Читать книгу: «Этюды о конце света. Как умирала империя и рождалась Европа», страница 2

Часть 1
О Риме и римлянах

Рим! всемогущее, таинственное слово!

И вековечно ты, и завсегда ты ново!

Уже во тьме времен, почивших мертвым сном,

Звучало славой ты на языке земном.

Народы от тебя, волнуясь, трепетали,

Тобой исписаны всемирные скрижали;

И человечества след каждый, каждый шаг

Стезей трудов, и жертв, и опытов, и благ,

И доблесть каждую, и каждое стремленье,

Мысль светлую облечь в высокое служенье,

Все, что есть жизнь ума, все, что души есть

страсть –

Искусство, мужество, победа, слава, власть,–

Все выражало ты живым своим глаголом,

И было ты всего великого символом.

Мир древний и его младая красота,

И возмужавший мир под знаменем креста,

С красою строгою и нравственным порядком,

Не на тебе ль слились нетленным отпечатком?

Державства твоего свершились времена;

Другие за тобой слова и имена,

Мирского промысла орудья и загадки,

И волновали мир, и мир волнуют шаткий.

Уж не таишь в себе, как в урне роковой,

Ты жребиев земли, покорной пред тобой,

И человечеству, в его стремленьи новом,

Звучишь преданьем ты, а не насущным словом,

В тени полузакрыт всемирный великан:

И форум твой замолк, и дремлет Ватикан.

Но избранным душам, поэзией обильным,

И ныне ты еще взываешь гласом сильным.

Нельзя – хоть между слов тебя упомянуть,

Хоть мыслью по тебе рассеянно скользнуть,

Чтоб думой скорбною, высокой и спокойной

Не обдало души, понять тебя достойной.

Петр Вяземский

Особый день в биографии Константина Великого

25 июля 306 года в Британии умер его отец тетрарх Констанций Хлор.

Однако перед смертью он успел оказать любимому сыну последнюю услугу: убедил подчиненные ему легионы признать сына цезарем.

Констанций был любимцем армии. Легионы Галлии и Британии в принципе верили и подчинялись только ему. Собственного, именно это обстоятельство спасло отцу и сыну жизнь, когда они бежали из Рима после неожиданных назначений Диоклетиана – под защитой верных легионов они могли не опасаться покушений. Ведь тогда – в конце 305 года – больной и немощный Диоклетиан под давлением соправителя Галерия назначил цезарями не тех, кого хотел, не способного юношу Константина, сына давнего соратника, а ставленников Галерия Александра Севера и Максима Дазу. И вот в довершение бед Констанций умирает на руках сына.

Отец и сын искренне любили друг друга, и Констанций перед смертью решил сделать Константину последний подарок. Убедить легионы поддержать его сына было просто – юноша еще при жизни отца заслужил любовь солдат и репутацию умелого воина и командира. Так что, думаю, легионеры итак поддержали бы его кандидатуру в качестве нового претендента на корону.

Но был один нюанс, который превращал поступок Констанция из формальности в необходимость. Старый воин был тетрархом, законным соправителем Диоклетиана и Галерия. Соответственно, его сын имел все права на титул цезаря, тем более он с детства жил при дворе и учился искусству управления. Так что Констанций фактически узаконил права сына и прозрачно намекнул армии, что Галерий узурпировал власть. Легионеров долго уговаривать не пришлось. Галерия в армии не любили за его необузданную жестокость и свирепость. А вот семейство Констанция уважали. А в те смутные времена кто пользуется поддержкой армии – тот и властитель. Ведь эпоха солдатских императоров еще не была забыта даже после 20 лет относительно стабильного правления Диоклетиана.

Именно очевидная поддержка солдат заставила Галерия признать за Константином право на титул и участие в управлении. Ведь сам он прекрасно знал об отношении к нему армии.

Так что именно с этого дня, с последнего поступка умирающего отца началось возвышение Константина Флавия, будущего императора Константина I, известного в истории как Константин Великий.

Через 20 лет 25 июля 326 года император Константин впервые в истории Римской империи отказался от выноса языческих идолов – обычной для любого общественного праздника церемонии.

После Первого Вселенского (Никейского) собора (325 год) и всех явных проявлений благоволения к христианской церкви это, казалось бы, вполне естественный шаг. На тот момент «первый христианский император» был язычником (в принципе есть большие сомнения относительно того, принял ли он крещение, многие ученые склоняются к мысли, что нет).

Это был поступок, продиктованный не религиозными чувствами (честно говоря, сомневаюсь, что Константин вообще во что-то верил, кроме собственной удачи), а чисто прагматическими соображениями. После собора, где Константин председательствовал, было бы нелогично демонстрировать свою приверженность древним языческим традициям. Тем более, примерно в это же время его деятельная матушка занималась раскопками в Иерусалиме в поисках христианских святынь.

Конечно, такое нарушение древней, освященной всем величием истории Рима традиции не осталось незамеченным. Император еще раз продемонстрировал, на стороне какой религии его симпатии. А если учесть, что за 2 года до этого Константин, наконец, стал единоличным правителем империи, устранив последнего соперника Лициния, христианские иерархи могли ощущать себя победителями.

Но вот что удивительно. Во-первых, Константин при всем явном покровительстве церкви, не пошел на последний шаг – не объявил христианство государственной религией и не завещал детям сделать это.

Во-вторых, император оказал церкви медвежью услугу: введя церковных иерархов в управленческие структуры империи, он заставил их подлаживать содержание религии под идеологические установки империи.

Ну а Феодосий I, сделав никейское христианство единственно допустимой формой для подданных империи (эдикт «О вселенской вере», 380 год), введя церковь в ее управленческий аппарат, окончательно лишил церковников выбора и не оставил им пути к отступлению.

Так христианство вступило на путь утраты чистоты учения, его искажения в угоду идеологическим потребностям государства, что в результате и привело к таким явлениям, как инквизиция, массовые избиения еретиков и язычников, преследование инакомыслящих, насильственное крещение огнем и кровью. Государственная церковь из общин верующих, объединенных любовью и стремлением к чистой жизни, чувством ответственности друг за друга, превратилась в машину подавления и угнетения.

Конечно, Константин в этом не виноват. Но великий император невольно положил этому начало.

Битва у Мульвийского моста и рождение официальной церковной идеологии

«Однажды, в полуденные часы дня, когда солнце начало уже склоняться к западу, – говорил василевс, – я собственными очами видел составившееся из света и лежавшее на солнце знамение креста, с надписью: “ΤΟΥΤΟ ΝΙΚΑ”».

Евсевий Памфил.

Жизни блаженного василевса Константина.

28 октября 312 года произошла битва у Мульвийского моста, с которой связана одна из самых знаменитых и важных для истории официального христианства легенд – предание о явлении креста императору Константину I.

Подобных рассказов о чудесах с исключительно политической, утилитарной подоплекой слишком много в истории церкви. Однако это превратилось в общее место уже несколько позже. А данный рассказ эрудита IV века, основоположника церковной истории как раз и стал прообразом таких вот церковно-политических сочинений, положил начало именно церковной традиции (которая, естественно, просто заимствована у других религий, у тех же римлян, например) возлагать «ответственность» за политические и военные успехи или неудачи на Божью волю. Достаточно вспомнить, что рассказ о видении короля франков Хлодвига I перед битвой с королем вестготов едва ли не слово в слово повторяет эту легенду.

Впрочем, обо всем по порядку.

Сначала о том, что это была за битва и почему она произошла.

Началось все с административной реформы Диоклетиана (293 год), в ходе которой он разделил империю на четыре части, назначив для каждой отдельного правителя при сохранении единого административного центра, единой политики, единой системы управления.

Реформа решила многие насущные проблемы, но, естественно, создала благодатное поле для постоянных узурпаций, заговоров и борьбы за власть (которые в Риме итак были привычным делом). Мало того, что правителей много. Так еще и титулы разные: август, цезарь… А поди разберись, где кончаются полномочия одного и начинаются другого. Тем более, в ту смутную эпоху, когда зачастую более всего требовалась быстрота реакции и умение воспользоваться моментом, а не споры о сферах влияния. Соответственно, зыбкость этой грани, неясность в вопросе наследования, да просто само существование тетрархов открывали обширные перспективы для властолюбцев всех мастей.

Потому стоит ли удивляться, что после отречения Диоклетиана (кстати, тоже практически вынужденного: пожилой измученный недугом император физически не мог противостоять яростному напору энергичного и властолюбивого тетрарха Галерия) в 306 году в Риме началась очередная смута.

Диоклетиан и его верный товарищ Максимиан, бывший его соправителем еще до разработки системы тетрархии, ушли в отставку. Галерий заставил Диоклетиана назначить цезарями не тех, кого хотел император, например, Константина, сына его давнего соратника Констанция Хлора, а своих протеже Максимина Дазу и Лициния.

Константин и Констанций, которых более всего опасался Галерий в качестве соперников, едва успели бежать и укрыться среди верных галльских легионов, признававших, в сущности, только их, а затем уплыли в Британию.

Сын Максимиана Максенций воспользовался ситуацией и захватил власть в Риме…

В общем, вместо 4 правителей появилось 7, и август Галерий, который начал все это (с расчетом на совсем другой результат, естественно), уже не контролировал ситуацию.

Сперва ему пришлось примириться с существованием Константина и даже назначить его цезарем.

Тетрарх Констанций умер от болезни вскоре после прибытия в Британию. Но перед смертью «уговорил» британские и галльские легионы признать его сына цезарем. Легионы были совсем не против – Константина в армии знали и любили, он уже успел проявить себя талантливым полководцем и хорошим командиром, а вот его главного врага Галерия ненавидели за буйный и жестокий нрав. Став в один день руководителем внушительной и, главное, преданной армии, Константин написал Галерию вежливое письмо, в котором поставил его в известность о сложившейся ситуации и предложил не лезть в бутылку. Скрипя зубами от ярости, август вынужден был признать дерзкого юнца соправителем, так как в верности собственных войск в случае войны с Константином был совсем не уверен.

К тому же в империи было очень неспокойно – к западным и северным границам подступали варвары, на востоке набирали силу сепаратистские тенденции. В такой обстановке свара тетрархов была убийственна для государства. Галерий, который, несмотря на жуткий характер, все-таки был сносным государственным деятелем, понимал это и решил хоть на время завязать с внутренними разборками. Договорившись с Константином (который, надо отдать ему должное, получив свое, честно занялся насущными делами на Западе, особенно, в Галлии) август попытался призвать к порядку бунтовщика Максенция, который так и «правил» в Риме, делая вид, что его все склоки не касаются. Но поход Галерия в Италию оказался безрезультатным. Максенций спокойно отсиделся за стенами Вечного Города, а войск для осады и штурма у августа было слишком мало. Так что он, не солоно хлебавши, вернулся в восточные провинции и тоже занялся насущными делами, которых более чем хватало.

Конечно, дурацкое положение, когда август не хозяин в империи, Галерия очень нервировало.

Как только страсти немного улеглись, он попытался еще раз договориться с узурпатором и вообще навести порядок в управлении, раздать всем сестрам по серьгам.

Но ни Карнутский съезд тетрархов, созванный по предложению Диоклетиана (представляю, как он смеялся в своем поместье, когда ему приносили вести о смуте), ни компромиссные решения, предложенные августом, никого не удовлетворили. Смута продолжалась на фоне непрекращающихся сражений тетрархов с внешними врагами (Константин, например, успел повоевать с франками в Галлии, с бруктерами на Рейне).

В 310 году бывший тетрарх Максимиан покончил с собой, т. к. не удалась его попытка низложить Константина, а делить власть с сыночком, который к тому времени превратился просто в копию Нерона последнего года, он не хотел и не мог. Впрочем, возможно, его убили по приказу Константина после неудачного заговора и покушения на будущего христианского императора… Но это уже детали.

В 311 году умер август Галерий, как предполагают исследователи, основываясь на описании его болезни, сделанном историком Лактанцием, от рака.

Остались Максимин Даза – самопровозглашенный август, узурпатор Максенций, спокойно сидящий в Риме, ставленник Галерия Лициний, правивший на Востоке и Константин, решавший военные проблемы на Западе. Причем, из них, если разбираться по гамбургскому счету, никто законным порядком не получил все свои титулы – одного – Лициния – назначили за деньги, у другого – Константина – за спиной стояла внушительная армия, Максимина Дазу протолкнул Галерий, Максенций вообще был самопровозглашенным правителем.

Естественно, ничем, кроме очередной свары претендентов на верховную власть, эта странная ситуация разрешиться не могла.

Лициния Константин решил пока не трогать, он был преемником Галерия, назначенным им самим и одобренным на съезде тетрархов. Максимин Даза сидел на Востоке и тоже вел себя прилично, сознавая всю шаткость своего положения (впрочем, на счастье Константина, он был побежден Лицинием и отошел в мир иной в 313 году, так что не пришлось даже тратить на него время и силы).

А вот с наглецом Максенцием необходимо было разделаться во что бы то ни стало. Столь открытое неповиновение и узурпация ставили под сомнение саму возможность существования и эффективность системы управления империей. Тем более, узурпатор сидел не где-нибудь, а в древнем сердце империи – Вечном Городе. Константин хорошо это понимал.

Спешно собрав армию, он быстрым маршем двинулся через Альпы из Галлии в Италию и оказался там уже весной 312 года.

Войск у него было едва ли не вчетверо меньше, чем у противника. Но то ли военачальники Максенция были не слишком компетентны, то ли Константину просто везло – по дороге к Риму он трижды нанес тяжелое поражение войскам узурпатора – под Вероной, под Бриксой и у

Августа Тауринорум

.

Мульвиев (Мульвийский) мост через Тибр располагался на старой Фламиниевой дороге километрах в трех к северу от Рима.

Именно там и разыгрался кульминационный акт затянувшегося спора тетрархов.

Правда, сначала Максенций приказал его просто разрушить, чтобы остановить войско Константина на пути к Риму.

В принципе узурпатор имел прекрасные шансы, как и пять лет назад, отсидеться за городскими стенами, тем более, зернохранилища были полны, город мог выдержать любую осаду.

Почему же вдруг он вышел в открытое поле навстречу Константину?

Христианские писатели впоследствии, конечно, приписывали это божественному вмешательству. Мол, сам Бог вынудил негодного выйти на бой и расплатиться за все грехи. Другие авторы утверждают, что увлекавшемуся магией и астрологией узурпатору нагадали победу.

Может быть… Но, скорее всего, все гораздо проще.

Римляне были весьма требовательны к своим правителям, тем более, когда знали, что их претензии на власть, мягко говоря, не бесспорны. Разбираться, кто прав, кто виноват – на это граждане тратить силы не хотели точно. Но правитель должен быть хотя бы достоин своих амбиций. А можно ли уважать и поддерживать человека, столь явно демонстрирующего трусость и неготовность отстаивать притязания на власть?

Скорее всего, Максенций испугался именно этого – лишиться поддержки жителей жестокого и капризного Города Волчицы. А там и до предательства недалеко – откроют ворота Константину и все.

Как бы там ни было, 28 октября 312 года узурпатор вышел с большой армией на правый берег Тибра (для чего ему пришлось навести понтонную переправу – вот задал себе лишних хлопот с этим мостом), чтобы встретиться с войском Константина.

Несмотря на многочисленность, армия Максенция была ненадежной. Она состояла из преторианцев, тяжелой конницы, легкой пехоты из Африки, гарнизонных отрядов и легионов, спешно собранные из местных жителей.

Вот в этом и была главная ошибка. Солдаты местных гарнизонов и местные жители давно отвыкли от военной службы, тем более, от столкновения с закаленными в перманентных приграничных боях профессиональными войсками (эти войска сами состояли уже в большой степени из варваров, для которых понятие верности вождю было одним из центральных в этике). Именно такой и была армия Константина – не просто профессионалы, они прошли со своим военачальником много сражений, доверяли ему и готовы были сражаться за него до конца. Максенций же по-настоящему мог положиться только на преторианцев, чьим ставленником он и был.

Константин, обладавший большим стратегическим талантом, очень быстро понял, в чем слабость противника, и взял инициативу в свои руки. Он первым атаковал и одним решительным ударом смял конницу врага на левом фланге, обратив ее в бегство. Затем его легионы пошли в наступление на центр армии противника, где стояли самые ненадежные части. И те, не выдержав, стали отступать, а затем и побежали вслед за конницей. Очень скоро паника стала всеобщей. Только преторианцы, полностью окруженные и отрезанные от своих, продолжали сражаться, пока были силы и смысл.

Впрочем, Константин проявил великодушие – остановил сражение, которое рисковало превратиться в простую бойню, и предложил врагам не только жизнь, но и службу. А на таких условиях сдаться было даже почетно. Слово будущий император сдержал – всех уцелевших в битве воинов противника помиловал и включил в состав своего войска.

Максенций погиб – утонул в Тибре, спасаясь бегством. Все пленные твердили, что его утянули на дно тяжелые доспехи. Но Константин не хотел рисковать и полагаться на непроверенную информацию – приказал отыскать тело и принести ему голову врага, которую и показал римлянам. Жители Рима, естественно, открыли ворота перед победителем.

Таким образом, Константин стал августом Запада и соправителем Лициния, которого ему предстояло победить в последующих сражениях через 12 лет.

Именно в связи с этими событиями и возникла легенда о видении Константина перед битвой у Мульвийского моста, о «ΤΟΥΤΟ ΝΙΚΑ»

«ΤΟΥΤΟ ΝΙΚΑ» – на греческом,

«In hoc signo vinces» – на латыни

На русский это можно перевести так: «Под этим знаком победишь» или «Сим победиши», если использовать более архаичную форму.

Родилась эта легенда, конечно же, под пером Евсевия Кесарийского. Он был лично знаком с императором (после свары тетрархов и победы над Лицинием, Константин, естественно, упразднил тетрархию, хотя институт цезарей-соправителей продолжал существовать), принимал активное участие в его церковных делах, в частности в Первом Вселенском соборе, посвящал ему панегирики. Император тоже очень уважал историка.

То есть, можно себе представить, как в частной беседе за чашей вина Константин рассказывает епископу свой дивный сон, а тот потом его записывает. Можно было бы…

Если не знать, что Евсевий Памфил – отец церковной истории, а Константин – первый император, легализовавший христианскую церковь, поддержавший ее и начавший активное включение церковных иерархов в управленческий аппарат империи.

Если знать это, милая частная беседа о «божьем знамении» превращается в политический акт, очень умный и тонкий стратегический ход, которым Евсевий (с одобрения императора, естественно), закладывает основы будущей церковной и государственной идеологии. То есть, император поддерживает истинную веру, значит, его торжество над врагами есть акт божественного покровительства. Константин – избранник Бога, Всевышний являет ему знамения, дарует ему победы.

Почему для этого была выбрана именно битва у Мульвийского моста?

Есть несколько причин.

Во-первых, фактически, битва за Рим – град апостолов Петра и Павла, с которым связана легенда о «Quo vadis?».

Во-вторых, война с Лицинием для этого не подходила – тут правота Константина была сомнительна, Лициний власть не захватывал, а унаследовал и получил признание своих полномочий от того же Константина. Кроме того, война с ним велась как-то неправильно: первый раз подрались в 314 году и разошлись, а потом схлестнулись через 10 лет, и тоже без особенно ярких эпизодов. Да и отрекшегося от власти Лициния Константин сначала простил и отпустил, а потом приказал задушить. Некрасиво как!

А война с Максенцием была молниеносной и победоносной вопреки обстоятельствам. Чем не пример божьей помощи избраннику?

Вдобавок, репутация Максенция была хуже, чем у Лициния (хотя тот тоже был «хорош»), он был узурпатором, со всех сторон неправым и неугодным.

Так что выбор Евсевия не только понятный, но еще очень правильный, со всех сторон безупречный.

Да еще как красиво: Константин сначала уверовал, а потом стал императором. Не наоборот. Именно поэтому он начал покровительствовать церкви. Блестяще придумано! Браво!

И все-таки…

Евсевий, ученик Оригена, богослов, прекрасно образованный человек не мог не понимать, насколько эта легенда языческая по сути, насколько ничего общего она не имеет с Евангелиями, с Нагорной проповедью.

Низводить Христа до уровня местного божка интригана, который вмешивается в разборку двух претендентов на власть и помогает одному с прицелом на то, что тот легализует церковь – это же язычество в чистом виде. Чем тогда Иисус отличается от гомеровских богов, которые устраивают свары во время сражений ахеян с троянцами и помогают своим любимцам?

Конечно, с точки зрения государства и церкви, как государственного института (естественно, Евсевий и прочие иерархи того времени надеялись на то, что церковь станет не только признанной, но и государственной) – логика железная.

А с точки зрения веры?

Как согласуется покровительство в войне с проповедью мира и прощения врагов?

Как сопоставить «Сим победишь» и «Блаженны миротворцы, ибо наречены они будут сынами Божьими», «Любите врагов ваших и молитесь за тех, кто гонит вас»?

Я понимаю, апостол Павел, видение по дороге в Дамаск.

«Почто гонишь меня, Савл?» – и яростный гонитель становится самым великим проповедником новой веры, фактическим основателем христианских общин, первым миссионером (ведь пока Павел не стал проповедовать у язычников, апостолы так и сидели в Палестине).

Тут все понятно. Логика жизни и смерти апостола безупречна.

А вот легенда о явлении креста перед битвой у Мульвийского моста никак не может связаться в моем сознании и сердце с христианством (не историческим, а тем, что звучит со страниц Евангелий и Посланий).

Она не укладывается даже в августинову логику войны, ибо война между тетрархами была просто борьбой за власть, а необходимой и неизбежной защитой родной земли от посягательств, не борьбой добра со злом.

Где-нибудь в эпосе, жестах, сагах, в сборнике кельтских или германских преданий ей самое место. А вот в истории христианской церкви…