говорят, у вас там двухъярусные кровати проволокой прикручены друг к другу, это правда?

– Ну да, прикручены, что тут такого? Мы так сделали с пацанами, чтобы в комнате просторней было. На место одной из кроватей стол для занятий поставили. Тесно же вчетвером, а заниматься всем нужно.

– Как интересно! Ни разу не видела двухэтажных кроватей. Покажи, а?

Дорохов пожал плечами:

– Ну, пойдём, покажу. Все на танцах, не помешаем никому. Да только ничего интересного там нет.

В комнате и вправду никого не было.

Впустив девушку внутрь, Сергей потянулся к выключателю, чтобы зажечь свет. Но Ира сказала:

– Не надо! В темноте романтичнее. Дай мне ключ.

Сергей не успел ничего ответить, как Ирина сама взяла из рук парня ключ, вставила в замок и повернула на два оборота.

Дорохов не понимал, что происходит. Но Самсонова была решительна.

Развернувшись к нему, она сказала:

– Не бойся, я не пьяная и при памяти. Когда-то же это должно со мной произойти. Почему бы не сейчас? Будет что вспомнить про этот Новый год…

Сергей и опомниться не успел, как Ира одной рукой обняла его, прижалась к плечу. Второй рукой проследовала вниз по пуговицам рубашки, не без труда расстёгивая одну за другой. Запах духов «Быть может» (название потом узнал от тёщи) заворожил его. Никогда раньше он не слышал дамских ароматов. На третьей пуговице Сергей уже сам помогал ей справиться со всеми трудностями ─ стакан «Агдама» придавал уверенности. Всё правильно, всё так и должно быть.

Из-под двери пробивалась тонкая полоска света от коридорных ламп. Больше их не беспокоил никто. Новогодний праздник, танцы до утра. Всем было весело, шумно и радостно.

Часть третья

Глава 1. Бухта

Сергей Семёнович встал из-за стола, надел куртку и вышел в приёмную:

– Лена, я пойду прогуляюсь.

Привычно кивнув, секретарша закрыла за шефом дверь. Каждое утро, независимо от погоды, он обходит свои владения. Моцион!

Весна неспешно заходила на побережье. Её приметы из года в год были одни и те же. Лёд в бухте потемнел. Лужицы, кое-где растопленные солнцем во льду, блестели серебряными блюдцами посреди взъерошенной белой крошки.

На прибрежной полосе понемногу открывались проталины – галька вперемешку с ракушками. Чайки, словно чуя скорый разлом льда и доступную рыбалку, носились очумело и беспорядочно от моря к берегу и наоборот. Цель их перемещений в воздухе никакой логике не поддавалась.

«На всю округу такой ор подняли, будто делят сферы влияния. Ещё и рыбы для кормёжки не появилось, лёд стоит, а у них уже разборки, – подумал Сергей. – Всё, как у людей…»

Окраинную бухту, каких на городском побережье предостаточно, когда-то занимали военные, и добраться сюда в прежние времена было почти невозможно.

Нет, дорога была, и отличная. Путь среди сопок к режимному объекту устилал даже не асфальт, а огромные квадраты бетонных плит. Оно и понятно – подвоз снарядов по кочкам и бездорожью мог стоить жизни. Поэтому стратегические дороги делались всерьёз и надолго. «Бетонка», построенная ещё во времена Советского Союза, исправно служит и по сей день. Но Дорохов провёл к яхт-клубу нормальную асфальтированную дорогу, чтобы клиенты не страдали от дискомфорта, проезжая по жёсткому покрытию.

А на той, параллельной, дороге специально оставили, как раритет, надпись перед шлагбаумом: «Стой! Стрелять буду!» В середине девяностых случайно завернувшему сюда путнику других вариантов не предлагалось. Или стой – или прощайся с жизнью. Одной такой вывески хватило бы, и без шлагбаума. Желающих добровольно соваться под пули всё равно б не нашлось. И так после развала Союза куча людей полегла и за бизнес, и вообще ни за что в тупых бандитских разборках.

Сколько уж лет прошло?

Сергей Семёнович вспомнил, как четверть века назад (господи, времени-то сколько уже пролетело!) – не год, не десять, а двадцать пять лет назад привезли его сюда, молодого инженера-гидротехника, лихие парни на джипе и приказали:

– Вот тебе море, сделай тут пирс для наших яхт. И давай, твори с размахом, бабла не жалко. Ввалим, сколько надо.

Так же, как эти птицы, ребятки урвали себе в смутное время кусок берега для пропитания.

Тогда Сергей и не представлял, как из жалких остатков причала можно сделать гавань для яхт. Судя по ржавым сваям, торчавшим из воды, как гнилые зубы у бомжа, хозяина здесь давно не было. Перестройка, затеянная новым руководством страны, прошумела где-то политической трескотнёй, а до окраин докатилась вот таким катком, превратившим былое военное могущество державы на дальних берегах в разрушенные пирсы и полузатопленные корабли.

В моду вошло новое слово – «конверсия». Применительно к военно-морскому городу это означало сокращение рабочих мест на оборонных заводах, а то и полное этих заводов закрытие. Кто из начальников смог, тот и отвоевал для себя хотя бы несколько помещений. В ночные смены станки и оборудование демонтировали и перемещали из нескольких цехов в один, чтобы сэкономить на платежах за электричество и коммунальное обслуживание. И поутру операторы этих станков выходили уже на новое место работы.

Вместо деталей к подлодкам и кораблям, что базировались до «мутных» девяностых по многочисленным бухтам в окрестностях города, на заводах стали изготавливать чайники да сковородки. Конечно, уличные урны и бельевые прищепки там выпускались и раньше. Но тогда соотношение заказов было такое: девяносто процентов на оборонку, десять – на товары народного потребления. А потом пирамида перевернулась вверх тормашками. Основной номенклатурой стали хозяйственные товары, помогавшие заводчанам хоть как-то держаться на плаву.

Затем рухнула финансовая система страны, и зарплату на предприятиях стали выдавать выпускаемой продукцией. Получил в конце месяца чайник – можешь выменять его на батон «Докторской» у того, кому выдают её вместо зарплаты в колбасном цехе.

Новое слово, вошедшее в обиход в начале девяностых годов, стало для Сергея спасением при строительстве яхтенных причалов. Магический «бартер» обеспечивал ему стройматериалы в обмен на продукты. Их целыми пароходами завозил в город Труфанов, бывший хозяин этого берега.

Дорохов ступал по влажному песку, ёжась от пронизывающего ветра, не сильного, но пробиравшего до самых рёбер. Он вспоминал события тех гремучих лет и антураж, который увидел здесь в девяносто первом.

«Перекуем мечи на орала, и копья свои – на серпы». Высоким, библейским стилем это означало прекратить всякие войны и идти боронить землю-кормилицу. А в быту, в обычном приморском городе, это привело к тому, что военные корабли легли на бок, и постепенно с них растащили все мало-мальски ценные детали. А позже, когда охранять стратегические объекты стало некому, предприимчивые ребята просто-напросто распиливали некогда грозные суда на куски и за гроши сдавали в металлолом.

Вот и здесь, в бухте «Неприметная», то, что раньше считалось пирсом, было основательно подъедено морской волной, искорёжено ледяным напором и раскрошено временем. Цементная стяжка рассыпалась и обнажила поперечные балки.

Такую картину Сергей скорее готов был увидеть где-нибудь в Кампучии (которую теперь называют Камбоджей)² – в порту Кампонгсаом, куда его неожиданно командировали в конце семидесятых. Советский Союз активно заботился о своей обороноспособности и не скупился на помощь странам, которые могли бы стать военной базой на дальних рубежах. Но кампучийский причал оказался в полной сохранности, несмотря на активные военные действия. А здесь всё разрушилось до основания даже в мирное время.

Вспоминая тот старый причал, Дорохов с гордостью смотрел на свой нынешний яхт-клуб. Всё, что здесь есть, он построил сам. Заграничный опыт в строительстве ему пригодился мало. А вот жизненный – ещё как.

Та неожиданная поездка в тропики была короткая, всего на три месяца. Но она оставила крупную зарубку на линии жизни, бежавшей по его ладони. На левой руке был настоящий шрам: две белые кривые полоски от давно затянувшихся ран, полученных в жаркой стране. А ещё одна отметина осталась на долгие годы в душе – волнующий след от короткой, запретной, и оттого ещё более желанной связи с той, кого звали Нина. С женщиной, которая легко вошла в его жизнь, согласившись на временный статус, да так же легко и вышла, не махнув на прощанье платком.

Глава 2. Кампучия

После той новогодней ночи жизнь Дорохова преобразилась. Своё прощание с холостяцким статусом на втором курсе назвал «скоропостижной женитьбой по случаю нашей беременности». Инициатором всех отношений была Ирина, а сам он не сильно-то и сопротивлялся. В доме Самсоновых его принимали как будущего зятя – вопрос об отношениях, скреплённых печатью ЗАГСа, считался решённым. Молодые допоздна засиживались в комнате Ирины якобы для совместного изучения конспектов и подготовки к семинарам. Родители из деликатности в дверь не стучали. Под утро Сергей уходил из тёплой, гостеприимной квартиры, на цыпочках пробираясь к выходу. Дверь с английской защёлкой старался притянуть плавно, избегая шума в прихожей. И отправлялся на работу в музей, а оттуда уже на занятия.

Ирина сосредоточилась на своей главной задаче – «уж-замуж-невтерпёж» – и, как могла, воплощала в жизнь заветные белую фату и свадебный стол.

Дорохов, не ведавший в жизни материнской ласки, не знавший женщин ни в теории, ни на практике, таял от пышных форм однокурсницы.

Блины, испечённые тёщей Нинелью Фёдоровной, прикладывал цельным кругом к лицу и вдыхал их масляный аромат. И лишь затем, свернув блин треугольником, макал его в тарелку сметаны с сахаром. Раньше о такой сладкой жизни он мог только мечтать. А теперь – сказка: на ужин, а там и на завтрак.

Михаил Афанасьевич, отец Ирины, пытался делать строгое лицо. Но за одним из ужинов подвёл черту под вопросом о частых визитах студента:

– У нас декан говорил так: «Жениться разрешаю только после сдачи сопромата!» Так и быть, ты уже годишься. Разрешаю! – дал отцовское добро Михаил Самсонов.

Впрочем, обозначившийся и без его разрешения ребёнок в животе Ирины всё настойчивей требовал законности в своём рождении. Имя ему придумали заранее – Илья Сергеевич.

– Жить будете у нас. Нечего тратиться на съём жилья! – сразу после свадьбы объявил отец, до тех пор не одобрявший ночёвки студента в его квартире.

Но теперь уже что поделаешь? Официальный спутник дочери со статусом «зять».

Тесть работал в порту – управленцем среднего звена. Положение нового обитателя в своём доме он обозначил так:

– А на содержание жены зарабатывай сам. Переводись на заочное – устрою тебя в наш порт, в бригаду докеров. Увидишь настоящие морские причалы не на картинках учебников, а в реальности. Вот и соединишь теорию с практикой.

То было мудрое решение. Через три года после свадьбы в порту начались работы по реконструкции причалов. Сергей спросил о вакансиях у подрядной организации, занимавшейся ремонтом пирса, и ему предложили место инженера-гидротехника. Так недавний выпускник института устроился по специальности в тресте «МехГидроСтрой». А когда понадобились специалисты для помощи братскому народу Кампучии, пострадавшему от военного конфликта и режима «красных кхмеров», Сергей Дорохов попал в «элитную сборную» – команду из самых надёжных, сильных и ответственных работников – сразу по двум позициям: дипломированный гидротехник в настоящем – и опытный докер в прошлом.

И как новоиспечённый кандидат в члены партии.

Попасть в ряды Коммунистической партии Советского Союза было непросто. Красные корочки со страницами, разлинованными под будущую уплату членских взносов и надписью по верхнему краю «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» выдавали автоматически только рабочему классу. А для прослойки «интеллигенция» формировалась негласная очередь. Набирали из комсомольских активистов, непьющих, семейных – в общем, из благонадёжного списка. Сергей активистом не был, но по другим параметрам подходил вполне.

На комиссии в райкоме КПСС заседали члены бюро – уважаемые люди, увешанные наградами партийные ветераны. Вопросы задавались суровым тоном – мышь не проскочит, враг не пройдёт.

– Разделяешь ли ты генеральную линию Коммунистической Партии Советского Союза?

Молодой инженер, с усердием изучавший на лекциях математику и черчение, не мог себе представить, как можно разделить линию. Она же тонкая, на бумаге! Если только на отрезки? Но всем инженерам, независимо от факультета, в вузах того времени преподавали курс истории КПСС, и линия партии была уже вполне осязаемым понятием. Держаться за неё следует крепко – и колебаться лишь с нею вместе, если хочешь чего-либо достичь в жизни. На экзамен по истории Компартии Советского Союза он пришёл с учебником, засунув его под ремень брюк. Понятливый преподаватель сделал вид, что не слышит, как студент шелестит страницами под партой. И поставил Дорохову «хорошо», дабы не портить зачётку, усеянную пятёрками по техническим дисциплинам.

Поэтому Дорохов счёл, что его «хорошо» вполне разделяет ту самую линию, которой так интересуются партийные ветераны, и уверенно ответил:

– Да.

Следующий вопрос был о международном влиянии идей коммунизма.

– Кто сейчас руководит марксистко-ленинской партией в Германской Демократической Республике?

Здесь у Сергея был чёткий ответ. Кто же не знает Долорес Ибаррури, Луиса Корвалана, Густава Гусака, Фиделя Кастро и других руководителей компартий? Советская пропаганда убеждала свой народ, что идеи коммунизма охватывают огромные территории во всём мире.

Не знать ответ на такой вопрос было бы совсем странно. Ведь совсем недавно по телевизору показывали горячую встречу Генерального секретаря Брежнева и лидера немецких коммунистов Хонеккера на праздновании 30-летия ГДР. «Тройной Брежнев» – так назывался поцелуй, которым руководитель страны Советов удостаивал своих зарубежных коллег. По одному поцелую в каждую щёку, и ещё один, с искренним проявлением чувств международной дружбы – в губы. Достался он и руководителю Восточной Германии.

– Эрих Хонеккер! – без запинки ответил соискатель звания «кандидат в члены КПСС».

– Молодец, знаешь. Теперь перечисли нам пункты Морального кодекса строителя коммунизма.

Сергей понимал, что от верных ответов зависит его дальнейшая карьера – не только по линии партии, но и на производстве, – и к испытанию на бюро райкома подготовился на совесть. Пункт седьмой Кодекса – о «честности и правдивости, простоте и скромности в общественной и личной жизни» – он выучил наизусть. Впрочем, как и все остальные пункты. И на тот момент не только верил в него, но и свято соблюдал.

Если бы не встреча с Ниной…

Если б не взрыв на яхте Труфанова…

Если бы, да кабы…

В экспедицию к берегам Кампучии Дорохов отбыл с заветной кандидатской карточкой в кармане. Через год, если не будет замечаний по партийной линии, его обещали принять в настоящие коммунисты.

Но перед выдачей документа опытный секретарь организационного отдела райкома партии сказал Сергею:

– Береги, как зеницу ока. Паспорт можно восстановить, заявление в милицию напишешь, новый выдадут. А вот если эту «корочку» потеряешь, – не видать тебе гордого звания «коммунист»! Да и по аморалке не попадись. Молодой, красивый. И на будущее имей ввиду: спалишься на бабах – положишь партбилет на стол.

Последние три слова были грозным оружием. Под лозунгом «Интересы партии превыше всего» членов КПСС заставляли выполнить всё, что угодно. Ковырять картошку на замёрзших осенних полях под видом «шефской помощи селу». Очищать заплёванные улицы города в день Всесоюзного ленинского субботника. Отчислять часть собственного заработка на строительство очередного памятника. Обманутые жёны жаловались на измену мужей в партком, где производился детальный, с пристрастием и горячими подробностями, «разбор полётов». Наказывали за это, как правило, строгим выговором с занесением в учётную карточку партийца. Под страхом изгнания из рядов строителей коммунизма жили все. Пьяницы от греха подальше зашивались «торпедами», а блудливые мужья возвращались в семью.

Восемь суток качки на теплоходе до берегов Кампучии Сергей перенёс на удивление легко. Океан дыбился и опадал, волны раскачивали белый пароход, палуба уходила из-под ног вбок и вниз, и конца и краю этим качелям не было видно. На обед пассажиры шли, держась за леера вдоль стен. Кто-то и есть не мог, сутками валяясь пластом на шконках, проклиная день и час выхода в рейс. А Дорохову – хоть бы что. Даже обидно, что в моряки не взяли.

Порт Кампонгсаом, куда они прибыли, как теперь выражаются, «с грузом гуманитарной помощи», уцелел практически весь. По крайней мере, причальные стенки оказались вполне пригодными для швартовки, а склады – для приёма груза с борта.

Городские же кварталы, наоборот, разворотило по полной: жилые дома, госпитали, фабрики, коммуникации – всё лежало в руинах. Но до порта изуверский молох Пол Пота и его «красных кхмеров» докатиться не успел. А может, жестокий правитель хотел сохранить сей стратегический объект для своих целей.

В политику Сергей не лез. Подписка о неразглашении ясно давала понять: занимайся тем, ради чего тебя сюда прислали. А раз уж ремонтировать причалы тебе как специалисту-гидротехнику не пришлось – работай, как все: вытаскивай мешки с рисом из трюмов и доставляй на берег.

Трудясь на складе, освобождённом от пушек и прочего оружия, Дорохов заметил, что местные жители, которые также участвовали в разгрузке трюмов, специально дырявили чем-то острым уже сложенные в штабели мешки. Из отверстий тонкой струйкой сыпался рис. Кампучийцы подставляли карманы, набивая их доверху. Расчёт был прост: в ровно уложенных мешках никто не будет копаться, проверяя их на цельность. А если недостача раскроется – поди докажи, в чью смену дырки появились. Когда один и тот же тщедушный абориген в третий раз набил карманы рисом, Сергей спросил у переводчика:

– Куда он относит то, что в карманах? Ссыпает где-то за углом в свой собственный мешок? Но через проходную-то с ним всё равно не пропустят!

– А ты думаешь, на проходной охрана жрать не хочет? – усмехнулся толмач, повидавший здесь всякого. – У них свои семьи, только доступа к мешкам нету, вот и кооперируются… Сначала охране дань отнести, чтобы пропустили после смены. Потом себе набрать. Да про начальство не забыть! Голодают все. Для них эта чашка риса – спасение, как у нас кусок хлеба в войну. Им и зарплату рисом выдают. Видел у некоторых шрамы на предплечьях?

– Кстати, да. У многих, в одном и том же месте. За рис наказали?

– Превентивная мера! Сначала работникам прокалывали в двух местах кожу на руке, чтобы под ней можно было протянуть веревку. А потом их, бедолаг, по одной линии выстраивали на рисовых чеках, и пропускали через дырки на руках одну общую верёвку. Все должны работать, не разгибаясь, от рассвета до заката. А кто нарушит приказ и встанет во весь рост, – за ним сразу вся цепь волной поднимается. Охранник видит: кто в центре синусоиды торчит – тот и зачинщик саботажа. Ну и всё, песня его спета: мотыгой по затылку – и в мутные воды Меконга. Вот такие порядки царили здесь при Пол Поте. Смысл жизни своих граждан этот упырь видел во всенародном труде – и принуждал к нему по-зверски, не спрашивая крестьян об их желаниях.

После этого разговора Дорохов проникся к местным жителям жалостью, старался помочь, поддержать щуплых кампучийцев, подставляя своё плечо для самых тяжёлых мешков. Кроме прямой помощи провиантом, следовало обучить крестьян премудростям стивидорной работы. Руководители первой экспедиции русских докеров в Кампучию сколотили для этого интернациональные бригады.

В одной из них Дорохов и трудился как самый обычный грузчик, работая с кампучийцами плечом к плечу. Выучил несколько слов по-кхмерски, старался утром приветствовать временных соратников на их языке: «Сусдэй! Сок сабай!», что означало «Здравствуй, как дела?» Ответа, конечно, он бы не понял в любом случае, но кампучийцы при этом расплывались в улыбке, и общая атмосфера теплела.

Рядом с крепкими парнями из мощной страны под названием «Союз Советских Социалистических Республик» маленькие и худые люди напоминали детей. Впрочем, были среди них и дети – малолетние жители портового города, для которых докеры построили детский дом. Родителей многих из них убили полпотовцы.

Кроме того, ему удавалось проявить себя и как инженеру. В порту и прилегающей к нему части города требовалось наладить разрушенную войной водопроводную систему. Сергей вызвался помочь. Элементарный чертёж насосной станции и столь же простое его воплощение привели местное население в восторг. Девушки обливали друг друга водой из ковшиков, смеялись. Мокрые платья липли к их худеньким фигуркам с едва наметившимися женскими округлостями. Но выдержанные советские парни даже бровью на них не вели. «Сролань» – «любовь» в переводе с кхмерского – между командированными и местными запрещалась строжайшим образом.

– Три месяца воздержания! И чтобы никаких телесных контактов с местными красавицами! Ничего, перетерпите. Моряки и подольше вашего болтаются в железных коробках по океанам. И ничего, живые! – проводил с ними политинформацию комиссар отряда ещё на родине, до отправки к чужим берегам с пальмами и туземками.

Так что ни о каких шашнях с кампучийками никто из них даже не помышлял. На торжественной церемонии открытия водонапорной станции герою дня пожали руку и повесили на шею благоухающие бусы из белоснежных цветов плюмерии и жасмина. А потом отвели в сторонку – и предложили остаться для восстановления разрушенного хозяйства.

«Был бы тамошним министром флота или строительства… – думал Дорохов, шагая до конца бухты в привычном прогулочном ритме. – Вон, олигархи сейчас за миллионы долларов острова себе в Камбодже покупают. А мне бы даром дали. Местных инженеров-азиатов тогда по пальцам пересчитать можно было – всех поубивали на войне. Из тех, кто выжил в джунглях, одни крестьяне и остались… Вот и было бы для меня „дело всей жизни“, я понимаю. Масштабы, цели. Не то, что эти лодки с моторами да пятьсот метров по причалу. И каждый день – одно и то же, третий десяток лет. Да только кто бы мне тогда разрешил остаться? Руссо коммунисто – облико морале…» – грустно усмехнулся владелец яхт-клуба.

Привычным движением он размял шрамы на левой ладони. Каждый раз, глядя на них, он вспоминал, как заработал себе ту чёртову травму в тропиках. И как пришлось обращаться к врачу, без чьей помощи он бы не справился с этой, на первый взгляд, пустяковой болячкой. Вот только рана оказалась куда опасней – как для здоровья, так и для личной жизни.

Когда бы Сергей ни вспоминал об этом, по сердцу будто пробегали электрические разряды, сбивая обычный пульс в хаотический перестук. И в подсознании вдруг всплывала кардиограмма, на которой самописец выводил не абстрактные волны и зубцы, а вполне конкретные буквы. На розовой, в мелкую клетку бумаге они складывались в женское имя «Нина».

Эти нервные, заполошные буквы напоминали о первой, сладкой и преступной измене Сергея своей Ирине, оставшейся дома с маленьким сыном. В той жаркой каюте с Ниной он забыл обо всём – и о наставлениях комиссара, и о вожделенной корочке коммуниста, и о жене.